Все здесь сошли с ума

      Дом Облодра не для красного словца называют параноидальным. Надо же, только теперь, позволяя слугам наряжать себя на выход, Тсабанор начинает понимать, что же такое эта самая «параноидальность».       Знать о каждой крыске в замке? Плоха та матрона, что упустит из вида хотя бы крысу. Быть в курсе дел своих крестьян, будь то даже очередной приплод у водительницы труповозки или заворожённые взгляды, обращаемые очаровательным ткачонком на высоченную стражницу с привлекательно пудовыми кулачищами?.. Кто-то счёл бы такую информированность лишней, но матроны на то и матроны, чтобы ты, кем бы ты ни был, от них даже мыслей своих не утаил.       Кьорл любит насмехаться над странными Ксорларринами, что не мыслят выхода в город без тщательной маскировки, закутавшись в пивафви и окружив себя защитными чарами, но… Нет, Тсабанор в своём уме, он не посмеет одёрнуть госпожу порой рвущимся с языка «а сама-то!».       Кьорл не носит пивафви. Кьорл не окружает себя чарами. Кьорл даже оружием пренебрегает, и жреческие одеяния она, похоже, выбросила, а уж змееголового хлыста в её руках, наверное, с самого Арак-Тинилита никто не видел!       Но это не мешает злобной матроне «учить» своих подданных, чуть что подвергая ментальным пыткам.       — Солгите, но не попадитесь, — учит зловредная Мать Кьорл. — Пусть они воображают о нас самые смелые кошмары! Никому извне не позволено знать, в чём наша сила, и что из моих угроз действительно стоит их внимания! Лгите им, дети мои, лгите, насколько хватит вашего ума! Пусть никто не знает… Нет, не наши козыри — об этом и речи быть не должно! Пусть никто не знает даже планировки наших улиц. Пусть никто не знает даже о корме, какой мы даём ездовым ящерам. Пусть никто не знает даже пристрастий в нарядах, носимых нашими мужчинами! Пусть думают, что у нас гнездятся иллитиды… Да, дети мои, великий Дом Облодра так ужасен, что создания не брезгуют нашим обществом, и, более того, советуются с нами. Нет, не так, как с проклятой старухой Бэнр, не они милостиво помогают нам, а мы милостиво помогаем им. Да, это мы помогаем иллитидам. Мы поставили себе на службу высокомерную, бесполую расу перерожденцев.       Тсабанор никаких «иллитидов» знать не знает, и обречённый вид подданных не внушает ему надежды. А может, есть другое объяснение для всех этих побледневших лиц и округлившихся глаз? Почему нет, ведь речь-то яростная, да и план матроны жуть как амбициозен!       — Пусть верят в барьер тишины! — увлечённо продолжает Мать Кьорл, давно бы выскользнув из трона, не будь она половине этих затравленных созданий по пояс. — Пусть думают, что это вечное «затишье перед камнепадом» — лишь средство заглушить крики пленников, которых мы, разумеется, терзаем так, что пыточной Бэнров и не снилось! Пусть просыпаются в холодном поту, видя кошмары моих владений. Пусть знают: они могут напасть на нас, они могут перебить нас, они могут угнать наших рабов, завладеть нашими мужчинами, изувечить каждую женщину… но им ни на миг своей жалкой жизни не укрыться от того, что они увидят, переступив наши границы! «Это» будет преследовать их до самой смерти. «Это» будет терзать их разум, пока они не осмелятся наложить на себя руки. «Это» несравнимо ужаснее всего, что творится на городских фестивалях, когда процессия, наконец, добирается до Арак-Тинилита, и реки крови насквозь пропитывают одеяния ликующих жриц!       Каждый раз, упоминая жриц, Кьорл впивалась не по-женски крохотными ручками в подлокотники своего трона, — ведь где, как не на троне, говорить о жрицах? «Драучихи», — всегда доносилось со стороны Кьорл, вынужденной припомнить служительниц богини. «Чтоб их демоны пожрали». «Пустоголовые рофихи». «Напыщенные гордячки».       Тсабанор с вымученным обожанием глядел на свою властелиншу, удваивая усилия каждый раз, когда взгляд озирающей толпу Кьорл мог бы выхватить его блаженное лицо. Да, конечно, он уже видел свою госпожу в деле… Когда она мрачно восседала на троне, полтора месяца назад встречая своего нового мужа — Тсабанора. Когда она гордо расхаживала по замку, не столько следя за обстановкой, сколько упиваясь реакцией всего живого, спешившего пуститься в бега по самому неубедительному предлогу. Когда она порывалась мучить несчастную безумицу Квейвелин, где бы та ни попалась матроне на глаза, пока стареющая жрица Олорн’Исс не предотвращала очередную расправу. «Прости эту наглость, моя матрона», — стареющая жрица едва не падала на колени, говоря так, чтобы слышала лишь Кьорл и кто-нибудь из несчастных, составивших сегодня свиту матроны, — «но не разумнее ли будет вершить ваш суд за закрытыми дверями? Публичное унижение представительницы нашей благородной фамилии может плохо сказаться на авторитете всей семьи». (Эта самоотверженность вызывала у Тсабанора слишком много вопросов, как и тот факт, что первой жрицей называют девочку для битья, доверив, однако, ведение служб стареющей и показательно-покорной Олорн’Исс… но, глядя на пытки, каким Кьорл подвергает собственную дочь прямо в замковом коридоре, Тсабанор отчаянно пытается держать язык за зубами.)       Все немногочисленные воспоминания о важном виде супруги быстро ушли в небытие, стоило Тсабанору впервые услышать, как Кьорл выступает перед толпой. Да, красноречие матроны немногим превышает способности тсабаноровой матери-торговки, когда та заговаривает зубы сборщицам дани, чтобы проворные дочери успели проинспектировать карманы «гостей» и возместить убытки, и порой Тсабанору кажется, что Кьорл стоит огромного труда не сорваться на брань… Нет, не ту, что срывается с губ перепивших простолюдинок, а на странную, почти забавную брань, какую услышишь от раздосадованного эльфёнка. Да Кьорл наверняка держится из последних сил, пытаясь не назвать всех вокруг глупыми рофихами, сохраняя при этом серьёзное лицо!       И всё же, он предпочёл бы послушать эти наставления как-нибудь в другой раз, не в тот цикл Нарбондели, когда Кьорл мрачно объявила «наш выход» и повелела своему семейству вырядиться в лучшее, чтобы облагодетельствовать празднующий город своим блеском. Сначала она велит собраться на «фестиваль», а затем угрожает тем, что творится сегодня в городе, «когда процессия, наконец, добирается до Арак-Тинилита, и реки крови насквозь пропитывают одеяния ликующих жриц»!       — А иногда, — тем временем злорадность Кьорл переступила всякий порог адекватности, и лишь её неведомая ментальная сила заставляла по-прежнему воспринимать матрону серьёзно, — им полезно узнать крупицу правды. Пусть знают, что мы убиваем своих так же часто, как врагов.       И никто не дерзнул напомнить ей о завете Ллос, велящей выбрать для утоления кровожадности врагов, если таковые вдруг объявятся. Даже эльфёнок знает: распри внутри семьи — это дело важное, это дело нужное… Правда, лишь до той поры, пока на горизонте не появится нечто чужеродное. Семья объединяется против чужачек. Подданные матроны стоят стеной против «дроу извне» (и здесь всем становится неуютно от мысли, что, фактически, Манифолк, Браэрин и прочие «ничьи владения» напрямую подчиняются старой Бэнр). Город сплачивается против опасностей из-за своих пределов… И, конечно, дроу всегда предпочитает дроу, противостоя иблитам, иначе от всего здешнего великолепия уже многие тысячи лет как не осталось бы камня на камне.       Дерзни кто сделать такое замечание при Кьорл, и одна лишь богиня знает, какой кошмар здесь начнётся. Матрона не желает слышать ни о чём, связанном с богиней! Никакого шипения хлыстов, никаких Арак-Тинилитов и жертвоприношений, никаких парадоксальных «заветов», смягчающих нравы!.. Говорят, столь гнетущих порядков не было при матроне-предшественнице, — но говорят недолго, бросая всё и спешно накладывая на себя руки под пристальным взглядом нынешней властелинши.       — Пусть знают, — не унималась Кьорл, войдя во вкус, — что мы считаем суицидальность хорошим тоном. Чем бессмысленнее наша цель, тем интереснее её достичь.       И тогда уже все, от нежных юнцов до свирепых самок, опускали взгляд, пряча дрожащие ладошки по карманам. Страшно «попасться», ведь ментальная сила Кьорл не знает границ, и любое создание, будь то дроу или ничего не понимающий раб-кобольд, может вдруг выпрямиться по струнке, загоревшись под её взглядом идеей немедленно пойти к расщелине Клаурифт и «попрактиковаться в левитации» прямиком в Бездну. Или сразиться с «ручным вампиром-иллитидом» матроны, если та жалует бунтарям достойную гибель!.. что бы ни представляла из себя загадочная, но, очевидно, ужасающая тварь.       Кьорл говорила и говорила, будто не замечая, что один лишь Тсабанор не трясётся от подступившего ужаса, да и тот такой смелый лишь оттого, что слушает её вполуха, больше занятый мечтательными вздохами, какой же грозной госпоже он достался.       В какой-то момент, — и в этот раз тоже, — в его удивительной тиранше обязательно что-то «ломается», и яростные, насквозь безумные речи Кьорл резко оборачиваются сплошным оползнем ненависти в адрес других матрон. Из её тирад следует, что все вокруг недоумки: матроны смехотворно глупы, их жрицы не способны думать о чём-либо, кроме наживаемого грабежами золота и нескончаемых плотских утех, и все таковы, никаких исключений!       Таковы все, разумеется, кроме Кьорл.       Все, кроме Кьорл, ведь та, вне всякого сомнения, преследует очень достойные цели. Где это видано, чтобы любая другая матрона позволяла подданным иметь смысл жизни, а не использовала нижестоящих, как расходный материал? Да, надо быть гением мысли, чтобы углядеть в воспеваемой матроной «суицидальности» смысл жизни, но кто же скажет об этом вслух?       Кто скажет об этом вслух, — и подумает об этом, и допустит ростки такой мысли, — в присутствии скорого на расправу, избирательно адекватного порождения Бездны, что не только мысли твои вперёд тебя слышит, но и может в любой момент забраться в твою голову, приказав тебе разбить эту самую голову о стену?       Наверное, кто-то из всех этих дрожащих существ выбирает верить Кьорл, находя утешение в её странных речах. Тсабанор, неосознанно ловя чужие панические мысли, не видит больше ни единой причины терпеть этот ужас без конца. Все знают, что власть матроны дарована самой богиней, и любое разумное существо, будь то даже спесивый выпускник Магика, охотно пойдёт за той, что по праву носит змееголовый хлыст, какими бы безумными ни были её приказы, какими бы невероятными ни были её замыслы…       Тсабанор резко одёрнул себя, запоздало вынырнув из мечтательных дум. Чем бы ни была его всемогущая госпожа, она прежде всего принципиальная богохульница, и ей скорее придутся по вкусу открытые рассуждения, за что же все её терпят, нежели мысли о её жреческом сане и божественных порядках.       «Матерь Ллос», — обречённо пробормотала принцесса Ирри’Нрэ прямо над ухом зазевавшегося Тсабанора, — «помоги мне покончить с этим… безумием.»       Тсабанор не поверил своим ушам. Он сокрушённо обернулся, задрал голову и уставился на ту, что смеет — нет, осмеливается, — произносить подобное, когда даже здоровенные стражницы опасливо жмут уши к голове!       «Чего тебе?», — говорит осмелевшая Ирри’Нрэ одним лишь наглым взглядом, и Тсабанор облегчённо выдыхает. Надо же, показалось!

***

      Хотел бы Тсабанор сказать себе, что в замке царила суматоха! Не было в сборах на всеобщее празднество, самом масштабном событии его супружеской жизни, и половины той суеты, что едва не свела его с ума в последний день в торговом квартале. Ему стоило бы многое понять в тот самый миг, когда посольство Кьорл прибыло за ним, вырывая из рук матери. Как ярок контраст между хаотичной живостью простолюдинов и тревожным замковым унынием!       Нет, конечно же тихоня-затворник рад сосредоточиться на «унынии», позабыв о былой суете!       Но ведь ему теперь и мыслей своих высказать некому… Не то чтобы раньше все искали с ним союза, одержимо вовлекая в любую интригу, приступая к авантюре лишь с его благословения… Но теперь-то с ним и со скуки никто бесед не ведёт! Знал бы Тсабанор, как он будет однажды скучать по насмешкам прекрасного младшего брата, Н’Амтара, что так любил грозить всем парням своей очередной похотливой любовницей! Знал бы Тсабанор, как будет ему однажды не хватать внимания сестриц, гораздых напугать невзрачного тихоню, не переступая, впрочем, черту в своих сальных намёках!       — Вам, господин, стоит кое-что знать, чтобы не подвести матрону, — поучала его, причёсанного и наряженного, одетая с иголочки дроу. Женщина и не подумала представиться, явно не допуская мысли, будто её чин, при таком-то уверенном взгляде, может быть кому-то неизвестен. Тсабанор получил некие представления по её показательно опрятному виду, ровному тону голоса без следа лишних заискиваний и резным ножнам на поясе — едва ли атрибуту рядовой солдатки… И в кои-то веки он корил себя, затворника, за нежелание хотя бы прогуляться по замку, заставив себя выучить новые лица.       — Вам должно быть известно о сути фестивалей, позволяемых богиней в свою честь.       Тсабанор молча кивнул, стараясь не слишком отвлекать слугу от завершения второй в его жизни «модной причёски». Отвлечёшь — слуга сделает что-то не так, и придётся колотить, наверняка выставив хилого и слабого себя посмешищем.       Знает ли Тсабанор о фестивалях в честь богини? Конечно, как же не знать! Народные гуляния спиралью проходят по городским улицам, стартуя в Браэрине, пока, наконец, не достигают Арак-Тинилита! Говорят, сама богиня в эти циклы Нарбондели ходит среди подданных, отняв материальное тело у кого-то из горожанок. Ещё говорят, что любой мужчина, взятый в это время, будет прощён за свой блуд. Так или иначе, некоторые юноши не прячутся под лавками, когда в их дома вваливаются похотливые женские особи, ведь самки обязаны не только вести себя «помягче», но и заплатить жертве какой-нибудь дешёвой безделушкой, вроде столь любимых всеми колец, какими взрослые дроу обоих полов украшают свои большие, острые уши.       Говорят, на улицах в это время творится невесть что: дроу, посвятившие себя искусству, играют весёлые мелодии на струнных приблудах, а другие поют, да не что-то там, а песни о союзах, основанных на страсти! А что же случается, когда опьянённый юноша позволяет владеть собой прямо на улице! Что же происходит, когда демоны срываются с цепей! Сколько музыки, похоти и крови пронизывает город! Какая благодать, какое загляденье!       А что же такое делается в Арак-Тинилите, когда от гуляющих остаётся лишь полубезумная толпа в разорванных своими же руками одеждах — этого Тсабанор, пожалуй, знать не хотел.       — Мероприятие имеет официальную часть, — сухо продолжила важная собеседница. — Разумеется, вам известно, что матроны дают официальный статус некоторым наложникам не только из желания видеть тех чаще.       — Да, мне известно, — Тсабанор возмущённо нахмурил реденькие брови, чуть было не спросив, что же за представления у этой женщины о сожительстве. Ничего такого ему, конечно, известно не было, но не выставлять же себя глупцом, что за долгие недели в замке так ничему и не научился?       — Замечательно, — помрачнела она, определённо видя неумелого лжеца насквозь. — Титул патрона имеет важное свойство. Вы, господин, живое воплощение достатка госпожи. Выходы в тьму, подобные этому — самые важные события вашей жизни.       Тсабанор встрепенулся, навострив уши. Уж не это ли, помнится, вчера пыталась сказать безумная принцесса Квейвелин, ворвавшись в его покои на пару с наглой, но вменяемой сестрой?       — Ваша роль состоит в том, чтобы облачиться в самые богатые одежды, неся на себе огромное количество украшений, и смиренно стоять по левую руку матроны, куда бы наша мудрая властительница ни держала путь.       — Вот оно что… — Тсабанор понурил голову и поник ушами. Обидно, конечно, ведь он то считал себя… Да хотя бы тем, кого Кьорл взяла, чтобы находить выход той немногой нежности, какая, быть может, изредка зарождается в суровом женском сердце! Да, Кьорл его недолюбливает, она сама призналась, но… Но ведь чувствует его чуткая мужская натура, что это лишь образ! Все женщины пытаются казаться грубыми и злобными, даже более грубыми и злобными, чем они есть по своей природе, но у Тсабанора ум проницательный, Тсабанор не раз забирался в чужие головы! А уж что он «видел» в этих самых головах… Сколько «повидал» он нежных, чутких женщин! При всех самка раздаёт подзатыльники своему сожителю, будто неразумному эльфёнку, да зовёт его тупой мужской особью, а сама следит, как бы не перегнуть палку в бесконечных насилиях и побоях, ведь мужчины такие хрупкие, что не приведи богиня придётся искать нового, если нынешний убьётся!       — Я… Справлюсь, — обнадёжил Тсабанор, и важная собеседница коротко кивнула, выражая своё удовлетворение.

***

      Впереди царственно шагает матрона. По правую руку от неё — полная достоинства первая жрица, по левую — патрон, украшенный похлеще алтаря. Следом за ними — остальные дочери матроны, ведущие с собой тех братьев, что не были отданы в другие Дома и не послужили наградой выдающимся сподвижницам. Замыкает колонну разномастная толпа из наложников, выбранных принцессами в мужья, выжившими представительницами предыдущих поколений и прочими дроу, с какой-то стати принятыми в семью.       Разумеется, в строю никаких наложников, кроме «любимых» — носящих благородную фамилию с согласия самой матроны! Если, конечно, таковые найдутся… Гарем и прочих подхалимов матроны и принцессы оставляют дома, чтобы выйти с ними уже по завершении мероприятия, когда можно будет отбросить странные игрища знати и присоединиться к хаотичному разгулу, с чистой душой обжимаясь по закоулкам. Да, в прежней жизни Тсабанор не раз слышал о матронах, инкогнито, под шумок, завалившихся в самый дешёвый бордель чуть ли толпой, прямиком со своего священного Совета, или о принцессах, в порыве задора устроивших дебош в каждом кабаке города, но то были «сказки», какими простые «девочки» и «мальчики» развлекают друг друга, чтобы вдоволь нахохотаться над знатью, над этими любительницами ходить задрав носы от важности и красоваться такими лицами, будто у них даже ласки с наложником случаются по расписанию!       Чем дольше Тсабанор жил в замке, тем больше он склонялся к мысли, что «сказки» эти не на пустом месте появились. Чем внимательнее он вслушивался в разговоры, тем яснее понимал, что после официального выхода знатные дамы вовсе не по советам разбредутся. Ирри’Нрэ так уж точно.       А пока Тсабанор, в кои-то веки решившись заговорить с кем-то, кроме порождений собственной фантазии, ворковал, как самый манифолкский из всех юнцов, и почему-то не находил в себе сил заткнуться. Так-так, о чём же он теперь? Кажется, вот уже минут пять рукоплещет почестям слабому полу, какие умудрился разглядеть в запрете женщинам выводить в составе семьи «неофициальных» любовников. А затем что? Затем на него то и дело косятся, пока кто-то, смилостивившись, не объясняет: это удивительное правило — лишь одна из бесчисленных причин, почему вообще состоятся подобные шествия. Подданные и равные должны видеть, кто, возможно, станет следующим патроном, если не будет случайно убит или принесён в жертву — вот и всё. Незачем додумывать то, чего нет.       — Очень умно! — нервно усмехнулся Тсабанор, пытаясь делать вид, что с каждым новым циклом Нарбондели мир интриг всё больше открывается ему. — Конечно, это правильно. Все увидят, кто скрасит досуг будущей матроны. А нынешняя, тем делом, сможет успокоиться, повстречавшись со своим отданным сыном! Вы же сыновей только принцессам отдаёте, да, не может же быть такого, чтобы не принцессам? Матроны смогут посмотреть, не обижают ли сыновей в новом Доме, ведь у вас, у знати-то, порядки просто жуть, не знаю, как вы тут выживаете, у вас же и поклоны надо правильные делать, и титулы, и даже оружие не какое попало, а у всех по рангу и по…       «Заткните его уже», — донеслось до Тсабанора, и тот резко вспомнил о своём титуле патрона, опешив от такой наглости.       А затем Тсабанор, вспоминая, что наговорил, прикусил язык, мечтая затеряться в толпе. Да на него, должно быть, даже рабы смотрят, как на идиота! Как на какого-то болтливого мальчишку-простолюдина, а не вершину здешней мужской иерархии и личное сокровище властелинши!       Но «бежать» было поздно.       — Ты откуда такой взялся? — взмолилась Ирри’Нрэ, вторая принцесса Дома и самое нахальное создание в Андердарке.       — Нравятся Кьорл недоумки… — пробормотал Дризфрин, второй принц, и все уставились на этого юнца, мигом забыв о странноватом патроне. Что это было? Полубезумный Дризфрин, матушкина головная боль, спокойно высказался, в кои-то веки ни на кого не набросившись?!       Тсабанор был почти благодарен гневливому истерику.       — Слушай сюда и запоминай, — Ирри’Нрэ обратилась к патрону, приобняв так вальяжно, что Тсабанор взмолился о скором явлении Кьорл, заканчивающей какие-то немыслимо важные дела, — мы вынарядились в пёстрое тряпьё не для того чтобы мозолить подданным глаза. Ну то есть и для этого тоже! Должно простонародье быть в курсе, у кого здесь богатство, кто тут власть?       — Матроны из Академий своих щенков забирают! — вскочил Дризфрин с таким ополоумевшим лицом, будто невежество Тсабанора оскорбляет его лично. — По-твоему, просто так?! Чтобы на рожи бэнровские посмотреть?!       — Не всех забирают, а лишь кого можно, — Ирри’Нрэ урезонила бешенного брата оплеухой. — Младших жриц, и…       — Кьорл забрала меня! — завыла прежде неподвижная масса у стены.       Все взгляды обратились на безумную Квейвелин с обрюзгшим от мучений лицом, пока пара крепких служанок и гороподобная рабыня-огрица тщетно пытались скрутить дряблое, взбесившееся туловище.       — Кьорл забрала меня! Кьорл забрала меня! — орала безумица срывающимся голосом, пытаясь вырваться и броситься на кого-нибудь.       Тсабанору почему-то казалось, что на него.       — Это было давно, — отмахнулась Ирри’Нрэ, заставляя Тсабанора отвернуться, и все бесчисленные отпрыски Кьорл поддержали идею. Даже бешенный Дризфрин стал вдруг тише воды, ниже поросли мха.       — Цель нашей… Вылазки, — неуверенно продолжила Ирри’Нрэ, изо всех сил игнорируя душераздирающее мычание сквозь наскоро сделанный кляп где-то за своей спиной, — как там говорится?..       — «На других посмотреть и себя показать», — смиренно подсказал придворный маг Хазафейн, самый старший из здешних принцев. Тсабанор взглянул на мага с куда большей благодарностью, чем было уместно, не теряя надежды наладить хоть какой-нибудь контакт с единственной приятной личностью в этом безумном логове. Хазафейн, правда, ничего не заметил. Истеричное «молчать!» из уст Дризфрина показалось смиренному магу куда более стоящим внимания эпизодом.       — Показать наш Дом во всей его мощи, — продолжила Ирри’Нрэ, игнорируя теперь вообще всех. Её глаз начинал дёргаться от желания кому-нибудь врезать, и Тсабанор решил на всякий случай не дышать лишний раз. — Гордо пройти, гордо занять своё место, гордо взирать на толпу, гордо приветствовать делегации других Домов. Скукотища, скажу я тебе. Пока мы такие гордые, праздник нас не касается. Знаешь, что нас касается?       — Что?..       — Взгляды, подсчитывающие нашу численность. А ты думал, весь этот официоз, все эти хождения строями в полном составе — это просто так, чтобы сплочённость нашу подчеркнуть?       Кто-то хихикнул, услышав о «сплочённости». В самом деле, какая нелепость! Сплочённость внутри семьи — это очень странно и безнравственно. Вопиющая иблитщина!       — Кто-то загибает пальцы, — продолжила Ирри’Нрэ, говоря будто с идиотом, — считая, сколько у нас жриц, сколько магов, и… Сколько шипит хлыстов с нашей стороны, скольким своим сёстрам матрона сохранила жизнь. Какие выводы можно из этого сделать. Почему так. Что у нас на уме. Ты ведь понимаешь, какое врагу дело до нашего поголовья? Догадываешься, зачем мы высчитываем, сколько народу носит фамилию врага? Или тебе надо рассказать про штурмы? Про то, что будет, если мы сравняем чей-то замок с пещерным дном, а затем выяснится, что какая-нибудь вражья рожа удрала и жалуется теперь старухе Бэнр? И что со всеми нами будет, если штурмовать мы умеем, а добивать вражеское семейство — нет? И какова судьба тех, кого, вопреки обычаю, помилуют? Как с женщин будут десятилетиями спускать шкуру, отпаивая исцеляющими зельями для всё новых пыток, а мужчин разберут по гаремам, кого садисткам-госпожам, кого течной солдатне, а кого сразу прокажённым иблитшам?       — Тогда почему не обмануть?! — нашёлся вдруг Тсабанор, содрогнувшись от внезапного осознания. Про казни «попавшихся» он слышал, как же не слышать, но… Но до этой минуты ему и в голову не приходило, что для него теперь всё может закончиться вот так! Жизнь простолюдина, конечно, то ещё веселье, но во что же его впутали, отдав знатной даме?! Неужто церемониал теперь не худший из кошмаров, и в любой момент, додумайся безумная Кьорл до штурма, он может стать… Трофеем?! Тем, кто не спрячется, если чудом уцелеет, и кого уж точно будут искать?! Искать, чтобы посадить на цепь, как этих несчастных браэринских юношей, чтобы… Ч-чтобы…       — Почему бы не… — бормотал Тсабанор, от шока не слыша себя. — Не притвориться… Простолюдинами?! Не оставить самых сильных дома, или…       — Говорю же: не-до-у-мок! — отчеканил Дризфрин, передумав бить старшего брата-мага.       Ирри’Нрэ выразила своё согласие в такой форме, что в другой раз Тсабанор залился бы краской по самые кончики ушей.       «Да что с ним не так?!», — скорчилась в отвращении какая-то местная жрица.       «Смехотворный идиот», — донеслось со стороны самого наряженного принца.       «Как это ничтожество дотянуло до своих лет?», — сокрушённо вздыхало нечто из-за широкой спины Ирри’Нрэ.       Тсабанор, запоздало вдумавшись в собственные слова, мысленно с ними согласился. Надо же, каких только глупостей ни скажешь, если ты привычен говорить лишь с порождениями собственной фантазии. Порой «порождениями» очень реалистичными! Не такими, как те, что создаёт Кьорл…       Не сулящими тебе пытки и надвигающееся безумие.       Интересно, Квейвелин, бьющаяся теперь в хватке «вяжущих» её служанок и рабынь, тоже была такой? Тоже говорила нелепые вещи, тоже вызывала насмешки, тоже…       — То, что мы сегодня сделаем — часть общественного договора, — дерзнул подать голос Хазафейн, оправляя мантию придворного мага. — Нам не позволено знать, что будет за его нарушение. Разумеется, есть некоторое… Я осмелюсь назвать подобное послаблением. Кьорл единственная жрица, кому позволено не носить рясу и хлыст, тем более что все знают, кто такая Кьорл.       — Если Кьорл обрядится в жрицу, — вдруг согласился с братом буйный Дризфрин, — вот это и будет пострашнее любого штурма!       — И не забывай о тех, кто не может покинуть Академии, — принялась перечислять Ирри’Нрэ, загибая пальцы, — или находится в плену. На рейде в дикие пещеры… Экспедиция в Тёмный Доминион тоже, это всё общие дела, о таких вещах «кто надо» всегда знает без нас! Может быть, знает наперёд… Да, да, и про плен «наперёд». Да колыбель, в конце концов! Не хватало таскать с собой вопящих младенцев! Если дитя не доказало свою жизнеспособность, дотянув хотя бы до назначения жрицы-воспитательницы, то это вообще не дроу, это какой-то хилый иблит! С таких и спросу нет.       — Мы тоже можем, ну… Считать кого, у кого и сколько? — соображал Тсабанор, чудом перестав паниковать, но всё ещё дрожа.       — Браво! — Ирри’Нрэ хлопнула его по плечу, не рассчитав силу. — Ты не совсем идиот.       — А остальное сделают наши соглядатаи, — осторожно заметил Хазафейн, прижимая к себе посох и неотрывно глядя в пол. Конечно, здесь все свои, да и вещи он говорит вполне очевидные — но не сболтнул ли маг часом лишнего?       — Наверное… — хотел было предположить Тсабанор, но Ирри’Нрэ его очередной прорыв в познании даже слушать не стала:       — Все Дома не могут официально выйти в один цикл Нарбондели! Эта всеобщая грызня — она же не от скуки! Мне что, про конфликты интересов тебе поведать?! Хотя какой там, ты слов таких не слышал. Или, может, кто кого держит на крючке, или… Или!..       Ирри’Нрэ, утомлённая его бестолковостью, сделала такой глубокий вдох, беря себя в руки, что Тсабанор и знать не хотел, от каких проблем власть имущих только что оградили его слух.       — А даже если бы и от скуки, — продолжила она. — Даже будь всеми нашими проблемами одна лишь личная ненависть. Даже не будь у нас никаких дел, помимо выяснения отношений между парой дроу, бросающих ножи в портреты друг друга… Ты же понимаешь, что Кьорл перегрызёт глотку Генни’тирот Тлаббар, если увидит эту ведьму за пределами Совета?       — И так у всех, — преспокойно поддержал Хазафейн. — У всех есть враги. Давние враги, заклятые враги, особо ненавистные враги…       Тсабанор самовольно отошёл к стене, стараясь, впрочем, держаться подальше от с трудом утихомиренной Квейвелин. Он молча сел на каменную кладку у пещерной стены, держась за идущую кругом голову. Теперь, искоса поглядывая на опаиваемую чем-то безумицу, он явственно осознал: попав в этот замок, он попал куда-то сильно «не туда».