Justin Bar

      Ужин прошёл на кухне, в приятном спокойствии, несмотря на то, что Алистар всё же соизволил явиться. Однако вёл он себя особенно сдержанно, правда лицо его притом было несколько угрюмое и растерянное. Он посматривал на Дина, хмурился, вызывая у сына удивлённую, настороженную улыбку всякий раз, как они пересекались взглядами. Дину казалось, что вот-вот и они схлестнутся в новой ссоре, но этого не происходило. Они упорно избегали лишних реплик в сторону друг друга, внимание обращая только на Андреаса. Ему приходилось буквально не замолкать, иначе ужинали бы в гробовой тишине, потому что Элами говорил редко и с таким усилием, будто бы сейчас в нём порвётся невидимая струнка — и он упадёт в обморок.       Сам он смотрел на Андреаса краем глаза, плечики сводил, втягивал в них голову иногда, а потом с усилием ковырялся в тарелке, будто бы не доводилось ему пробовать блюда более вкусного, чем это, да ещё и отличающегося особенной красотой. Конечно, ничего сверхпримечательного в брускеттах, стейке и овощном гарнире не было, но Элами этот стейк ковырял так, будто он был из золота, или как минимум украшен им. Андреас, замечая полнейшую нервозность омеги, мягко, лишь с глухой ноткой в голосе, велел ему успокоиться, хотя Эми тут же вздрогнул и совсем весь скукожился. Он явно устал за день, как и все в кухне присутствующие, потому по одному только слову не мог привести себя в порядок. — Простите, — неожиданно сказал он, поднялся, бросая всё и, извиняясь ещё раз, покинул кухню. — Он устал, я закончу ужин позже, — сказал Дин и тоже поднялся.       Андреас вовремя пнул под столом альфу, чтобы тот поостерёгся говорить что-то колкое сыну вслед, потому Дин спокойно покинул кухню. Алистару оставалось только сказать пару гневных замечаний другу, но тот лишь с озорством ему улыбнулся, ясно давая понять, что и эти действия омег входили в его планы, потому нет в происходящем ничего из ряда вон выходящего.       Дин нашёл младшего омегу на балконе, примыкающем к гостиной. Тот стоял, отодвинув одно из панорамных окон в сторону, а к раме второго прислонившись боком, и смотрел на обнажённый, подрагивающий под холодным, простуженным ветром обширный сад. Сам мальчик тоже чуть-чуть дрожал, мгновенно замёрзший, ведь уже было достаточно холодно и скоро должен был выпасть снег. Дину он со спины почему-то сразу напомнил Нейтана. Тем хотя бы, что своенравно и обиженно потирал озябшее плечо, царапая рубашку и шмыгая носом. — Ты не плачь только, а то щёки обветрятся, — посоветовал Дин, вставая рядом. — В курсе, что Андреас недоволен будет? — Что я вот так убежал? — Что щёки обветрятся, а потом будут шелушиться, балда.       Элами чуть-чуть улыбнулся, прикасаясь к своей щеке пальцами и мягко оглаживая указательным, а потом чуть-чуть надавливая. Будь бы его щёки пышными, то это выглядело бы особенно мило, но Элами был слишком худенький, потому у скулы не собралось пышной, румяной кожи. — Признаться, я обижен на него, — вздохнул мальчик, отнимая руку от лица. — Он обходится со мной… — Как с ценной игрушкой, которая должна его слушаться, — закончил Дин. — Да, но я же живой человек. Я понимаю, что он буквально меня купил и теперь… мне некуда деться, а уходить с этого чёрного… рынка?.. себе дороже, — сказал младший омега. — Каждый раз, думая об этом, я задаюсь вопросом: почему я? Почему мой папа влез в такие долги, которые стоили моей жизни?.. А потом задумываюсь: может не так уж и плохо было попасть к такому человеку? Я смотрю на Вас, догадываюсь, каким оказался Ваш брак… — Да, тебе сказали, что я в браке по расчёту. Я тоже считаю, что меня продали. Такова судьба. Всё было бы куда проще, если бы я полюбил своего мужа, ведь он любил меня, но всё получилось слишком сложно. Так что… Судьба есть судьба. Я убеждаю себя, что не боюсь. — А вам есть чего бояться? — Поверь, есть. — Дин нахмурился, но через мгновение, стоило ему вспомнить о Нейтане, смягчился. — Вы… меня восхищаете. Простите, я узнал о Вас больше, чем мне положено, но Вы. Сразу возникает какое-то собственное стремление и уверенность, что шансы есть, даже если моя судьба такова. — Элами смутился, потирая плечи и несколько раз быстро вдыхая, будто собираясь чихнуть. — Ты уже выбрал для себя цель, ради которой будешь выбираться из этой ситуации? — спросил старший омега. — Знаешь, хочу спросить: тебе нравится Андреас? — Он?.. Он как альфа, это влюбляет, — признался мальчик, — только он меня этим, да и не только этим, ужасно злит. Ну почему он обращается со мной, как с вещью? — Он считает тебя своей собственностью. Не обижайся, но ты понимаешь, что так и есть. Ты ему, очевидно, нравишься внешне. Вот старый перец, нравятся ему мальчики помладше. — Знаете, я как-то смирился с тем, что мне придётся у него работать, но вот эта ситуация. Я не могу воспринимать Хозяина, как клиента. — Элами заскулил тихо, поморщился и всё же чихнул.       Дин, до того внимательно слушавший, взял младшего за плечо и завёл в гостиную, перед тем закрыв балкон. Только оказавшись в тёплом помещении, оба омеги поняли, как сильно замёрзли, Элами даже чихнул ещё раз, прикрывая рот ладошками, а Дин быстро растёр собственные плечи, ворча и вздрагивая. Это вызвало приятный, лёгкий смех. Вместе они присели на диван. Старший омега сразу подобрал к себе ноги, прислоняясь к спинке дивана боком, когда младший, наоборот, ноги к себе подтянуть постеснялся и сидел ровно, выдерживая осанку. — Я переживаю, — вздохнул мальчик. — Очень переживаю. У нас уже был секс, но я нервничаю как в первый раз. — Из-за нового места? — Нет, мы в первый раз… кхм, переспали в этом доме. — Элами неловко нахмурился, мягко заламывая пальцы, не глядя на Дина, боясь увидеть на его лице что-то иное, нежели расслабленную улыбку. — Ваш отец отказался от меня, очень разозлился. Собственно, вот. — Думаю, Андреас не стал делать больно, но… могу понять твои чувства, всё так туманно. Вроде не изнасиловали, вроде синяков нет, но само знание, что заставили, что ты этого не хотел, — говорил Дин, приложив руку к сердцу, — не даёт покоя. Оно не позволяет трезво мыслить, а альфа, который сделал это с тобой, невольно становится объектом ненависти. И вроде понимаешь, что не стоит его ненавидеть, что сам виноват, но руки дрожат.       Элами сглотнул, слушая эту краткую исповедь, слушая и кусая губы. Дрожали его руки, дрожал он весь, хотя упорно весь внутренне сжимался, стараясь унять дрожь, но только сводило внутренности, а дрожь не уходила, сбивалось дыхание. Вдруг резко выдохнув, младший омега невольно протянул руки к Дину, стремясь его обнять. Вместо объятий, Дин взял эти крохотные, холодные руки в свои, прикасаясь даже как-то неохотно. — Не знаю, что ещё Вы скрываете, что кроется за всем этим, но я горячо Вам сочувствую! — эмоционально прошептал Элами. — Поверьте мне. — Я верю. — Старший омега кивнул.       Спокойная, мягкая улыбка не сходила с его лица. Почему-то в растерянном, маленьком омеге перед собой Дин видел себя прошлого, такого же растерянного, беспомощного, болезненно обиженного мальчика. Сейчас Дин хотел себе сказать, что вырос, что перемены в его жизни позволили наконец-то выйти из кожи этого обиженного ребёнка, но ещё более Дин хотел сказать Элами, что тот тоже вырастет, что его судьба возьмёт новый виток и не стоит отчаиваться. — Если ты успокоился, то пойдём на ужин, — вновь заговорил старший, наблюдая, как медленно меняется личико Элами, обретая нестабильное спокойствие. — А можно прийти к Вам ночью? — тихо спросил мальчик. — Ты маленький что ли?       Младший омега густо покраснел, а после вовсе вырвал руки и закрыл ладонями лицо. Дину осталось лишь брови приподнять. Чем-то мальчик напомнил ему Нейтана, вероятнее всего, что красными-красными ушами и неожиданной стеснительностью, а то более детским поведением, смешанным с чем-то взрослым, хотя взрослого упрямства, жёсткости Элами недоставало в отличии от Нейтана. Глядя на омегу перед собой, Дин твёрдо уяснил для себя, что маленький, путающийся в словах мальчик с голубыми глазами и золотистым хвостиком заполучил его сердце даже не ангельской внешностью, а своим характером. Иногда казалось, что не может столько всего взрослого, умудрённого опытом сидеть в одном восемнадцатилетнем Нейтане. — Ладно, позволяю тебе разбудить меня посреди ночи, — вздохнул Дин, лишь потому, что без раздумий позволил бы это своему мальчику. — Теперь не испытывай моё терпение, вернёмся на ужин.       Элами быстро закивал, растирая щёки ладонями и стараясь согнать красноту, хотя алый упорно не покидал его ушек, частично спрятанных под русыми, густыми волосами. Поглядывая на мягкие, чуть блестящие пряди, Дин вновь с грустью отметил, что скучает, что буквально мучается тактильным голодом и никто, кроме одного юного принца, не сможет ему помочь. Однако, конечно, сказать об этом Дин мог только Андреасу, да и то не хотел, посчитав это чем-то совсем личным.       Тем временем альфа и бета сидели на кухне достаточно тихо, неспешно разговаривая о чём-то совершенно спокойном и приятном. Зайдя на кухню, видя мягкую улыбку, едва держащуюся на губах отца, Дин вдруг почувствовал себя таким немощным, таким бесполезным, ведь никак не мог добиться этой самой улыбки, когда Андреасу это почти ничего не стоило. От осознания того немного затрясло. Наверное, не будь Элами рядом, то обязательно произошла бы очередная ссора по поводу какой-нибудь чепухи, притом не важно какой, ведь основная цель не выражение недовольства этой самой чепухой. — Простите, — тихо извинился Элами, глядя на бету, и скорее поднял глаза к Дину. — Ну?.. — Да, присядем. — Тот кивнул, возвращаясь на своё место и вяло ковыряясь в тарелке.       Аппетит пропал, но ужинать пришлось через силу, чтобы не возникало лишних вопросов, хотя хмурое, снежное лицо Дина явно навевало сомнения в праздности его чувств. Но ужин закончился. Все, ужасно уставшие, сразу засобирались по комнатам, намереваясь отдохнуть. Весь внутренний подъём Дина, придающий сил, уже иссяк. Омега доковылял до своей комнаты, где упал на постель, закрывая лицо руками и вновь думая о Нейтане. Это вызывало улыбку. — Я устал, бусинка, — прошептал Дин.       Пришлось сесть, стянуть халат, чтобы не так стеснял движения на кровати. Сил, чтобы переодеться полностью, не было. Пижама лежала на краю, на расстоянии вытянутой руки, а Дин лежал и безвольно жмурился, устало поглядывая то на пижаму, то на мебель, залитую густым тёплым светом, исходящим от пары светильников у постели. Основной, верхний свет был выключен, и эти мощные, жёлтые цвета согревали комнату, окутывая еë густым, чуть дымным полумраком. Почему-то было холодно. Нет, конечно, в помещении была приемлемая температура. Холодила и вызывала мурашки многолетняя, бесконечная зима, что окутала дом, сад и не отпускала, вгрызлась в кирпичи, впиталась в половицы невидимой кровью, лишённой металлического запаха.       Думая, когда же всё это сдвинется с мёртвой точки, когда начнёт таять иллюзорный снег, когда можно будет скинуть мираж тёплой одежды, толстой шкуры, которой отгородился, благодаря которой спрятался, Дин всё же дотянулся до пижамы, а затем и столкнул себя с постели усилием воли, хотя это вновь была заслуга Нейтана. После быстрого душа накинув на поскрипывающую, чистую кожу свежую пижаму, омега мягко улыбнулся и огладил атлас ладонями, прижал его к себе. Наверное, более атласа Дин любил только тяжёлый бархат.       Вернувшись в комнату, Дин вновь взобрался на кровать и развалился на ней с куда большим удовольствием, наконец-таки смотря в телефон. Было ещë не достаточно поздно, чтобы Нейтан спал. Думая, что слишком навязывается, старший омега уткнулся в подушку, тихо ругаясь и фыркая, но и отказать себе он не мог. Отчего-то долго думая, как начать разговор, Дин всё смотрел и смотрел на пустую строку ввода, потом заполнял еë, но и быстро стирал. Почему-то простое приветствие казалось банальным и сухим, а что-то необычное — глупым и несуразным. Наверное, Дин бы ещë около получаса занимался глупостями. — Может позвонить? Позвонить проще, — заворчал он, бросая телефон.       Тут же пришло сообщение. Увидев, от кого оно, Дин невольно засмеялся. «Всё хорошо? Ты уже минут двадцать печатаешь» — Сообщение было от Нейтана. «Нет, просто не хотел писать банальное «привет», вот и всё» — ответил старший омега. «В итоге я наблюдал двадцать минут за тем, как в твоём статусе отображается «печатает» и три точки» — написал Нейтан и добавил смеющийся смайлик. «Ну прости, я хотел быть оригинальным» «Значит позвонить мне просто так ты мог, а написать не мог?» — Снова добавил смеющийся смайлик. «Не мог, и что? Ну вот и что???» — Дин сам надул щеки, но и быстро отправил следующее сообщение: — «Ты ужинал?»       Получив положительный ответ, старший омега тут же растянул губы в улыбке, перекатываясь со спины на живот и скорее печатая следующее сообщение. Разговор затягивал, казалось бы, банальными вопросами, затягивал такими же банальными ответами, тучей смеющихся смайликов от Нейтана, которые он пихал куда надо и куда не надо, изрядно путая Дина, который никак не мог отличить сарказм от обычного упрямого негодования младшего омеги. Дин сам не заметил, как затекла шея и поясница и он рефлекторно сменил положение, перевернувшись на спину, как взобрался на подушки, как ногой скинул одну на пол. Теперь галерея в телефоне старшего омеги была полна фотографиями ужина Нейтана с разных ракурсов, а ещë дырки на его любимой голубой пижаме в цветочек (Дин неосознанно поставил себе галочку в голове, что младшему нужна новая пижама).       Не обошлось и без навязчивых, немного странных идей. Неожиданно получив фотографию Нейтана в этой самой пижаме, уютно устроившегося в постели, между подушек, Дин непременно захотел поставить себе эту фотографию на обои рабочего стола телефона. Ворча и фыркая, что уподобляется слащавым парочкам, Дин поделился этими глупостями с Нейтаном. Они долго над этим смеялись, тем более, что самого младшего тоже посещали такие желания, когда он получил фото Дина.       Занятые болтовнёй, омеги потеряли чувство времени. Дин очнулся далеко заполночь, когда от усталости выронил телефон из рук прямо себе на лицо. Потирая ушибленный нос и лоб, он сел и взглянул на часы: часовая стрелка указывала на два, а минутная — на три. «Бусинка, ты время видел?» — сразу же написал он.       На несколько кратких мгновений в чате воцарилась полнейшая тишина. «Мне же вставать рано» — Нейтан добавил плачущий смайлик. «Ложись спать»       Неохотно они попрощались, но к Дину сон так и не шёл. Он смотрел на своё сообщение, где желал доброй ночи, прочитанное, но уже оставшееся без ответа. Хотелось вновь написать Нейтану, вновь с ним поговорить, но приходилось понимать, что мальчику нужно отдохнуть перед учебным днём, когда сам Дин мог себе позволить спать до одиннадцати. И то верить в это было бы слишком опрометчиво, ведь в доме гости и такое поведение явно будет оценено как неподобающее. Да и не только Нейтан беспокоил Дина. Старший омега знал, что примерно в это время должен был показаться Элами, но его не было. Пытаясь понять, почему мальчика ещë нет, Дин встал с кровати, немного побродил, предполагая вслух: — Может он постеснялся? Или они ещë не закончили? Или что-то случилось?       Он цокнул языком, но более десяти минут ждать не смог. Глупо было идти в комнату для гостей, ведь вероятность застать бету и омегу не в самом приличном виде была едва ли не стопроцентной, однако именно это Дин и сделал. Он тихо, может только чуть-чуть шлепая босыми пятками, прошел по коридорам, к двери в нужную комнату подкрадываясь с особенным усердием и прислоняясь к ней ухом, надеясь расслышать что-то, что бы выдало обстановку по ту сторону двери. Было очень тихо, будто там никого не было, хотя, конечно, там определённо сейчас находились два человека.       С особенным старанием прислушиваясь, Дин навалился плечом на дверь — и она, оказывается неплотно закрытая, внезапно распахнулась. Омега чудом успел схватить еë за ручку прежде, чем она врезалась в стену. Тишина осталась непоколебима. Мысленно обругав себя, Дин тихо прикрыл дверь. Не было нужды в детальном рассмотрении комнаты, чтобы заметить, что Элами спит на просторной кровати, полураскрытый, в шёлковой ночной сорочке, а за ним вовсе виднеются златые кудри Андреаса, его плечо, выглянувшее из-под одеяла, чуть сухое, высвеченное полоской лунного света, проникающего в комнату сквозь неплотно прикрытые шторы. — Ворвался в чужую комнату, вот я болван! — эмоционально шептал Дин, идя по коридору и даже не задумываясь, куда идёт.       Он не мог сказать, что сильно стыдится своих действий, оправдывая это человеческим сочувствием и беспокойством, но какое-то неприятное ощущение всё равно царапало изнутри по рёбрам. Всё же не выдержав и вновь себя обругав за проявленную глупость, Дин остановился у лестницы, осознав, что ушёл в противоположную сторону от своей комнаты. Сложив руки на перилах омега взглянул на тёмный холл, простирающийся под его ногами. Ранее он не замечал за собой того, чтобы приходил сюда ночью и долго разглядывал мебель, укутанную в ситцевую темноту, но сейчас — стоял и не мог отвести взгляда.       Голова была совершенно пуста, лишена тревожных мыслей, хотя сон всё равно не шёл. Звенящая тишина без труда проникала в ухо, наигрывая какую-то собственную мелодию. Глаза невольно закрывались, стремясь поддаться иллюзии, но чем дольше Дин стоял, чем больше вслушивался, тем яснее ему слышалась эта мелодия: он сумел распознать мотив, который слышал лишь несколько раз в жизни, сумел понять, что это игра скрипки. Осознавая, что собственное видение куда более настоящее, чем должно быть, Дин открыл глаза и поднял голову, а рот приоткрыл, с особенным усилием вслушиваясь в тишину. Теперь её прорезала игра скрипки, едва слышная, буквально невесомая: стоит только вдохнуть слишком глубоко, так звук тут же исчезает.       Не раздумывая, Дин быстро спустился по лестнице, ныряя в один из коридоров, а там почти сразу останавливаясь у двери в домашнюю музыкальную студию. Дверь была приоткрыта, только из-за этого, из-за крохотной щёлочки-волосинки омега сумел уловить игру скрипки, стоя на лестнице. Свет лился через худющую щёлку, опадал на пол золотой струной, которой, казалось бы, вот-вот и коснётся смычок, а в воздух поднимется лёгкое пёрышко — музыка. Тихо встав к стене у двери, прижавшись к ней спиной, Дин неосознанно замер, вслушиваясь в переливы мелодии. Она была знакома, знакома своей горечью, своим теплом; каждая нота была буквой в истории, которую Дин понял с первых же секунд, когда в более юном возрасте так же застыл у приоткрытой двери.       С каждым движением смычка перед глазами всплывали и осыпались картины чужого, испепелённого счастья. Дин знал, для кого его отец вновь взял скрипку, хотя при любом её упоминании обычно ужасно морщился, но сейчас мальчик об этом не думал. Альфа и омега, разделённые стеной, годами и тревогами, видели почти одни и те же картины, созданные воспалённым разумом. Оба они видели Лиама. Лиам обожал скрипку. И сейчас, когда не откроет омега добрых, ласковых глаз, когда не зазвучит его чарующий голос, когда сам он более ничего не услышит и никогда не поднимется с мягкой перины земли, предаваясь вечному сну, Дин наконец-то понял, как звучит любовь. Наконец-то понял, как это чувство нашло выход не в ненависти, не в злобе, а вновь сорвалось со струн, выскользнуло из инструмента, который Алистар возненавидел так же сильно, как когда-то полюбил, играя для своего возлюбленного.       Невольно Дин сполз на пол, обнимая свои колени и запрокидывая голову. Ничего его не заботило, кроме мягкой, отчаянной мелодии, переливающейся то спокойными, то смеющимися тонами. Чудилось, как кружится под эту мелодию юный светловолосый омега, как вскидывает руки, изгибается, вторя движению смычка, а затем останавливается, запыхавшийся, со счастливой улыбкой на розовеющих губах, и смеётся. Его смех звучит в ушах музыкой. Кажется, что касаются иллюзорные руки щёк, мягко оглаживают их и согревают. Кажется, что омега обнимает, позволяя опустить голову на свою грудь. Кажется, что вторит скрипке и поёт колыбельную. Дину никогда не пели колыбельных, но почему-то она сейчас звучала в ушах.       Алистар покинул комнату спустя минут сорок. Лицо его было невероятно расслабленное, не было на нём места привычному спокойствию, не было там и улыбки. Казалось, что альфа на мгновение лишился всех чувств, способный лишь чуть-чуть хмуриться. Но ощущение и строгость быстро вернулись к нему. С молчаливым удивлением альфа взглянул на сына, который так и сидел у двери, почти не изменив позы. Крепкий сон омеги позволил тяжело вздохнуть. Болели пальцы, повреждённые струнами, болело сердце, если там, в груди, ещё было чему болеть. А если было чему, то это «что-то» сейчас разрывалось, мучилось противоречивыми чувствами. Карие глаза видели Лиама, но мозг помнил, что это уже совсем другой человек, а тот, кого так жаждет вернуть сердце, более никогда не придёт.       Это мгновенно разозлило, но и злоба быстро прошла.       Альфа склонился к Дину, аккуратно беря его на руки, под колени и спину. Удивительно, но, несмотря на высокий рост, омега оказался таким лёгким. Потревоженный, Дин сонно заворчал что-то, тут же закидывая руку на шею к отцу. От прикосновения немного холодной, большой руки пошли мурашки. Алистар видел, что сын вырос и уже совсем не ребёнок, но тактильное знание, что ручка Дина стала куда больше, почему-то оставило неизгладимый отпечаток.       Разрозненные, порою непонятые мысли настойчиво роились в голове, не давая сосредоточиться ни на одной из них. Совсем не было сил думать, казалось, что мальчику на руках не двадцать шесть, а только четырнадцать; казалось, что вот он сейчас проснётся, обрадуется неожиданному вниманию, но этого не происходило. Почему-то напрашивался вывод, что Дин и не обрадуется, что уже просто поздно.       Аккуратно зайдя в комнату омеги, Алистар уложил сына в кровать и выпрямился. От неожиданной нагрузки болели руки и спина, рвался к губам ещё один тяжёлый вздох. Хотелось даже, чтобы Дин вдруг неожиданно поборол крепкий сон, проснулся, своенравно фыркнул, глядя в ответ так неистово упрямо, что это невольно вызвало бы чувство гордости, но сон не покидал омегу. Более не мучая ни себя, ни сына, Алистар молча покинул комнату. Идя к себе он думал лишь о том, почему поступил так, а не иначе, почему вдруг проявил большую заботу, чем обычно. Ответа на этот вопрос не было, только слова сына и Андреаса настойчиво лезли в голову. Если это действительно последняя попытка, то что дальше?       Никто не знал, что дальше.