Sorry, I love you

Вернувшись домой из больницы, Хёнджин чувствует себя неимоверно уставшим. Стены, которые давно уже перестали что-то для него значить, нещадно давят, напоминая не самые лучшие дни. Он находит внушительный запас алкоголя и забирает себе первую попавшуюся бутылку, тут же присасываясь к темному горлышку. Хочет закурить прямо в гостиной, но в последний момент себя останавливает, понимая, что дедушка бы не одобрил его действия. Хёнджину через два года уже тридцать, но он совсем не готов к тому одиночеству, которое обрушилось на него с уходом единственного близкого человека. Каждый раз когда жизнь загоняет его в угол, он вспоминает то, что было десять лет назад и тут же находит в себе силы всплыть на поверхность и не задохнуться в собственном отчаянии. С тех пор много воды утекло, но рана всё такая же свежая и в любой момент готова открыться, чтобы затуманить здравый рассудок. Рука, будто охваченная бесом, швыряет полупустую бутылку в светлую стену, оставляя уродливое пятно и горстку разлетевшегося стекла на полу. Хёнджин шмыгает носом, нет, он не плачет, он простыл. В это ему хочется верить больше всего, а не в то, что он снова жалок. – Как же всё заебало… – выдыхает блондин и поднимается на ватные ноги. Алкоголь уже просочился в его нервную систему и принес мизерное облегчение. Но какой в этом толк? Если завтра он будет сжирать себя изнутри из-за своей никчемности. – Дурацкая ваза, – Хёнджин смахивает небольшую вещицу со столика, та тут же следует примеру бутылки и разлетается на мельчайшие части, – никогда мне не нравилась. Вся квартира наполнена мелкими напоминаниями о хозяине, Хёнджин решает зайти в комнату дедушки. Его шатает из стороны в сторону, в носу начинает щипать, а зрение не хочет фокусироваться. Будучи подростком он никогда не заходил сюда, потому что у них существовало негласное правило: не пересекать территорию друг друга. На невзрачной стене висят фотографии в аккуратных деревянных рамках белого цвета. Хёнджин смотрит на себя совсем крошечного, сидящего на коленях у дедушки и рядом стоит мама, которая пытается привлечь внимание малыша. У него на этой фотографии лицо совсем недовольное, малыш хочет к маме. Сейчас ему хочется того же… На следующей фотографии изображены только Хёнджин и его мама, они празднуют день рождения женщины. На третьей снова изображены все трое, это был последний раз когда мама и дедушка виделись. Спустя каких полгода матери Хёнджина не стало, а теперь ее отец отправился к ней. Они оставили Хёнджина… – Дедушка! Ты… – ледяные пальцы касаются корочки кожаного ежедневника, который покрылся едва заметным слоем пыли. – Ты должен был мне сказать, что тебе плохо! – блондин берет чужой ежедневник в руки, кровать прогибается под его весом, и он начинает разбирать такой знакомый почерк. Последняя запись была сделана два месяца назад и представляла собой рекомендации врача. Пальцы невольно сжимают тонкие листы, которые тут же поддаются и сминаются под натиском тоски и боли. Хёнджин вот-вот разрыдается. Хвану кажется, что теперь он окончательно потеряет себя, ведь всё, что он делал до этого времени было настолько демонстративно. Ему хотелось показать дедушке, что он справляется со всем, что им можно только гордиться. Хёнджин просто хотел стать чуточку лучше в глазах человека, который за него искренне переживал. После смерти матери, единственное за кого он стал цепляться это был дедушка. Он искал одобрения и получал его до этого самого момента. Теперь когда все причины быть хорошим развеялись на ветру, Хван боялся потерять себя окончательно. Разве можно найти смысл жизни в работе? Хёнджин не знал этого. Но больше у него не было ничего. Ни единого повода вставать по утрам, завтракать, обедать, ужинать и снова засыпать. Депрессия подкрадывалась к нему кошачьими шагами, цепляясь своими острыми когтями прямо в горло, не давая дышать как следует. Нет, он не будет реветь. Он больше не сопливый школьник с замашками меланхолика. Хёнджин вылетает из комнаты, ощущая стойкое жжение в глазах, слезы пытаются пробиться наружу, но блондин сдерживается даже перед самим собой. Он выходит на балкон, чтобы, наконец, вкусить едкий дым никотина, но вместо привычной зажигалки, нащупывает ту, которую десять лет назад не осмелился вернуть Ким Сынмину. У него не было привычки носить чужую вещь с собой, но сегодня он почему-то взял ее на похоронную церемонию, потому что эта небольшая зажигалка стала для него символом того, что он больше никогда не позволит себе никакую слабость. Покурив, Хван понимает, что, простояв на прохладном воздухе, уже достаточно протрезвел. – К черту всё… Приди уже в себя! – ненавистно шипит сам себе Хёнджин, всматриваясь в свое искаженное отражение в окне. Он идет в ванну, включает ледяную воду и, не мешкаясь, подставляют под струю голову. По спине расползаются неприятные мурашки, блондин трезвеет окончательно. Звук дверного звонка заставляет его вздрогнуть от неожиданности. Если это Кай сбежал из больницы, то Хёнджин точно больше с ним церемониться не будет. Хван зачесывает мокрые спутанные пряди назад, чувствуя как капли проходные воды оседают на грязной рубашке. Он протирает влажные то ли от воды, то ли от тоски глаза, и неспешно идет встречать незваного гостя. Хёнджин распахивает дверь и застывает. – Ты забыл телефон, – Сынмин неловко переминается с ноги на ногу. Его выражение лица недовольное, будто бы ему не хотелось тащиться к чужому дому, чтобы вернуть вещь. – Хван? – заносчиво обращается к нему шатен, чтобы Хёнджин, наконец, обратил на него внимание, и протягивает телефон. Блондин молчит. Коридор слишком слабо освещен, и Сынмин не замечает покрасневших глаз Хёнджина. Возможно, алкоголь успел ударить ему в голову, но Хван больше не хочет притворяться. Ему слишком сейчас тяжело снова надевать маску мудака. Он не забирает телефон, он делает шаг назад, а затем уходит в гостиную, безмолвно приглашая Кима войти. – Ты издеваешься? – Сынмин входит за ним, словно фурия, и тут же начинает нападать, ему никогда не нравилось молчание Хёнджина. И сейчас он просто в бешенстве, ведь блондин стоит к нему своей широкой спиной, всё ещё одетый в ту самую запачканную кровью Кая рубашку, и полностью игнорирует. – Мне стоило выбросить твой сраный телефон, но я слишком тупой, подумал, что он может тебе понадобиться, ведь ты давно не был в Сеуле. И вместо того, чтобы поблагодарить, ты… – Заткнись, – звучит на едва слышном выдохе, и Хёнджин встречается с глазами Сынмина, у которого сразу пропадает весь запал. – Заткнись? – медленно спрашивает Ким, уголок его губ начинают нервно дергаться. – Это мне кое-что напоминает… – он резко начинает хохать и падает на серый широкий диван, давясь смехом. – Ты ненормальный? – улыбка сама вырисовывается на помятом лице Хёнджина, он совершенно не понимает реакцию Кима, но хочется смеяться в унисон. Хван делает пару шагов в сторону истерично смеющегося парня и немного раздраженно произносит, – Что тебя так развеселило? Прекращай, ты начинаешь меня злить. – Ты… – выговаривает Сынмин между смешками, – …сказал мне точно также, когда мы встретились впервые, – он окончательно успокаивается, оставляет телефон на стеклянном низком столике, стоящем перед диваном, а сам устраивается поудобнее. – Ну, что ж моя миссия выполнена. Спасибо, что поднял настроение. Надеюсь, больше не увидимся… Хотя если ты не мудак, то тебе стоит завтра приехать и забрать Кая из больницы. – Я не приеду. – Как хочешь. Я даже не удивлен, – усмехается Сынмин и начинает смахивать с себя несуществующую пыль. – Я ухожу, но если ты хочешь… – добавляет совсем тихо, – Если хочешь, то я могу остаться. – Нет. Уйди, спасибо за телефон, – заставляет себя выговорить Хёнджин, его бросает в холодный пот от внутренного протеста. Его глаза бегают, в горле совсем пересыхает, хочется до одури остановить Кима. – Господи… Да пожалуйста! – руки Сынмина сминают край бежевой куртки, которая была накинута на черную кофту. Ким разворачивается и начинает уходить, его нервные, но четкие шаги звучат в такт сердцебиения Хёнджина. Один шаг. Два. Три. Четыре. Пять… Блондину хочется вцепиться мертвой хваткой в чужое тело и не отпускать, только сегодня поддаться своей давней слабости. – Как же ты меня бесишь, блять! – рявкает Сынмин, разворачивается и оказывается в три больших шага нос к носу с Хваном. Его глаза горят, и Хёнджину кажется, что он видит космос и две черные дыры, в которых хочется расщепиться на атомы. – Тебе так сложно быть честным? Хёнджин ошарашен, его глаза округляются от неожиданности и он, не моргая, смотрит на разъяренного и одновременно прекрасного Сынмина воспаленными глазами. – Хван Хёнджин, ты так жалок, засунь свою гордость в свою накаченную задницу и не строй из себя не пойми кого. Джин-и, просто иди ко мне… – произносит трепетно с мольбой и зачем-то делает два шага назад. Сынмин раскрывает руки для объятий, его потряхивает от волнения, он хочет, чтобы Хёнджин сам подошел к нему, сам сделал выбор. – Если ты нуждаешься в моей поддержке, то вот он я. Забудем всё, что было. Это твой шанс! Хёнджин сглатывает, он не торопится сдвинуться с места. Смотреть на распахнутые объятия сил больше нет, голова опускается, тут же закрывая лицо светлыми мокрыми прядями. Слезы скатываются по бледным щекам, и происходящее выше сил Сынмина, потому что, услышав первый заглушенный всхлип, он сам снова делает эти проклятые шаги и сам обнимает дрожащего Хёнджина, который еле как помещается в его объятиях. – Я скучал по тебе, Джин-и, – шепчет Сынмин куда-то в крепкое плечо, которое продолжает содрогаться, – и я попытаюсь быть рядом, если даже ты этого не хочешь… Ты невыносим… – Ты тоже, – хрипит вымучено и ужасно устало блондин. Он отстраняется, чтобы посмотреть в пылающее лицо Сынмина, зная, что его кожа горит точно также. – Останешься сегодня со мной? – Только без лишних движений, – серьезно отвечает Сынмин, но почему-то его слова вызывают улыбку Хвана. – Черт… – вздыхает Хёнджин, нахально играя бровями, и тут же шмыгает носом. – А я думал, что спустя десять лет у нас будет примирительный секс. – Ты отвратителен, – смеется Сынмин, толкает его и по-хозяйски проходит на кухню. – Ужасно хочу есть… Приготовь мне что-нибудь. Я сегодня не ел, весь день работал в свой единственный выходной, по твоей милости. – Я ресторатор, а не шеф-повар. – Правда? – Сынмин стягивает с себя куртку и остается в черном лонгсливе. – Наверное, сложно вести бизнес, в котором ты ничего не понимаешь… – К чему эти заигрывания, ты же прекрасно знаешь, что я умею готовить. Уверен Феликс рассказывал все обо мне Чану, не упуская ничего. А тот уже тебе. – Ты прав. Так… Что тут у нас, – Сынмин беззастенчиво заглядывает в чужой холодильник. – Здесь очень много продуктов, даю тебе час, приготовь мне то, что заставит меня захлебываться слюнями просто уже от вида. – Тогда уже всё готово, – низкий шепот раздается над моментально покрасневшим ухом, и Сынмин, не жалея сил, бьет локтем куда-то в живот Хёнджина, когда чувствуется его промежность в опасной близости от своей задницы. – Это было больно… – Веди себя прилично. – Позвольте напомнить, доктор Ким, это вы прямо сейчас рыскаете в моем холодильнике. – Меньше слов, больше дела. – Иди присядь куда-нибудь и не путайся под ногами. Сейчас папочка будет готовить. – Если ты не перестанешь, то я отравлю весь алкоголь в этом доме. – Сдаюсь! – Хёнджин поднимает руки вверх и тут же деловито интересуется, – Что ты предпочитаешь? Мясо или рыбу? – Мясо. И сними уже с себя эту рубашку с пятнами крови Кая, и высуши волосы. – Доктор, вы хотите меня раздеть… И кхм… Осмотреть? – Нет, я хочу разбить твое самодовольное лицо. Сейчас же переоденься и высуши волосы!