Фарфор и балет

Кто-то, кто любил тебя, по-настоящему любил — […] любил тебя до тех пор, пока это не обожгло его. «Любовь Федры» Сара Кейн ©

      Нечасто мир Лоринца рассыпался в прах, делал кульбит, сгорал дотла и при этом вынужден был собираться заново — по кусочку, по угольку, тщетно надеясь стать прежним. В глазах на миг потемнело, сердце вспыхнуло от гнева, вопросов, громких обвинений. Внезапно всё стало сходиться: и приезд Дамьена, и только затем пришедшее письмо от анонима, и страсть к музыке, игре на виолончели и печальной отрешённости, тонкой ниточкой тянувшейся сквозь все его произведения. А Лоринц ещё думал, что ничего общего между газетными отрывками и нотными листами Дамьена нет — не видел, не находил той чувственной, обречённой нотки, глубоко звучавшей в каждой мелодии…       Дамьен быстро выдернул его из топких раздумий, сжав ладонью колено:       — Лоринц, я понимаю, что должен объясниться. Дай мне время. Да, я и есть твой заказчик. И да, я состою в «Пурпурных Анемонах»… — Лоринц жалобно застонал, яростно растёр лицо ладонями и стиснул переносицу; в висках застучало оглушительным набатом. — Но, прежде чем ты злобно оттолкнёшь меня или влепишь пощёчину, просто посмотри на меня и попробуй сказать: разве я стал бы убивать людей? — Лоринц отнял ладони от лица и затравленно, устало взглянул на бледное, измождённое, испуганное лицо, готовое принять на себя жестокость и даже удар. — Разве стал бы поддерживать группу, которая занималась бы таким? — продолжал Дамьен, сжав ткань его брюк; несвоевременные мурашки хлынули к поясу, напоминая Лоринцу, как давно его тело не знало ласки. — Я не убийца, не жестокий сообщник, не богатенький извращенец, который не знает, куда девать свои деньги, и оттого пихает их в запретные удовольствия, — честно признался Дамьен и вздохнул, легонько качнув растрёпанной головой; волосы давно выбились из хвоста и теперь обрамляли его лицо, совсем как у трепетного героя картин романтизма. — Я самый обычный человек — потерявшийся и потерявший любимое дело. Пурпурные Анемоны никогда не убивали, не причиняли вред и не издевались. Они просто подшучивали над глупцами, складирующими в свои бесконечные частные коллекции шедевр за шедевром и не уделявшими им должного внимания. Анемоны придумали честный обмен одного произведения искусства на другое. В основе организации — исключительная аккуратность и желание показать миру: каждый из нас может найти своё вдохновение.       — Сворованные предметы искусства мы потом жертвовали малоизвестным музеям или коллекциям, доступным каждому человеку, будь то простой рабочий с завода или богач. Все наши участники — люди сплошь одарённые: художники, скульпторы, поэты, музыканты. Но вовсе не убийцы. Они создавали замены украденным предметам, но, как ты понял, уже из другой области: была картина — стала музыка, была статуя — превратилась в набросок. Мы честно старались вкладывать усилия в каждое созданное произведение и сделать его не хуже того, что пропало… — Дамьен склонил голову, в голосе затрещала глухая печаль. — Мы желали приободрить мир, если можно так сказать; вдохнуть искусство в каждого, показать, что никогда ничего не потеряно. Уйдёт одно — появится другое, не хуже. Я… Лоринц, я пришёл к ним разбитым и опустошённым после потери балета, — Дамьен снова пронзительно глядел на него. — История о том, как именно я к ним попал, долгая и не имеет сейчас смысла, когда-нибудь позже я найду в себе силы и поведаю о ней… Анемоны не набирают людей с улицы, они пристально следят за каждым кандидатом и решают, подходит он им или нет. В те дни я считал, что любое дело для меня закрыто: ничего мне не нравилось, всё наводило одну тоску, хотя я быстро учился и осваивал новые профессии. Художества казались мне слишком мудрёными и субъективными, поэзия — скучноватой и зыбкой, скульптура — пыльной и трудной. Даже музыка, которой я сейчас занимаюсь, раньше представлялась мне слишком одиноким, невыносимым занятием, где перед тобой разлинованный лист бумаги, а ты должен выплёскивать на него то, как звучит твоя боль, — Дамьен остановился, чтобы передохнуть. Тогда Лоринц наклонился, погладил его по щеке и тихо сказал:       — Знаешь, это всё ещё звучит как безумный сон… Но сегодня я вдруг понял, что́ именно ты пытался сказать в своей музыке всё это время. — Дамьен вздрогнул от прикосновения и бросил на него кроткий, испуганный взгляд. — Даже будучи при деле, даже состоя в этих Анемонах, пусть они всё ещё кажутся мне странными — ты всё равно искал своё вдохновение. И даже твоя отточенная, хорошая музыка не могла его тебе вернуть… Всё тобой написанное — это мольба души. Тихая, грустная, скромная просьба вернуть тебе прежнюю страсть к жизни. И ведь даже то, что ты состоишь, по сути, в преступной группировке и подвергаешь себя риску, не вернуло тебе этого… Вот в чём жестокая правда, Дамьен. Хотя ты и нашёл себя в музыке, даже полюбил это дело.       Дамьен печально улыбнулся и согласно моргнул глазами, не решаясь кивать, чтобы не сбросить такую желанную сейчас ладонь. Лоринц смотрел на него и, хотя всё равно не доверял Анемонам и той кампании, в которую они ввязали его сломленного Дами, больше не мог злиться и мучить себя вопросами. Дамьену он верил безоговорочно. Тот, кто так много страдал, отдал последние поцелуи сегодняшним вечером и распростёр себя перед ним, Лоринцем, доверяя и ожидая удара, не мог жестоко убивать или потворствовать убийствам. Если убийства всё же принадлежали участникам Анемонов, то Дамьена подло подставили. Ведь кто-то знал об этих заказах? Да ещё ведал про места, в которые их расположат, на месте украденной картины или статуи, а города и страны сильно разнились… Лоринц пока немногое понял про свою роль в этой истории, но чувствовал: совсем скоро Дамьен ответит на все его вопросы.       Он больше не мог видеть его таким отчаянным, убитым горем и сидящим перед ним на коленях, поэтому протянул руки и помог встать. Усадил рядом с собой, обнимая за дрожащие плечи, и отвёл прядь за ухо. Поцелуй непредвиденно опустился на бледный висок, и щёки Дамьена налились рваным румянцем. Кресло было широким, но всё-таки одноместным, поэтому им пришлось потесниться. Лоринц со смущением чувствовал тёплое бедро рядом с собой и всё отгонял навязчивую мечту о том, как хорошо было бы ласкать его губами, опускаясь ниже, шепча глупости…       — Тебя наверняка интересует, как именно ты оказался замешан в этой истории, — Дамьен бросил на него печальный взгляд и коротко, слабо улыбнулся. — На самом деле, если бы не эти ужасные убийства, так запятнавшие нас, ты бы в конце, кто знает, может быть, и проникся бы нашей философией… А выходит, мы только напугали и отвратили тебя. — Лоринц неохотно признал этот факт; Дамьен взял его ладонь в свою и продолжил: — Так и думал. А вот как всё должно было быть: год назад от несчастного случая погиб один наш скульптор… — его голос опасно дрогнул, и Лоринца зацепило это едким, ревностным сомнением. Кто-то лишь очень близкий мог настолько переломить уверенную, заранее подготовленную речь и вкрапить в неё паузу. — И… — Дамьен чуть откашлялся и заговорил громче: — И мне поручили задание: найти нового участника, связанного со скульптурой или созданием статуэток, поскольку именно таких мастеров нам и недоставало. Не буду углубляться в иерархию Анемонов и то, как внутри распределяются задания. Просто скажу, что иногда самым опытным участникам доверяется поиск новых. Я был и польщён, и безумно расстроен такой ответственностью… — Дамьен склонил голову и перебрал в пальцах складки рубашки. — Мне пришлось побывать в десятках музеев, частных коллекций и других собраний в домах богачей, но ни одна статуя или статуэтка не привлекла моё внимание. Все они были по-своему хороши, искусны и образцово классически, но уж слишком одинаковы по своей форме и даже по содержанию. Одни и те же измученные мотивы, одни и те же приёмы… Тогда я стал пристальнее вглядываться в фарфор — Анемонам подошёл бы и такой мастер, я был в этом уверен. Но тут меня ждало разочарование ещё большее: как же вычурны, кричаще ярки и нелепы были все эти статуэтки! Убогое рококо выело в фарфоровой индустрии свою крепкую нишу и не спешило покидать её. Если скульптуры хотя бы в чём-то отличались друг от друга, то фарфоровые вещицы напоминали результат какой-то одной безвкусной фабрики, хотя изготавливались в разных странах и разных мастерских. Я уже совсем отчаялся и не думал, что на своей родине по отцу найду что-нибудь приличное, как вдруг совершенно случайно попал в коллекцию одного знакомого нашей семьи. Я ужасно не хотел рассматривать его набор фарфоровых статуэток, которыми он гордился, потому что от матового блеска и вычурных цветов у меня уже мелькало перед глазами. Но не смог обидеть человека и согласился. Теперь думаю, что это было решением всей моей жизни, — ласково улыбнулся Дамьен и посмотрел на него исподлобья. — Иначе я бы не встретил тебя. Не увидел твою, эффектно выделявшуюся среди прочих статуэтку на непопулярную тему, в непопулярном стиле с мягкими оттенками и линиями. Не подумал, что было бы здорово связаться с тобой и дать тебе на заказ несколько изделий, чтобы посмотреть на твои настоящие способности… Когда я узнал, какое бедствие потерпела ваша семья, горечь разъела меня изнутри. Я едва удержался, чтобы не отправить тебе деньги просто так, но быстро понял: так ты бы их не принял. Однако сразу писать тебе от имени загадочного анонима с просьбой взяться за большие заказы я тоже не решился — мало ли, как бы ты отреагировал… Уверен, получи ты в тот день вместо письма от моего якобы отца то, от анонима, то отказался бы. Я прав?       Дамьен цепко, внимательно уставился на него, улыбаясь без укоризны, открыто, легко. Лоринц только и смог, что кивнуть — юноша уже слишком хорошо изучил его.       — И тогда я решил сам приехать к тебе и узнать, что за человек ты вообще такой и настроен ли на путешествие. О, я вёл себя ужасно, только теперь до меня начало доходить, каким же терпением тебе стоило обладать, чтобы вынести меня! — усмехнулся Дамьен и нервозно закусил губу. — Однако за те деньки, что я провёл в твоей мастерской, я многое узнал о тебе. И окончательно решил, что хочу дать тебе шанс. Поэтому связался с Анемонами и рассказал о своей задумке. Твои будущие статуэтки уже могли служить делу и при этом я, да и остальные в группе, могли бы увидеть твой истинный уровень. Я решил давать тебе только места и общее настроение будущих заказов, не ограничивая, не настаивая на конкретной теме, не стесняя в средствах и материалах. Хотел посмотреть, на что способно твоё вдохновение, и вообще, найдёшь ли ты его? — Дамьен испытующе глянул на него. — И в итоге я был приятно изумлён тобой… Знаешь, я ведь сам все эти годы, хотя вроде и нашёл отдушину в музыке, так и не сумел познать это зыбкое вдохновение — после балета никакая вспышка или теплота в груди не озаряла меня, как пишут об этом настоящие творцы. Поэтому я с нежностью наблюдал, как в твоей голове возникают образы, мысли, идеи, как из ничего ты выхватываешь новую статуэтку и спешишь перенести её в фарфор!.. — глаза Дамьена загорелись той хрупкой страстью, которую так мечтал увидеть в нём Лоринц и разжечь дальше, распалить, приумножить. — Всё шло так прекрасно — ну, кроме того вечера, когда мы серьёзно рассорились из-за моих гадких слов, — что я едва верил, будто заслужил такую жизнь. И, как оказалось, не зря… — огонёк в глазах потух, и прежняя хрустящая корка льда сковала их вновь.       — Кто-то жестоко предал нас. Кто-то, знающий Анемонов изнутри… Трупы были подброшены после подмены. Я не участвовал в этих заданиях, только отправлял готовые статуэтки, но знаю, что ребята не видели ничего странного, когда работали на месте. Вокруг было тихо и пусто… Однако это точно кто-то из наших, либо же кто-то… уж очень хорошо нас знавший. Это пугает. Как и то, что этот убийца почему-то идёт именно по нашему с тобой следу… — Дамьен вздрогнул и стиснул кулаки. — Теперь же полиция всех стран будет пристальней относиться к подобным актам и списывать все кражи Европы на Анемонов — это отвратит последних почитателей, которые были уверены, что их кумиры только потешаются, но не убивают и никому не причиняют вреда. Мы все в опасности… К сожалению, большой резонанс получила только та новость про девушку из дворца, потому что в него заходят многие высокопоставленные лица, и тут такое… Про убийство в доме Фештетича было известно только внутри Венгрии, да и то больше в области вокруг Балатона. Весть дошла слишком поздно и до Анемонов, и до меня самого. Когда две эти газетные вырезки пришли ко мне с просьбой быть осторожнее и на время где-нибудь укрыться, мой мир резко обрушился… Я вдруг осознал, что этот некто преследует именно нас. Ведь Анемоны совершили и другие кражи, пока мы были здесь и в Тиханьском монастыре… Но монстр выбрал твои статуэтки.       По затылку прошелестел липкий, колючий страх. Лоринцу захотелось тут же вскочить, задёрнуть все шторы, проверить входную дверь, запереть балкон и включить побольше яркого света. Паника и хлестала обжигающим кнутом, и тянула вниз отягчающей скованностью. От противоречия в душе нигде не находилось места.       Дамьен тоже боялся и больше не скрывал этого. Его вновь сильно потряхивало, лицо побелело до неузнаваемости, а пальцы стиснули рубашку до красных пятен.       — Нам нужно уехать, срочно, — заявил Дамьен, опередив Лоринца с предложением. — Следующим городом я планировал Прагу, но это будет слишком очевидно для нашего преследователя, если уж он пробрался внутрь организации и может так хорошо отслеживать других участников… Я никому не скажу, куда мы поедем, и ты предупреди родителей, что на какое-то время перестанешь выходить на связь. Мы поедем с тобой в Карловы Вары, — прошептал Дамьен, наклонившись к нему. — Это маленький провинциальный городок, известный только своими источниками. Мы с тобой затеряемся там и переждём недели три, четыре, а может, и месяц. Посмотрим, что будет в это время происходить в мире… Если преступления с убийствами прекратятся, значит, мы обыграли противника и, может быть, даже выбили себе лишнее время. Но что делать дальше, я не представляю… — Дамьен нахмурился. — Анемоны обещали тщательней следить за своими кражами и наблюдать, насколько это возможно, после за самим местом — вдруг убийца объявится там? Но что-то подсказывает мне: он идёт только за нами… Пока без причины, без смысла, но со своей давно придуманной, скрытой от нас целью. Я бы согласился провернуть экспериментальную кражу, где после выполнения твоего заказа мы бы проследили за местом, но боюсь, убийца не так глуп и очевидно раскусит нашу хитрость, особенно после того, как ужасные новости всполошили общественность. Да и честно признаться: я измучался и устал. Мне страшно, — Дамьен крепко зажмурился на мгновение и мелко задрожал; открыв глаза вновь, он бесцветно уставился на Лоринца. — Всё, чего я хочу, это мирной жизни вместе с тобой. Я не хочу заниматься расследованием. Знаешь, на миг мне даже стало равнодушно, поймают ли самих Анемонов… Может, это станет ключом к разгадке, кто же тот тайный убийца? Хотя мне было бы горько терять это общество. В своём роде, оно вернуло меня к жизни…       — Я понял, Дами, — Лоринц обнял его за плечи и прижал к себе. — Завтра же возьмём билеты на поезд и уедем. Хотя я всё ещё едва верю происходящему, сам факт этих убийств опустошил меня… — Лоринц уткнулся носом в мягкие волосы и сладко вдохнул знакомый аромат. — Нам нужно время, чтобы осознать всё то, что мы узнали здесь, сегодня. — И Лоринц имел в виду не только Анемонов и жуткие новости об убийствах. Сердце разрывалось между бешеной радостью и горькой скорбью. Сначала они окунули друг друга в бесконечно разморенное счастье, а потом резко — в ледяную топь протянувшегося к ним рока. Чересчур много для одного вечера…       — Можно я останусь у тебя? — осторожно спросил Дамьен, подняв голову. Лоринц до сих пор не знал, заслужил ли его поцелуев, мог ли прикасаться ласково, как любовник, или только смотреть издалека. Поэтому поглубже запрятал страсть внутри себя и только мягко убрал светлую, растрепавшуюся чёлку со лба.       — Конечно… Ложись на мою кровать, нам надо попытаться хотя бы чуть-чуть поспать. Завтра ожидает много дел.       Дамьен без стеснения стянул с себя всю одежду и остался в одном исподнем. Нырнул под холодное одеяло и, высунувшись из-за края, выжидательно глянул на Лоринца. Тот, смутившись, что придётся раздеваться при Дамьене, помотал головой и сказал, что ещё немного посидит в гостиной, а потом придёт. Конечно же, ложиться к нему он не собирался — это казалось пока что постыдной дикостью. Диван рядом вполне подходил для короткого ночлега. Лоринц выключил свет и прикрыл дверь, оставив измождённого, бледного Дамьена отдыхать. Но у самого так шумело в голове, что сон теперь отбросило далеко.       Он всё ещё наивно полагал, что его разум просто бредил, подбрасывая фальшивые картинки перед глазами. Его возлюбленный состоит в преступной группировке, о которой, кстати, рассказывал без особого восхищения в первый раз, но с явным одобрением! Ладно, пускай Анемоны и не занимались чем-то уж совсем мерзким, в каком-то смысле Лоринц даже мог понять, чем молодых творцов так привлекали их идеи, направление и миссия, однако ж спорить было бессмысленно: всё-таки кража есть беззаконие. Пусть бы это осталось так, но вот что рушило эту относительно идиллическую сцену: страшные убийства! Кровь потянулась именно за его, Лоринца, заказами. Кто-то знал об идеи Дамьена, значит это человек из Анемонов; правильная догадка — или предатель, или бывший участник, по какой-то причине изгнанный. Надо бы спросить завтра у Дамьена насчёт последнего варианта, решил Лоринц. И всё же… было ли это посланием Дамьену или ему самому? А вдруг им обоим? Но кому они могли перейти дорогу?       Лоринц подумал, что, если бы убийца хотел их смерти, он бы легко сделал это на тихом полуострове Балатона. Значит, цель не в этом… Запугать, что-то доказать, о чём-то докричаться. Надо было спросить Дамьена ещё и о догадках: мог ли он, со своим вечно недовольным характером, встать поперёк горла кому-то опасному? «Да ведь теперь и не вспомнит… — с сожалением думал Лоринц. — Обычно, когда мы раним кого-то, то едва ли придаём этому значение. Да даже если Дамьен точно укажет на какую-то фамилию — где мы будем его искать и чем доказывать причастность?»       Особое отчаяние сюда приносило и то, что искать помощи у полиции было напрасно. Они скорее зацепятся за участие Дамьена в Пурпурных Анемонах, чем за убийства, цепочкой следовавшие за их заказами. «Не на кого надеяться, кроме самих себя», — осознавать это Лоринцу было тяжело и грустно. Он ощущал себя слабым, бесполезным и наивным, как ребёнок. Панически казалось, что, раз убийца так чётко спланировал свои злодеяния и вовремя подбросил трупы к его статуэткам, он неуловим, жутко хитёр и всезнающ. Тут Лоринц себя остановил и глубоко вздохнул.       Ничего особенного в том, что неизвестный подкидывал трупы к местам, где только что поработали Анемоны, не было. Как они поняли, он наверняка состоял в группе и всё хорошенько знал. А чтобы убить человека, не нужен был особый талант или одарённость — иногда хватало тяжёлого орудия и поставленного удара. Пугало завуалированное описание в статьях его жертв как «убитых жестоко, извращённо и мерзко». Но это уже больше относилось к личности убийцы…       «Дамьен правильно решил, для начала мы должны затаиться и выждать. Но потом, я совершенно в этом уверен, нам всё-таки придётся с ним встретиться. И к этой встрече следует явно подготовиться… Курортный городок, где мы смешаемся с толпой лечащихся водами, — лишь временное пристанище. Он будет выжидать нас. И если уж он реагирует на мои статуэтки, надо сделать нечто невероятное, чтобы подловить его».       Лоринц зашёл слишком далеко в своих планах — на сегодня они, разбитые, уязвимые, слабые, испуганные, никак не сумеют переиграть поднаторевшего в криминале недоброжелателя. Который, к тому же, вполне себе умён и ловок, раз значился в Анемонах, а ещё артистичен — наверняка он обладал каким-то талантом. А талант вперемешку с душевным безумием, озлобленностью и старой травмой напрямую выводил к ужасающим, больным фантазиям. Лоринц мог только молиться — Богу, в которого никогда не верил и к которому обращался лишь в самые отчаянные моменты — что те две несчастные жертвы умерли сразу от потери крови или смертельного удара в голову и не испытали на себе все извращённые умения своего убийцы.       Лоринц задремал тревожным, нездоровым сном, часто вскакивал от нервного перевозбуждения и обходил комнату пару раз. Только потом, измождённый и с затёкшими мышцами, возвращался обратно в кресло, решительно настроившись не засыпать. Но усталость морила его и вновь утаскивала в тревожный туман забытья. Дамьена он жестоко обманул и так и не пришёл к нему. Потом думал, что и к лучшему: своими резкими пробуждениями он бы только разволновал и так дошедшего до грани срыва юношу.       Утром Лоринц первым делом проверил Дамьена и, убедившись, что тот крепко дремал, решил подготовиться к отъезду. Сначала выкупался в холодной ванне, чтобы смыть с себя остатки безумной ночи, отрезвить кипящий разум и сбросить пелену паники. Стало гораздо легче, и мысли теперь отщёлкивались стройно, как билеты в трамвае. Лоринц спустился вниз, предупредил администратора об отъезде и оплатил все числившиеся за ними долги. Потом заказал завтрак в номер, чтобы не тратить лишнее время на поход в ресторан, и съездил на железнодорожную станцию за билетами. На его удачу, поезд до Будапешта отходил поздним вечером, а свободные места в дорогих купе всегда были в продаже. От столицы Венгрии они поедут сначала в Прагу — больше для того, чтобы запутать и преследователя, и Анемонов, а уже оттуда на фиакре доберутся до Карловых Вар. Это будет долговато, неудобно и утомительно, зато так они наверняка оторвутся от ненужной слежки.       Когда Лоринц вернулся в отель, солнце уже вовсю пригревало начищенный булыжник узких улиц и блестело на медных флюгерах, вращающихся от порывов ветра. Дамьена он нашёл в своём же номере, с собранными чемоданами в гостиной и только что принесённым завтраком на передвижном столике. Дамьен задумчиво улыбнулся ему и кивнул в знак приветствия; где пропадал Лоринц, он уже наверняка понял.       — Надо позавтракать. Я собрал все свои вещи, остались только твои, — голос юноши после вчерашней длинной речи заметно охрип, и это добавляло в его образ очаровательной слабости, уязвлённой нежности, столь несвойственной ему. Дамьен как будто бы понимал это и стеснялся много говорить — в прежнее время он уже успел бы разразиться недовольной тирадой.       Лоринц кивнул и выложил купленные билеты до Будапешта. Коротко пересказал план поездки и, дождавшись короткого согласия Дамьена, прошёл в столовую, где для них уже накрыли стол. При утреннем свете всё произошедшее вчера казалось отчаянным умопомрачением, глупой жаждой страсти, любовной лихорадкой; Лоринц думал, что был слишком смешным и косноязычным, что так и не сумел рассказать Дамьену о своих чувствах достойно. А касаться этой темы сейчас — невежество и смущение для них обоих. Лоринц и сам понимал, как нелепо будут звучать эти разговоры сейчас, когда сознание так ясно и категорично, а душа ожесточена от тревог и жаждет лишь отдыха. Да и сам Дамьен выглядел загадочно, закрыто для него; так и сочащееся вчера откровениями, уязвлённое по самую глубину сердце сегодня наглухо запёрлось. Юноша не казался отстранённым, холодным или злым на самого себя, но не спешил идти навстречу, раскрывать объятия и вселять в Лоринца надежду, что всё случившееся между ними — не ошибка, не ослепление страхом или жаждой, не просто вспышка, резанувшая по телам двух молодых людей. Дамьен будто затаился и обдумывал, взвешивал своё новое положение и привыкал к новому ощущению. Лоринц тоже решил не спешить; к тому же, кроме вчерашней встречи, он едва ли представлял, где будут уместны их поцелуи и страстные объятия. Дни рассекло такими острыми тенями опаски и жути, что время для нежности туда никак не вписывалось.       Несвоевременная, блеклая, ужасно горчащая на языке любовь — как Лоринц и думал.       В суете прошла большая половина дня, и только в купе вагона они разговорились впервые о чём-то, кроме сбора багажа, расписания остановок и меню ресторана. Дамьен устроился на своём месте, сложил руки на груди и внимательно посмотрел на Лоринца.       — Скажи, ты ещё не пожалел, что связался со мной? Что вынужден теперь рисковать?.. — видно, вопрос он тщательно готовил и хотел произнести его бесстрастно, ровно, даже неловко пытаясь состроить из себя прежнего холодного юнца. Но вышло всё отнюдь не так: голос дрогнул, и слова опасно оборвались, обнажая надрыв в душе.       Лоринц печально улыбнулся и пересел к Дамьену. На вчерашние безумства у него не хватило духу, но вот просто сжать его прохладную ладонь в своей — легонько, без принуждения и силы — он сумел.       — Недавно ты просил посмотреть тебе в глаза и спросить: разве ты походишь на всё то неправильное, в чём, как ты сомневался, я обвинял тебя? Мой ответ ты знаешь. Теперь настало время задать тебе похожий вопрос, — Лоринц смело взглянул ему в глаза. — Разве ты видишь, что я жалею? Разве заметил во мне страдание?       Дамьен с грустной улыбкой покачал головой и переплёл их пальцы — в скромном, нежном прикосновении. На мгновение их взгляды остановились друг на друге, и показалось правильным сблизиться, утонуть в мерцающей глубине напротив, позабыть о предрассудках и распробовать — правда ли любимое дыхание на вкус как лучшее вино… Но что-то в последний миг напугало их, схватило грудные клетки холодным жгутом и отвратило от неизбежного поцелуя. Дамьен только уткнулся лбом в его плечо и позволил коснуться губами лишь своей макушки. Эти дразнящие ласки изводили Лоринца, но он понимал: не сегодня, не сейчас…       — Хочу все свои мелодии играть только для тебя, — ласково, обжигающе-горько прошелестело у плеча, уперевшись куда-то в сердце невыносимой тяжестью. — Хочу каждую ноту — свою глупую или чужую, дикую — посвятить тебе. Хочу, чтобы ты знал, как я тебе благодарен… — на его ладонь опустилась россыпь неуклюжих, быстрых, смущённых поцелуев. Тело щекотно вздрогнуло от ласки, сердце глухо заколотилось. Лоринц желал перехватить его юркие губы своими и всецело утопить их обоих в терпкой страсти. Но в итоге только краснел, наблюдал за своим неловким возлюбленным и боялся, что дотронется лишний раз, нагло, смело, безумно — и сломает то хрупкое взаимопонимание между ними, ту тоненькую связь, что вела к сложному сердцу его Дамьена, позволяла изредка заглядывать в его мысли и… думать, что это навсегда и как у других. Лоринц знал, как непрост Дамьен, и не обманывался в своих надеждах. Вот недавно он зацеловывал его ладонь и нежно тёрся о плечо, а сейчас угрюмо уставился в окно и бессмысленно разглядывал пролетающие пейзажи, уйдя глубоко в себя и всем видом показывая, чтобы его не тревожили. Лоринц не думал, что когда-нибудь они заживут как настоящие возлюбленные — так, как он себе это, конечно, представлял, не без идеализированных картинок и смутного беспокойства.       Дни в поезде пронеслись одинаковой серой лентой, изредка прерываясь на еду, прогулки по станциям и вечернее прослушивание фортепьянной музыки. Дамьен то казался ласковым возлюбленным, что ластился к Лоринцу и искал его невинного прикосновения, то обращался обратно в безутешного мыслителя, что погружался на самое дно своих сокровенных раздумий. Сам Лоринц старался просто поддерживать его и ни на чём не настаивал: в объятиях был нежен, а в разлуке не требовал внимания. Они с Дамьеном пока что делали крохотные шажки друг к другу и пугливо останавливались при каждом движении. Медленно, но к чему-нибудь это приведёт.       Во время поездки до Праги, когда сложная пересадка в суетливом Будапеште была позади, Дамьен вдруг решил рассказать то, что так и не сумел произнести в Варшаве, ещё преследуемый страхом только что свершённых убийств:       — В газетах не было описано, как убили несчастных жертв, — тихонько начал он, подложив руку под голову и повернувшись к Лоринцу, который читал книгу на противоположном лежаке. — Но Анемоны смогли застать место преступления почти в нетронутом виде, когда полиция там делала только первые обыски, а тело ещё лежало. Они написали мне об этом ещё в Варшаве… — Дамьен помрачнел лицом и презрительно скривился. — Но я решил оставить эту боль себе, не сваливать на тебя такие подробности. Ты и так извёлся — и всё из-за меня… — Дамьен покачал головой, когда на его тихий шёпот Лоринц уже приготовился возражать. — Нет-нет, так и есть… И виноват только я. Но не будем об этом! Я хотел поделиться с тобой, что делает этот монстр со своими жертвами.       Лоринц отложил книгу и приподнялся на подушках. Рассказ ещё даже не начался, а по затылку уже пробежал холодок. Таким отчаянием веяли тихие слова Дамьена!       — И знаешь, вроде бы, я читал о гораздо более жестоких преступлениях, но здесь меня поражает то, что монстр, по большей части, совершил все надругательства над телом, пока оно было живым. Это Анемоны подглядели в полицейских отчётах, — Дамьен тоже решил присесть, чтобы было удобнее, и посмотрел на Лоринца стеклянным взглядом. — Сначала убийца легонько оглушал жертву, чтобы донести до места пыток. И это было какое-то отдельное место, вовсе не то, где совершались кражи. А почему я так думаю, ответ очень прост: человек не мог не кричать, не вопить от такой боли, которая ещё только ожидала его. Совершать всё это в пусть и плохо, но всё же охраняемых местах было бы наивностью. Так вот, монстр приносил оглушённую жертву куда-то к себе и, когда та приходила в себя, по одной ломал ей ноги, а потом руки. Чаще всего, удар приходился на колено или сгиб локтя, чтобы доставить как можно больше мучений. Вероятно, — голос Дамьена становился от минуты к минуте всё глуше, и Лоринц теперь боялся, что же с ним произойдёт в конце, — вероятно, он делал это либо тупым тяжёлым предметом, ударяя им по вытянутым конечностям, либо же сам… сам прыгал на них, закрепив на весу, будто разламывал какую-то деревяшку для костра.       Надежды Лоринца на то, что жертвы отошли в мир иной быстро и легко, растворились в гуаши печали ещё с того момента, когда Дамьен начал рассказ. Но теперь от них не осталось вообще ничего, ни одной крупицы.       — Это боль, конечно, ужасная, но выносимая, и жертвы наверняка даже не теряли сознание. Монстр продолжал. Множество длинных порезов на коже, видимо, доставляли ему удовольствие и вгоняли бедного человека в полубредовое состояние из-за постоянной боли. Судя по всему, он мог так издеваться не час или два, а целые сутки, прерываясь, наверное, только на еду. Но так как между моментами, когда ты отправил мне статуэтку Офелии, её поместили в Лазенковский дворец, и тем, когда обнаружили убийство, прошло два дня, есть смысл полагать, что дольше двух суток он своих жертв не мучал. Да и заключение патологоанатомов говорит о том, что тела были свежими — смерть наступила в районе суток от нахождения трупа. По крайней мере, отчёт польских сыщиков именно так и звучит. Добраться же до таких подробностей на нашей родине оказалось нелегко, но так как в остальном преступления очень схожи, будем считать это правдой.       Дамьен сделал паузу, чтобы дать ослабшему голосу передохнуть. Лоринцу хотелось выслушать следующую часть, держа его за руку, но он подумал, что это будет слишком неуместно и отталкивающе.       — Есть подозрения, что он вырывал глаза жертвам и заставлял их съедать это, — на бледном лице Дамьена проступила бледно-зеленоватая тень отвращения и тошноты; Лоринц уже думал попросить его закончить на этом, но юноша упорно шёл до конца: — Так решили из-за найденных непереваренными в желудке остатков глаз… Причём, он вырывал только один, второй оставлял дееспособным! — Дамьен гневно сжал кулаки и весь настороженно подобрался, словно для защитного броска. — А это значит, что особенной вины перед жертвами он не испытывал — как я слышал, некоторые убийцы специально выкалывают им глаза, чтобы больше не видеть в убиваемом человека, а только вещь, дорогу к их извращённому удовольствию! — видно было, как Дамьена разрывала эта история, как претили ему эти дикие подробности, какое отторжение встречало изучение чужого, больного разума! Но он уже не мог остановиться.       — Наиздевавшись, он всё-таки насиловал их — непонятно, в какой последовательности, конечно, но признаки этого присутствуют на бедных изувеченных телах. И что совсем омерзительно: он притронулся и к юной девушке, и к взрослому сорокалетнему мужчине — тому, который был другом семьи Фештетич. Всё это сопровождалось повреждениями детородных органов жертв — сейчас нельзя сказать, наслаждался ли после этого монстр телами снова. Это надо иметь очень больной, жестокий рассудок, чтобы сделать такое! Но я уже ничему не удивлюсь…       Дамьен собрал всё самообладание, чтобы закончить жуткий рассказ — лицо его исказилось мукой, а губы подрагивали:       — В конце концов, он вспарывал им животы и выворачивал органы наружу. Делал это уже на самом месте преступления, заранее переместив жертву туда. Несчастные умирали — от потери крови и болевого шока, но при этом успевали прочувствовать всю гамму эмоций от такого истязания. Рты он им затыкал кляпом, чтобы не привлечь шумом сторожей. Так и заканчивались их жизни: на полу какого-то чужого дома, после нескольких дней пыток, со вспоротым животом и рядом с изящной фарфоровой статуэткой, на которую они могли смотреть только одним здоровым глазом…       Дамьен позеленел, как от подступившей к горлу тошноты, и тут же подскочил к раковине. Его вывернуло желчью — последние дни он ел мало, видимо, после прочтения таких подробностей. Лоринц и сам бы не мог смотреть на еду после такого… Он осторожно поддержал обессилевшее тело Дамьена и помог ему дойти обратно до кровати.       — Извини, я слишком чувствительный… — прохрипел юноша, когда устало лёг на подушку и повернулся на бок; Лоринц укрыл его шерстяным пледом — в вагонах всё время летал прохладный сквозняк, а после рассказанного ужаса тело Дамьена судорожно трясло. — Мне стоило отнестись к этому прохладнее, а я всё пропустил через себя. Никогда не мог понять этих монстров…       Лоринц сел на краешек рядом и тяжело вздохнул, глядя на измождённое лицо своего возлюбленного. Он будто выплеснул весь яд, который копился внутри него все эти дни, и теперь, опустошённый, облегчённый, лежал без сил. Это было самоочищение, и Лоринц знал, что скоро ему станет ещё лучше.       — Тебе и не нужно извиняться, — наконец ответил он и расправил складки пледа. — У тебя есть я, и я хочу помочь… — его ладонь перехватила другая, прохладная, но цепкая, а решительный серый взгляд одним махом выбил все слова.       — Я должен остановить его, Лоринц! Я уверен, он чего-то хочет от меня, но мне нужно показать ему: таким место только в Аду! Надеюсь, он будет гнить в самой ужасной тюрьме всю свою жизнь… — каким лихорадочным жаром горел его шёпот! Лоринц даже ощутил, как собственную душу лизнуло беспокойное пламя и жажда расправы. Хотелось сорваться с места, остановить поезд, вернуться обратно в Варшаву и вызвать монстра на равный бой или бесконечно искать его. Но Лоринц знал: это всего лишь горькая паника, страх. Ничего разумного в них не было…       — Однако я не справлюсь один, Лори… — Дамьен печально улыбнулся, отпустил его ладонь и успокоился: устало положил голову на подушки и закрыл глаза. — Я не вынесу этого испытания сам. Ты мне нужен… и я бы соврал, сказав, что только для этого.       Дамьен почувствовал его улыбку и осторожно приласкался щекой к ладони, что поднялась к его лицу. Лоринц отчаянно захотел спрятать своего любимого ото всех, от целого жестокого мира; найти укромный тихий уголок, где о них никто не будет знать, зажить там спокойно и беспечно! Но ему ли не знать, что вся эта мирная жизнь будет построена на лжи и когда-то непременно кончится, причём весьма печально…       — Не оставляй меня, Лори, прошу… — сорвалось хриплое, умоляющее, отчаянное с бледных влажных губ. Безжизненный, тоскливый, раскрывающий все свои слабости взгляд остановился на нём. Дамьен не просил — он скорее отдавал свою душу в его руки и возлагал — как груз ответственности, так и сладость доверия. Никогда прежде Лоринц не видел его настолько уязвимым и трепетным; казалось, надави чуть-чуть на сердце — и из него польётся горькая-горькая правда о самом себе и обо всех невысказанных тревогах, обо всех замолчанных рыданиях и трещинах в душе, раскалывающихся с каждым разом сильнее, когда он думал, будто справится со всем в одиночку.       Лоринц оторопел так, что слова вылетели без подготовки, без времени на задуматься:       — Я весь твой, Дамьен… и всегда буду рядом, даже когда надоем и ты не будешь знать, как от меня избавиться, словно от преданной собаки… — Лоринц прижал его ладонь к своему сердцу и покачал головой, когда заметил в нём порыв возразить. Измотанный Дамьен выразил своё несогласие только упрёком в глазах, но Лоринц знал, что говорит правду. «Я уже навечно привязан к тебе, Дами, и едва ли представляю жизнь без тебя, без твоих дерзких слов, шуток, сарказма… Тебя не было со мной всего пять дней, а я уже будто разочаровался во всём мире». Лоринца самого и поражала, и угнетала такая зависимость.