***
…С коридора слышались чьи-то шаги. На улице кто-то тихо кашлянул. На чердаке зашелестели крылья — туда нередко залетали летучие мыши, и никто не гнал их оттуда. Руки также слышал, как в комнате, где он находился, слегка потрескивала лампочка. Он много раз говорил, что ее пора заменить. Очень много раз! Сейчас Руки Муками был очень нервным. Он услышал трепетание ресниц и тихий вздох. Справа. Против своей воли он повернул голову. Как он и думал, Юи Комори открыла глаза. Руки совершенно не хотел этого, но все же подошел к кровати с балдахином. Он старался не смотреть ниже ее шеи, ведь это был уже второй раз, когда он видел Юи Комори почти в неглиже. А Руки Муками всегда был верен своему слову. Рот Юи Комори был слегка приоткрыт, и ее розоватые губы были едва различимы на как будто бы сером лице. Зато двумя яркими пятнами на нем были малиновые глаза. Ее взгляд был плавающим, что естественно в ее положении. Также неудивительно, если сейчас ее знобит или лихорадит. Девушка прерывисто вздохнула, подтверждая это, и снова закрыла глаза. Она повернула голову, и светлые волосы, упав на подушку, открыли кожу бледной шеи, на которой выделялся укус. Новый. Еще не до конца заживший. И источающий дурманящий запах. Это очень сильный запах. И очень опасный. Руки закрыл рот и нос, но запах уже влиял на него изнутри, лишая возможности мыслить здраво. Собрав последние усилия, он выбежал из комнаты и захлопнул дверь. С большим трудом удалось ему отойти подальше, ведь ноги будто сами вели его обратно. — Чего пыхтишь, как паровоз? — голос Юмы, звучащий совсем рядом, показался ему приглушенным. Все органы чувств заблокировал этот запах. Руки резко обернулся на названого брата, держась за перила лестницы, ведущей на первый этаж. Вот только взгляд его смотрел совсем не туда, куда он хотел. Юма посмотрел туда же, куда и Руки. Принюхался. — Что, наша мелочь проснулась? — спросил он. Как он может вести себя так спокойно? Он ведь тоже чувствует этот запах! — Нет. Она лишь открыла глаза на несколько секунд, — ответил Руки сдавленным голосом. — Ха, неудивительно. Наш сдержанный и серьезный Рихтер из нее почти всю кровь высосал. И теперь наша великая мессия лежит пластом и подыхает. Если так и дальше продолжится, придется искать нового младенца для вживления сердца Корделии. — Юма! — сказал Руки тихо, но с намеком на грозность. — Да я шучу, не парься. Я достану зеленые овощи, клюквенный сок и фермент железа. Будем ставить нашу принцесску на ноги. — Да. И побыстрее, — резко ответил Руки. Юма нахмурился и спустился по лестнице. Обычно Руки Муками был очень нежен с братьями. Руки хотел последовать за братом, но остановился против собственного желания. Он почувствовал необъяснимый и до боли знакомый страх. Страх. Вожделение. И пришедшая от осознания этих чувств радость. Что-то кроме скуки. Какие необычные ощущения. Руки еще не понял, нравится ему это или нет, но уже в следующий момент он снова был в комнате. Рихтер принес ее сюда на руках. Около шести часов назад. Руки хорошо запомнил это серое полотно, состоящее из тонких обвисших в свободном положении рук и ног, впалых щек, волос, безжизненными водорослями падающими к полу. Хорошо запомнил, потому что уже видел все это раньше. Когда-то очень давно. Совсем в другой жизни. Волосы — не светлые, а черные — разбросаны по подушке. Бледные истрескавшиеся губы уже почти не раскрываются навстречу ветру. Царящая во всем доме скорбь, и посреди всего этого — маленький Руки. Нет. Тогда у него было совершенно другое имя, а какое — он уже не помнил. Это было слишком давно. В другой жизни. Будто и не с ним. У отца была борода, длинная и колючая. В тот день Мальчик впервые увидел ее мокрой, и понял, что все волосы на теле ничем не отличаются по своей структуре. В тот день Мальчик тоже плакал. Сестру поразило страшное чудовище — Туберкулез. Мама рассказывала, что оно может напасть на кого угодно в любом возрасте — хоть в восемь, хоть в шестнадцать. Жить от этого знания стало страшнее. Еще страшнее стало, когда Руки Муками из другой жизни стал беден. Однажды отец перестал приносить домой деньги. Вместе с деньгами в один прекрасный день пропала мать. После нее осталось лишь пара строк, из которых Мальчик понял, что больше она не вернется. Какой-то новый мужчина смог заменить ей двух «старых» — мужа и сына. Вслед за этим исчез и отец. Мальчик смог найти его лежащим в саду, таким же бледным, как и сестра, но никакого счастья ему это не принесло. Потом был приют. Почему-то Мальчика там не любили. Ему было грустно. Он сильно болел. Он очень боялся, что Туберкулез добрался и до него. Из-за Туберкулеза у отца пропали деньги. Из-за Туберкулеза ушла мать. Мальчик остался совсем один тоже из-за него. Он пытался бежать. От детского дома, от Туберкулеза как можно дальше. Но не выходило. Но появился Рихтер. И Корделия. И Руки Муками стал бледнее, но сильнее. Теперь Туберкулез ему нипочем. Ничто теперь ему нипочем. Он ничего не боится. Ему нет смысла бояться, грустить и любить уже очень давно. Почему же он сидит у кровати и хочет, чтобы Юи Комори, его названая сестра, которой суждено исполнить величайшую из великих «миссию», очнулась? Дверь резко распахнулась. На пороге появился Коу. — Я принес источники железа. Юма попросил, — сказал он, и уже в этой простой фразе было слышно пренебрежение. Сегодня Руки Муками был очень нервным. Он быстро посмотрел на Коу, и между ними снова вспыхнуло недавнее разногласие. Оба знали причину. Но не говорили о ней вслух. Коу нахмурился. Нахмурился даже его искусственный глаз. Напоминание о прошлой жизни. — Из-за нее умер Азуса, — сказал он. — У всего должен быть предел, Руки. Даже у сокрытия тайн от Рихтера. Он прошел мимо Руки. К выходу. — Кстати, — сказал Коу, даже не оборачиваясь, — он скоро будет, помнишь? И к этому моменту ВСЕ должно быть ГОТОВО. Он не выслушал ответа Руки. Вышел. Хлопнула дверь. Руки Муками был самым старшим среди своих братьев, поэтому на его плечах всегда лежала ответственность за всех остальных. Он — пример. Он — авторитет. Он — всегда мудр и никогда не ошибается хотя бы потому, что научился читать, писать и считать еще в прошлой жизни. Руки понимал презрение Коу, которое адресовано не столько к Юи Комори, сколько к нему. Коу знает о том, где бывал Руки по ночам и к кому иногда заглядывал в окно. У Руки было оправдание, но настолько нелепое, что его даже не произнесешь вслух. Он приподнял светловолосую голову и влил в приоткрытые губы клюквенный сок. На этой серой шее он мог пересчитать каждый шейный позвонок. Она поперхнулась; этот противный звук больно резанул ухо Руки, и он отпустил голову. Нелепо, совершенно нелепо. Как можно все еще испытывать отвращение к Туберкулезу? Как теперь можно испытывать что-то, кроме скуки? Скука. То было имя нового заклятого врага Руки. Он появился не сразу. Он приходил постепенно, со стремительным полетом десятилетий. Умом Руки Муками был уже седовласым дедом, но выглядел лишь немногим старше себя в последние мгновения своей прошлой жизни. Все когда-либо знакомые ему люди уже навсегда исчезли: кого-то убил Туберкулез, кого-то несчастный случай, а кого-то просто старость. А Руки остался с осознанием того, что проиграл. Проиграл Туберкулезу и самому себе. Ведь он видит, слышит, говорит, дышит, ходит — но он не живой. Он мертв. Как и его братья. Как и Рихтер. Как и все вампиры. Все они поголовно мертвы. А Юи Комори — живая, пусть и едва дышит. В каждом ее действии, каждом движении столько жизни, сколько Руки уже никогда не достанется. Он вновь вспомнил черные волосы на подушке, длинные цепкие пальцы, хватающиеся за простыни, бледно-розовые потрескавшиеся губы. ОНА тоже была живой, до самого последнего своего вдоха. Бледной, но живой, живее всех живых. Жаль, что еще одна жизнь вскоре оборвется. Потому что Корделия тоже мертва, сколько бы Рихтер не пытался доказать обратное. Жизнь — бесценна. Она не должна гаснуть так легко. Но вслух этого Руки никогда не скажет. Он дотронулся до своей левой ключицы и потрогал аккуратный след от клыков — одинаковый у всех четырех братьев. Потому что Руки Муками, к сожалению, верен своему слову. Однажды это должно кончиться. Все конечно. Но не для Муками. Своей новой жизнью они, все четверо, обязаны Корделии. Что Руки; что Коу, ослепший на один глаз из-за того, что один из друзей его прошлого господина решил провести эксперимент с горящим воском над маленьким красивым слугой; что Юма, весь покрывшийся ожогами из-за пожара, в котором погибли оба его родителя; что Азуса, с трудом перебиравший ногами от голодной беспризорничьей жизни. Как самому младшему, ему повезло больше всех. Он освободился. Раньше всех остальных. Скорее бы все это кончилось! Скорее бы! Скорее! — Юи Комори, проснись! — воскликнул Руки, тряся серое тело за плечи.***
Юи Комори, проснись! Яркое пятно, свет, рассвет. Это сон или явь? Жизнь или предсмертные… галлюцинации? КРОВЬ! Слова, языки, отдельные буквы, цифры — все вперемешку. …Неужели я умру? Так strange. I can't believe this. А если я умру, то так и не смогу отправиться в Voyage? КРОВЬ! …На юге, должно быть, тепло. Люди любят тепло, значит on South их должно быть много… очень-очень много. А «много» — это сколько? Много — это как звезд на небе? Или сколько? Кажется, про это была теория… Эйнш… Айнш… Элшея.? Перед глазами все плывет. Но вот, кажется, лицо. КРОВЬ! Кто-то живой, двигающийся. С губ срывается вопрос: — Я правда умру? — Однажды — да. Но не сейчас. Не сегодня. Понятно… А почему понятно? Language, на котором он это сказал, я понимаю? Как здорово… Кровь… Как же ответить ему… Как же его зовут.? А как зовут me? Меня зовут… My name is… Во дзяо… Кровь… — Юи Комори, посмотри на меня. Точно, Юи Комори! Какое красивое имя… Короткое и благозвучное… Кровь. Юи Комори… ЮИ КОМОРИ! Корделия. Рихтер. Аято. Сейджи Миура. …Юиделия. Кровь?! Она на шее, на лице, на губах — везде! Почему тело такое слабое?! Кровь! Как же хочется крови! — Ч-что в-вам нужно от меня?! Почему из рта вылетают только французские слова? — Ты сама знаешь это. Он прав. Мне известно это. Я ненавижу тебя! Ненавижу тебя, Юи Комори! Вот бы сбежать от тебя, вот бы обратить в пепел! Почему это именно я? Почему я не могу быть кем-то другим? КРОВЬ!!! — Я… Я… не хочу этого. Не хочу… умирать. Холодная рука. В волосах. Как вкусно она пахнет… — Ты не умрешь. Пока не умрешь. Твое тело будет жить. Однажды оно умрет, как умирает все живое… Но сердце Корделии обязано будет жить, жить и жить… А значит, будут жить и все ее обращенные. Как же хочется крови. Этот месье… Руки… так хорошо пахнет. Он красивый… и хорошо танцует вальс. Безумно хочется его крови! Нет! Сжечь, сжечь эти мысли! Что же это такое?! …Какая мягкая постель… Какая красивая комната… розовая… нет, ужасная комната. Розовый цвет яркий и противный. Он почти как красный… КРОВЬ! — Тебе не нравится то… что ты будешь жить… вечно.? …Была бы я волшебницей, сделала бы так, чтобы люди и вампиры существовали в мире между собой. Ходили бы в одни магазины, в одни школы, дружили бы друг с другом. Было бы так здорово. Жаль, что я не волшебница. — Когда-то я был человеком. И тогда мне некогда было скучать. Я умел радоваться, грустить, бояться, злиться… Теперь — лишь только скучать. Человека человеком делает четкое осознание собственной смертности. Когда у тебя есть чёткие временные рамки, ты стараешься успеть все и везде. И эти рамки не должны быть слишком длинными. Потому что сто лет для человека — это слишком много. …Бедненький. Значит, когда он танцевал вальс, то ничего не чувствовал? А когда хотел поцеловать меня? Вот бы спросить… И выпить его крови. — Неужели ты хочешь… умереть? — Тебя это удивляет? Сильная боль в груди. Вздох. Нужно встать, но конечности не слушаются… Вот бы приобрести черные гвоздики и носить их в ушах… Парные вещи — это ведь так мило… — Я ни разу не видела существо… по-настоящему желающее смерти. — Смерть — единственное освобождение. Для меня. Для всех нас. Но это то, чего никогда не случится. Мы умрем лишь тогда, когда умрет наша хозяйка. Значит, Азуса освободился, когда был фа… фа-фа… firework? Бедный. Грустный, скучающий, несчастный Руки. А я? Когда-то я была такой счастливой… Моего счастья хватило бы и на него, и на его братьев — на всех. Как жаль, что теперь я не знаю, счастлива ли я… Теперь в моем сознании только… Его шея холодная, но мягкая. Она человеческая. Она когда-то была человеческой. От нее пахнет приятно. Холодом и… — Кровь… Кровь… Прерывистое дыхание. Сердце стучит неистово. — Снаружи стоят… --- Они ждут… ----Скоро все начнется… Что начнется? О чем ты говоришь? Мне не нужно, чтобы что-то начиналось. Мне достаточно тебя. Я хочу тебя. Хочу твоей… ----***
Она облизнула его шею и дотронулась до нее носом. Руки не сопротивлялся. Он знал, как влияет на тело и мысли жажда крови. Это хуже любой зависимости в мире. Как же безумно ему хотелось ее укусить. Юи Комори и не подозревает о том, насколько ее запах сильнее, чем его. Руки положил руку на ее спину и сжал ткань шелковой ночной рубашки. Кудрявые светлые волосы щекотали его ключицу, место укуса. Скоро это кончится. Скоро вернется его хозяйка. И ему можно будет выпить ее кровь. С ее разрешения. А до тех пор… Терпение, Руки Муками. — Наша маленькая принцесса очнулась, как я погляжу? Вот он. Этот знакомый грозный голос. Перед Руки стоит Этот Мужчина. Который называл себя отцом четырех братьев, а Юи Комори — младшей сестренкой Муками. Все мысли которого всегда сводились к одной-единственной женщине и стихах о ней. Который ударил Юму за то, что тот посмел сказать о Корделии плохое слово. Единственный, который действительно желает сделать из Юи Комори вторую Королеву. — Все уже готово, Руки? — грозно спросил он. — Почти, — ответил он. — Пойди и заверши приготовления, Руки Муками. Чего ты ждешь? — Рихтер протянул руку ладонью вверх. — Юи, иди ко мне. Руки услышал шипение. Вполне возможно, что девушка уже потеряла всякую способность соображать, но идти к этому мужчине она отказывалась. Наотрез. Будто мнение о его опасности лежало у нее в подсознании. — Юи, не упрямься. Ты умная девочка, поэтому прекрасно понимаешь, что пойти со мной будет наилучшим для тебя решением. Юи Комори крепче обхватила шею Руки. Был бы он вреднее и независимее, сейчас сбежал бы с ней через окно. Но Руки Муками уже не человек. Сочувствие ему не ведомо. Он грубо оторвал ее от себя и ушел. Он слышал, как девушка вырывалась и кричала. Она еще способна на это. Но скоро это пройдет. Ведь Рихтер поведет ее в Ту Самую комнату с роскошными украшениями, цветами и порванным платьем на манекене. Комната Корделии, где хранились все подарки от ее многочисленных поклонников. Тогда Корделия в девушке возьмет свое, и у нее не останется сил сопротивляться. Она будет готова к Коронации. …Четверть сада была пустой. Азусы очень не хватало. Братья Муками — все трое — стояли, заложив руки за спины. Они ждали около Той Самой беседки, куда Рихтер приведет Ее. И тогда начнется все. — Когда мы сделаем это, нас ведь оставят в покое? — спросила Сая, положа голову на плечо Юмы. Ми, сидевшая на земле, возле его ног, угрюмо хмыкнула. — Не боись, прорвемся, твою мать, — сказал брат. — Когда-то же это дерьмо должно кончиться. Руки посмотрел на их компанию. Мидзуки и Саяка. Это были первые обращенные Юмы. Он умолял дать им Новую жизнь, ведь эти две девочки, одна из которых осталась немой даже после обращения, по его словам, очень важны для него. Так и образовалась их странное трио с совершенно странными взаимоотношениями. Руки мог понять Юму. Больные и обездоленные дочери некогда очень близких людей. Кто не ухватился бы за эту ниточку Прошлой жизни? Если бы у Руки было то, что можно сберечь… он бы тоже, возможно так сделал… — После того, как все кончится, мы ведь сможем увидеть Юки? — мечтательно спросила Сая. — Сколько ему исполняется? Кажется, тринадцать. Еще совсем крошка… Надеюсь, в приюте с ним хорошо обращаются… Ми зашипела и обхватила плечи руками. — Знаю, глупо на это надеяться, — вздохнула рыжая вампирша. — Но я навещала его около полугода назад. Он выглядел вполне здоровым. Как и Мику, кстати. Она уже совсем большая — даже не узнала ее сначала. Мидзуки выдохнула с облегчением. Коу в стороне ухмыльнулся. — До сих пор ума не приложу, как вам троим удалось провернуть это и остаться в живых, потому что Рихтер об этом не узнал, — сказал он. — У тебя научились, — съязвила Сая. — У тебя ведь Их где-то с полдюжины набралось? Или уже больше? — Не знаю, — пожал плечами Коу. — Если кто-то из Них и остался в живых, то сейчас они со своими матерями, под надежной защитой. Дальнейшая их судьба меня мало волнует. И вам советую мыслить так же. Если Рихтер узнает… — Он узнает, что Они наши, — Сая указала на себя и на Ми, — но не узнает, что Они Юмы. Только и всего. — Какие сложности, — протянул Коу. — А ты чего молчишь, братец Руки? Если подумать, мы так мало знаем об этой части твоей жизни. Наверняка ты в этом деле даже опытнее меня. Расскажешь секрет, как не попасться Рихтеру? Руки угрюмо посмотрел на них. — У меня не было никого. Никогда. В этом нет смысла. Ми и Сая поджали губы. Юма нахмурился. Руки не хотел обращать на это внимание, но взгляд невольно зацепился за это. Он услышал шаги. Кажется, на втором этаже. — Пора начинать, — сказал Руки. — Да, — хором ответили его братья. Они — трое — подняли руки вверх и щелкнули пальцами. Ми, Сая и все остальные обращенные — сложили руки по швам и сбились в небольшую кучу. Одновременно со своими хозяевами они подняли правую руку и прокусили ладонь. — В чашу, — скомандовал Руки. Синей птице нужно много червячков, чтобы выпорхнуть из золотой клетки маленькой принцессы и снова стать королевой. И четыре маленькие канарейки обязаны помочь ей в этом. Последняя капля упала в кубок с багровым напитком — Корделия очень любила вычурность. Все обращенные пришли в себя. Из глаз Ми потекли слезы. Юма утешил ее, погладив по голове. — Говорил же много раз, сука, подальше от меня вам гулять надо, — сказал он. — А то чуть что — так сразу в слезы. А мне вас потом успокаивай. Девушки дружно замотали головами с неподдельным страхом в глазах, будто бы лишиться компании Юмы для них все равно что лишиться кислорода. Рана на ладони Руки болела. Но она скоро заживет. На его теле были и не такие раны. И все заживали. Шаги. Совсем рядом. Руки сглотнул. Муками заложили руки за спину. Обращенные отошли на два шага назад. …Рихтер вел Ее, слегка толкая в спину. Она еле переставляла ноги, еще чуть-чуть — и она бы поплыла по воздуху. Кожа Юи Комори была все такой же серой, пустые глаза ничего не выражали так же, как и положение бровей и губ. Ее плечи были открыты, как любила Корделия, поэтому шея была видна во всей своей красе. Шея и два укуса, с обеих сторон, почти симметричные друг другу. «Шрам от вампирских клыков всегда остается заметным, поэтому человеческая девушка ходила с этим клеймом до самой смерти. Обычно таких девушек называли «Жертвенными невестами». Да. Именно такой сейчас была Юи Комори, пусть платье было не девственно-белым, а черным; пусть алых роз не было в руках, но была одна в волосах, большая, цвета безудержной страсти; пусть на руках были не кружевные, а плотные перчатки. Все равно — она была прекрасна, Жертвенная Невеста, укушенная тремя вампирами, но не им, Руки Муками. Почему осознавать это так неприятно? — Сей же час мы станем свидетелями знаменательного момента, — продекламировал Рихтер. — Мы удостоены чести лицезреть Коронацию — миг, когда принцесса становится королевой. Он взял в руки золотой бокал с напитком. — Испей же, дорогая, и возвратись ко мне. Ко всем нам, — услышал Руки его шепот. Он увидел, как затаила дыхание Юи Комори, как замерла ее грудь под платьем. Руки Муками никогда не питал особой страсти к женской плоти и не горел желанием рассматривать ее подробно. Но, когда Рихтер вложил бокал в руки девушки, и ее грудь слегка приподнялась, Руки заметил маленькую часть красной полоски, стыдливо выглядывающей из-под платья. Он понимал, что под этой полоской вот уже семнадцать лет бьется сердце его хозяйки. Совсем скоро она вернется. Но что станет с девочкой, чью грудь зашили так грубо, что шрам остался до сих пор? Руки отвел глаза. Юи Комори нет уже давно. Она исчезла окончательно ровно в тот момент, когда ее взору предстала Та Самая комната. Теперь она мертва. Ее ждет Новая жизнь. В качестве королевы Корделии. Руки бледного серого тела дрожали, но все же несли бокал к бледно-розовым губам. Остановились в миллиметре от них. В малиновых глазах промелькнул испуг. Рихтер помог рукам. У губ не было иного выбора, кроме как раскрыться. Все замерло в ожидании. Первый глоток. Неуверенный, слабый. Глаза истекают слезами. Второй глоток. Отторжение. Ноздри маленького носа сильно вздуваются. Рихтер не дает процессу остановиться. Этот мужчина, чьи мысли всегда сводятся к Той Самой женщине, жесток и беспощаден, хоть и мнит себя поэтом. Третий глоток. Вслед за ним — четвертый. Слезы из глаз, кровь-напиток по щекам, ноги дрожат. Губы, щеки и шея приобретают опасный красный цвет. Десятый глоток. Последний. Бокал падает на каменный пол. Серое тело обмякает. Рихтер ловит его. Все замирает в ожидании. Счет идет на секунды. Секунды, тянущиеся невероятно медленно. …Сто семьдесят восемь, сто семьдесят девять… Сто восемьдесят… Серое тело делает вдох, и уже по этому вдоху Руки понимает, что Эта женщина здесь. Грудь кокетливо приподнялась, нога соблазнительно выставилась вперед, из-под выреза платья. Ресницы жеманно затрепетали и распахнулись. — Боже, ну наконец-то, — с придыханием сказали дьявольские зеленые глаза. — Как же давно я не ощущала себя… в теле. Вернулось все: манера речи, мимика, жесты — это без сомнения была Корделия. Почему же Руки больше не сводит с ума ее запах? Почему из головы не исчезает образ «мертвой» Юи Комори? С этими вопросами в голове Руки вместе с братьями опустился на одно колено. — Приветствуем Королеву, — хором сказали они. — Мы безумно рады Вашему возвращению. Губы Корделии тронула легкая полуулыбка. Руки казалось, что она просто не умеет улыбаться шире. Наверное, это умение со временем теряется у всех «медленно стареющих». — Я польщена, — сказала она нараспев. — Здравствуйте мальчики. Вы еще больше выросли с нашей последней встречи вживую. Жаль только, что не всех из вас мне сегодня доводится видеть… Корделия замолчала. Она не жалеет — Руки знает это. Она лишь выдерживает положенную паузу прежде чем перескочить на другую тему. Но как убедительно она это делает. — Вы… почувствовали это? — зачем-то спросил Руки, словно в этот момент к нему вернулась человеческая наивность. Он не успел заметить, как рядом с ним оказалось лицо Юи Комори, но с выражением Корделии. Наигранно сочувственным выражением. — Конечно почувствовала. Сразу же, — сказала она. — Но вы не должны винить себя, мальчики. В этом нет вашей вины. — …Кор…делия… Дорогая… Любимая, ты здесь, — тело Рихтера дрожало мелкой судорогой, а глаза приобрели совсем другой блеск. — Ты правда… здесь… Он сделал несколько шагов из беседки. Он чуть ли не падал — создавалось впечатление, что это он наконец обрел тело спустя долгое время. Корделия обернулась к нему, изогнула бровь. — Где же мне еще быть, милый Рихтер? Его имя она всегда произносит особым образом: тихо, шипяще, таинственно, с придыханием. От этого обращения Рихтер всегда тает и преклоняется пред ее ногами. Так было и сейчас. Рихтер целовал ее колени, гладил талию, нюхал черное платье. Руки был вынужден смотреть на все это. У него не было выбора. — Я ждал этого столько лет… Не могу поверить, — шептал Этот Мужчина, чьи мысли всегда сводились к Этой Женщине. — Ты снова здесь, снова со мной. Корделия… моя жизнь невыносима без тебя… Я… так скучал по тебе… Корделия запустила руку в его волосы и взъерошила их. — Встань. Дай мне посмотреть на тебя, — сказала она и тут же провела ладонью по овалу его лица. — Боже… бедный Рихтер. Все же я не ошиблась — на тебе лица нет. Ты так исхудал, даже, кажется, немного оброс… — Мне некогда было думать о себе. Все мои мысли были лишь о тебе и твоем возвращении, — Рихтер целовал юные щеки, шею, глаза. Очень странное зрелище. — Посмотри, дорогая. Всю эту армию обращенных я собрал специально для тебя. Теперь мы наконец сможем достичь нашей цели. Создать новый мир, новую мораль! И ты будешь на вершине всего этого, как и хотела. Хитрые зеленые глаза огляделись вокруг. Юма сглотнул и сжал кулаки. Руки понимал, почему. Но в этом нет ничего удивительного: если Этот Мужчина захочет впечатлить Эту Женщину, то присвоение чужих заслуг для него — сущий пустяк. — Действительно. Хорошая работа, Рихтер, — сдержанно сказала Корделия и позволила себе поцеловать мужчину в щеку. — Я знала, что на тебя можно положиться. Рихтер, казалось, был готов заплакать. В его глазах отразилось то величайшее счастье, что может испытать живое существо. — …Теперь ты согласна? Теперь я доказал тебе, что смогу стать королем и править с тобой? — спросил он будто бы в мольбе. — И наше общее дитя станет следующим правителем нового мира? Корделия пристально посмотрела на него, как вдруг резко дернула за волосы. Наклонила голову набок, смотря Рихтеру в глаза, и вдруг заливисто рассмеялась. — Ты так жалобно на меня смотришь… Это так забавно, — сказала она, очаровательно улыбаясь. — Милый. Милый-милый очаровательный Рихтер. Столько лет прошло, а ты все такой же, как в первый день нашего знакомства, — она напирала на него все больше и больше, толкая в беседку. — Все такой же обиженный, обделенный романтик. Знаешь, мне всегда было в какой-то степени жаль тебя — мне казалось, что в чем-то мы с тобой схожи. Она уже сидела у него на коленях и гладила его лицо в то время как Рихтер смотрел на нее не отрываясь. — Ты был послушен, никогда мне не перечил, считал меня всегда и во всем правой — я ценила это в тебе, — продолжала она. — Я позволяла тебе многое, очень многое, Рихтер. Однако предел есть у всех и у всего, тем более у тебя, — ее голос с каждым словом становился жестче. — Рихтер, я много раз говорила тебе, что твоя задача — помогать и не мешать мне. Потому что я знаю, как обеспечить лучшее будущее не только мне, но и тебе. И, как бы ты не ненавидел своего брата, он… — Он черствый эгоист и лжец! Он не достоин тебя и статуса короля! — Я давала тебе слово? — прошипела Корделия. — У тебя еще будет время оправдаться. Например, прямо сейчас. Почему зимой я обнаружила своего старшего сына скитающегося по улицам, а позже узнала, что его обожаемый дядюшка выгнал его из собственного дома? — Он сын Карлхайнца. Он такой же, как и он. Только еще хуже. — Ясно, — Корделия фыркнула и встала с его колен. — Они оба ранили тебя! Они доставили тебе лишь горе! — воскликнул Рихтер. — Я ведь куда лучше их! Я никогда не причиню тебе вреда! Они не ценили тебя, а ты для меня дороже жизни! Я всегда буду оберегать тебя и заботиться о тебе! Корделия обернулась на него, усмехнулась. — «Никогда не причинишь вреда»? — изогнула она бровь и отбросила волосы с плеча. — А что такое тогда это? Она указала на укус. Руки услышал, как Рихтер сглотнул. — Ну что? Какова на вкус демоническая кровь? — спросила Корделия. — Судя по тому, что я сейчас едва стою на ногах, а маленькая человеческая девочка потеряла сознание, она пришлась тебе по душе. — Я… Я… — Ты знаешь, Рихтер, что такого я не прощаю, — снова вернулась ее жесткая манера, зеленые глаза горели очень страшно. — Ты разочаровал меня, Рихтер. — Дорогая, я… я думал, что мне… — Мальчики, — Корделия обернулась на Руки и его братьев, — я повторюсь: не вы виноваты в смерти Азусы. Не вы, а он, — она указала на Рихтера. — Корделия., — на Этом Мужчине не было лица. Будь Руки чуть добрее и человечнее, ему было бы жалко его. И себя заодно. Потому что Корделия подняла руку в небо. — Мальчики, — сказала она и щелкнула пальцами. — Покончим с ним. В этот момент здравый смысл отключается. Полностью. Безвозвратно. — Отвернитесь обе, — Руки слышит, как Юма выдавливает из себя последнюю вразумительную фразу. Коу ничего не говорит — лишь молча протягивает хозяйке серебряный кинжал. Раньше он принадлежал Азусе. — Любимая, — этот жестокий, отвратительный мужчина не способен боле ни на что, кроме слабого благоговенного шепота. Вот как влияет на него эта отвратительная жестокая женщина. Руки может его понять. Корделия поцеловала холодный лоб и губы Рихтера. — Ты — первый, кого я убью в этом теле, — сказала она, — и, надеюсь, что последний. Прощай, милый Рихтер. Все случилось быстро, беспощадно и тихо. Рихтер лишь вздохнул, скорее всего от счастья своего первенства хотя бы на смертном одре. — Далее он в вашем распоряжении, — сказала Корделия, отдав кинжал обратно Коу. — А Вы куда, королева? — спросил Руки. Губы лица Юи Комори тронула таинственная улыбка. — У меня очень важная встреча. И она ушла. По ее спине и уверенной походке было видно, что она не скорбит. Ей это не свойсвтвенно. В этом вся ее суть.***
Корделия с досадой обнаружила, что на подоле платья осталось красное пятнышко. Оно выглядело очень неопрятно. А ей, как назло, именно сейчас нужно было выглядеть безупречно. Она поднималась по лестнице. Вспомнить, как это делается, оказалось проще, чем она думала. И, пусть голова все еще кружилась от анемии, Корделия чувствовала себя превосходно. Все же это надо было сделать уже давно. Хорошо, конечно, когда твоей красоте и разумности ежедневно поют дифирамбы, но романтичные стишки про гул фа… фа-фа… фанфар в первую встречу быстро надоедают. Но Рихтер сослужил хорошую службу, что уж говорить. И любовником он был неплохим. Пожалуй, по этому потерянному поклоннику Корделия будет скучать больше всего. Она хмыкнула, как вдруг остановилась посреди лестницы и схватилась за сердце. Шрам болел невыносимо. Зачем?! Зачем ты убила его, мама?! Зачем?! Бедное наивное чувствительное дитя. Но какое надоедливое. «Я всего лишь отомстила ему, милая, — подумала Корделия, поправляя волосы. — Око за око. Зуб за зуб. Боль за боль.» Она вошла в комнату. Неужели Рихтер продолжал все эти годы приносить сюда свежие алые розы? Корделия понюхала цветы. Все же они вызывали в ней не слишком приятные воспоминания. Вот на манекене висит еще одно напоминание о неприятном инциденте — любимое платье, жестоко разорванное в середине. Вот в шкатулке лежат драгоценности, настолько вычурные, что надеть их хоть куда-нибудь было бы моветоном. Корделия любовно оглядела Ту Самую комнату и зашла за манекен. Здесь висел гобелен с изображением кровавой луны — подарок от кого-то из Франции жене короля вампиров. Корделия хмыкнула и отвела его в сторону. Сразу все ее существо наполнилось приятным искрящимся теплом: как же долго она этого ждала! Она сделала пару шагов вперед. Корделия не могла не улыбаться. Он всегда был шутником: только Он мог целенаправленно лечь в гроб, прямо как в фантазиях людей о вампирах. Она наклонилась к бледному лицу и поцеловала его так нежно, как только умела. — Просыпайся, — тихо и ласково позвала она, прижимаясь щекой к его щеке. — Я пришла к тебе. Ну же, просыпайся, Карл. Светлые брови слегка нахмурились, распахнулись янтарные глаза. Она не могла не улыбаться. — С пробуждением, дорогой, — сказала она, водя пальцем по его груди. Его глаза засмеялись. — Корделия, — раздался его милый голос. — Выглядишь свежо. — Нравится? — Корделия покружилась перед ним. — Талия, конечно, не особо выделяется, грудь не ахти, но в целом тельце симпатичное, правда? — Не изменилась, — выдохнул Карл, вставая. — Вот и хорошо. Если бы за эти годы изменилась и ты, не знаю, как бы я тогда нагонял то, что пропустил за эти годы. Корделия не могла не улыбаться. Как она скучала по нему! И как она рада, что она снова с ним! — Иди ко мне. Стоит ему только позвать и раскинуть руки, как она сразу идет к нему. Возможно это опасно — находиться в чьей-то власти. Но так приятно… — У нас все получилось. Все получилось, Карл, — шептала она, лежа головой на его плече. — Да. Ты молодец, Корделия. Ты молодец. — Хм. А ты сомневался? — Нисколько.