Justin Bar

      Состояние Дина с каждым днём, нет, с каждым часом, становилось всё хуже. Он перестал метаться и перестал сходить с ума, то ли сдался, то ли потерял всякий смысл в поисках, а вместе с тем и перестал плакать. Со слезами исчезли и эмоции. Дин не покидал комнату, но никому не запрещал к нему приходить, просто не разговаривая с его гостями, не видя в этом смысла. Если первое время он всё же обменивался несколькими словами с Алленом, то теперь и ему перестал отвечать, бессмысленно глядя на мужа. Тот тоже начал терять надежду на возвращение того человека, которого он знал. Нет, просто на возвращение, ведь Дин не станет прежним ещё долгое время.       И даже кошмары больше не пугали омегу. Он не кричал, только просыпался, рывком садился, осознавая, что всё это кошмар, и вновь падал на постель, смотря в потолок. Слёз не было, как не было души и не было сердца. Дин не считал, сколько прошло времени, но много, потому что худоба проявлялась всё сильнее, а сам омега часто падал в голодный обморок, бледный, как снег на чернильной золе. И вот, Аллен вновь предпринял безрезультатную попытку уговорить омегу поесть и, конечно, не возымел успеха, потому сейчас просто сидел на краю кровати, возле Дина, смотря на его худую, жалую руку. Теперь легко можно было понять, как на самом деле тщательно Дин следил за своей красотой, потому что сейчас он был просто уродливой тенью себя прошлого. — Дин, ты точно не станешь есть? — снова спросил альфа, поднимая взгляд к лицу супруга.       Дин слабо покачал головой, показав, что решения не изменил. Аллену оставалось только вздохнуть, возвращая взгляд к рукам мужа. На его пальце так и лежало платиновое кольцо, как символ жалкой веры, но оно уже было великовато из-за проявившейся худобы. Ведомый непонятным желанием, Аллен протянул к нему руку, но коснуться не успел: омега тут же сжал кулак и поднял к груди, плотно сжав губы, будто сейчас заплачет. — Не надо, — едва слышно сказал он, — прошу, не трогай... — Прости... а его кольцо... оно дома? — Дома, — чуть громче ответил омега. — Давай поедем домой, — решил Аллен.       Он аккуратно взял супруга за плечо, поднимая его безвольное тельце и заставляя сесть, хотя омега никак не шевелился, даже руку не закинул на плечо альфы, когда тот взял его на руки, потому что самому Дину было всё равно где находиться, и он никуда бы не пошёл даже по просьбе или по приказу. Аллену даже показалось, что он холодный, хотя раньше Дин всегда был очень тёплый и никогда не мёрз. Придя с омегой в прихожую, он аккуратно усадил его на софу и присел перед ним на корточки, кладя руки на колени и прося одеться, пока сам альфа сходит к Алистару.       Почему-то Дин кивнул, наверное, решив, что не хочет создавать лишние хлопоты своему мужу. Аллен слабо улыбнулся и, перед тем, как подняться, поцеловал омегу в лоб, мягко потрепав его по волосам. Вздохнув, Дин потянул руку к своим зимним сапогам, но так их и не взял, просто откинувшись назад, уперевшись спиной в стену, кажется, даже ударившись об неё затылком. Глаза закрывались, хотелось заснуть, а проснувшись обнаружить, что всё это был ужасный кошмар. Однако сон не шёл, будто зная, что лишь разочарует омегу, когда он поймёт, что его жизнь продолжается вот так.       Аллен, беспокоясь о сохранности мужа, прошёл к кабинету Алистара, который занимался работой, и со стуком вошёл. Альфы переглянулись, будто ища на лице друг друга какие-то причины происходящего, но, конечно, ничего не находя, ведь оба были напряжены и непроницаемы. Аллен прошёл ближе к столу старшего альфы, складывая руки за спиной и мирясь с желанием заглянуть в бумаги Алистара. — Я забираю Дина домой, — сказал он. — Значит моему сыну лучше? — Старший альфа с воодушевлением поднялся. — Нет, с чего ему бы стало лучше, — вздохнул Аллен. — Просто дома есть вещи, которые принесут ему покой. — Покой? — Алистар, уж Вы, как никто иной, должны понимать, что потеря возлюбленного останется с ним навечно, — сказал альфа, опуская руки и на краткое мгновение сжимая кулаки, — и долго не позволит ему жить нормально. — Ты знаешь моё мнение по этому поводу. Я считаю это детскими дурачествами. Погрустит — перестанет. — Алистар отмахнулся. — Я смотрю, Вам его даже не жаль. Что будете делать, если он просто умрёт вот так? — Умрёт? — переспросил старший альфа. — Не удивляйтесь так. Разве Вам не хотелось умереть? Вы сейчас живы благодаря ему, разве нет? — Аллен сжал руку в кулак, стараясь сдержаться, но не мог. — Меня так поражает Ваше бессердечие, Ваше безразличие к его потере! Он молод, а Вы даже не переживаете, что его лучшие годы канут в скорби и печали! Вы говорили, что любите своего сына, но я не могу в это поверить. Кого Вы любите, так это себя.       Младший альфа не стал ничего более говорить и ушёл, не дождавшись реакции Алистара. Он сказал всё, что хотел и что мог, потому быстро вернулся в холл, а там, в прихожую, где нашёл Дина, хоть чуть-чуть, но одетого. На нём был бежевый шарф, как в тот самый день, когда Алистар узнал про Нейтана: это был новый шарф, ведь тот не смогли отстирать от крови. Пальто было точно такое же, но по той же причине новое. — Дин, ты оделся... молодец, пойдём, давай руку, — сказал альфа.       Он улыбнулся и увёл супруга на улицу, а там и к машине, стоявшей во дворе. Слуга, грустно глядящий на Дина, проводил его взглядом и помахал рукой, сначала открыв ворота, чтобы проехала машина, а затем закрыв. Многие слуги, особенно близкие друзья повара, называли теперь Дина "молодой господин", так и этот человек, провожая машину взглядом, сказал: — Удачи Вам, молодой господин.       А дома Дина встретил Ирий, который ужасно соскучился по сыну и его супругу, хотя и понимал, что возвращение последнего принесёт в дом много холода и тишины. Однако Ирий всё равно был ему рад и тепло принял, обнимая, как только омега разделся. Он постарался заговорить с Дином, но в это же мгновение осознал, что поездка домой сказалась на мальчике лишь отрицательно. Жалкий, усталый, худой омега больше не был тем Дином, которого всегда знал Ирий.       Чудом он сумел уговорить Дина поесть, пустив перед ним пару очень жалостливых слезинок во время уговоров. Слезинки были настоящие, а Ирий чудом сдержался, чтобы не расплакаться. Когда Дин остался у себя в комнате, старший омега прошёл в спальню к сыну и зарылся в его объятия, тихо вздыхая. Он, всегда сочувствующий судьбе Дина, сейчас, кажется, частично страдал вместе с ним, словно бы мог полностью его понять. — Мне так больно за него, Аллен, — прошептал Ирий, — где же Нейтан... — Мы до сих пор не можем его найти, а с каждым днём всё хуже. — Аллен крепко обнял папу, уложив руку на его мягкие кудри, бережно по ним поглаживая. — Как же сделать так, чтобы Дин смог жить дальше? — Ты уже думаешь, что пора сдаться? — Нет, я боюсь, что Дин просто не доживёт до того момента, когда мы всё же найдём мальчика...       Ирий тяжело вздохнул, отстранился от сына и постарался улыбнуться ему, чтобы успокоить и придать сил. Они не должны были сдаваться и поддаваться панике, не должны были опускать руки, ведь пока есть самый крохотный шанс на успех, нельзя его упускать. Видя настрой Ирия, Аллен тоже улыбнулся, собираясь с духом и, по просьбе папы, наклоняясь, чтобы получить поцелуй в лоб.       Однако минутке умиротворения суждено было подойти к концу. В коридоре раздались тихие шаги, и вскоре в спальню зашёл Дин. Он едва стоял на ногах, потому опирался на дверной косяк, в упор смотря на Ирия. Даже страшно стало от подобного взгляда, таким он оказался животным и бессознательным. Старший омега тихо сглотнул, отстраняясь от сына и проходя к Дину, беря его за руку, спрашивая: — Что-то случилось? — Где... где ромашка? — тихо спросил тот. — Ромашка?.. Дин, она вяла, я засушил её в альбоме, — виновато сказал Ирий. — Ясно.       Дин отвернулся, возвращаясь к себе в комнату. Почему-то он ощущал себя ровно так же, как эта несчастная ромашка. Он прожил точно такую же, счастливую, но жалкую жизнь: познал любовь, пока ромашка познавала сладость земли и тепло солнца; познал разрыв, тогда ромашка была сорвана; познал тоску, пока ромашка увядала. Что же ещё осталось ему познать, когда ромашка засохла? Ни Дин, ни кто-либо другой не знал ответа. В комнате омега упал на кровать, дотянулся до тумбочки, где лежало кольцо Нейтана, а так же цепочка, на которой он всегда носил это кольцо.       Эта цепочка тогда не была куплена в ювелирном магазине, как эти кольца. Услышав, что мальчик не готов носить кольцо на пальце, Дин в то же мгновение снял одну из цепочек со своей шеи, отдав Нейтану, а вместе с ней, кажется, отдав и себя. А теперь эта часть, побывавшая в руках другого человека, больше не приживалась к телу, когда тело, чувствуя, что его часть брошена, отчаянно страдало. В воспоминаниях о том дне, когда были в инсектарии, когда любовались бабочками, и зашли по случайности в ювелирный, Дин провёл долгий день, а потом ночь.       Иногда казалось, что собственное сердце уже бьётся не так ритмично, как раньше, а постепенно угасает, как огонёк сгорающей свечи. От неё остался только фитилёк в расплавленном воске — и теперь огонёк ярко вспыхивает в последней попытке ухватиться хоть за что-нибудь, что бы дало ему силы жить. Только ничего не было. Сердце вот-вот и готовилось остаться в черноте.       Вечером в доме раздался дверной звонок.       Ирий прошёл к двери, смотря в глазок, но открывать сам не стал, а позвал Аллена. Альфа сам открыл гостю: это был Алистар. Глядя на него, младший альфа, нахмурился, плотно сжав губы и не желая пускать этого человека на порог. — Зачем Вы пришли? — спросил он. — Я пришёл к сыну. Мне нельзя его увидеть?       Аллен нахмурился, не скрывая глухого рычания, что заклокотало в его горле. Ирий, глядя на альф, коснулся вдруг руки сына, мягко оглаживая его запястье, будто ручаясь за старшего альфу. Наверное, только поэтому Аллен всё же отступил в сторону, позволяя альфе зайти. Молча, не отводя проницательного взгляда от Алистара, он подождал, пока тот снимет одежду, а потом проводил в комнату омеги.       Дину совершенно не было дела до гостей, а тем более до отца. Гнев, связанный со снами и подозрениями, уже не пылал, а золою лежал где-то в глубине души, под толщей грузной тоски и бессилия. И омега тонул в этой беспомощности, сам не зная, почему ещё держится на плаву. Аллен сначала не хотел оставлять отца и сына наедине, но, вновь по просьбе Ирия, сдался, прикрывая дверь в комнату и уходя со своим папой на кухню, где сразу сказал о своих опасениях: — Я боюсь оставлять их без присмотра. Не могу предположить, что предпримет Алистар, но Дин... он вообще непредсказуем. В прошлый раз попытался задушить отца, я едва разнял их. — Аллен, я верю Алистару, а Дин... думаю, он уже не в силах делать глупости... — сказал Ирий, слушая, как вздыхает его собственный сын. — Я верю тебе, папа...       А в комнате Дина было ужасно тихо. Омега совсем не обратил внимания на отца, будто бы и дальше был в комнате совершенно один. Он лежал, подложив кулак под щёку, и смотрел в окно. Он каждый день смотрел туда, но не видел снега, изредка падающего с одиноких небес, не видел яркого солнца, разливающегося в кристальном воздухе, не видел звёзд, виднеющихся необычайно ярко, несмотря на огни города. Дин ослеп, потому что доверил всего себя сердцу, а оно больше не могло смотреть.       Алистар, недолго постояв в комнате, прошёл к постели, присаживаясь на край ближе к изголовью. Он ждал, что омега как-нибудь отреагирует, но тот даже не перевёл взгляд на какой-то раздражающий, внешний фактор. — Дин? — позвал альфа, беря его за плечо.       Внезапное чувство, что плечо, раньше очень сильное и крепкое, вдруг помещается в кольце пальцев, как худая костяшка, обтянутая жидкой кожей, вдруг так напугало. Алистар чуть не отпрянул, с каким-то инстинктивным испугом глядя на омегу, но тот так и не шевелился. Альфа на секунду подумал, что трогает труп, который ещё не остыл, но потом медленное движение ресниц разубедило его. — Дин, хватит уже. — Альфа потянул сына за плечо, пытаясь заставить его сесть.       Однако ничего не выходило. Он будто держал в руках игрушку, из которой вдруг вынули какие-то важные компоненты, благодаря которым она держала форму и шевелилась, но теперь это просто был набор деталей, прочно скреплённых между собой. Испугавшись, Алистар выпустил сына, позволяя ему упасть обратно на кровать. Дин даже не сразу сменил положение, но вновь вернулся к созерцанию окна. Ему не о чем было говорить с отцом.       Как неживой, Алистар покинул комнату омеги, проходя на кухню и говоря, что уходит. — Насмотрелись? — с каким-то разочарованным злорадством спросил Аллен.       Почему-то альфа просто кивнул, а затем молча ушёл. Ирий и Аллен остались стоять в прихожей. Казалось, что и на них повлияло появление гостя, прочно вбив в голову осознание, что шансов больше нет и надеяться больше не на что. Постепенно дом сжимался, облекая в бессилие и беспомощность всех своих жильцов: стены давили, а дышать становилось всё тяжелее, будто бы никогда не было в этой квартире свежего воздуха, никогда не звучал здесь счастливый смех и никогда не было бабочек.       Дин снова думал о бабочках. Он помнил, что Нейтану они очень понравились. И этот счастливый день вновь крутился в голове, изредка сменяясь другими, но, когда зазвонил телефон, именно эти воспоминания занимали голову омеги. Он не знал, почему именно в этот раз взял трубку, но всё же ответил на звонок мягким молчанием. — Дин, — говорил Алистар, — кажется, я нашёл очень важные зацепки. Спустись, тебе нужно это увидеть.       Сначала Дин хотел отказаться, но на какие-то мгновения надежда вновь воскресла в его слабом теле. Поднявшись, игнорируя, что уже поздняя ночь и весь дом спит, омега тихо прошёл в прихожую, обуваясь и накидывая пальто. Разум хотел просто услышать исчерпывающие вести, чтобы наконец-то заняться воссозданием себя, какой-то новой версии, которая сможет наконец-то жить, когда старая просто погибнет, унеся с собой все воспоминания.       Один, посреди ночи, Дин вышел из небоскрёба. Было очень темно, а чернильную мглу разгоняли яркие, белые фонари, освещающие парковку. Шёл снег. Он, как белые блёстки, витал в воздухе, заставляя его сверкать под взглядами фонарей. Сверкали и белые шапки, укрывающие машины, дремлющие на своих местах. Только одна из них стояла примерно посредине парковки, лишённая снега и блистающая по-своему ярко. Пройдя к ней, Дин с бессилием взглянул на отца, который вышел из автомобиля. Взгляд омеги, вопрошающий о причинах того, зачем нужно было вытаскивать его посреди ночи на безлюдную парковку, вновь пробрал альфу до мурашек. — Ты так смотришь... тебе правда незачем больше жить? — спросил альфа. — Мне жаль, что я живу.       Алистар кратко вздохнул, будто бы вместе с этим вздохом выпустил что-то, что держал внутри себя. Смирившись, он прошёл к задней двери машины и открыл её, наклоняясь в салон. Через лёгкую тонировку Дин не видел, что он делает, но вскоре альфа вытащил на улицу дрожащего, маленького омегу. Тот испуганно взглянул на Алистара, сонно хлопая пушистыми ресницами, а потом внезапно приходя в себя, стоило только увидеть Дина.       Ранее, воображая встречу с Нейтаном, Дин думал, что кинется к нему, крепко обнимает, может быть покружит и будет долго целовать, но всё случилось немного иначе. Дин действительно бросился к омеге, заключая его в объятия, но сейчас отчаянно плача. Вместо слов радости из горла вырвался сиплый скулёж густой боли, которая долго зрела внутри. Рыдая, Дин прижал мальчика к себе, сжимая курточку на его спине, пока Нейтан молча глотал слёзы, слушая эти тихие стенания настоящего отчаянья, постепенно переходящие во всхлипы и шёпот. Дин что-то спрашивал, но эти вопросы казались больше риторическими. Его всего трясло. — Нейтан, — всё же выговорил омега, хотя от слёз не мог говорить громко. — Я здесь, всё хорошо, — тихо сказал мальчик, преданно смотря в глаза старшего и стирая пальцами его слёзы. — Не надо плакать на холоде, щёки обветрятся.       Но от этих слов Дин заплакал только сильнее, продолжая обнимать мальчика, прижавшись влажной, солёной щекой к его шее, а нос спрятав в его шарфе. Пахло какао, а сам мальчик был такой тёплый и нежный, родной, что хотелось расплакаться только сильнее. Снова хрипло произнеся имя Нейтана, Дин продолжил прижимать его к себе, а тот лишь шептал, что ужасно соскучился, что боялся, что не хотел такого.       Алистар их не прерывал. Молча стоя у машины и сложив руки в карманы. Внешне он был спокоен, только взгляд выражал полнейшую беспомощность и тоску. Казалось, что альфа сейчас не справится с собой и жалко рассмеётся, зная, что никогда не будет прощён. Ведь, когда омеги чуть-чуть успокоились, Дин обратился к нему с благодарностью, но Алистар его прервал. — Не надо меня благодарить. Ты ведь и так всё понимаешь, — сказал он.       Дин весь внутренне сжался. Та часть, крохотная, детская, горячо любившая отца, внезапно рассыпалась в прах, выпуская весь гнев, который до того сдерживала. Омега бы бросился на Алистара, чтобы растерзать его в клочья, но Нейтан остановил старшего, просто держа его за руку. Дин посмотрел на него, на его добрые, очень ясные из-за слёз глаза и замер. Грудную клетку сотрясали проходящие рыдания, а всё тело просто трясло. Воспалённое, измученное сознание не могло понять, почему Нейтан так поступает. — Прости, — тихо сказал Дин.       Он всё же вырвался и, быстро шагнув к отцу, ударил его в лицо, случайно опрокинув на снег. Худую руку пронзило болью, но удар был сильный, как раньше. Более не взглянув на Алистара, старший омега вернулся к Нейтану, беря его за руку и уводя домой. Больше он не собирался терять своего мальчика. Алистар, сидя на снегу и прижимая запястье к носу, откуда сочилась кровь, смог лишь проводить их взглядом. Он знал, что никогда не получит прощение сына, но это была малая цена за его счастье и судьбу.       А Дин об этом не думал. Ему стало так хорошо, что от этого было даже больно. Ещё в лифте, когда даже двери не закрылись, он уже прижал Нейтана к стене, настойчиво целуя его, как всегда мальчику и хотелось. На нужном этаже они даже не успели вовремя выйти, потому двери лифта закрылись, вызывая смех. Дин наконец-то смеялся, хотя от этого чуть-чуть болело горло. Ведя Нейтана к квартире, он всё поглядывал на мальчика, будто в первый раз любуясь его счастливой, нежной улыбкой. А в прихожей, вновь не закрыв дверь и скинув одежду, омеги снова слились в объятиях, поглаживая друг друга по волосам, по щекам и шее, по плечам, будто до того никогда друг друга не касались.       Тихо смеясь, Нейтан прижался лбом ко лбу Дина, закрывая глаза и крепко-крепко обнимая его. Больно было чувствовать оголившуюся худобу старшего, но это были лишь временные трудности, последствия которых вскоре перестанут беспокоить Дина. — Мне было невыносимо без тебя, — прошептал он, обнимая мальчика за талию. — А мне без тебя... Прости, что не вернулся раньше, — так же тихо говорил Нейтан.       Однако они всё равно разбудили и Аллена, и Ирия. Старший омега просто в слезах обнял Нейтана, ненадолго забирая его у Дина, но потом возвращая, слыша недовольное рычание. Аллен просто не лез, с улыбкой наблюдая за воссоединением и с удовлетворением скрестив руки на груди. — И светятся, — со смешком сказал альфа, чуть-чуть наклонившись к папе. — Такие красивые, — держась за сердце, прошептал Ирий.       А омеги вновь целовались, игнорируя, что на них смотрят. Им было ну совсем не до этого.