Маска

Нина готовила документы медленно, да и вообще, собиралась в отпуск на дачу. Расчищать сугробы, жарить шашлык. В субботу она оказалась на рабочем месте чисто случайно, поэтому я, как могла, с нелёгким сердцем и периодически дрожащим подбородком способствовала Муратову в дооформлении академа. Две ночи он не появлялся у себя дома, а в моей квартире временно поселилась лакированная чёрная гитара, так хорошо вписавшаяся в угол между креслом и шкафом. Мы прощались. Как я и представляла, полуголый кудрявый Лекса спал в моей постели. Это свершилось. Он тихонько сопел, пока я разглядывала его подрагивающие ресницы и приоткрытые губы, беззвучно заходясь плачем. Почему так жаль? Очень жалко! И глупо! Вряд ли ему будет приятно узнать, что непробиваемая Вилка впала в уныние из-за его отъезда... там, в актовом зале — не считается, это первая реакция! И сейчас тоже не считается! Ерунда! Просто... Просто он уедет. И станет самым популярным музыкантом в стране. Я знаю. У него всё для этого есть: внешность, голос, талант и... желание. У него есть возможность! Муратов не упустит её, а я... что я? Так и останусь преподавателем электротехнического факультета. Возьму ещё больше часов, чтобы свихнуться от переработок, а не от ожидания, стану организовывать мероприятия… а ведь Лёша даже не успевал попасть на бал! Но разве это сейчас было важно?! У нас на первом этаже среди фотографий выпускников повесят и его, как гордость. Лекса переедет в Питер, рок-столицу, будет собирать полные восторженные залы и давать интервью. Вокруг него будут виться молодые красотки и швырять на сцену своё дурацкие лифчики. Однажды, он, состоявшийся музыкант приедет в наш университет навестить родные стены... и я, сорокалетняя, уже взрослая женщина снова его увижу, а может, даже возьму автограф. В глазах помутнело от слёз. Из меня выросла плохая домохозяйка, но я умела делать бутерброды. Иногда даже вкусные, правда, наклоняющиеся, как башня в Пизе. Я накрыла их тарелкой и оставила для Муратова, уходя на работу. В университете, за монотонными лекциями мне не удалось скрыться от зияющего в груди сожаления. Оно распространялось в рёбрах, обгладывая сердце по кусочкам. Моей душой будто сытно завтракали, а мне не удавалось этому воспрепятствовать. Я на работе. Трачу время. Лёша — у меня дома, разучивает музыку для новой группы. Боже, как же я смогу находиться в тысячах километров от него, если трясусь в паре остановок?! Лекция, перерыв, лекция. Позже, Александр Вадимович! Уже в понедельник я смогу сделать всю вашу грёбаную отчетность! Я бегу на автобус, и мне немножко становится легче существовать. Ведь теперь я несусь по пустым перекрёсткам в направлении Муратова, а не бездействую. Но потом мы увиделись и… Стало удушающе больно наблюдать, как стрелка часов сжирает время. От поцелуев не становилось легче. Горько. Неунывающий, милый Лекса уже пел мне свои песни о любви перед сном, а я не могла поверить, что завтра он окажется так недостижимо далеко. Он оставлял всё и, кажется, почти без сожаления. Университет, маму... меня. Он оставлял меня на год, чтобы я силилась помнить его настоящий бархатный голос, не испорченный перебоями связи. Чтобы любовалась втихаря видео с Нового года и репетиций, которые скинула Ирка. Чтобы считала дни, проводя их в надменном одиночестве. Да что мне стоило, я ведь и жила раньше без отношений... Просто не верилось, что смогу это пережить, узнав близость с Муратовым. Целый год. Затянувшиеся метели, февраль, морозы. Попытки надеть пальто и простуды. Почерневшие сугробы, океаны луж под ногами и лёгкие намёки на потепление. Без Лексы. Длинный семестр, пересдачи, пересдачи, толпы гуляк выходят на улицу в поисках весеннего солнца, а я — жду одного его звонка. Проходят праздники, расцветают деревья, и парочки ходят за руки по коридорам политеха. У них концерты, студвесна. А преподавателей заставляют отсиживаться в зрительном зале и наслаждаться. Их любительское творчество недостаточно впечатлит меня, ведь оно не сравнится с музыкой Муратова. Я бубню и по-прежнему жду. Неожиданно летняя погода застигает меня в пальто и пиджаке, ведь каждый год я попадаюсь на неточные прогнозы. Приходят томительная жара и экзамены. Все счастливы завершить учебный год, но не я. Он далеко. Очень. Зелёное цветущее лето, выпускной и каникулы у студентов, а должники всё ещё ходят. Я хоть как-то отвлекаюсь от ожидания. Потом и у меня начинается нежеланный отпуск. В слезах я отмечаю свой день рождение пирожком с вишней, и даже хлипкое самообладание в дребезги разбивается о стены душной квартиры. У меня не остается сил, чтобы терпеть разлуку, и я насильно стараюсь потеряться в книгах и фильмах. Я молюсь на свою работу и даже Богу... Он, наверное, и правда существует, ведь наступает новый семестр. Пережито всего лишь полгода, вдали от Лексы. Тёплое время подходит к концу, а мы проводим его порознь, изредка созваниваясь. Муратов очень занят своей карьерой, у него всё складывается прекрасно. Я даже начинаю видеть его в новостной ленте. Узнаю, что мой парень теперь рок-звезда. А вот уже и грязная осень. Ледяные ветра стучат дверьми политеха, пока Лекса греется в лучах славы. В университете сотни новых лиц, но нет тех, кто целых четыре года мелькал прежде возле кафедры. Нет его. Всё ещё нет... На город снова обрушиваются метели. Ира со Стасом ведут меня в ресторан, отмечать Новый год, втроём. Разве возможно это стерпеть? Как?! Если бы я знала способ... Боже, Муратов, возьми меня с собой! Может, тебе нужен электрик для обслуживания гитары? Я умею хорошо паять! Или… может, устроиться преподавателем в питерский ВУЗ?.. Но ведь тогда придётся гнаться за ним по всем городам, в которые только взбредёт продюсеру. Ну какая же ты ИДИОТКА! Что ты несешь... зачем? ЗАЧЕМ?! Кому врёшь? Я не оставлю своё место. Никогда ведь не собиралась. Я любила наш политех, любила, может, вовсе и не издёвки над студентами, а редко человеческое общение и шутки. То, как они ни хрена не знали математику с физикой, и мне приходилось им всё разжёвывать. Как бедняги дрожали перед экзаменом с Вилкой Сергеевной и портили старые СССРовские вольтметры. То, сколько сама Вилка трудилась над своим образом, зубрила электрическое оборудование и охрану труда. Чтобы наводить ужас и уважение на окружающих, чтобы вынуждать их также гордиться этим заведением! Я была влюблена в свою работу — также, как и Лекса в музыку. И, в конце концов, за мной оставалась организация зимнего бала. Нет, я не уеду. Да и кто меня звал? — Виолетт, — вместо потолка перед глазами возникло выразительное лицо Муратова. На скулах лежали тени. Оказывается, струны стихли, и в холодной комнате, освещённой одним торшером, повисла тишина. — Улыбнись. Он фальшиво нахмурился, видимо, передразнивая меня. — Хорошо, — надеюсь, получилось... Лекса чмокнул меня в губы. — Засыпаешь? — Я не хочу ложиться сегодня, — пролепетала я, чувствуя, как слипаются веки. Нет, только не это! — Тебе нужно отдохнуть после рабочего дня. Первокурсники такие тупые, наверное, задают кучу дурацких вопросов. Откуда он знает? — Я не лягу. Сыграй ещё что-нибудь... сыграй то, что сегодня разучивал, — неприятно пошатываясь, я облокотилась о стену, поднявшись с подушки и зажав её в объятиях. Лекса устало улыбнулся. Подмял под себя ногу и уселся на кровати с гитарой. — Знаешь... не хочу. Тебе не понравится то, что я разучивал. Мне самому не нравится. Лучше «Снежную Королеву»... — Эй, почему? — мною пытался завладеть тревожный сон, но я вздрогнула, когда Муратов недовольно поморщился. Что он говорит такое?! — Лёш, почему не понравится? Ты замечательно играешь. Честно. Это не потому, что я тебя люблю... С его припухших, покрасневших от поцелуев губ слетела снисходительная улыбка, а в отчужденном взгляде просияла нежность. — Спасибо, Виолетт. Но это... из-за жанра. Просто я не слушаю такую музыку, — он пожал плечами и ухмыльнулся. — Пожалей своих соседей, они и так весь день страдали. Лекса собирался целый год посвятить себя нелюбимому направлению?.. Лекса Муратов?Непредсказуемый, своевольный цыган? А что за жанр, из-за которого нужно жалеть людей?.. — Я... я не... — не знала как аккуратно спросить, действительно ли ему это необходимо. Наверное, он догадался. Вилка, ты же не думаешь, что «вразумишь» его одним очевидным вопросом? Он знает, что делает. — Сначала я потерплю немного, а заодно наберусь опыта. Потом смогу исполнять то, что мне хочется. По договору нужно... подыграть одной известной группе в туре. Это моя первостепенная задача. А потом они помогут мне продвинуться. Похвально. Я насупилась и отвернулась к торшеру, у которого валялась наша одежда. Откуда у двадцатилетнего парня столько мудрости? Я же знаю, так не бывает: наивные студенты, едва получив диплом, хотят ничего не делать за триста тысяч рублёв. Кажется, они не туда поступали... — Виолетт, а как ты стала преподавателем? Пока я думала, Лекса сыграл мелодичный отрывок, от которого на шею закрались мурашки, и отложил гитару на кровать. Струны ещё продолжали звенеть. — Хм... мне кажется, я всегда этого хотела. Мне легко давалось объяснять одноклассникам точные науки. А ещё мой папа ведь электрик. Это он, однажды, собрал в гараже устройство со своими друзьями и подозвал меня. Сказал дать ему руку. Ну, мы и замкнули круг... — Муратов усмехнулся. Да, вот такой у меня весёлый папочка. — Нас так тряхануло, что я потом рассказывала маме в восторге, а она на папу накричала. В общем-то, это самый любимый фокус у нас на кафедре. Я называю это «посвящение в электрики». Эх, Муратов. Мы могли бы столько всего обсудить в перерывах между любовью. Видимо, придётся довольствоваться минутными созвонами по телефону... что-то подсказывало мне, что из тура он будет звонить ещё реже, чем со своих прошлых репетиций. Лекса, ухмыляясь, закусил губу, продолжая томно на меня смотреть. Мы ещё немного помолчали. — Я очень люблю свою работу, — будто оправдываясь, пробубнила я в завершение своих воспоминаний. Наверное, нужно было преподнести всё иначе. Так, что я терпеть не могу ВУЗ и мечтаю свалить отсюда. Может быть тогда у нас появился бы шанс? Но это было ложью. — Мне льстит, что ты такая. — Какая? — я шарахнулась от холодной стены навстречу его светлым мерцающим глазам. Он смотрел на меня чуть сверху, нескромно и ничуть не отстраняясь. — Не знаю... целеустремленная? Характерная. Думаю, не каждому мужчине с тобой удастся совладать. Эй! По ощущениям, у меня вспыхнуло жаром лицо. — А у тебя, то есть, получится? — Конечно. Я этим и занимаюсь. Лекса склонился ближе и обернул меня горячими руками, прижимая к своей груди. Сердце гулко и размеренно стучалось в его рёбрах. Он обнял меня так крепко, словно последний раз перед рейсом в его лучшее будущее. Это был тот момент, который я не желала прерывать и испытывать тоже. Чувства захлёстывали меня с головой, и я просто захлёбывалась горечью. Быстрее оказаться одной... быстрее знать, что время приближает нас к тому нереально далёкому моменту, где нам больше не придётся расставаться. Он ведь настанет? Цыганке, предсказывающей будущее по руке, можно верить?! Весь мир замедлился, а я застряла в предчувствиях конца чего-то слишком для нас важного.

***

Рано утром мы запаковали гитару в чехол. Лекса попил кофе со злополучными бутербродами, потому что это было всё ещё единственное, на что я способна. А мне не хотелось класть в рот ни крошки... Мама Муратова точно проснулась от звонка в дверь её квартиры. Она встретила нас в домашнем халате и заспанным лицом, неприятно исказившимся при виде незваной гостьи. Сюрприз в моём лице оказался для неё только первым по списку, ведь Анна Дмитриевна не имела понятия, что задумал её сын. Я была в глубоком шоке, что он рассказал ей про академ и отъезд на год прямо на моих глазах, за пару минут до такси в аэропорт. Да что уж там! Спустя столько лет искусного вранья она узнала, что Лекса — музыкант... Мама потеряла дар речи, пока Лёша наспех набивал чемодан вещами. Я думала, Анна Дмитриевна останется немой до конца жизни, и не станет провожать сына. Как только по её бледному лицу потекли слёзы, женщина быстро оставила нас наедине. Но когда мы выбегали из прихожей, она вышла из дальней комнаты с красным припухшим лицом, в наспех натянутой одежде и схватила с вешалки первую попавшуюся куртку. Лекса буквально сбегал из дома. — Во сколько самолёт? — мёртвенно протянула мама, когда мы втроём запихнулись в такси. — Через полтора часа. Правда, говорящая женщина из телефона водителя учтиво нам сообщила, что время в пути составит час и три минуты. Я никогда не летала на самолётах, но мне казалось, что регистрация занимает много времени. И как я не тряслась с пяти утра, норовя выйти раньше, Лекса ни в какую не соглашался. Он довёл меня до крайней степени умиления и тревоги, когда сказал, что хочет потратить каждую возможную секунду на меня одну. — Ты хоть будешь звонить? — с дрожащим подбородком выдавила Анна Дмитриевна. Я обещала себе не плакать, но на неё невозможно было смотреть равнодушно. В груди всё клокотало. — Я буду стараться, — вполоборота сухо бросил Лёша с переднего сидения. — Если что, спрашивай новости у Виолетты. Мама одним враждебным взглядом покосилась в мою сторону. Мне стало не по себе. Должна признаться, несмотря на ощутимое презрение, Анна Дмитриевна завоевала моё уважение. Она держалась молодцом, и я лишь стыдливо отвернулась к окну. Уж такой у неё вырос упрямый сын. Очевидно, она пыталась воспитать его совершенно иначе, но Лекса унаследовал волевой темперамент. За исключением этих двух вопросов, брошенных мамой с упрёком, мы трое молчали до конца дороги. Перед безустанно слезящимися глазами пролетали заснеженные поля и голые деревья. А чем чаще встречались дорожные указатели на аэропорт, тем противнее колотилось сердце в горле. На парковке аэропорта стояли грязные и чищенные автомобили, а ещё похороненные сугробики, дожидающиеся своих владельцев. Лёша расплатился с таксистом нехилой суммой за дорогу туда и обратно, попросив его дождаться нас. Водитель был очень рад заработать. Горячие слёзы в глазах быстро остывали на морозе, а под ногами хрустел мокрый снег. Мы шли с Лексой вместе, Анна Дмитриевна предпочитала плестись позади. Мне и самой не хотелось идти этой дорогой. Ноги отяжелели, промокли и стали ватными. Может, он скажет, что передумал? Пожалуйста… — Попрощаемся здесь? — мы едва спрятались от ветра в холе, преодолев металлоискатели. Муратов облокотил гитару о стену и припарковал чемодан. Что? УЖЕ? — Ещё чего! Дойдём до паспортного контроля, — прорычала мама. Спасибо ей… Голубые глаза Лёши стали почти прозрачными. Он мельком прошёлся взглядом по Анне Дмитриевне и не смог спрятать грусть, когда остановился на моем лице. Ничего, Лекса. Это ведь твоя судьба, а не мамина. Хотелось бы думать, что наша. — Ладно, — он нервно сглотнул, и, тряхнув головой, схватился за вещи. Нам оставалось лишь поторапливаться следом за разбежавшимся парнем. Я сразу поняла, что у гордого цыгана тоже сдают нервы. Ему хотелось быстрее распрощаться, чтобы не показаться слабым на виду у дорогих ему женщин. Лекса столько раз впечатлял меня дерзкими изречениями и тем, насколько глубоко он позволял стихам, музыке раскрывать его чувства. Он был достаточно мужественен, чтобы слёзы не превратили его в ребёнка. Но, кажется, он об этом не знал, хоть и тщетно пытался совладать с печалью. Лицо щипало от переменившегося на жар холода и безбожно растекающихся слёз. Организм предал меня, выставляя на всеобщее обозрение слюнтяйкой. А Анна Дмитриевна ревела, не смущаясь. Её бледные, как у сына глаза, раскраснелись и опухли. Мы взбежали вверх по движущимся эскалаторам. Спортивный кросс на перегонки с секундной стрелкой хорошо сочетался с тревогой, что похитила все мои разумные мысли. «Он должен делать то, к чему лежит душа», «Год — не так уж и много» — всё это совсем не работало, а только нажигало пробирающую боль. Ведь где-то на задворках подсознания я думала: «Существуют же пары, что выбирают идти по жизни рука об руку. И для самореализации им не нужно лететь на край земли, как можно дальше от своих любимых». Существуют, наверное. Конечно. Но мы с Лексой были другие... Наверное, поэтому мы тянулись друг к другу. Машинно-строгий женский голос разлетелся по аэропорту. — Рейс. Су. Двенадцать-Семнадцать, Санкт-Петербург. Терминал А. Заканчивается посадка. Я превратилась в один большой гонг, по которому задрожал нечеловеческий сердечный пульс. Ему нельзя опаздывать. Мы подскочили к совершенно пустой стойке регистрации. Боже, нет! Я не готова расставаться... сейчас? Суровый Лёша достал из кармана куртки паспорт с билетом, а я ловила каждый его беглый взгляд, словно от этого зависела теперь моя жизнь. Девушка с галстучком лишь посоветовала Муратову поторапливаться. И когда он обернулся к нам, я ощутила, что на этом заканчивается самый счастливый период в моей жизни. Я просто не знала, что будет дальше, и это оказалось всепоглощающе страшно. — Всё? — пискнула мама. Мне не было видно Лёши и Анны Дмитриевны. Горячие слёзы душили меня за пересохшее горло и закрывали обзор. Я задержала дыхание, чтобы не разреветься в голос и растёрла глаза. Он уже обнимал маму, пытаясь её утешить, но сам сожалеюще сжал губы. Нет, нет! Не надо... только не это! Наставала моя очередь. — Виолетт, — он дотянулся до моего окостеневшего тела и с силой сжал. — Я при первой же возможности прилечу увидеться. Ты же будешь меня ждать? Или ты всё ещё не веришь в отношения на расстоянии? Муратов отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза. Мне стало видно в них столько неуверенности и надежды, что отяжелевшие ноги подкосились, и я осталась стоять, удерживаемая только благодаря ему. Он побледнел, а я чуть не упала в обморок. Всё это время Лекса думал над теми словами... Боже, как же ему не повезло со мной. Я всегда озвучивала столько жестоких вещей своим близким, что Лексе было просто не позавидовать. — Лекса... я... лю... Лёша, я... — обернулась к маме, которая, видимо, не понимала, плакать ей или истерично смеяться. — Я буду ждать тебя. Не пропадай, пожалуйста... Я громко всхлипнула. Нащупала его руку на своём плече и сжала крепко-крепко, пытаясь так неловко объясниться в любви. Он утёр большим пальцем очередную стекающую по моей щеке слезу. Склонился надо мной, пристально осмотрев лицо. Порывисто чмокнул в губы и, не оборачиваясь, кинулся вглубь аэропорта.