Фарфор и балет

      Несмотря на островки света в их жизни, подобные тому, что произошел в тот вечер, в остальном они всё-таки пребывали в глухой тревоге и постоянном сомнении. Даже в богатом, оснащенном всеми современными замками и охраной номере они не чувствовали себя в безопасности и всё бесконечно проверяли окна, двери, тёмные углы. Но, как Лоринц и думал, монстр затих, скрылся в ядовитой темноте тайны, которая его и породила. Они с Дамьеном оба понимали: когда время придет, он объявится перед ними. Пока статуэтка не готова, обрытый отсчёт не начался…       Дамьен уже давно договорился с «Пурпурными Анемонами» о новой краже: выбор пал на маленький дворец какого-то мецената, где в одной из комнат висела прекрасная картина с балеринами. Статуэтка Дамьена будет там в тему. Лоринц поздно спохватился о том, что своё любимое творение он после этого больше никогда не увидит… Такая горечь охватывала его сердце, когда он думал, что придётся оставить фарфорового Дамьена в каком-то захудалом, вовсе недостойном его зальчике! Такие статуэтки следовало ставить на всеобщее обозрение, чтобы каждый мог ими любоваться… Дамьен был к его горю равнодушен и говорил, что это только средство, при помощи которого они жаждут добиться справедливости и покарать монстра. Речь шла не об их желаниях, а об их выживании, напоминал юноша так несчастно и серьёзно, что Лоринц тут же прекращал свои глупые думы.       Остальной план был отработан до мелочей и, на самом-то деле, не сильно поражал своей искусностью. Дамьену передали полный отчёт об устройстве комнат, расположении дверей и прочих потайных мест во дворце, и он нашёл там любопытное укрытие. Кладовая, отведённая под какое-то барахло, была заполнена лишь на треть и оттуда открывался полный обзор на картину и саму комнату вообще. Замочные скважины были широкими и большими, позволяли разглядеть многое, но Дамьен решил, что можно будет даже приоткрыть дверцы — в темноте всё равно никто этого не заметит. Но на всякий случай они прихватят с собой кинжалы и пистолеты.       Как только пробьёт десять часов намеченной даты, они быстрее исполнителей проберутся во дворец, следуя полученным указаниям и надеясь на опыт самого Дамьена. Он говорил, что здесь всё пройдёт легко и просто. Другой вопрос: что будет после свершения кражи? Тут никто ничего предвещать не мог… Они запланировали, что, как только увидят человека, который притащит с собой труп или ещё живого, измученного человека, выстрелят сразу же, но не смертельно — в ногу. Потом выведут из дворца и допросят. Откровенно говоря, на этой части план становился расплывчатым и импровизационным — всё будет зависеть от конкретных обстоятельств. После допроса следовало бы выдать преступника полиции и судить его по строгим законам, но как доказать вину? Труп или ещё живая жертва могли бы подтвердить все обвинения, но не выведет ли этот монстр полицию вдобавок ещё и на «Анемонов»? Ведь им придётся как-то объяснять своё незаконное присутствие во дворце… Дамьен точно подвергнется допросу, риску, а этого Лоринц отчаянно не хотел. Как и «Анемоны» — своего раскрытия. Поэтому всё упиралось в один надёжный вариант: отдать убийцу на суд «Анемонов» и убедится, что они или заточили его где-нибудь в темнице, или же вообще… казнили. Как бы Лоринца ни воротило от последнего варианта, он понимал: это будет единственное развитие событий, при котором они с Дамьеном сумеют зажить спокойно, без оглядки на эту их сумрачную, опасную часть жизни. Однако червоточина — что они уподобятся убийце — грызла его изнутри.       Лоринц боялся того дня, когда смахнет со статуэтки последние пылинки и скажет, что она готова. Но и намеренно растягивать изготовление он не хотел: пребывание в тягучей безвестности только сильнее наполняло их и так обглоданные страхом сердца ещё большим сомнением. Так что, закончив покраску и нанеся позолоту на мелкие детали — на некоторые прядки волос, пуговицы, ленты, — он продемонстрировал итог Дамьену. Тот зачарованно оглядывал сорокасантиметровую статуэтку и долго не решался высказать своё мнение. Но как нашёл слова, изливал их долго и прямо в губы Лоринцу:       — Это не просто великолепно, это самое гениальнейшее произведение в фарфоре! — букеты из нежного шёпота и обжигающих поцелуев летели в Лоринца, и он едва успевал их ловить. — Ты самый лучший, самый искусный мастер в мире!.. — лепетал Дамьен, целуя его ладони и прикладывая их к своим горячим щекам. — Будто это вовсе и не подвластно человеку, не может он сделать нечто настолько возвышенное, приближающее его к высшим силам! Но вот эта статуэтка — она же существует, и я хочу преклонять колена перед тобой, Лори…       Дамьен, объятый экстазом, восхищением, ослеплённый к тому же ещё и любовью, терпко шептал что-то ещё и едва не рухнул вниз, на пол, но Лоринц вовремя его перехватил. Прижал к себе и долго, долго обнимал, впитывая лихорадочный восторг. Когда они оба успокоились, Лоринц тихо проговорил ему на ухо:       — Спасибо. Только твоя благодарность значит для меня много…       В тот день они занимались любовью отчаянно, безумно, но при этом трепетно и нежно, не забывая своих принципов; играли на нотке грусти и вплетали туда всё горькое понимание своего будущего. Лоринц тогда ещё не знал, что это их последнее перед разлукой удовольствие, но какой-то частью души догадывался, и эта печаль перемешивалась с лихорадочностью Дамьена и отравляла, неизбежно, но ожидаемо отравляла их финальную сцену любви.              Чересчур роскошную для такого дела статуэтку завернули и отправили «Пурпурным Анемонам», чтобы группка исполнителей пронесла её в зал дворца и заменила картину. Миссию назначили уже на завтра — особая подготовка была здесь уже не нужна. Дамьен же собрал всё нужное для их собственного расследования, даже выбил себе револьверы со склада «Анемонов». Накануне вечером он пропал на долгих два часа, чем извёл Лоринца, но затем вернулся с важной новостью: совсем скоро, уже через пять дней, группировка созовет собрание, на котором обсудят ситуацию с убийцей — он ведь не только портил им репутацию, но ещё и жестоко разменивал невинные души на своё удовлетворение. После третьего случая «Анемоны» не на шутку разволновались.       Лоринц тихонько, про себя, поражался, каким серьёзным и практичным становился Дамьен, когда говорил о близком себе деле. Больше не было того нежного, капризного юноши — остался только профессиональный воришка, знавший все нюансы любого дома. Он попросил Лоринца только об одном: слушаться его и быть рядом. Взбудораженный будущим походом и одновременно напуганный возможной встречей с убийцей, Месарош и не думал отступаться от плана. Стрелял он средне — кое-как научился за те пару дней, что им выпали, но чувствовал: если понадобится палить по измотавшему нервы убийце, он попадёт.       Вышли они в девять вечера. Дамьен со знанием дела подвёл его к дворцу не с главных дверей, а со двора, кое-как огороженного забором. Одна калитка предназначалась для входа прислуги, а ещё разведчики выяснили, что в этот промежуток времени слуги уходили пить чай в свою кухоньку. Дорожка от калитки до крыльца плотно заросла старыми вязами и кустарниками — из окон входивших не увидеть. Только перед самим входом виднелась полянка — оттуда незваных гостей и могли заметить. Но Дамьен знал другой путь и повёл Лоринца по заросшему саду — они обошли дом сбоку и вынырнули сразу около замшелой дверцы, для которой уже была готова отмычка.       Дверь вывела их в тёмный узенький коридор на первом этаже, которым пользовалась исключительно прислуга, бегая за продовольствием. Но так как сейчас они пили чай, помещения с бочками, ящиками и банками пустовали. Незамеченными они прошли до лестницы, по которой быстро взобрались на второй этаж. Там, плутая коридорами и сумрачными залами, они продвигались к нужной комнате.       Дамьен не боялся наткнуться на охрану или самого хозяина дома, хотя один раз им пришлось спрятаться за портьеру, когда по коридору пробежала служанка с подносом — судя по ароматному запаху, хозяин потребовал себе вечерний кофе. А всё потому, что расписание обитателей дворца было выверено до минутки, не считая подобных редких отклонений: охрана стояла только у главного входа, а слуги в этот час предавались тому самому короткому отдыху, который у них был за целый день. Гостиная, где хранилась картина, стояла запертой, но взломать её ничего не стоило Дамьену. Лоринц с восхищением и страхом наблюдал за его сосредоточенным, напряжённым лицом, пока он тихо возился с дверью, и всё не верил, что это его же Дамьен, недавно просивший об утешении и ласке. «Возможно, я зря называю его своим, он вовсе не мой… В такие моменты, как сегодняшний, он ничей. Совершенно другой, чужой, словно я его никогда и не знал», — Лоринца изумляли собственные мысли, но отдать отчёта в них он не мог. Спонтанно и горячо хлестало по голове этим открытием. Конечно, он знал о тайной жизни Дамьена вот уже как несколько недель и вполне себе представлял, чем тот занимался и что умел. Но почему-то, когда увидел вживую, даже не поверил, что так хорошо знал его когда-то — или только думал, что знал.       Замок подался, и дверь отворилась. Дамьен настороженно пригляделся в сумрак залы, едва разбавленной акварельными вспышками с улицы, но, не заметив ничего подозрительного — всё-таки у комнаты не было потайных ниш, кроме кладовой и портьер, — позвал Лоринца за собой. Потом закрыл за ними дверь — также с помощью отмычки. «Анемоны не знают, что мы проводим своё расследование. Пусть и дальше остаются в неведении», — пояснил он ещё до начала миссии.       Потом они аккуратно выглянули в окно, и Дамьен указал на скользящие, едва отличимые от древесных тени, что аккуратно текли по саду и оставляли за собой только мелко колышущиеся ветки.       — Они идут по расписанию, давай прятаться, — с этого мига они уже неотвратимо соглашались окунуться в грязь назревающего убийства и подвергнуть себя смертельному риску. Дамьен открыл дверцы кладовой. Внутри было пыльно, и пахло застывшим, прогорклым воздухом, но хотя бы не тянуло чихать — и то здорово.       Дамьен оставил узкую щель открытой, но Лоринц вполне неплохо видел всё и сквозь замочную скважину. С собой они взяли обрезки ткани, чтобы удобнее было ожидать, расстелили их и сели прямо на пол. Минут через пять в комнате послышался легкий скрежещущий звук — это «Анемоны» взламывали дверь. Лоринц поразился тому, как тихо и незаметно они это делали и как вообще умело ступали по полу, не заскрипев ни единой доской. Разглядеть в подробности, кто это был, он не сумел: темнота и маски скрывали таинственных исполнителей. Он мог лишь утверждать, что эти люди были молоды, если даже не юны; но их отточенные действия выдавали в них серьёзную опытность.       В наплечной сумке под плащом один из них нёс завёрнутую статуэтку и теперь аккуратно вытаскивал её. Второй уже снимал картину со стены. Фарфоровый Дамьен встал на постамент под картиной, а она сама отправилась в тряпицу и затем — в сумку. Размером она была всего как альбомный лист, поэтому никаких проблем по её переноске возникнуть не могло. Дело заняло всего минуту от силы. Ребята провернули всё чётко и слаженно, и Лоринц не успел глазом моргнуть, как они уже скрылись за дверью и также быстро покинули комнату. Теперь в ней остались только они втроём: Лоринц, Дамьен настоящий и Дамьен фарфоровый.       Рядом с местом, где раньше висела картина, стояли массивные настенные часы: роскошная отделка узорными панелями, блестящий циферблат, ажурные стрелки, отсекающие воображаемое мерило времени для людей. Лоринц ориентировался только на их мерный стук — в густом тихом сумраке часы и минуты разжёвывались до пресной, серой массы и переставали значить хоть что-то. Белый циферблат, кое-как различимый с их места, вёл сквозь темноту безвременья своих незадачливых путников.       «Прождём до двух ночи, потом будет бессмысленно», — заявил Дамьен. Они полагались только на сводки самих «Анемонов» — больше информации у них не было, — что преступник подкидывал трупы на места краж почти сразу после их свершения. Ожидание не томило — оно угнетало и сворачивало души в трубочки от осознания того, что они должны сидеть в одной комнате с возможным убийцей… Лоринц в красках представлял, как тот войдёт, как неспешно, без паники, притащит труп и бросит у ног красивой статуэтки. Они плохо разглядят, кто это будет, но одно ужаснёт точно: как вообще подобные тяжёлые, извращённые мысли рождались в чужих головах? Этот человек мог быть их знакомым, случайным собеседником или даже соседом по столику… Какая тьма выплёвывала на их разумы такие желания? Лоринц надеялся, что в будущем таких монстров изучат подробнее и сумеют если не предотвращать их жадные, кровавые убийства, то хотя бы предупреждать невинных людей и рассказывать им о подобном душевном уродстве.       Бессознательно Лоринц боялся именно полуночи — казалось, после того как молоточки отобьют двенадцать раз, вся чертовщина из рассказанных в детстве сказок вылезет наружу. И если много лет назад это было умеренно страшным, самым то, что должен услышать ребёнок перед сном, дабы не блуждать ночью по дому, то теперь кровь неожиданно застывала в жилах, стоило Лоринцу понять: это произойдёт через полтора часа, через час, через тридцать минут… Страх иррационален сам по себе, это Месарош знал, но сейчас даже границы иррациональности стёрлись до вязкого, дерущего душу марева. Только живой, осязаемый, правда, не менее бледный, чем он сам, Дамьен держал его сознание на плаву. Одного взгляда на него, пусть и исподтишка, хватало, чтобы напомнить: они собрались здесь вовсе не ради мелочи. Теперь шла игра на их жизни…       Чем ближе часовая стрелка становилась к полуночи, тем большим неврозом накалялась обстановка. Если раньше гулкий стук разбавляли гомон слуг внизу или громкие переговоры хозяина с гостями в комнате отдыха, то сейчас лишь мрачная тишина усугубляла звук часов — делала его гулким, загробным, унылым. И вот стрелки слились в одну линию, указав на мистическое число «12». Лоринц поближе прильнул к замочной скважине, а Дамьен не побоялся пошире раскрыть щель между дверьми. Часы начали негромко, но звучно отбивать двенадцать ударов.       В комнате было совсем темно, но свет с улицы и лунный отблеск помогали хотя бы понять, находился ли там кто-то ещё. Лоринц попривык к сумраку, но всё равно напряг глаза, боясь упустить любую деталь. Удары кончились, и послышался надрывный скрип — но не со стороны входа. С холодеющими от ужаса сердцами они с Дамьеном наблюдали, как из приоткрытой дверцы самих настенных часов вывалилось нечто, завёрнутое в большой полотняный мешок. «Это что… какой-то фокус? Как это вообще возможно?» — у Лоринца задрожали руки от подступившей к груди жути, когда до него стало доходить, что могло находиться в мешке…       Дамьен, бледный, как лунный свет, вытащил револьвер и крепко сжал в пальцах.       — Лори, будь внимательней и приготовь оружие! — как его голос умудрялся звучать ровно и осознанно, Месарош не знал, но выполнил приказ беспрекословно: сейчас он не верил себе, но верил Дамьену. Однако, кроме вывалившегося мешка по удару часов, больше в комнате ничего не произошло. Никто не входил и не выходил. Даже малейшая тень не мелькнула у дальней стены. Они выждали долгие десять минут, и затем Дамьен подал знак: выйти из укрытия, но медленно и следуя только за ним. Это они обговаривали до миссии.       Лоринц метался в своих чувствах от хлеставшего по рёбрам адреналина до жгута ледяного страха в сердце. Он и упивался риском, как впервые повстречавшийся с ним человек, и до смерти боялся его. Случай с горящим домом был не в счёт — там Лоринц боролся с конкретной стихией, поглощавшей всё живое у него на глазах, и он хотя бы знал, куда бежать и что делать. Но сегодня… сегодня они будто боролись с призраком убийцы — неуловимым и утекающим сквозь пальцы.       Комната была пуста, и никто не собирался вонзать им нож в спину. Дамьен склонился над мешком. С одной стороны тот отчего-то промок; тёмная влага начала пропитывать пол и ковер под ним. Лоринц едва устоял на ногах — с каждой секундой неизбежное осознание подбиралось всё ближе и ближе и норовило ужалить посильнее. Дамьен, с дрожащими руками, позеленевшим лицом и бескровными губами, склонился и одним ловким движением кинжала вспорол ткань мешка. Лоринца не вывернуло только потому, что он желал сохранить хоть какое-то мужское достоинство перед смелым, отважным Дамьеном.       Труп. Бедный светловолосый юноша глядел на них сквозь запёкшиеся дырки глазниц. Тело изувечено, ноги и руки вывернуты под неестественными углами, а от живота до паха — зияющая пропасть, из которой вываливались потемневшие внутренние органы — обесточенные без крови, охладевшие и застывшие навсегда. На теле — ни единого клочка без ран, порезов и следов истязаний. Лоринца мутило от омерзения, горечи и ярости. Жертва выглядела совсем юной — вряд ли разменяла восемнадцатый год… Рот искривился в предсмертной судороге — о, сколько страданий выпало на долю мальчишки! Чем он заслужил это? Лоринц отгонял ядовитые, прилипчивые мысли о том, что он тоже чей-то сын, брат, друг, и что он до жути, до истеричного отрицания похож на…       — Похож на меня, — вторил его мыслям хриплый, изглоданный страхом шёпот Дамьена.       Лоринц не хотел верить, а хотел оспаривать, ругаться, умолять любимого отмахнуться от паранойи и взглянуть правде в глаза. Но правда как раз и смотрела на них — сейчас, открыто, насмешливо. И она была всё то, что Лоринц даже в кошмаре представить боялся. Дело пахло не только единственной проваленной идеей, за которую они так цеплялись все эти дни — в надежде, что удастся перехитрить убийцу и вернуть себе спокойные жизни. Оно просто зловонило ещё и тем, что монстр прекрасно угадывал их хаотичные метания и просто издевался над ними. Он будто говорил: вы слишком примитивны, раз думали поймать меня за очередным делом! Лоринц был все ещё как в тумане и толком не понял, как именно из часов будто по щелчку пальцев в двенадцать ночи вывалился труп, но ясно было одно: их ждали. Убийца побывал здесь до них.       — Он соорудил простой механизм, — Дамьен продолжал угадывать его мысли и занял себя, напуганного, застывшего рядом с телом, объяснениями. — И прикрепил его к часам. Когда стрелки соединились вверху, молоточек сработал и разомкнул дверцу. Труп был уже там. Он… весьма свежий. Похоже, что убит сегодня днём. — Дамьена колотило, как при лихорадке, но голос звучал твёрдо. Лоринц старался мужаться, как он, но выходило пока нелепо и тускло.       Они стояли, неприкаянные, оглушённые, разбитые, рядом с телом и не понимали, что делать. Следовало бы оповестить полицию и найти семью мальчика, чтобы те смогли хотя бы достойно похоронить его и оплакать. Но как это провернуть чисто, не запачкавшись в лишних подозрениях, они не знали. Дамьен сообразил быстрее и потянул Лоринца за ладонь.       — Надо уходить, здесь всё равно ничем не помочь. Мальчишке уже безразлично, как быстро его похоронят, а все свои ответы мы получили… — только сейчас Лоринц различил, как задребезжал его испуганный, давший слабину голос и как он сам, ранее сиявший своей храбростью, теперь поблек, растворился в окутавшей их темноте и совсем сдался.       — И какие же ответы? — глухо спросил Лоринц — первое, что пришло в голову, так хотелось разбить эту зудящую пустоту в мыслях! Дамьен посмотрел на него холодно и будто сквозь, но проговорил:       — Что мы в ловушке, Лори. Я загнал себя в неё, видимо, самим фактом своего существования. Ну, а тебя я предупреждал… — последнее было брошено то ли как обвинение, то ли как насмешка. — Идём! — юноша отвернулся и побрел на нетвёрдых ногах к выходу. — Я включу свет и оставлю двери открытыми — утром слуги, прибираясь на этаже, заметят и зайдут посмотреть.       В последний миг Лоринц всё-таки не поборол искушения и схватил с постамента фарфорового Дамьена — ну не заслужил он, даже будучи выточенным в глине, смотреть на ужасно изувеченный труп! Настоящий Дамьен заметил их нового спутника только у калитки, равнодушно хмыкнул и покачал головой. Лоринц аккуратно завернул статуэтку в свой пиджак и, несмотря на ночную прохладу, окутавшую город, нес её так до самого дома. Руки дрожали от ветра и страха, взгляд так и тянуло искать в косых тенях очертания убийцы и скорую смерть. Лоринц поймал себя на обострившейся паранойе, а Дамьена — на излишне демонстративной отчуждённости ко всему. Тот шёл намеренно маленькими неосвещёнными улочками, не боясь залетать даже в самые тупиковые и зловещие. Лоринц кое-как успевал хватать его за локоть и оттаскивать в сторону.       До отеля, располагавшегося в паре кварталов от дворца, они шли добрый час. В номер завалились, тяжело дыша — последние пролёты лестницы бежали, словно спасались от невидимого монстра, дышащего им в затылки. Глупо, ведь убийца назначил днём их смерти явно не сегодня — как оказалось, он любил широкие представления и давящий на сознание, безумный страх…       Лоринц поставил фарфорового Дамьена вглубь полки и умыл лицо холодной водой. Легче не стало, лишь сознание прояснилось и, не смягченное обезболивающей дымкой первого шока, приняло болезненную, острую реальность во всей полноте. Дамьен брякнулся на диван, прикрыл лицо ладонями и громко в них прокричал — истошный крик заглушился о кожу и тем сильнее рубанул по сердцу осознанием того, как ему на самом деле невыносимо. Лоринц сел рядом — оглушённый, забывший, как утешать, и глупо уставился на свои руки.       — Это конец, Лори!.. — успокоившись вечность спустя, Дамьен взглянул на него — обречённо, виновато, своим серым, безжизненным взглядом и стёр с покрасневших глаз влагу. — Ты видел мальчишку? Он же вообще… — поперхнулся, заглушил рыдание о кулак, но выплюнул: — Вообще моя копия! Это уже не просто намек — это открытый знак. Меня хотят уничтожить и уничтожат… — Дамьен бессильно уронил руки на колени и уткнулся лбом в диванную спинку. — Ответь мне, Лори, почему? — он стиснул его плечо и развернул к себе. — Чем я заслужил смерть? Знаю, я вёл не самую благопристойную жизнь, но никогда не опускался до откровенных непотребств… — Дамьена било судорогой, щёки залил лихорадочный рваный румянец, пальцы дрожали. Лоринц вовремя понял, что его просто накрыло осознанием, и постарался поймать его руки — прижать поближе к себе, в тепло, сомкнуть на груди и дать почувствовать биение сердца. Дамьен, ещё выбрасывая ворох нелепых вопросов, быстро сдался и наконец в обморочном состоянии припал к нему.       — Мы проиграли, совершенно… — лихорадка прошла, наступила стадия уныния. Лоринц хотел бы знать, в какой стадии был он сам. — Я не говорил о нашей идее никому из «Анемонов», честное слово! Значит убийца щелкает наши мысли, как орехи…       Лоринц, как умел, парировал ему, при этом крепче прижимая к себе:       — Всё может быть совершенно не так. Даже если бы мы не пришли на место преступления, мне кажется, убийца всё равно устроил бы представление — зная его страсть к этому. К тому же, наша идея и правда оказалась слишком логичной, хорошо вытекающей из целой ситуации… Только вдумайся: мы в точности знаем, когда и где будет совершена кража, после которой на том месте появится труп. Вполне можно было догадаться, что на этот раз мы не упустим момента и захотим подглядеть… В этом нет ничего сверх гениального. Ты наделяешь его чересчур выдающимися способностями!       Лоринц не помнил, какие ещё аргументы приводил, но для Дамьена, судя по всему, это звучало так же стройно и журчаще, как колыбельная, поэтому под конец он начал дышать размереннее и видимо успокоился.       — А ты всё стремишься сделать из него дурачка… — полунасмешливо, полусерьёзно прошептал Дамьен ему в грудь, а потом поднял голову и посмотрел — от его отчаявшегося, затопленного обречённой бездной взгляда у Лоринца всегда шипело ледяной пеной в затылке. Словно он бросил сражаться и смирился… Где-то Месарош слышал, что человек жив, пока жива самая последняя его надежда, но когда она всё-таки умирает, расколотое, несчастное сердце позволяет тьме впитать себя и тогда точно наступает конец.       Под утро, с помощью уговоров и пустой болтовни, Лоринц таки уложил Дамьена в постель, но сам закрыть глаз уже не смог. Усталость записала долг его телу — потом возьмёт сто крат больше и накинется, как на добычу, но сейчас Лоринц чувствовал себя взбудораженным, сердитым и жаждущим справедливости. Он носился по комнате, раздумывая над следующим шагом. Как перехитрить? Или всё-таки бежать?.. Сменить имена и документы, уехать в Америку, например. Но как же его родители и Агнеш? Да, можно затеять переезд, но они, как и все прирожденные венгры, упрямые, стоящие на своём до конца, любили и страну, и дом, в котором жили. Лоринц и сам не хотел таких радикальных перемен… Да и даст ли это что-нибудь?       Может, всё-таки пойти в полицию? Лоринц был готов взять вину на себя и признаться, что это он — участник «Анемонов». Но будет ли от этой жертвы какой-то толк? Что может сделать кучка ленивых толстяков? Лоринц слышал, что в редких странах полиция отличалась сообразительностью и неравнодушием. Может, нанять частного детектива?.. На Туманном Альбионе все только и говорили об этом…       Лоринц перебирал одну безумную идею за другой. Сознание зацепилось за «Анемонов» — совсем скоро они планировали собрание! Нужно было попасть туда, в обход правил, ведь Лоринц являлся только кандидатом на вступление. Но получит ли он там ответы? «Сомневаюсь, что они чем-то помогут или уберегут Дамьена. Если гниль затронула их ряды — а она затронула, то искать у них убежища даже опасно. Нет, это совсем не вариант! Сходить нужно, но надеяться нам придётся опять на самих себя, Дами!» — думал Лоринц, обращаясь к мирно дремавшему возлюбленному. Всклокоченные светлые пряди, в которых раньше играло солнце и заплетались поцелуи, болезненный румянец, расплывшийся островками по коже, хмуро сведённые брови, сверкавшие в дрожащем вязком сумраке ресницы. Ему снилось что-то нервозное — как тяжёлый отпечаток грустной реальности. Лоринц глядел на него и желал спрятать ото всего мира. Привычная ярость — только уже ясная, испепеляющая своей резкостью и жгучая — заводила его тело бесконечной энергией; теперь от неё уже не заволакивало глаза едкой пеленой и не душило разум слепым огнем — он соображал и выдумывал так остро, как не смог бы на свою самую трезвую голову.       Когда вокруг всё намекало на их проигрыш, угнетало в абсолютной безнадежности и кромсало сердце в тягостном ожидании, Лоринц неожиданно почувствовал в себе силы бороться — до последней жалкой секунды, какая только выпадет ему. Он уже не ощущал боли, сильного страха или тошноты — одну лишь решимость. Возможно, он как-то быстро перескочил на стадию принятия, когда одни падают в безмолвное согласие со всем, а другие начинают гневно сражаться. Толкового плана у него не было — да и откуда его взять, ведь тактиком он оказался никудышным, но желание защищать Дамьена плескалось через край.              День разгорался медленно и лениво, пузырясь накрахмаленными грозовыми тучами и тщательно смазывая акварелью все резные углы дворцов. Почту разносили тревожно и вырывали друг у друга из рук за кофейными столиками — скорее прочитать статью из ужасающего заголовка! Лоринц наблюдал за полуденной суетой, стоя рядом с окном — вид из номера как раз открывался на бушующий в любое время суток центр города. Чёрная паника тягучей рекой разлилась по улицам, захлестнула модные гостиные истерикой и прокралась даже в напыщенные богатые кафе серой тоской, заменив людям кофе.       Лоринц представлял, о чём будут сегодняшние разговоры: все начнут экстренно запирать свои ценные картины и статуи на тяжёлые замки, нанимать охрану или вообще на время уедут в загородный особняк. Он же чувствовал себя как будто выше этого — его давно отколошматило гаммой подобных эмоций и теперь любое проявление паники или страха смешило его.       Дамьен проснулся только к полудню — в столовую подали кофе, сэндвичи и разные сладости: от вафель до крошечных венских пирожных. Лоринц, с утра так и не съевший ничего, набросился на еду, а Дамьен налегал на горький кофе без молока и сахара. Выглядел он так блекло и отчуждённо, что на один лишь бодрящий напиток и была надежда. Разговаривали они мало и старались избегать вчерашнего происшествия. После перекуса Дамьен меланхолично импровизировал на виолончели, допуская совсем уж простые огрехи в исполнении и смазывая смычком звуки до скрипа, а Лоринц читал одни и те же две страницы потёртой книги, название которой он бы и не сказал, спроси его об этом. Только к вечеру их мрачный задумчивый дом всколыхнуло оживлением — пришло письмо.       Дамьен пробежал по нему глазами и назвал адрес будущего места собрания «Анемонов» — заброшенная библиотека на окраине Вены.       — Мы обычно и встречаемся в таких местах, ничего удивительного, — равнодушно бросил он в ответ на сомнение Лоринца. — Приедут многие, даже высшие чины. Ты тоже приглашён, — опередил Дамьен его вопрос и странно блеснул глазами — уже который час они убивали Лоринца своим холодом. — Если только к тому времени эта встреча будет иметь хоть какое-то значение… — а слова отдавали тянущей скорбью — Лоринц почти что выл, глядя на такого Дамьена и зная, что сейчас ничем ему не поможет.       Ближе к вечеру юноша ошеломил его своими неожиданными, резкими словами, выбившими почву из-под ног. А ведь Лоринц считал, что уже ничто не могло его удивить…       — Оставь меня, Лори, — говорил он, пронзая его прежним бесстрастным взглядом. — Если ты сейчас же уедешь, то спасёшь себе жизнь, наверняка! — «И это он говорит после того, как утверждал обратное!» — пока Лоринц не видел ничего тревожного и только готовил ласковый, успокаивающий ответ. — Я не шучу… — Дамьен словно пронизывал его мысли насквозь и вытягивал по ниточке. — Давай разойдёмся, нам обоим будет легче…       — Кому это, позволь спросить, станет легче? — тут Лоринц вытерпеть уже не мог и взъелся, уязвлённый в самое сердце этим дурацким предложением и тем ледяным, мёртвым взглядом, которым смотрел на него Дамьен. Но возлюбленный будто нарочно провоцировал его на раздражение и быстро отплывал обратно, в свою туманную, немую, печальную даль, откуда от него уже ничего нельзя было добиться.       Но шёпотом, себе в ладонь, он всё-таки добавил:       — Тебе точно станет легче…       Лоринц бы понял, произойди этот разговор один раз. Но он повторялся каждый следующий день до даты встречи, чаще по вечерам, и на ночь они расходились по разным комнатам, разобщённые и одинокие. Лоринц — как разворошенное осиное гнездо, весь гудел от злости и бессилия, а Дамьен — бледный и равнодушный, как утренняя морская гладь, молчал и более не выдавал ни слова, хотя до того жалил самыми больными. Лоринц пытался добиться от него правды: зачем он так поступал? Если хотел спасти, то почему таким жестоким способом? И разве он не знал, что Лоринц покинул бы его только в самом бредовом кошмаре, над которым бы не был властен?..       Предложения Дамьена оскорбляли и обижали его. Гадкие мысли о том, что, может быть, он и правда стал ему противен, всё чаще подбирались к голове. И больше всего ранило молчание в ответ на целые тирады, а потом, с утра, прежнее отношение — словно ничего и не было — умасливало его, а Лоринцу только дай обмануться и поверить в иллюзию… Он уже столько раз оправдывал поведение любимого Дамьена непростой ситуацией, что теперь с трудом натягивал её вновь и вновь, когда приходилось мысленно прощать его и улыбаться как прежде, жаждая просветления.       За день до собрания «Анемонов» они поругались ещё мерзостнее: Дамьен совсем уж отстранился от любых объяснений, однако уколоть успел больно, а Лоринц слишком устал добиваться правды и его расположения. В отеле стало совсем невыносимо, и он отправился на прогулку. Вена до сих пор дулась на них, как девица, обманутая кавалером, и разгоняла накрахмаленными губами тучи, изредка сбрызгивая нерадивых прохожих дождём.       По уговорённой между ними привычке, Лоринц прихватил с собой револьвер. Гулять по праздным маршрутам туристов он не захотел — совсем не то настроение, но внезапная, ясная и простая по себе мысль, пришла в его голову. Не зря в последние дни он считал, что скорее приобрел, чем проиграл от своей холодной, клокотавшей ярости. Наведаться в будущее место собрания «Пурпурных Анемонов»! Пока что без всякой цели, но просто поглядеть на него заранее, убедиться, что там, по крайней мере, безопасно — почему бы нет, ведь он и сейчас толком не доверял этой мутной компании. Правда, даже когда он обдумал эту затею, зудящее чувство не покинуло его — будто не всё разрешил его разум и осталось нечто, что пока так и не пришло к нему в голову…       Лоринц нанял фиакр, чтобы доехать до района, где расположилась заброшенная библиотека — её точный адрес Дамьен ему всё же дал. Не самая глухая или претенциозная часть Вены, но здесь уже никого не удивляли разрушенные, покинутые хозяевами дома, зияющие своими чёрными оскалами разбитых окон. Лоринц закутался в шарф посильнее — лето в этом году значилось лишь номинально, а прохладный ветер бросал хмурую утреннюю дымку прямо в лицо. Лёгкая одежда напомнила ему, что зря он расслабился и поверил в тёплую иллюзию, которую ему подсунули прошлые города. А угрюмый, расползшийся серыми кляксами район вокруг только сильнее заставлял вжимать голову в плечи.       Здание библиотеки пряталось в конце улицы за диким садом и ржавой, погнутой решёткой. Из справочников по Вене Лоринц узнал, что лет пятьдесят назад это место конкурировало с Национальной библиотекой в центре города, не уступая в роскоши отделки и полноте коллекций. Иные редкие фолианты, чудом дошедшие до нас из старых веков, можно было найти только здесь! Но развитие города не пошло на пользу самой библиотеки… Приезжие из мелких деревень и ферм заполонили некогда тихие, уютные районы и превратили их в уголки, которые теперь презрительно именовали жильем среднего класса. Закопчённые смогом фабрик, грязные от мусора, выцветшие от бедности, местные дома год от года становились всё угрюмее и приземлённее, совсем как их жители. Богачи стремились поскорее выкупить особняки в центре, пусть и с переплатой, зато подальше от этой язвы девятнадцатого века, как говорили они сами.       Кому тут могло быть дело до какой-то библиотеки! Наиболее ценные и древние издания, конечно, перенесли в центральную библиотеку, да и официально всё обставили как планируемый переезд. Но жители постарше, заставшие её расцвет, понимали: здание, некогда впечатлявшее приезжих, забросят навсегда. Холлы занесёт мусором и листвой с улиц, крыша однажды прохудится и потечёт, книги от влаги испортятся, а красивые фрески рассыпятся в труху или потемнеют, оставшись без присмотра человека.       Лоринц без проблем зашёл через сломанную калитку в тёмный, заросший сорняками сад. Дорожка, выложенная из каменных плит, уже почти стёрлась: пучки трав прорвались сквозь её щели, а сами плиты раскололись и скрипели пылью под ногами. Одичавшие кустарники, оставленные заботливыми садовниками, цеплялись за одежду и больно кусали кожу; их тянущиеся вперёд, крючковатые ветви как будто просили о помощи, но отвращали от себя каждого, кто желал бы к ним подойти, своими острыми шипами.       Лоринц поскорее добежал до парадного входа — темнеющий, изрезанный синим сумраком и грустью сад его угнетал. Поднявшись по сохранившимся ступенькам наверх, он обозрел оттуда территорию библиотеки. Нетрудно представить, как раньше хорошо здесь было гулять, предаваться чтению в беседке рядом с фонтаном или проходить мимо аллеи со статуями и размышлять о прочитанном. Теперь же аккуратные газоны колыхались травой по пояс, цветники были жестоко растоптаны и погублены сорняком, статуи печально смотрели на мир, обрушенные на половину и покрытые зеленым мхом, а в чаше фонтана темнела застоявшаяся вода.       Высокая парадная дверь, сделанная из лучшего сорта дерева и украшенная замысловатой резьбой, встретила его зияющим проломом в центре. Лоринц всё-таки толкнул её, и, заунывно скрипнув, та открылась. Изнутри налетел ветерок из гнили, спёртого воздуха сырости и сухостоя. Само здание было небольшим и представляло из себя главный холл, от которого в обе стороны разбегались два зала. Лоринц попривык к темноте — свет, процеженный сквозь многолетнюю тьму и пыль, проникал сюда только через полукруглые окна и щели в крыше.       Первое, что он заметил, это по-настоящему мёртвая тишина. Когда от каждой минуты, проведённой здесь, сжималось сердце, а по затылку неслась ледяная дрожь. Сухой шелест перегоняемых туда-сюда листьев да печальный стон заржавевшего окошка, что покачивалось на ветру и скрипело неисправной петлёй, составляли единственную, но неимоверно изнуряющую компанию. Лоринц на всякий случай вытащил револьвер: тьма бывает желанным пристанищем для любого монстра…       В своей жизни Месарош видел много разных домов: и роскошные виллы, и деревенские бараки, и сияющие оперные театры, и опустевшие, покинутые орденами монастыри. Но ещё ни разу ему не приходилось видеть настолько мрачное, гнетущее своей пустотой место, которое чем дольше стояло без человека, тем более жестоким и обозлённым становилось. Ведь раньше лишь люди наполняли его смыслом и делом, даже книги были не столь важны — они только становились проводниками к человеческим душам. А теперь… чавкающий под подошвами, разбитый и залитый водой пол, некогда выложенный мозаикой, теперь расплывшейся на части; покосившиеся от влаги шкафы, сваленные в беспорядочную кучу разодранные книги, сломанные стулья и столы, глобусы; разинувшие свои беззубые пасти боковые панели, лишённые заполнявших их фолиантов; скрытые чёрными слезами подтёков фрески на потолке и в нишах; обезглавленные статуи древних мыслителей и много-много вырванных, беспорядочно рассыпанных всюду листов — из книг ли, брошюр или рукописных тетрадей. Лоринц перешагивал через них, плавающих в лужицах или летящих навстречу вместе с ветерком, и с нарастающей меланхолией думал о том, что раньше они были кому-то нужны, что-то значили и несли в себе сокровенную мысль отдельного человека. А теперь их участь — быть призраками заброшенной библиотеки. Уж лучше забвение, чем настолько несчастное, бесконечное существование…       Лоринц понимал: после ссоры с Дамьеном все его думы очернены и подбиты гнилью пессимизма. Стоило поскорее обойти эту библиотеку и направиться обратно… И тут его словно пригвоздило к земле мыслью, тяжёлой, невыносимой, бьющей по вискам тошнотворной мигренью. Он внимательно оглядел будущее место собрания «Анемонов», соотнёс со своими подозрениями и судорожно, хрипло выдохнул. А не напоминало ли всё вокруг самую настоящую западню, ловушку? Кто станет тут когда-либо вообще искать людей? Разве что какие-нибудь мальчишки ослушаются взрослых и пойдут исследовать заброшенную библиотеку… Но и то не факт, что найдут, если знать, где прятать.       Лоринц продолжал не доверять «Анемонам» и судорожно продумывал план, ещё с начала прогулки неизбывно стучавший ему по голове. Отговаривать Дамьена от визита бесполезно — да и вдруг его опасения не подтвердятся? Но если что-то произойдёт на собрании… если вдруг окажется, что их настоящие враги — перед ними, и те пожелают их убить… Лоринц думал об этом, гулко вышагивая по залам библиотеки, и заглядывал в каждую щель, нишу, открывал все двери. Вряд ли их убьют сразу — судя по прошлым убийствам, сначала они подвергнутся жестоким пыткам. Какое место идеальнее подойдёт для этого? То, что сокрыто здесь, возможно, не на самом виду, а где-то в глубине читальных залов — чтобы уж наверняка избавиться от лишних ушей…       Фоновой мыслью у Лоринца звучало подозрение в собственном умопомешательстве. Как от собрания «Анемонов» он перешёл к тому, что здесь их будут пытать? Да если бы такая могущественная организация, как «Пурпурные Анемоны», вознамерилась их убить, они бы уже убили — да ещё обставив это самым тихим способом! Нет, здесь было что-то другое, и, возможно, все домыслы Лоринца — лишь плод его воспалённого разума, отравленного словами Дамьена. Но, забравшись так далеко, он уже не мог отступить — пусть лучше потом осудит себя за паранойю, чем проклянёт за неосмотрительность.       Итак, в библиотеке он искал место, подходящее для пыток людей! Если бы он кому-то рассказал об этом, на смех бы его поднимали всю оставшуюся жизнь… Но он старательно, комната за комнатой, исследовал здание, даже поднялся на второй этаж, но сразу его отверг — слишком мелкие там были помещения. Поэтому спустился обратно и с риском обвалить на себя все старые, сгнившие панели открывал их, выискивая потайные комнаты за ними. А затем обнаружил сокрытую в нише дверку, лестница за которой вела в ещё более затхлый и сырой подвал…       Лоринц предположил, что раньше здесь стояли архивы с картотекой всей коллекции библиотеки. Добротно сделанные шкафы разобрали на доски для растопки камина, а вот ненужные коробки с отсыревшими бумажками так и остались стоять по углам. Но помещение большое, с толстыми каменными стенами и потолком. Лоринц ощутил слабость в ногах, когда различил у стены какие-то ржавые цепи. И только спустя мгновение он понял, что они удерживали табуреты от воровства — в те времена, когда библиотека ещё работала. А уж после её запустения какие-то умники нашли, как забрать отсюда дорогую древесину: просто отпилили ножку по бокам, оставив в цепи её кусочек.       Лоринц мысленно отметил про себя это помещение и вернулся наверх. Ещё добрый час он потратил на повторное исследование библиотеки, даже не поленился выломать пару замков — уже своим методом, грубой силой, а не как Дамьен — хитростью и ловкостью рук. Но ничего подходящего для удержания двух людей он так и не нашёл. А вот подвал, да ещё пусть со ржавыми, но вполне себе действующими цепями, очень подходил… Тогда Лоринц, зная, как обрушиться на него Дамьен, когда узнает, что он «потерял» револьвер во время прогулки, всё-таки припрятал заряженное и с полным барабаном оружие на дно одной из коробок, поближе к цепям, но всё же на расстоянии от них, чтобы не вызвать подозрения у преступников.       Да, Лоринц понимал, на какой тонкой грани его затея была от провала — очередного и неминуемого. Кого он хотел обмануть на сей раз?.. Если следовавшего за ними монстра, то он должен был уже догадаться, что тот умело копался в их мыслях и идеях и легко расщёлкивал их. Но всё же хотелось верить, что старые, ободранные ящики с разлагающимися листами не привлекут к себе внимания, да и много их здесь было… «Лучше поступлю так, чем буду потом винить себя в бездействии. Если окажется, что мои подозрения были напрасны, то просто заберу револьвер отсюда, большой проблемы не будет…» — так обосновал для себя непростое решение Лоринц и поскорее отправился домой.       Назад его гнала не иначе, как спасительная интуиция; когда он обернулся, чтобы глянуть на библиотеку ещё раз, ему показалось, будто в саду растворилась чья-то тень… Но, скорее всего, то было всего лишь воспаление его горячечного, обожжённого в безумстве разума. Лоринц успокаивал себя этим объяснением и бежал, как преступник, до дома, даже не взяв фиакр. Всполохи душевной болезни — такие, как эта иллюзия или паранойя — уже напрягали его и с каждым днём всё меньше напоминали обычное волнение…       В отель он вернулся только под вечер. Дамьен встретил его глубоко заснувшим на диване в гостиной. На журнальном столике стоял недопитый бокал вина, рядом лежало незаконченное письмо с брошенной сверху ручкой и засыхающими чернилами. Лоринц прикрыл дрожавшего во сне Дамьена пледом — гостиную никто не растопил — и только потом начал прибирать на столе. Письмо он хотел, не глядя, отнести в комнату Дамьена, но заметил крупные буквы на обороте: «Лоринц, прочти это, пожалуйста!» и с удивлением развернул бумагу.