Проклятие Монтеррея

      Де ла Вега так и не услышал продолжение разговора, а ведь говорили о нем.       – …удивились, судя по взгляду, однако даже не поинтересовались, почему я оделась так, – заметила сеньора Альварадо.       – Как «так»? – спросил Энрике.       Приезд Антонии обрадовал его, но в то же время обеспокоил. Не выдаст ли он себя? Признаться, капитан слишком часто позволял себе лишнее, пользуясь тем, что де ла Вега ничего не замечал, но был, и впрямь, излишне заботлив. Иногда Энрике начинало казаться, что Диего даже привязался к нему – в точности как к Бланко. Или как к родственнику, что неудивительно в отсутствие братьев…       – Как Зорро, – прямо ответила Антония.       – И почему же вы, моя дорогая, оделись как Зорро? – улыбнулся капитан, не поддавшись на провокацию.       – Потому что беседа с доном Эстебаном накануне отъезда меня вдохновила.       Энрике мысленно зааплодировал своей любовнице. Может, к черту все и сделать ей предложение? Таких, как она, в Новом Свете больше нет. Да и в Старом, вероятно, встречаются раз в столетие…       – Я заинтригован.       – Если вкратце, то он безумно ревнует вас к Эль Зорро. Я ничего не знала об этом разбойнике, поскольку, как вам известно, вела затворнический образ жизни после гибели Мануэля. Пришлось навести справки.       – И что же вы узнали?       – Откровенно говоря, мало. Но ревность сеньора Сьерра-и-Норьеги мне стала понятна…       Антония замолчала, и Энрике, проклиная себя, спросил то, чего от него ждали:       – Не объясните?       – Ну, – сеньора Альварадо в своей непередаваемой манере улыбнулась, – вы, дон Энрике, судя по всему, невольно сделали все, чтобы этот Зорро вас никогда не забыл или даже искал новой встречи с вами.       – Вот именно, моя дорогая, «невольно».       – Безусловно, – опять улыбнулась Антония. – А костюм эффектный, даже ваш суровый Рамирес был впечатлён.       – Разве он суров?       – О да. Вел себя подчёркнуто официально. Но на мою фигуру засмотрелся. Так что бандит Зорро также… невольно… или вольно… обтянул то, что следует обтянуть, чтобы повергать в трепет женщин и вызывать зависть мужчин. За исключением вас, конечно же.       – Рад, донья Антония, что вы не считаете меня завистливым.       – Я просто видела вас голым, – расхохоталась эта невозможная сеньора, и было никак нельзя не последовать ее заразительному примеру.       Тем же вечером Диего де ла Вега с книгой в руках вошёл в спальню хозяина дома. Ужин для Монастарио в этот раз принес слуга, поскольку у постели раненого сидела сеньора Альварадо-и-Вальехо, жаждущая общения. Даже то письмо от лейтенанта Рамиреса коменданту вслух прочла она. Диего терпел все это, но лишь до определённой черты. Так, отменять ставшее привычным чтение пьес Лопе де Веги перед сном Диего намерен не был.       К счастью, выпроваживать даму сердца Монастарио не пришлось – капитан был один.       – О, дон Диего! Рад вам. Пришли почитать мне?       – Вы угадали, – расцвел де ла Вега.       Так привычно остаться с Монастарио наедине… И так, чего греха таить, приятно. Ещё какая-то пара недель – и они снова вернутся к вражде, хотя… в этом Диего уже не был уверен. С каждым днём он прозревал, и та «проза жизни», о которой ему говорил губернатор, заставляла ощущать полнейшую растерянность. О нет, моральные убеждения Диего оставались тверды, но если на некоторые вещи он стал смотреть иначе, то не исключено, что многое, очень многое в действительности не таково, каким казалось ранее.       – Вы остановились на пощечинах темпераментной доньи Дианы, не так ли? – улыбнулся Монастарио.       – Именно, – ответил Диего, отметив, что капитан почти перестал усмехаться в его присутствии, взамен улыбаясь так, что на душе становится тепло. Тепло… и неожиданно больно.       Не понимая, что с ним такое, де ла Вега открыл нужную страницу и начал читать. Обычно чтение дарило ему удовольствие, но сегодня – скорее тоску.       Дивиться нечему. Графиня       Безумна от тоски любовной,       И так как утолить ее       Она считает недостойным, –       Она разбила мне лицо,       Разбила зеркало, в котором       Ее влюбленная гордыня       Отражена во всем уродстве –       прочёл Диего.       На самом деле он бы мог читать эту пьесу по памяти, а потому время от времени губы шевелились, произнося нужные слова, а взгляд блуждал по лицу Монастарио, который имел привычку слушать с закрытыми глазами.       «Нет, он не прав. Я сам с собой в раздоре, – декламировал Диего, глядя на черные стрелы чужих ресниц, на губы, более полные и мягкие на вид, нежели у него самого, – Но я избрал спасительный исход:       Я знаю твердо, что любовь пройдет,       Когда два сердца разделяет море.       Уеду за море, и это горе       Забудется за далью синих вод.       Ты молния, любовь, твой пламень жжет,       Но гаснет даже он в морском просторе.       О да, любовь, все, кто страдал любя,       Кто мучился, жестокой страсти полный       За дальним морем забывал тебя.       В края забвенья нас уносят челны,       И тот воскрес, кто, прошлое губя,       Бросает сердце в пенистые волны».       Де ла Вега умолк, переводя дыхание, а Монастарио произнес, усмехнувшись как прежде:       – Совет, не спорю, хорош; что ж, если я полюблю того, с кем не смогу соединиться, и вынести этого не найду в себе сил, то вернусь в Испанию. Если повезёт, то меня убьют в очередной гражданской войне…       «Как странно он сказал…» – мелькнула у Диего мысль. Но времени на то, чтобы обдумать, в чём именно заключается странность, не было. И надо же, «меня убьют»! Ещё чего! Ни одна сеньорита не стоит такой жертвы.       – Мне продолжать? – спросил Диего; его голос прерывался, виной чему было невысказанное.       – Прошу вас. Вы в порядке, дон Диего? – спросил Монастарио, наконец открывая глаза.       – В полном, благодарю. Я просто…       Капитан вопросительно приподнял брови.       – Неважно. То есть, напротив, важно! Даже любовь к принцессе не стоит вашей гибели. Не говорите больше так.       Губы Монастарио изогнулись в насмешливо-нежной полуулыбке; помедлив, он пообещал:       – Не буду, – и поторопил де ла Вегу: – Ну же, сеньор, читайте далее!       Прочистив горло, Диего нашел взглядом нужные строки и прочёл реплику главной героини, будто бы обращенную не к ее возлюбленному, а к нему самому:       Ну как? Вам легче, Теодоро?       Вас меньше тяготят печали?       Мысли Диего были крайне далеки от страданий героев: он вновь и вновь возвращался к тому, что удалось подслушать. Неудивительно, что красавец Энрике в юности вызывал у мужчин интерес, однако Диего было сложно поверить в то, что в числе этих сеньоров оказался дон Эстебан! Более того, донья Антония предположила, что юный Монастарио сбежал в армию «от внимания сеньоров наподобие нашего дона Эстебана, которых сюрприз под юбками фальшивой сеньориты скорее обрадовал бы», что говорило о предпочтениях вице-губернатора. Получается, тот никогда не был любящим супругом? Но Энрике, не в состоянии ответить на чувства сеньора Сьерра-и-Норьеги, отказал ему, и с тех пор дон Эстебан уязвлен… К слову, острая неприязнь вице-губернатора может свидетельствовать о том, что он до сих пор неравнодушен к… А капитан? Зачем он принял ароматную ванну перед приездом Сьерра-и-Норьеги, зачем вертелся перед зеркалом? Что между ними происходит? Ведь Монастарио любит женщин, а они – его, и будь сеньора Альварадо любовницей Диего, он бы уже покупал обручальное кольцо. Но перед покушением капитан признался, что не имеет «матримониальных планов»… Он – настолько убежденный холостяк или дело все же в вице-губернаторе? Диего ничего не понимал в этом, но он помнил, как сверкали глаза дона Эстебана, когда тот говорил, что десять лет назад предложил Монастарио свое покровительство, а юнец отверг предложение… Может ли быть, что Монастарио позже пожалел о своем отказе? И то ли не признавался себе в этом, то ли гордость мешала сделать шаг навстречу сеньору Сьерра-и-Норьеге… Это бы объяснило отсутствие пылкой влюблённости в донью Антонию. Диего просто не понимал, как можно остаться к ней равнодушным! Невольно сравнивая сеньору Альварадо-и-Вальехо и очаровательную сеньориту Вердуго, с которой он познакомился в столице, де ла Вега не мог погрешить против истины и не отдать первенство избраннице капитана. Так почему Монастарио не то, что не собирается жениться – даже не выглядит влюбленным? Или Диего хочется так думать из зависти, поскольку божественная красавица Антония благосклонна к старому врагу Зорро, а на него самого смотрит с непонятной усмешкой? Или… или он ревнует? Ревнует «своего» дона Энрике к ней, к вице-губернатору… Если так, то это сумасшествие какое-то! Нужно поручить Бернардо охранять Монастарио, а самому уехать из Эль-Конехо.       Что же до их с капитаном вражды… Многократно обдумав разговор с губернатором, Диего пришел к выводу, что книги по экономике и политике это хорошо, но он сможет выяснить, на чьей стороне правда, лишь начав общаться с Монастарио. И вот, волей судьбы, ему представился такой случай. Однако де ла Вегу задевало, что будь капитан здоров, он ни минуты своего внимания не уделил бы ему. Да, отец Диего богат и владеет обширными земельными угодьями, но семейство де ла Вега не назовёшь влиятельным вне Лос-Анхелеса – сродни, к примеру, семейству Аргуэльо. К тому же претендовать на имущество Диего сможет, лишь женившись и родив наследника. Не раз и не два он вспоминал слова губернатора, что мужчине должно всего добиваться самому, либо – приумножать наследство, и что таков был дед Диего. Но поступить на военную службу… Он – одиночка, к тому же, дон Алехандро, увы, не служил в армии, чтобы завести полезные знакомства и чтобы его сын получил возможность действительно служить на благо страны, а не бездумно выполнять глупые либо преступные приказы командира. «Слушаюсь, мой капитан!» – это не для Диего де ла Веги! Однако вызывало досаду, что Монастарио, по словам губернатора, в его возрасте уже блистал в Мехико, а Диего недоброжелатели могли назвать сыном фермера и, по совместительству, разбойником. Де ла Вега никогда раньше не смотрел на это под таким углом, но даже недолгое пребывание в Монтеррее заставило его понять, что Новая Испания держится на военных, и что Зорро придется попотеть, если он вздумает связаться с солдатами форта (к слову, тот Рамирес, от которого Энрике получил письмо, был весьма хорош собой, холост и слишком стремительно сблизился с новым комендантом…). Что же касается Мадрида, то Диего вспомнил, что всегда хвастался дедом-офицером и прочими благородными предками, а то, что его отец – калифорнийский ранчеро, ни на кого из испанцев, пожалуй, не производило впечатления…       – Дон Диего? – позвал его капитан, и Диего пришел в себя.       – Простите, дон Энрике, я задумался.       – Может, продолжим позже?       – Как пожелаете. О, – де ла Вега бросил взгляд на часы, – уже время принимать лекарство…       Он засуетился, пытаясь скрыть, в каком смятении чувств пребывает, и не обратил внимание на пристальный взгляд Монастарио.       Приняв микстуру, комендант вдруг спросил:       – Дон Диего, а вы и впрямь считаете, что мои глаза, м-м, достойны внимания?       Такого жгучего стыда Диего, кажется, не испытывал ещё ни разу в жизни. Верно, неделю назад он невольно отметил красоту глаз Монастарио, когда тот их открыл, придя в себя, но неужели сказал об этом вслух, а капитан расслышал? И что теперь делать – имеет ли смысл все отрицать?       – Какого именно внимания? – выдавил из себя Диего, сознавая, что румянец не просто выдает его с головой, но придает комплименту двусмысленность.       – Эстетического, – ухмыльнулся стервец Монастарио.       Несмотря на бледность и болезненный вид, взгляд капитана казался рапирой, приставленной к горлу Диего. Монастарио улыбался, и де ла Вега смотрел на него, как заворожённый, не в силах издать ни звука.       – Полагаю, ваше молчание – знак согласия, – наконец произнес комендант, и Диего молча кивнул.       После чего сбежал, выдав пару вежливых фраз. Когда Диего удастся придти в себя, он снова задумается, кто и зачем стрелял в коменданта – и на этот раз у него появятся свежие идеи…