Маска

Мысленно я уже разлагалась… располагалась на кровати. Утирала рот после жирного вредного ужина. А Муратов опять заладил про декана! То он меня выдворяет с репетиций, то щекочет нервишки визитом руководства, чтобы я… осталась? А зачем ему это? Точно, адреналиновая зависимость! Вот, Виолетта Сергеевна. Кичишься авторитетом, самоуважением. Вилка строгая, Вилка справедливая. Вообще-то, мне редко случалось менять своё мнение о студентах. Но о декане так вообще… думаю одно, подразумеваю второе, а сама улыбаюсь и на всё соглашаюсь. Надеюсь подсидеть что ли? Заметно ли это со стороны всяким щенкам? С чего он взял, что меня можно напугать поддатым старикашкой? Вилка сама себе хозяйка! Хочу — и не иду на ваши сатанинские пляски! — У вас вот тут… красное, — Лекса указал на уголок своих посмеивающихся губ. — Может, остановимся? Нормально прожуете. Я нахмурилась, на ходу уничтожая жадными укусами треклятый пирожок. Липкое варенье вытекло в пакет и попало на пальцы. — Муратов, куда остановимся? Уже полвосьмого! — Да не переживайте так. Сначала же старые танцы повторяют… В быстром темпе мы преодолели переход и вышли к актовому залу. За дверью раздавались Иришкины реплики, подзвученные микрофоном. Перед входом Алексей скинул на подоконник сумку, прислонил гитару и отвернулся, чтобы снять куртку. Удачный момент, чтобы облизать сладкие пальцы. Боже, вишня — это какой-то деликатес! Я избавилась от липкого шуршащего пакетика, не с первого раза отставшего от моих рук, скомкала его и швырнула в урну. Кудрявая Башка обернулся. Мельком осмотрел моё непринужденное, надеюсь, чистое лицо, руки и сдавленно хохотнул. Чего такое? — Прошу вас, — подготовившийся к репетиции парень приблизился к двери и приоткрыл её. Его учтивая и даже интимная интонация рассыпалась на сотни потрескивающих искорок в хрипящем голосе. В груди невольно заскреблось. Ох уж эта его способность, дотягиваться до невообразимо низких звуков... Я чуть не пропустила мимо ушей неожиданно приятную любезность. Ну конечно, если уделять достаточно времени автоматизации энергетических систем, вести себя хоть немного культурно по отношению ко мне, я не стану трепать нервы. Это же очевидно! Но Лекса, похоже, впечатлился моей «добротой» на досдаче. Интонация у него... не знаю... Алексей просто такой человек! Манерный, наслаждающийся своими природными данными. Пора было уже попривыкнуть. — Спасибо, — постаралась кинуть я как можно более равнодушно. Зал кишел танцующими студентиками. Я вошла и задержалась возле порога. При виде мелькающих ярких платьев и распространившихся по лицам, как зараза, масок сделалось как-то неловко. Муратов остановился за моей спиной, осторожно прикрывая дверь. Почему так много нарядных девушек? — ...Три, четыре! Пустите опаздывающих в круг!.. Быстрее! И раз, два... Иришка вещала из колонок. Я тут же отыскала её, вытанцовывающую на сцене, взглядом и поперхнулась. В одной руке она сжимала микрофон, оборачиваясь к залу, второй — придерживалась за плечо Тёмика. В моих ребрах заклубилось чувство разочарования. Лекса уложил на переполненный подоконник вещи поверх чужих, а к углу бережно облокотил чёрный чехол. Когда я закашлялась, парень поспешил вернуться и настороженно ко мне склонился. — Вы в порядке? Нет! Моя замужняя подружка заигрывает со студентом... — Твой пирожок поперёк горла встал! Словно плохо расслышав, он тряхнул лохматой головой и растеряно приоткрыл рот. — Понятно. Муратов поджал губы и с плохо скрываемым раздражением подтолкнул меня за поясницу в сторону круга. Я по инерции замельтешила к прогалу между двух пар. М-да, любезности длились недолго! — Может, вы слишком много их едите? — Лекса обошёл меня, встав спиной к центру, и сурово обернул одной рукой за талию. Я напряглась. Пара нервных клеток умерли, укрощая рефлекторный трепет, когда мы резко закрутились в вальсовом шаге. Лицо меня точно предало. Не сумев придержать своё изумление, я уронила взгляд в район складки на свитере. — На что ты намекаешь? — злиться на Ирку, парировать Муратову и двигаться без подготовки одновременно давалось мне плохо. Закружилась голова. Я стала озираться по сторонам, задыхаясь от негодования, наступила на мужские ботинки. Ну и ладно! Они и так были грязные... Лекса схватил мою отчаянно трепыхающуюся свободную руку, нагло задавая направление или же просто уводя нас от столкновения с другими косолапыми танцорами. Он будто и не уходил с прошлой репетиции. — Я подумал, что пирожки вам надоели. А о чём подумали вы? — язвительно пробасил парень. А-а-а, да? Этот прохвост следит за моим рационом?! Хренов диетолог! Ни о чём я не думала! Кроме того, что Иришка вечерами хрюкала в ванной от соплей и слёз, думая, что мне не слышно, а теперь забывалась с малолеткой. Мне на самом деле ничего не было известно… ну видела я уведомления от Степанова на её телефоне. Ничего такого? Но было так мерзко! А как же любимый Стас? — Тебе-то откуда знать? Надоели или нет, — странно. Мне показалось, что у нас наступило перемирие в кабинете. Что с этой дурацкой Иркой не так?.. Что не так с Муратовым? Я ему вообще-то долги скостила! — Ты что, следил за мной? Лекса выдал мерзкий, потешающийся смешок, мимолётно закатив глаза. Мои чопорные ноги пытались догнать танец. Тот самый, без смены партнеров. И вот мы оказались с Муратовым спиной к спине. — Не преувеличивайте. Просто видел ваш обед в столовой несколько раз. — И что дальше? Я могу себе позволить питаться одними пирожками! — я так громко зашипела на ухо Лексе, что он поёжился, а соседняя пара недоумённо на меня покосилась. Да! Теперь вы все знаете моё обеденное меню! Правда, я вас не знаю... Мы снова обернулись лицом к лицу. — Можете. В подтверждение Муратов вонзился кровожадным взглядом в мои глаза. А затем, не утруждая себя излишними сомнениями, скользнул непристойно ниже. Я ахнула. Воздуху стало неуютно в моих лёгких. Перед вальсовым шагом был ещё один разворот спиной к спине, на котором я, как в замедленной съемке оглянула оживлённый зал. Но эта секундная передышка не помогла, а только долбанула меня по башке щекотливой правдой. Мне так нравилось, что он на меня смотрел... Мы принялись вальсировать. Окна, люди в пёстрых костюмах, зеркала превратились в длинные смазанные линии, мерцающие вокруг его лица, непривычно лишённого маски. Я уже плохо реагировала на передвижения, стараясь позаботиться о дыхании. Чувствовала только полусвободные, но настойчивые объятия и, наверное, предсмертную гипотонию. Студент, закусив губу, неприкрыто разглядывал мою шею, грудь, а затем переключился на бёдра, которые я последнее время с трудом пропихивала в старые джинсы. Лекса умудрялся и вести меня, и демонстративно склонять голову то в одну, то в другую сторону, попутно сжимая пальцы на моей спине. В эти же моменты он слишком пошло облизывал губы, и так я в будоражащих волнениях поняла, что Муратов находит меня привлекательной. Боюсь догадаться, о чем он разрешил себе подумать… Да, Лекса и прежде позволял себе вольности. Но этот интимный оценочный взгляд… особенно на фоне бесячих двусмысленных выходок, в которых я старалась слепо видеть только отвратительное воспитание. Особенно на фоне нового Иркиного развлечения и участившихся воспоминаний о предприимчивом Лёне… многоговорящий взгляд Алексея, каким, очевидно, пожирают вожделенную голую женщину, вынудил меня усомниться, что я действительно пришла в одежде. И мне стало ужасно неловко. А ещё... невыносимо приятно. Сердце медленно запульсировало в ушах, а весь реальный мир поплыл в глазах. — Наверное, подруги считают вас ведьмой, — неужели я это слышу… Комплимент? После стольких зрительных пыток Алексей изящно избегал упоминания слово «фигура». Но смысл я усекла. Упоение затерзало моё тело. Забыл о своём дружеском предостережении не влюбляться? — У меня нет подруг, — решила я соврать. По крайней мере, от обиды на Иру показалось, что это действительно так. Или от страха его прикосновений, колотившего ладони. Муратов мог почувствовать, держа меня за руку, как она трясется. И когда он начал мучительно мягко переминать мои пальцы, будто замеряя по ним пульс, уголки его злодейски красивых губ дрогнули. Я обмерла. Если оставались сомнения... Это был слишком властный, волнующий жест, чтобы не разглядеть в Алексее заигрывающего мужчину. Но слишком невинный, чтобы утолить нахлынувшее возбуждение. Пульс начал резко набирать обороты, давя на виски. Внутренняя сторона бёдер вспыхнула жаром. Источник моих ежемесячных женских проблем напомнил о себе впервые за последние годы, как о тоскующем по ласке, обделенном участке тела. Происходило что-то недопустимое. — У меня тоже нет друзей, только знакомые. Хоть в чем-то мы с вами схожи. Трудно сказать, что изменилось в его лице, но теперь парень выглядел чуть менее хищно. Незначительная ложь показалась мне удачным ходом, потому что я испытала окутывающий восторг от его выводов. И раз уж мы настолько откровенны сегодня... — Слушай, извини за бестактный вопрос, — я чуть крепче сжала левую ладонь на его жёстком плече. Пришлось отыскать ещё немного смелости, чтобы осмотреть произведение искусства, которое Алексей носил вместо лица. Его густые брови удивлённо поползли вверх. — А кто ты по национальности? Излишнее любопытство. Но такое непреодолимое... Муратов взял паузу, пока танец предполагал отворачиваться по разные стороны. Я ждала. Затем мы снова напряженно сцепились в вальсе, но по тому, как острый блестящий взгляд его превратился в волчий, недобрый, я поняла, что мне стоило помалкивать. — Латинос. Лекса выглядел строго и более, чем искренне. Я же, любуясь его светлыми глазами и будто раскрашенными чёрной гуашью ресницами, ожидала услышать что угодно, кроме подобного... — Серьёзно? — я чуть не остановилась посреди зала. И поэтому такие кудри? Подождите-ка... а почему кожа не... — Вы такая доверчивая. Я пошутил. Муратов хохотнул и недовольно покачал головой, смотря словно в самую душу. А я толком не успела отреагировать... — И три, и четыре. Закончили! Здравствуйте, дорогой Александр Вадимович! Проходите, пожалуйста... Хотелось истерично засмеяться, чтобы испустить напряжение, но этим бы не обошлось. Столько всего навалилось. Совещание, Ирка с Артёмом, досдача с Муратовым, его сценическая амнистия, тупые неуместные шутки, секреты и... неотесанный флирт. Не хватало только декана на этом празднике. — Ребятки, давайте сделаем небольшой перерыв. В восемь ровно продолжим, — Артём еле отлип от Иришки, нехотя направившись по боковой лестнице в зал. Подруга пригладила выбившиеся рыжие кудряшки одним изящным пальчиком. — Лиза и Лекса, пошлите на сцену. Муратов-таки дождался команды. Хотел было кинуться за гитарой, как невыгуленный ребёнок при виде детской площадки, но вдруг вспомнил, что вообще-то я здесь. Задержался рядом, покусывая уже потрепавшиеся за вечер губы. — Хотел... предупредить вас. Я спою и поеду на работу. Поэтому... — поэтому что? Послушный мальчик решил передо мной отчитаться? — Вам придётся найти кого-то другого. Кого-то другого... — Только не скромничайте, как в прошлый раз. Иначе всех кавалеров разберут, — вполне заботливо, но с легкой издевкой сообщил Муратов. Я вспомнила, как он «подобрал» меня в пятницу и насупилась. — Спасибо за совет, латинос. Ты всегда даёшь советы, которыми невозможно воспользоваться, — мы скверно улыбнулись друг другу на прощание. Как будто в отсутствие Лексы репетиция могла остановиться! Пф! Вообще-то, мне стало немного тоскливо. Александр Вадимович, от которого посреди недели уже хорошо разило напитками в стиле «вечер пятницы», напал на меня с приветствиями из-за спины. Фух, такому стойкому амбре позавидует любой французский парфюм. Иришка суетилась, надзирательно что-то причитая и тыкая пальцем, пока её подлиз-группа расставляла у сцены три стула. — Вилеттусь Сергеевна, Лёшка-то постарался сегодня? Допустите парнишку? — старик хотел поцеловать мою руку, но оступился… почему оступился-то? Он стоял на одном месте. Повело алкоголика. Я придержала декана за плечо. Не сразу сообразила, что «Лёшка» — это Муратов. Разве может быть это неотёсанное чучело кому-то «Лёшкой»? — Допустить до зачёта? — Александр Вадимович икнул. Лекса расчехлял гитару возле подоконника и наматывал на сгиб локтя какие-то толстенные провода. Рядом с ним нарисовалась маленькая Гончарова в лоснящемся пудровом платье. — А? Ну… да. Спеть. Спеть можно ему? А что ж нельзя? Тут и без моего согласия всё состоялось бы. — Пускай, — важно бросила я и решила проводить декана до стула. Народ облепил скамейки и немногочисленные сидения, начал шуршать в сумках в поисках еды. Под бесконечные «здравствуйте» и бубнёж о советском прошлом мы добрались до подготовленной «ложи». Из ниоткуда материализовался мальчик, копошащийся в закромах сцены, уже перебирающий провода Муратова. Оказывается, третий стул был для меня. А я и забыла о посвящении в организаторы… — Приветики, Виолетта Сергеевна, — Иришка, усевшаяся рядом, невинно хихикнула и потянулась к моей щеке. Я вскипела и, не выдержав, отпрянула. Сейчас даже общение с переборщившим деканом мне было не в тягость, а вот с Ирой… На всякий случай я не стала заглядывать в её наверняка вытянувшееся лицо и отвернулась. — Вилет Сергеевна, — продолжайте. Такими темпами я скоро стану какой-нибудь «Викой». — Вы вот послушайте ребят и скажите, как вам. Это я им посоветовал песню! Бог ты мой! Зная музыкальные пристрастия декана... Кобзон? Я вскарабкалась взглядом к знакомой фигуре, расхаживающей по сцене с гитарой наперевес. Муратов остался в футболке, где-то сбросив свою бесформенную кофту. Обращать внимание на его сильные рельефные руки, которые мне уже довелось немного пощупать, было ниже моего достоинства. Поэтому я поджала губы и перевела взгляд на Лизу, бесконечно поправляющую концертное платье. Действительно, непривычно было наблюдать её в таком образе. Сегодня много, кто принарядился, наверное, из-за приближающегося нового года. Девушка настроила микрофонную стойку для своего небольшого роста, а затем и под беспомощного напарника, слишком занятого рассматриванием ладов. Заботливая какая... Да будет звук! Перед тем, как началась песня, Лекса жестоко поизмывался над гитарным грифом. Что-то покрутил, резво подцепил заревевшие в колонках струны, чем спровоцировал единичные визги и подвывания в зале. Обезьяны. За полминуты разогрева его ловких пальцев я, как человек совершенно не смыслящий в музыке, успела остаться под впечатлением. Наверное, парень умел играть на гитаре круто и даже профессионально. К сожалению, у меня возникла такая плохо переносимая мысль. Под ногой Муратова была какая-то педалька. Мне было трудно улавливать разницу, но он, кажется, успевал ею переключать звук, и стремительная мелодия вдруг начинала звучать по-другому. Интересно, что это? Сколько внутри резисторов? Мужская, исполосованная венами кисть замерла над струнами. Гитара ещё тихонько плакала, а в зале исчезли голоса. За нашими спинами притаились сотни любопытных глаз, и хоть они были нацелены вовсе не на меня, я ощутила тремор в поледеневших руках. Какого это, выдерживать столько внимания, и при этом не прятаться за контр-наступательными криками? Со сцены полилась осторожная, меланхоличная мелодия. Вместе с неудобным для слуха ласковым сочетанием нот, от неё повеяло глубиной. Сладостью страданий, что демонстрируют в глупых романтических фильмах. Захотелось вздохнуть, чтобы облегчиться от подкрадывающихся размышлений. Я ещё как в телепередаче на скорость планировала опередить первое впечатление и предугадать, что мне придётся услышать... но вступление не напоминало ничего из знакомого ранее. В микрофоне Гончаровой послышался слабый хруст от дыхания. Я старалась. Старалась не видеть его, потому что опасалась узнать. Как ещё может нежить слух этот пленительный голос... Муратов, легко перебирая струны, наклонился к стойке. Медленно вдохнул перед тем, как его ресницы дрогнули, и веки спрятали выразительные глаза, отрезав парня от этого мира... Мне стало известно, что у него был свой. — Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить... В горле пересохло. И даже чуть потемнело в глазах. Сражаясь за здравомыслие, я уставилась на лицо поющего студента, совсем не обращая внимания на магистрантку, и поняла, что не могу оторваться. Мне стало слышно только его. Видно только его одного... Кудряшки издевательски красиво упали на изящные скулы, пока моё тело проверяло, сколько я протяну в вакууме. Так петь... разве умеют люди? — Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз злато-карий омут. Лекса распахнул веки и скользнул по залу взглядом. На мне он и споткнулся. А я по-прежнему не могла совладать с желанием любоваться. Как можно сопротивляться? Не найти в этих стихах совпадения... — И чтоб, прошлое не любя, Ты уйти не смогла к другому... Во рту ощутилась горечь и затекла в гортань. Его хрипотца, доносившаяся ото всюду, до последнего преследовала что-то ускользающее между моих рёбер... что-то, жалкое, беспомощное. Желающее не показываться на глаза. Меня колотило изнутри. Лекса пел целую вечность. Всего лишь стихи из учебной программы... опомнись! — Если б знала ты сердцем упорным, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным. Мы вновь и вновь находили глаза друг друга. Мне было безысходно страшно. Чувствовать большую, чем и без того сокрушительную, тягу к его присутствию. В этих стихах спрятались тысячи чужих печальных историй. И, кажется, затерялась наша, будущая. Я слушала и отговаривала себя. Пока не вскочила со стула, удаляясь к двери. — В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.