Верни верёвку

– Федя... Ты сможешь сдохнуть, – улыбается Коля, приближаясь к лицу Фёдора. – Хочешь, я тебя убью. Только мы должны успеть. Достоевский пытается нащупать хоть какой то лоскуток одежды. Его, как оказалось, нет. Он полностью обнаженный перед Гоголем, во всей красе. – Я ведь люблю тебя, Федя. Ты любишь меня, Федя? Ты любишь меня, Федя? Он молчит. Не понимает, тело Коли настоящее, или это лишь призрак. – Скажи, что любишь меня, – жёстче повторяет Коля. Через десять секунд его губы уже впились в шею Фёдора. Как вампир пьёт кровь. От него по прежнему воняет дешёвыми сигаретами, в его рту привкус какой то плесени. Кажется, там вместо слюны отрава. Достоевский скоро почувствует, как его сердце разлагается. – Скажи, что ты любишь меня, Федя. Его костлявые, холодные руки тянутся с шее, к плечам. С плеч к груди. С груди к животу. С живота к бёдрам. А потом в груди начинает пульсировать чаще. Кажется, сердце гуляет по телу с грудной клетки до пят. Чужое дыхание, что только что было слышно возле уха, теперь у подбородка. Затем оно начинает щекотать шею. Всё ниже и ниже. Всё ниже и ниже Коля опускается у себя же на глазах. Он обцеловывает Фёдора, который его ненавидит. Который его презирает. Чмырит при всех. Кричит про него ложную информацию, а Гоголь не может сказать и ебучего слова. Он чуть ли не трахает того, кто в него плюёт и тушит сигареты. – Скажи, что любишь меня, Федя. Скажи, что любишь меня, Федя. А что было потом, слабо было видно. Грязные патлы Коли, его мрачный взгляд, его дыхание. Он что то говорит, что то про любовь, но не слышно. А затем странное чувство в области живота. В области паха. Что то до жути приятное. Какое то очень смешанное чувство. Внутри будто рогатку с камешком оттягивают. А потом и вовсе всё расплылось. И лишь одна фраза. – Ах, скажи, что любишь меня... Скажи, что любишь меня. Фёдор просыпается в холодном поту. Он готов взять икону в руки и молится, чтобы забылось то, что сегодня снилось. Это ужас. Опять что то подходило к горлу, жаль, что не нож. Простыня опять вся скомкана и неприятно давит в спину. А потолок как пресс. Опускается и опускается. Фёдору снился противоположный мир, которого он так желал. Тот мир, где Коля – изгой. И где Достоевский – его обидчик. Мир, где Гоголь стоит на коленях перед всеми, где он достает тетрадки из унитаза и мажет ссадины зелёнкой. И где он спит? Оглянувшись, понимает, что это что то по типу отеля, ведь за окном вечная стройка дорог. Это "гостиница" знакомого Достоевского – какого то там родственника по пятому колену. Кажется, тут ему рады больше, чем где либо, раз приютили без денег. Лишь на одни сутки, правда. Вот бы умереть. Больше никогда не видеть людей, не видеть неба. Не слышать чужих голосов, что тихо говорят о том, что судьба человечества катиться под откос. Фёдор тихо застилает постель, пока в комнате аж гудит тишина. Всего лишь пять утра. Затем он с минут пять сидит на кровати, не шевелясь. Берёт домашний телефон, что стоит на тумбочке около постели. В голове промелькнули цифры номера телефона Дадзая. Найдя всех их в этой круглой ебучей головоломке, Достоевский приставляет трубку к уху. Пик. Пик. Пик. Пик. – Да? – говорят из трубки. – Это я, – тихо говорит Фёдор. – Ничего изменить уже невозможно. – Дело уже в процессе? – Должно быть, – вздыхает Дадзай неуверенно. – Но кто знает, что ему на ум придёт. Может, ему там сто грамм налили, и передумал. – Раз так, я буду звонить в полицию. Вы спиздили у меня сто рублей. Между прочим, средняя, блять, зарплата. – Скажи спасибо, что не тыщу взяли. Дадзай кладёт трубку. "Но кто знает, что ему на ум придёт". Кто "он"? Этот человек молодой или старый, какого цвета у него глаза? Какой овал лица, какой нос, зубы? Как судьба завела его туда? Но, если честно, Фёдор сам бы согласился убивать за тысячу рублей. Да просто так бы согласился. Как писал какой то там классик, или не классик: я хочу попасть в ад, не в рай. Там я смогу насладится обществом пап, королей и герцогов, тогда как рай населён одними нищими, монахами и апостолами. "Плохие" живут в роскоши. А таких, как Фёдор, ждёт лишь могила, а потом пустота. Никакого рая, скорее всего, и нет. Достоевский думает, что готов кланяться тому, кто убьёт тех, кто испортил ему жизнь. Это второй Бог. Спаситель. Осталось только подождать. Говорили, что длится это недолго. Всё сделают за тебя: не останется трупа, крови. И сидеть будет убийца, но только в том случае, если у него не будет денег на адвоката. Если всё будет в точности наоборот, Фёдор проиграл. Он жил всю жизнь ради отца и матери, был подчинённым, и, если не повезёт, умрёт из за них. Но уж нет. Лучше повеситься, нежели умереть из за такой тупой причины. И на что только Фёдор потратил свои деньги? Он смог бы и сам. Через десять минут в номере не осталось ничего, что могло бы сдать Достоевского. Лишь окно открыто на проветривание, и пододеяльник, одеяло, наволочка и простыня лежат аккуратно сложенными на кровати. А далее подушка, нетронутая, чистая, взбитая и такая белая, как облако. Жизнь сейчас чувствуется так, будто конец какой то драмы. Как школьный май. Когда сюжет подходит к концу, будто бы это последний месяц жизни. А когда отец и мать умрут, не останется никого, кого надо ненавидеть. И тогда станет скучно. Ну, разве что Коля. Который начинает медленно забываться, а летом он и вовсе исчезнет. Утро началось сегодня чрезвычайно рано. За гаражи бегают собаки, чей лай разлетается, кажется, по всей периферии. Людей на улице ещё нету, за исключением тех же собачников и грузчиков, которые работают-работают, и всё никак не доработают. Только огоньки с окон. Фёдор видит свою квартиру: она тоже светлая и живая. Он надеется, что её жители наоборот: мертвые. Поднявшись наверх, Достоевский держит в чуть дрожащей руке ключи. За дверью тихо, но тут тишину перебивает чей то громкий кашель.