Justin Bar

      Дин всё же покинул родительский дом, возвращаясь к себе. К тому моменту, как омега вернулся домой, вся жизненная сила буквально покинула его. Он едва сумел подняться в квартиру, раздеться, а там просто лёг в постель, да так тихо, что даже не разбудил Ирия, который продолжал спать. Сегодня было так много стресса и волнений, что старшему омеге нужно было просто отдохнуть. Дина его нахождение в комнате не волновало, будто ни Ирия, ни его самого просто не существует.       Он лежал, глядя в чёрное нутро пустоты, рассечённое густым, голубоватым светом луны. Даже она напоминала о Нейтане, хотя тогда, в минуту признания, омега не обратил внимания ни на лунный свет, ни на поздний час, ни на что, кроме мальчика, нежно шепчущего ему на ушко заветные слова. И сейчас в ушах гудел этот шёпот, а на его фоне гудели тысячи других слов, прочно отпечатавшихся в памяти. Они не давали заснуть, пытались вытащить слёзы, хотя внутри уже не осталось души, чтобы плакать. Дин так отчаянно хотел заплакать, что даже всхлипнул от бессилия. Он совершенно ничего не мог сделать, даже слёзы отказались от него.       Утерев сухие, шелушащиеся щёки, Дин тяжело зажмурился, пытаясь погрузиться в сон, но и его тоже не было. Не было ничего. Ночь была долгой, но такой же пустой, лишённой слёз. Утром встал Ирий, который услышал будильник, каждый будний день звенящий в семь, ведь нужно было собираться на работу. Он долго спрашивал у Дина, точно ли тот готов идти в институт, но тот молча собирался, рефлекторно умываясь, одевая первое, что попадётся под руку, а стрелки вовсе пришлось делать Ирию, потому что у Дина тряслись руки.       А в душе самого омеги постепенно назревало ощущение, настойчивое знание, что он придёт в свою аудиторию, разложит там вещи, проведёт одну лекцию, затем ещё одну, и, в соответствии с расписанием, появится Нейтан. Он придёт как всегда на несколько минут раньше, встанет у кафедры, преданным, любопытным взглядом смотря то на Дина, то на бумаги, разложенные на столе. А сам Дин в этот момент стал бы рассказывать краткое содержание предстоящей лекции. Движимый этим обманом, старший омега не заметил, как попал в институт, как провёл эти первые две лекции.       Он не мог восстановить в памяти эти события, будто они вообще отсутствовали, не мог вспомнить, какие студенты к нему приходили, что делали они, а что делал он сам, не мог вспомнить ничего. И вот, Дин сидел, смотря на дверь в аудиторию, постепенно наполняющуюся студентами. Воспалённые, покрасневшие глаза ждали Нейтана, но он всё не появлялся. Вдруг в аудиторию вошёл мальчик со светлыми волосами, завязанными в хвостик, в голубой рубашке. Он тихо смеялся, идя рядом с альфой, и этот смех бился в уши, настойчиво залезая в голову и становясь смехом того, кого на самом деле здесь не было.       Дин вскочил, роняя стул и смахивая часть бумаг со стола. Взгляд наконец-то прояснился, позволяя понять, что это всего лишь наваждение, что мальчик совсем другой. Не замечая взглядов остальных студентов, Дин заставил себя поднять стул, бумаги, хотя руки уже тряслись, а ноги подгибались. Хотелось сесть прямо у стола и горько заплакать, но слёз до сих пор не было. От этого настойчивого желания становилось только хуже.       Не заметив, как сам начал лекцию, наверное, рефлекторно следя за временем, Дин безвольно стоял у кафедры. Собственный голос, жалкий, не такой звонкий, как раньше, звучал где-то в отдалении, никого не привлекая, не вызывая интереса, и он становился всё тише и тише. Омега опёрся о стол одной рукой, силясь говорить, но что-то сдавило горло, вызывая тошноту, а по щекам наконец-то потекли слёзы. Их было так много. Они падали на одежду, оставляя тёмные пятнышки, падали на пол и разбивались.       Дин и сам медленно сполз на пол. Он просто остался сидеть на коленях, безвольно опустив руки и даже не стирая солёные дорожки, не стараясь успокоиться. Слёзы жгли лишённое эмоций, бледное лицо, а хотелось снова смеяться. Омега даже не смог понять, что ужасно разрыдался, опустив голову. И он не заметил, как студенты сначала недоверчиво перешёптываются, а затем один из них спускается к кафедре, спрашивает, всё ли в порядке. А стоит ужасающая тишина, в которой слышно только рыдания.       Никто не знал, что делать.       Вскоре кто-то притащил медика из медпункта, а потом декана. Но никто не мог помочь, а после успокоительного стало только хуже: Дин просто молча плакал, никому ничего не объясняя, постепенно вовсе проваливаясь в какое-то небытие. И это длилось так долго.       Он пришёл в себя лишь тогда, когда остановились слёзы, а от бессилия стал проясняться разум. Не зная, как попал домой, как прошло полдня, Дин просто лежал и смотрел на экран телефона, показывающий, что уже сильно за полдень. От слёз вновь болели глаза. В теле была ужасная слабость. Тишина звенела в ушах. Не было сил. Какие-то голоса звучали в голове. Голоса… — Он до сих пор в шоке. — Из кухни было слышно голос Ирия, видимо, дверь в спальню была прикрыта неплотно. — Мы можем вызвать психолога на дом, — предложил Аллен. — Я не знаю, что делать… Он выглядит так плохо.       Дину почему-то вновь хотелось смеяться, слушая их разговор. Разум отчаянно желал вновь заплакать, впасть в истерику, но не было ни слёз, ни сил. Омега мог только лежать на кровати, смотря куда-то в пустоту. Он даже не отдавал себе отчёта, что окно расшторено, что морозное, яркое солнце раскинуло свои лучи на его кровати. От этого только пробуждалось знание, что Нейтан хотел погулять в мороз, когда бы светило такое же озорное солнце.       В размышлениях Дин провёл остаток дня, отказавшись от еды, хотя Ирий долго уговаривал его поесть или хотя бы выпить воды, но безрезультатно. Дин даже не покидал кровати, хотя ему было не так важно, лежал бы он на постели или сидел в углу на полу своей комнаты. Он не мог сосредоточиться на таких простых вещах, ни на чём не мог сосредоточиться. Только к вечеру опустошённый разум смог собрать мысль, что нужно позвонить Андреасу.       Дин нашёл его в списке контактов и, вновь смотря в окно, как кружится в сумраке тёмный, серый снег, стал ждать ответа. Гудки шли долго. Они резали ухо, вгрызаясь в остатки сознания, которое ещё могло мыслить, хотя казалось, что ничто в Дине не могло нормально работать. Оно переставало существовать, как и он сам. Едва услышав, что бета наконец-то поднял трубку, омега сразу спросил его: — Ты нашёл его? — Собственный голос прозвучал так хрипло, что едва можно было различить слова. — Нет, Дин, прости. Ещё нет, я пока что даже не получил никакой информации от своих людей, — ответил Андреас. — Он меня правда бросил? Ты правда веришь, что это не отец его похитил? — Я не знаю, Дин. Я говорил сегодня с Алистаром. Он всё отрицает, также я обошёл дом, пока он был занят. Ничего подозрительного я не заметил, между его слугами тоже никаких слухов не ходит. Может быть, мы зря думаем, что Алистар в этом виноват, — говорил бета. — У тебя больше нет никаких подозрений? Кто мог это сделать?       Дин тяжело сел, обнимая подушку и задумываясь. Он больше не мог предположить, кому будет нужно похищать Нейтана. Если бы это было похищение с целью получения выкупа, то похитители давно бы объявили о себе, угрожая здоровьем и жизнью мальчика. — Может… может, это был отец Нейтана? — Ты знаешь хотя бы его имя, фамилию? — Знаю, в какой поликлинике он часто бывает, — задумчиво сказал омега.       Он запрокинул голову назад, пытаясь вспомнить ещё хоть что-нибудь. Воспалённый разум едва мог связывать мысли в какую-то целостную нить, но Андреас терпеливо ждал, что ещё ему скажет омега. Дин, кажется, заплакал бы от бессилия, если бы мог, но, спустя долгие пять, если не десять минут, вдруг пробубнил себе под нос: — Джастин Эверс. — Ты вспомнил имя и фамилию? — Нет… Эверс… это фамилия омеги, на котором он когда-то был женат, — сказал Дин. — Это всё? — Если я что-то вспомню, то я позвоню. Пожалуйста, если найдёшь хоть что-нибудь, сообщи мне. Я не могу больше…       Андреас пообещал, что как можно скорее найдёт хоть что-нибудь, и звонок был окончен. Опустив телефон на кровать, Дин вдруг почувствовал себя ещё хуже, чем до этого разговора. Вера, что Нейтана просто похитили, становилась всё слабее и слабее, она быстро истончалась, будто синтетическая ниточка, к которой поднесли горящую свечу. И казалось, что стоит этой ниточке лопнуть — и сам Дин перестанет существовать, будто бы в нём что-то сейчас доживало свои последние дни, догорало над зажжённой свечой.       И Дин сгорал. Дни были наполнены слезами и сменяющей их безмолвной апатией. Иногда казалось, что не может человек столько плакать, но рано или поздно слёзы всё равно начинали идти, какими бы опухшими и покрасневшими не были глаза. Ни от Андреаса, ни от отца не было утешительных новостей, хотя факты, которые они рассказывали, были ужасно логичными. Только все они говорили, что никто не похищал Нейтана, что он уехал сам. И от этого знания с каждым мгновением становилось всё хуже и хуже.       Сознание начинало верить, что Дин сам всё выдумал, что не было ни признания под ситцевой луной, что не было долгих прогулок, не было тихих разговоров, не было взглядов, говорящих о любви лучше всяких слов. Дыра, образовавшаяся на месте сердца, росла всё больше, медленно поглощая омегу, когда он становился всё меньше. Истончался сам, потому что не мог есть: даже если заставляли, кормили насильно, то потом ужасно тошнило. Алистар предложил Дину переехать к нему на несколько дней, чтобы омега сам мог немного поучаствовать в поиске Нейтана.       Дин сразу согласился, но там его тоже постигло разочарование, потому что он всё больше убеждался, что его просто бросили. Аллен, который не мог оставить мужа одного и поехал с ним, поделился тем, что нашёл сам, через свои каналы связи, но к утешительным выводам это не привело. И, когда закончились слёзы, то на смену им пришёл гнев. Дин не винил Нейтана, а винил себя и всех окружающих его людей. Это выливалось в ужасные скандалы, где омега снова кричал, что ненавидит своего отца, ненавидит своего мужа, ненавидит всех вокруг себя.       Он не мог спать, а если задрёмывал, то сразу просыпался. Тело начало подводить всё больше и больше. Но после очередного скандала, Дин наконец-то крепко заснул, вымотанный бессонными ночами. Это принесло успокоение всем, даже самому омеге, потому что его воспалённому сознанию тоже нужен был отдых. И отдых продлился долго. Однако проснулся Дин оттого, что ему жёстко и холодно спать, а кто-то трясёт его за плечо.       Омега едва открыл глаза. Было темно, а в полупустом, вытянутом помещении где-то далеко в противоположном углу горела жёлтая, грязная лампа, ясно освещающая массивную дверь. Складывалось ощущение, что верхний свет выключен. Тяжело жмурясь, Дин сел. Тело было слабым, как и всегда в последнее время, потому кто-то поддерживал за плечо. Сквозь шум в ушах и головную боль было слышно его голос. Сердце, будто внезапно проснувшаяся птичка, потянулось к нему, заставляя вслушаться и вглядеться.       Наконец-то обоняние разглядело тонкий, чуть-чуть горьковатый запах какао, а глаза увидели, что рядом с Дином сидит маленький, худенький мальчик, в рваной, голубенькой рубашке. Его грязные, раньше златые волосы сильно испорчены и не завязаны в хвостик, потому аккуратно обрамляют худое, бледное личико, едва различимое в желтоватом, больном полумраке. Только голубые глаза, выцветшие под тяжестью полученной от судьбы ноши, ещё немного сверкали крупными, горячими слезами. И Дин тоже ощутил, как по его щекам текут слёзы.       Он рванулся, обнимая мальчика и прижимая его к себе, такого маленького, холодного. Нейтан тихо плакал, обнимая старшего в ответ и слушая его сбивчивый, отрывистый шёпот. Если бы мог, наверное, Дин бы сейчас разрыдался, а его сердце просто разорвалось. Он отстранился вдруг, целуя младшего и в губы, и в нос, и в щёки — всё его личико, а потом снова прижимая к себе, поглаживая по волосам и спине, всё повторяя: — Мой дорогой, мой мальчик… мой милый… моя бусинка…       Забывая, что должен дышать, Дин довёл себя до кашля и хрипа. Плача, он тяжело сглотнул, смотря на Нейтана. Тот тихо шептал имя старшего омеги, прильнув к нему, щекой прижавшись к его шее, а лицо спрятав у плеча. Сердце, глупое сердце, было так обрадовано, что, окрылённое, взвилось, возвращая сознанию ясность, и телу — силы. Однако радость была недолгой.       Осознание, что они где-то в незнакомом, тёмном помещении, на холодном полу, как в гонг, ударило в голову. Дин приподнялся, держа мальчика у груди и обнимая его, пока сам осматривался. Стены были сплошь из крупного, серого кирпича, а от бетонного пола веяло холодом, даже через какое-то подобие пледа, выступающего в роли подстилки. Где-то вдалеке, у источника света и двери, стояли стеллажи, но где-то посредине вытянутой комнаты их череда заканчивалась. — Где мы? — спросил Дин. — Я не знаю, — тихо ответил мальчик. — Пойдём к свету? У тебя есть силы идти?       Нейтан покачал головой, потом указывая старшему омеге на что-то, что в темноте было очень трудно различить, хотя оно поблёскивало и едва слышно звенело, переваливаясь на пледе почти от каждого движения омег. Тут Дин наконец-то прислушался к своему телу, которое ещё не до конца пришло в себя: он почувствовал что-то жесткое, плотно обхватившее щиколотку. Рукой схватившись за ногу, Дин ощутил, что на щиколотке лежит толстое кольцо скорее кандалов, чем наручников, а от него к стене тянется толстая цепь толщиной почти с половину запястья.       Цепкий страх сдавил горло, мгновенно вызывая одышку, а сердце забилось так сильно, что за его ударами, звучащими в ушах, ничего не было слышно. Поднявшись, Дин попятился навстречу свету, смотря, как растягивается цепь. Её длину составляли жалкие два метра, если не меньше, потому, при всём своём желании, Дин не мог приблизиться ни к стеллажам, ни к лампе, безучастно заливающей помещение слабым, жёлтым светом. Дрожа, Дин осел на пол. Наверное, не будь перед ним Нейтана, он бы впал в истерику, паникуя и крича. Однако Дин, видя, как спокоен мальчик, хотя так же прикован к стене, не позволил себе паниковать.       Он с трудом вернулся к младшему, садясь возле него и крепко обнимая, будто бы это что-то могло дать. Нейтан, осознавая это ровно с той же силой, всё равно прижался к старшему, цепляясь за его одежду и что-то бормоча. Чувствуя, как напугано бьётся его маленькое, обычно очень смелое сердечко, Дин невольно испытал ужасное отвращение к себе: он не смог найти Нейтана и помочь, а теперь попал в беду вместе с ним. — Как ты здесь очутился? — спросил Дин. — Когда я зашёл домой, то там меня ударили по голове, — ответил мальчик, — а потом я очнулся уже здесь. Прошло, наверное, около недели, может больше. И сюда… сюда два раза в день приходит какой-то человек. Он в маске и капюшоне. Я стараюсь считать… когда он придёт. Он скоро должен прийти. — Я ему шею сверну и мы уйдём отсюда! — воскликнул старший омега, на что Нейтан лишь покачал головой. — Я пытался. Он не носит при себе ни ключей, ни чего бы то ни было, что можно использовать в качестве отмычки. — Отмычка, — шёпотом повторил Дин.       Его вдруг осенило. Он отстранился, расстёгивая рубашку, в которой был. Искать что-то в карманах было бесполезно, все они были пусты, хотя раньше там лежало и несколько невидимок, и пара скрепок, и ещё много чего, что могло бы просто пригодиться. Сейчас же Дин хотел вытащить из воротника косточку, вшитую там, чтобы не загибались уголки воротника. — Долго я буду грызть это, — заворчал Дин, зная, что ткань рубашки очень крепкая. — Что ты хочешь сделать?.. — В рубашке, в воротнике, есть косточка… может быть ею я вскрою замок, — едва слышно сказал Дин. — Погоди, давай позже. Я знаю, что скоро придёт тот человек… пожалуйста… — попросил омега, — если он заберёт эту… это, то у нас больше не будет шанса.       Дин остановился, смотря на мальчика и медленно прикусывая губу. Он не мог сказать, как быстро вытащит косточку из рубашки, как быстро вскроет замок. Он вообще не мог сказать, получится ли всё это, но должен был воспользоваться шансом. Согласившись с Нейтаном, Дин застегнул рубашку. С каждой минутой, проведённой в бездействии, становилось всё страшнее и страшнее. Обняв Нейтана, старший омега прижал его к себе, беспокоясь и изредка вздрагивая.       Сердце безудержно изнывало от страха, что Нейтана сейчас вновь отнимут, а радости, что мальчик по собственному желанию не покинул бы Дина, вовсе не было. Как можно было чему-то радоваться, когда смотришь в глаза неизвестности? Смотришь в бездну, а она начинает глядеть на тебя и лукаво улыбаться? Смотришь и не можешь сказать, не отнимет ли бездна у тебя самое дорогое…       Сложно было сказать через сколько времени, но вскоре в дверном замке щёлкнул ключ. Дверь открылась, и в комнату вошли четыре человека, полностью в чёрном, в масках и капюшонах. Нейтан весь сжался и спрятался за Дина, тихо глотая слёзы, держась за рубашку на его спине. Он что-то сбивчиво шептал, что это плохие люди, а Дин сидел без движения, с ужасом смотря на людей в масках. Страх покалывал изнутри живот и кожу, хотелось разрыдаться, умолять о жалости, но Дин молчал, сжав всё своё естество в кулак, чтобы не показать слабости. — Что вам нужно от нас? — громко спросил он.       По пустому помещению вовсе прокатилось гулкое эхо. — Это очищение, — благоговейным шёпотом заговорил один из них. — Возрадуйся!       Голос был предательски знакомый, но за странным придыханием и страхом сложно было понять, чей он. Дин поднялся, закрывая Нейтана собой. Весь он внутренне напрягся, будто бы знал, что подразумевают эти люди, хотя не мог выдвинуть ни одного предположения. Он только отступил чуть-чуть назад, чувствуя, что тело, измученное голодом и апатией, может подвести его в один момент. Но всё равно. Дин готов был драться до последнего, лишь бы не дать этим людям совершить задуманное. — Не сопротивляйся, мальчик, и ты наконец-то сможешь жить! — продолжал говорить человек.       По его жесту двое неизвестных вытащили по пистолету с удлинёнными магазинами, будто бы обычных было мало против двух замученных, едва живых омег. Дин всё равно зарычал, но вдруг притих, увидев, что оба пистолета направлены не на него, а на Нейтана. — Ублюдки! — выкрикнул он, от беспомощности кидаясь на неизвестных, но цепь была слишком коротка, чтобы до них достать. — Ты же не хочешь, чтобы он случайно погиб? — Я клянусь, я убью вас всех! — кричал Дин.       Неожиданно раздался выстрел. Нейтан вскрикнул и прижал руки к уху, а из-под пальцев мгновенно потекла кровь, заливая тонкую шею и грязную рубашку, пока сам мальчик согнулся и тихо скулил. Упав возле него на колени, Дин отнял руки от его уха, видя, что пулей оторвало часть уха. — Мерзавцы, — прошептал Дин. — Будь повежливее, у мальчика только два уха, а потом придётся стрелять в голову.       От выдержки не осталось и следа. Не замечая, как слёзы катятся по щекам, Дин прижал младшего омегу к себе, чувствуя, что тот тоже плачет. Он вцепился в его плечи и руки, когда свободный человек отстегнул цепь от стены и за неё поволок Нейтана в сторону, подальше от Дина. Оттащив мальчика, хотя тот упирался и плакал, держась за руки старшего, альфа прижал младшего к полу, крепко сжав его волосы в кулаке.       Дин рванулся следом, вытянулся на полу, насколько позволяла собственная цепь, протянув руку к Нейтану. Буквально пары сантиметров не хватило, чтобы достать до его такой же протянутой руки. Альфа даже не стал оттаскивать мальчика дальше, оставляя омег мучиться так. — Нет, пожалуйста, не надо! Умоляю! — закричал Дин. — Радуйся! Этот мальчик будет очищен первым. — Знакомый голос эхом отдался от стены.       Этот человек запрокинул голову, вскинув руки вверх. С его рыжих волос слетел капюшон, но тот не обратил на это никакого внимания. — Начинайте, — страстным шёпотом приказал он.       В это же мгновение с маленького омеги стали срывать одежду, хотя он отчаянно сопротивлялся, даже толкнул альфу ногой в грудь, но после удара в лицо рухнул на пол, на живот, пряча лицо и беззвучно рыдая. Оставив его обнажённым, дрожащим на холодном бетоне, альфа наступил Нейтану на спину, пока второй расстёгивал штаны, убрав пистолет.       Дин смотрел на это, краткие мгновения находясь в бессознательном тумане. Он так сильно не мог в это поверить, что вдруг забыл, как говорить. Вместо проклятий из горла вырвался ужасающий, животный крик, перемешанный с подобием слов. Царапая по полу, омега попытался добраться до Нейтана, отчаянно протягивая к нему руки и срывая голос, пока сам, даже через эти ужасные вопли, слышал всхлипывания своего мальчика, потому что было уже поздно.       От криков изо рта начала идти кровавая пена, а кандалы прорезали кожу на щиколотке, пачкая пол алым. Дин от бессилия ударился лбом об пол, но скорее поднял голову, смотря на Нейтана, но не видя его лица. Его болезненный скулёж и просьбы остановиться впечатались в уши. А человек с рыжими волосами гордо смеялся, продолжая смотреть в потолок, будто бы видит сквозь него небо. Несмотря на отчаянный крик сына, он говорил что-то об очищении. Но Дин его не слышал.       От боли душу начало скручивать, а разум застилать темнотой. Дин вдруг сел в своей кровати, отчаянно рыдая, пока крик рвался из горла с той же силой. Он не чувствовал, как его успокаивает Аллен, как трясёт, пытаясь привести в чувство. Только когда альфа зажал омеге рот, прижимая его к себе и держа за руки, Дин постепенно успокоился, просто плача. Он слабо оттолкнул руку супруга и упал ему на плечо, роняя крупные слёзы. — Это просто сон, — говорил Аллен, — просто сон, слышишь? Дин…       Но омега его почти не слышал, отчаянно плача. Он не видел никого. Не видел Ирия и Алистара, которые тоже пришли в комнату, не видел выражения их лиц, не видел неподдельного страха и жалости, впечатавшихся в их кожу. Старший альфа даже прошёл к кровати, взволнованно касаясь плеча своего сына, но тот вдруг отпрянул от Аллена, кидаясь на отца. — Это ты! Я знаю! — кричал он, свалив Алистара на пол и вцепившись в его шею. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Мерзавец!       Аллен схватил Дина под руки, сцепив пальцы у него за шеей в замок. Так он пару минут держал омегу в крепком захвате, хотя тот кричал и рвался к своему отцу. Лишь когда Алистар покинул комнату, Дин начал постепенно успокаиваться. Просто плача, он сел на край кровати, закрывая лицо ладонями. Слёзы текли с такой силой, будто бы сон был явью, а Дин действительно видел, как насилуют его любимого, бесконечно любимого омегу.       А когда же слёзы закончились, вновь пришла апатия.