Justin Bar

      Восстановление проходило куда лучше, чем ожидалось. Почти сразу Дин перестал терять вес, и к концу первой недели весы стали показывать достаточно утешительные цифры, а у старшего омеги появились силы, чтобы заниматься с Нейтаном, ведь тот пропустил ужасно много занятий и сейчас старался нагнать всё то, что упустил, а Дин мог помочь хотя бы со своим предметом, к тому же официально у младшего омеги был академический отпуск. Касательно Дина и его работы, там ничего критичного не случилось и, благодаря Аллену, его всё это время заменял специально приглашённый преподаватель, так что с работы Дина не уволили, а дали длинный-длинный больничный.       Всё сложилось достаточно сносно и вылилось в то, что омегам не приходилось покидать квартиру и как-то разделяться. Это тоже было проблемой. Дин сам не замечал, как становится раздражительным и ужасно нервным, если с ним рядом больше получаса нет Нейтана, хотя тот обычно буквально в соседней комнате занимался учёбой или же чуть дальше по коридору занимал ванную. Старший омега места себе найти не мог и постоянно переживал, что его мальчика украдут буквально из-под носа, из квартиры, хотя дверь всегда была закрыта на щеколду, а этаж был далеко не первый и даже не третий. Однако постепенно всё успокаивалось стараниями врачей и Аллена с Ирием.       Стоит сказать, что Ирий был рад возвращению Нейтана едва ли не больше, чем сам Дин. Он предложил омегам каждый день фотографироваться вместе, а также делать фотографию Дина, чтобы можно было оценить, какой путь он проделает, чтобы вернуться в норму. Конечно, пока эти фотографии не утешали, но лишь пока, но вот совместные фото разбавляли жизнь Дина и Нейтана, веселя их каждое утро. Да, у них были силы радоваться и веселиться, и с каждым днём этих сил становилось всё больше, как и поводов для улыбки.       Спорным решением было показывать омегам ту самую ромашку, которую Нейтан оставил перед тем, как его похитили, но Ирий всё же решил отдать им несчастный, засушенный цветочек. Почему-то ни Дин, ни Нейтан не расстроились. Они устроились на диване в гостиной, молча глядя на неё: старший омега держал на коленях раскрытую книгу, на одной из страниц которой лежал цветок. Он был до сих пор белый, но совсем сухой, как снег, медленно постукивающий в окно, словно бы он хотел упасть на страницы, украшая их белым и укрывая ромашку. — Я был так счастлив подарить её тебе, — прошептал Нейтан.       Он прижался к старшему омеге, опуская голову ему на правую половину груди и руку поднимая к ключице. Мальчик ещё помнил, какая она была острая и торчащая ещё неделю назад, потому сейчас было так приятно ощущать, что она колет чуть слабее, а сам Дин вновь тёплый и от него ярко пахнет миндалём, хотя тогда запаха почти не чувствовалось. Улыбнувшись, Нейтан неловко потёрся щекой о его грудь, случайно собирая ухом складки свободной футболки, пока старший омега просто обнимал его одной рукой, глядя на ромашку. — Я был так счастлив её получить, — сказал он, касаясь пальцами ромашки и опуская взгляд к Нейтану.       Дин вовсе опустил голову, целуя мальчика в макушку и ненадолго зарываясь в его волосы, хотя они были завязаны в нетугой хвост. Он что-то нежно зашептал, закрыв глаза и, кажется, ощущая себя настолько счастливым, что самому не верилось. И Нейтан думал точно так же. Наконец-то он был спокоен, зная, что ни ему, ни Дину ничего не угрожает, что сейчас нужно просто дать волю времени. А это время было счастливым, несмотря ни на что.       Оставляя пару наедине, ведь им было о чём поговорить и явно хотелось оставить друг другу несколько поцелуев без лишних глаз, Ирий прикрыл дверь в гостиную. Он улыбался, стоя у двери и думая, что теперь им никто уже не помешает, что больше нечего бояться. И накручивая свои крупные кудри на палец, старший омега вдруг задумался, что сам хотел бы быть настолько любимым другим человеком, сам бы хотел настолько любить, однако сейчас это было ему не дано.       Услышав смех, доносившийся из гостиной даже сквозь закрытую дверь, Ирий мягко улыбнулся: он знал, что это смеётся Нейтан. Нейтан смеялся очень красиво, особенно, если его смешил Дин. Наверное, красота заключалась только в том, что в неё была вложена любовь, как сердце, вложенное в признание о ней. — Они такие счастливые, да? — спросил Аллен.       Он шёл на кухню, но увидев папу у стены, возле двери в гостиную, остановился, тоже слушая звонкий смех, иногда сменяющийся тишиной, когда омеги нежно шептались или уделяли время поцелую. Взглянув на сына, Ирий аккуратно снял кольца кудрей со своих пальцев и мягко улыбнулся альфе, согласившись с ним. Отойдя от двери, омега тоже побрёл на кухню, где присел за стол, пока Аллен делал им кофе. Тишина висела ласковая, очень приятная, хотя от неё и веяло лёгкой грустью. — Завидуешь им? — спросил альфа, взглянув на Ирия. — Ну, может если чуть-чуть. Я рад за них. Они такие юные и такие красивые, и будут ещё красивее, когда изгладятся последствия всего этого, — ответил тот. — Просто я ещё думаю о своём муже, об отце Дина... о тебе. И я понимаю, что не всем дано то, что им. — Я не очень понимаю. — Ты им завидуешь куда больше, чем я, — вздохнул Ирий. — Я просто переживаю. Точнее... я не знаю, что я сейчас чувствую.       Аллен поставил перед папой чашку с его кофе. Чашка стояла на блюдце, как привык Ирий, и рядом лежал кубик коричневого сахара, который омега никогда не использовал, но который обязательно должен был быть. Сейчас, глядя на эту чашку, на блюдце и на кубик сахара, Ирий на мгновение задумался, что теперь эти навязанные привычки лишь пережиток прошлого. Прошлого, в котором он знал, что делать, а теперь было лишь будущее, которое было так неизведанно и туманно, хотя там светило яркое, летнее солнце и, кажется, дул морской бриз ещё больших перемен.       Отстранившись от этих мыслей, глядя, что Аллен тоже смотрит на свою чашку, стоящую без блюдца, а с ложкой прямо в ней, хотя это не очень хорошая примета, Ирий вдруг ощутил себя таким жалким и беспомощным лишь потому, что не знает, что сейчас в голове его сына. Он знал, что под чёлкой густых, смольных волос альфа прячет крохотную родинку в виде половинки сердечка, но что прячет в самом сердце — не знал. — Скажи, ты хотел быть любимым моим отцом? — спросил Аллен, подняв чёрные, проницательные глаза к омеге. — В более юном возрасте, но не сейчас. Сейчас я... хотел бы найти того, кто бы меня полюбил, а я — его. Но приходится понимать, что так, как Дину и Нейтану, везёт далеко не всем. Меня это даже не расстраивает что ли? У меня наконец-то появилось время, которое я могу потратить на себя, — сказал Ирий и, чуть-чуть подумав, добавил: — Думаю, мне уже дан второй шанс. — А если ты и этот шанс использовал бы неправильно? — вновь спросил альфа.       Ирий задумался, глядя в глаза сына. Тишину изредка разгонял ясный смех из гостиной, а также лёгкий грохот и звуки ударов подушки о что-то мягкое. Почему-то это вызвало улыбку, хотя альфа и омега думали сейчас о том, что всегда стирало её с лиц. — Ты переживаешь из-за своего возлюбленного, — сказал Ирий. — Переживаю, кажется, — медленно подтвердил альфа. — Просто... что сейчас, что тогда я понимаю, кто из нас искал любви, а кому она не нужна и в помине. А я не готов второй раз любить вот так. И если Дина я мог понять, то Джастина... не могу.       Аллен нахмурился, сразу же жалея о своих словах, потому быстро растёр щёки и сложил руки на столе. Странная смесь эмоций проявилась на его бледном, вновь чуть-чуть охладевшем лице, будто в одно мгновение ему стало и больно, и так хорошо, что захотелось позволить себе несколько крупных, тяжёлых слезинок. — Думаю, что я себя накручиваю, потому что его долго нет. Мне недостаёт терпения, вот и всё, — сказал Аллен, поднося пальцы к переносице.       Ирий лишь слушал. Он глядел на своего сына, понимая, что и тот запутался в своих чувствах, а ожидание только сильнее стянуло этот узел. Поднявшись, омега прошёл к Аллену, обнимая его и касаясь лбом его виска. Обычно это всегда делал сам альфа, когда старался успокоить папу, но в этот раз случилось наоборот. Выдохнув, Аллен ненадолго прикрыл глаза, поднимая руку ко лбу и касаясь родинки в виде половинки сердечка, но потом опуская руки и мягко улыбаясь. — Спасибо, — сказал он и поднял взгляд к Ирию. — Интересно всё же, как вы друг друга воспримете, когда увидите в первый раз... Хотя ваше знакомство может пройти скомкано из-за истории с Нейтаном. — Почему? — Нейтан его племянник, как бы, — напомнил Аллен. — Ой, — выдохнул Ирий, — неловко получилось. — Если он не придушит Дина на месте, то всё будет хорошо, — сказал альфа и слабо покачал головой. — Я должен радоваться, что сегодня-завтра Джастин должен приехать, но я почему-то не рад. Я переживаю за Дина и переживаю, что... возложил на Джастина слишком много надежд и ожиданий. Ох, а я ведь взрослый человек...       Ирий секунду молчал, не зная, что сказать своему сыну, что сделать, чтобы ему помочь, но стоило ему собраться с мыслями, чтобы заговорить, как в кухню вошёл Дин, за которым семенил Нейтан, тихо хихикая и обнимая небольшую декоративную подушку. Оба омеги были раскрасневшиеся, улыбающиеся, и при их виде тоже хотелось улыбаться. Даже казалось, что Дина ненадолго покинула его болезненная худоба, хотя футболка на нём ужасно болталась, создавая лишь иллюзию, что всё хорошо, потому что даже Нейтан сейчас мог полностью обхватить одной рукой запястье старшего омеги, хотя раньше не мог сомкнуть пальцы.       Глядя на супруга, Аллен слабо нахмурился, подавив тяжёлый вздох. Сложно было сказать, как поступит Джастин, узнав о том, что происходило, пока его не было, и не навредит ли он сгоряча омеге, который едва стоит на ногах. Закрыв глаза, альфа отвернулся, поражаясь своим мыслям. Напряжение до сих пор не покинуло этот дом, мешая бабочке расправить крылья и обсохнуть, хотя она только что попала в грозу. — О чём вы тут говорили? — спросил Дин. — Угу, мы только зашли, а вы замолчали, — тихо добавил Нейтан, бросая подушку на кухонный диван и обнимая старшего омегу со спины, щекой прижимаясь к его лопатке, хотя она немного торчала и врезалась в щёку. — Мы говорили о Джастине. Он скоро приедет, ну... должен приехать, — ответил Аллен. — Придётся же ему всё рассказать. Или как вы собрались скрыть похищение? — Мы не собирались от него ничего скрывать. Я просто ему расскажу всё, как есть, — сказал Дин, но почти мгновенно осознал, что же произнёс, потому продолжил: — Да, я ему всё расскажу, а он меня где-нибудь похоронит. — Я ему не позволю. — Нейтан вышел из-за спины старшего омеги и, пряча руки в карманы, плотно сжал губы.       Он ещё о чём-то говорил с Алленом и Ирием, когда Дин просто присел на диван, обнимая подушку, которую до этого обнимал его младший омега. Подушка ещё была тёплая, от неё пахло какао, а Дин прижался к ней носом, чувствуя лишь запах и думая лишь о том, как на самом деле подвёл Джастина. Он, человек, у которого не так много близких людей, которых он готов любить, доверил ему, Дину, самое дорогое, что у него было, а Дин не справился: сложись всё иначе и последствия были бы необратимы. Им повезло, просто повезло, что всё случилось вот так. И даже если случайности не случайны, то у них есть своя цена. — Я не боюсь, — вдруг сказал Дин, прерывая разговор. — Пусть он узнает и пусть злится, пусть... не знаю, я могу его понять. Я подвёл его. Так что всё будет заслужено. Не надо переживать и нервничать. — Дин, — вздохнул Нейтан, присаживаясь рядом с ним.       Сложно сказать, понимали ли остальные, но уж Нейтан точно понял, почему Дин готов принять гнев Джастина: рано или поздно эта ярость всё равно переключится на Алистара, на того, кого Дин сейчас ненавидит всей своей душой. Младший омега не мог сказать, осознаёт это сам Дин, или же им руководит слепая, подсознательная интуиция, но его конечное желание было едва ли не яснее, чем просвет меж тучами, осыпающими город густым, ломким снегом. — Главное, чтобы Джастин не сделал ничего глупого, — сказал Аллен, внимательно смотря на омег.       Дин тихо кивнул, продолжая обнимать подушку, но вскоре отложил её, переключившись на Нейтана и обнимая его. Кажется, Аллен ещё что-то говорил, но смысл слов ускользал от Дина: он сплёл пальцы на животе Нейтана, положив голову ему на плечо и слушал лишь, как снег ударяется в окно, стараясь пробраться в комнату; как молча грызёт сахар Ирий, присев возле своей чашки и не притрагиваясь к ней, хотя кофе остывал. Дин смотрел на его крупные, шикарные кудри, прекрасного, насыщенного цвета, смотрел ему в глаза, не понимая, что они пересеклись взглядами. Ирий улыбался, и почему-то болела голова. — Дин, ты меня слышишь? — Голос Нейтана привёл в чувство.       Омега взглянул на младшего, медленно моргая и с каким-то удивлением чувствуя, что тот касается его щёк, лба, проверяя, есть ли температура. Улыбнувшись, Дин поймал его руку и мягко поцеловал. — Всё хорошо, я немного устал, задумался... Хочется поесть и отдохнуть, Джастину всё равно придётся рассказать, так зачем обсуждать последствия. Очевидно, что он будет ужасно зол, — вздохнул Дин. — Да, так что главное, чтобы он не наделал глупостей.       Он посмотрел на Аллена, который молча согласился с этими словами. В лице он никак не изменился, только ещё большее переживание засело в глазах, которые, кажется, стали на несколько тонов темнее, хотя были всегда черны и лишены бликов. Есть пришлось почти в полном молчании. Каждый был полон своих переживаний, каждому было о чём подумать, каждому нужно было усомниться в себе, нужно было понять, где заканчивается здоровый эгоизм и начинается страх.       Ирий первым ушёл к себе, а затем и Дин с Нейтаном: Аллен остался на кухне один. Он и не собирался никуда уходить, а сидел и думал о Джастине, глядя в окно, пока в руках держал чашку из-под кофе. В кухне был включён лишь нижний свет, а в стекло так и бился снег. Казалось, что он пытается проникнуть в дом, чтобы на мгновение обрести компанию и нежное тепло, а затем растаять. Аллен вздохнул, сложив руки на столе и опуская на них голову. Все его мысли занимал Джастин, притом так сильно, как никогда до этого.       Его скорое возвращение и радовало, и заставляло задуматься, а не придумал ли Аллен того, чего на самом деле не было, не увидел ли то, что хотел видеть, когда этого на самом деле нет. И вспоминая всё, что было между ними, каждое слово и действие, будто бы мог провести объективный, сторонний анализ, Аллен тихо прикрыл глаза. Кажется, он даже заснул, потому что стоило приподнять веки, как было уже совсем-совсем темно, рядом сидел Дин: он легонько тряс за плечо и чувствовалось, что у него очень худенькая, тонкая рука. — Что-то случилось? — тихо спросил альфа. — Я... я вижу, что ты переживаешь. Это из-за Джастина?       Аллен повёл плечом, отвернулся, показывая, что не желает говорить. — Нейтан разве не остался там один? — спросил альфа. — Нейт спит, — ответил Дин.       Он протянул руку к лицу мужа, легко беря его в ладонь и поворачивая к себе. Слыша, как глухо и раскатисто заклокотало рычание в груди альфы, Дин лишь слабо усмехнулся, понимая, что тот злится, что тот вспоминает, как это обычно делал Джастин. — Не мучайся, почему бы не сказать мне, что у тебя на душе? — Мне это ничего не даст. Не хочу говорить об этом, — сказал альфа, аккуратно отводя руку Дина в сторону. — Так что не трогай меня. — Это из-за Джастина, — упорно продолжал тот.       Альфа молча поднялся, собираясь уйти, но Дин вдруг встал перед ним. Сейчас он казался таким жалким и слабым из-за худобы, хотя на краю сознания теплилась мысль, что, ведомый порывом, омега всё же сможет найти в себе какие-нибудь силы, хотя ему потом будет очень плохо. — Дин, я не готов ещё и с тобой это обсуждать. Я просто придумал, что меня любят, а теперь расстраиваюсь. Не тревожь меня, пожалуйста, не сейчас, — сказал Аллен.       Он опустил руки на плечи омеги, глядя ему в глаза и, кажется, видя там искреннее желание как-нибудь облегчить ту ношу, которая вдруг повисла на шее альфы. Это было так странно, но в то же время так ярко показывало, что теперь Дин понял, каково остаться одному, когда твоё сердце отчаянно желает любить. От этого знания становилось и радостно, и грустно, впрочем, любое знание приносит как радость, так и грусть. — Спасибо, — вздохнул Аллен.       Сам бы он не смог сказать почему, но он обнял Дина, худого, чуть-чуть жалкого. И тогда к бледным губам всё-таки подступила лёгкая, тревожная улыбка. Они обнимались совсем недолго: Дин отстранился первым, спуская руки к воротнику альфы, оглаживая его пальцами, но затем сжимая и с яростным, почти страстным придыханием говоря: — Верь, Аллен. Разве всё это не научило нас, что нужно верить? Нужно ждать, нужно верить и нельзя... Ах, ни в коем случае нельзя сомневаться! Я... я готов признать, что мне ужасно страшно, что Джастин не позволит быть нам вместе, что он отберёт у меня Нейтана, но я верю, что он не станет этого делать. Аллен, я не боюсь, я верю!       Дин замолчал, медленно справляясь с одышкой, которая срывалась с его бледных, чуть холодных от волнения и усталости губ. Он смотрел в глаза альфы, не отпуская его воротник и лишь чувствуя, как лежат его руки на собственных, очень тонких запястьях, таких ломких и худых, словно бы это было стекло. И раньше, если бы Дин оказался в таком положении, оказался бы таким жалким и бессильным, то ему было бы ужасно страшно, а сейчас он лишь ждал своего восстановления, ждал с мыслью о тех, для кого это делает, с мыслью о том, что сдаваться нельзя. — Не переживай. Я не собираюсь всё бросать, просто устал. — Аллен аккуратно опустил руки омеги. — Помимо тебя и Джастина у меня остаётся работа, на которой мне не дадут больничный. Хоть и начались праздники, но мне есть о чём подумать... Перед тем, как подавать на развод, ещё очень много нужно сделать. Это тоже занимает меня, может поэтому я так нервничаю. — Я могу помочь? — Твоя... пламенная речь пришлась как раз кстати, — улыбнулся альфа. — Не думай об этом, если доверяешь мне раздел имущества. — Я понимаю, что это будет проходить не на том уровне, куда мне следует лезть, — сказал Дин и слабо нахмурился. — Тебе придётся говорить со своим отцом и с... Алистаром. Увижу — убью. — Ну, они уже не имеют такого влияния, чтобы я их слушал, но для приличия поговорить придётся. — Ох уж эти приличия. Мне не понять этого.       Дин покачал головой, глядя на супруга. Аллен уже улыбался, постепенно задумываясь ещё о чём-то, но уже чуть более приятном, чем то, что занимало его голову до разговора с омегой. Подняв руку ко лбу, касаясь родинки под чёлкой, он мягко улыбнулся. — Думаешь о Джастине? — спросил Дин. — Да. Уже представляю, что будет с моими ушами, — с усмешкой сказал альфа, касаясь и ушей тоже. — И вообще со мной... — А он тебе звонил? Просто пришло сообщение, что его телефон доступен для звонка. — Нет, он мне не звонил, даже не знаю, когда его ждать. Может сегодня приедет, а может завтра. — Аллен пожал плечами. — Представь, какой он весь обветренный приедет, пыльный, мыть придётся ещё недели две, — засмеялся Дин. — А ещё будет хвастаться новыми татуировками или пирсингом. Когда-нибудь он подхватит какую-нибудь заразу, делая тату в салонах у дороги, но ему, конечно, всегда везёт.       Дин продолжил смеяться, когда альфа просто стоял, смотрел на него, но думал, что ужасно соскучился по Джастину, что ужасно хочет услышать от него, хотя бы в шутку, что всё это по-настоящему. А Дин выдохнул, пробубнил что-то о том, что пора бы пойти отдохнуть, глянул на колкий снег, толпящийся у окна и неловко поглядывающий на супругов, и потянул Аллена в коридор. Там они разошлись, ведь комната Дина была совсем рядом, а альфе ещё нужно было пройти немного по коридору. — Аллен, — позвал омега, когда тот почти ушёл к себе. — Что такое? — Он тебя любит, не переживай, — сказал Дин.       Альфа ничего ему не ответил, хотел уже дверь закрыть, но омега его вновь окликнул, добавив: — У тебя глаза блестят!       Аллен позволил себе немного посмеяться и закрыл дверь, а Дин всё же ушёл в свою комнату. Там он застал Ирия и Нейтана, хотя, когда уходил, оставил мальчика дремать в обнимку с подушкой. Сейчас же Нейтан не спал, а о чём-то тихо шептался со старшим омегой, изредка хихикая и неловко пряча за волосами покрасневшие, горящие уши. Дин не стал выдавать своего присутствия, хотя Ирий его сразу заметил. Сложив руки за спину, омега остался стоять у двери, слушая разговор, слушая, как Нейтан рассказывает о своём первом свидании с Дином.       Он слушал, глядя на младшего омегу, который расслабленно лежал на животе, обнимая подушку и болтая в воздухе ногами. Взгляд иногда улавливал шрамы на пятках и подушечках подошвы, вызывая неясное чувство тревоги, будто бы это были шрамы самого Дина и они болели при каждом шаге, хотя, конечно, боли давно не было. Напоминали шрамы и о слезах, жемчугом сверкающих на тонких щеках мальчика, когда он боялся и плакал, когда рассказывал о том, что с ним случилось, о том, что с ним сделали.       Дин вспомнил и его отца, вспомнил, как Нейтан боялся ему что-то сказать, как хотел ему помочь, как хотел быть им любимым и любить его в ответ; вспомнил, как они приходили на кладбище, как сам хотел показать Нейтану могилу своего папы, будто бы это раскрыло, что Дин понимает, каково потерять близкого человека, хотя на самом деле Дин ощущал это несколько иначе. Хлынули в сознание и другие воспоминания, но их череду развеял смех младшего омеги, развеял и тревогу — одарил знанием, что сейчас всё хорошо, что не будет больше слёз, в которые вложено страдание. — Мне было так неловко в тот момент, — говорил Нейтан, а Ирий очень внимательно его слушал, аккуратно накручивая на палец кудрявую прядку.       Но ещё внимательнее слушал Дин. Он тихо прошёл к кровати, вставая на постель коленом. Матрас слегка промялся — и лишь тогда Нейтан понял, что всё это время его слушали. Замолчав, он медленно повернул голову к Дину, глянул на него и тут же зарылся носом в подушку, громко урча. Тихо засмеявшись, старший омега забрался на кровать с ногами, опуская руку на спинку мальчика и медленно поглаживая. — Почему Вы мне не сказали, что он слушает? — Нейтан глянул на Ирия, но потом снова уткнулся в подушку. — Я заслушался, ты так восторженно рассказывал, — ответил старший омега, мягко пожимая плечами. — Невежливо обсуждать человека, — заурчал Нейтан и совсем накрыл голову подушкой.       Дин снова засмеялся, а потом нырнул тоже под подушку, добираясь до ушка младшего и мягко целуя. — Это так мило, — прошептал он, — я тоже помню наше первое свидание. — Оно было не очень, если честно. Мне было стыдно, — ответил мальчик, чуть-чуть приподняв подушку. — Не очень?       Дин не сдержался: он сел на кровати, громко смеясь и вытирая лёгкие слёзы большим пальцем. Бросив в него подушкой, младший омега спрятался за Ирия, который тоже сдерживал лёгкий смех. Он глядел то на одного, то на другого омегу, улыбался, а самому почему-то очень хотелось позволить себе крупные, выразительные слёзы, словно бы это были его дети, сейчас очень счастливые. Отерев сухие щёки, Ирий подождал, пока младшие набесятся и перестанут кружить вокруг него и швыряться подушками, и спросил: — Дин, ты поговорил с Алленом? — Да, — кивнул тот, тяжело сидя на постели и едва дыша, хотя сам был весь раскрасневшийся, и улыбка не сходила с губ, — всё хорошо. — Ты его заиграл, — засмеялся Ирий, кивая Нейтану на его старшего.       А мальчик быстро отдышался, сел рядом с Дином и обнял его руку, дожидаясь, пока и сам Дин придёт в чувство. Да, старший омега всё ещё чувствовал себя не так хорошо, чтобы столько беситься. — Я соскучился по Джастину, — пробубнил Нейтан. — Я не очень, всё равно мне теперь нельзя пить. — Тебе и раньше нельзя было, — фыркнул младший омега. — Как будто ты с моим дядей только пьёшь. — А какой он? — спросил Ирий.       Омеги замолчали и переглянулись, будто бы мысленно споря, как бы получше преподнести Джастина, и прикидывая, что Ирий знает, а что нет. — Начнём с того, что он байкер...