***
…Когда Рихтер проснулся, он увидел Ее, сидящей у зеркала и расчесывающей волосы. У Нее очень длинные, красивые и ароматные волосы. Рихтеру нравилось видеть их спутанными, щекочущими его обнаженную кожу. — Ты испортил мне всю прическу и смазал весь макияж, — Она хмыкнула и обернулась на него. — И что ты скажешь в свое оправдание? Она понимала, что он проснулся, по малейшему шороху. Невероятно чуткая, бдительная, словно постоянно держит все под своим контролем. Она встала со своего места — абсолютно нагая! — и сделала пару шагов к кровати. Грациозная, женственная, прекрасная. За что ему только было дано счастье видеть Ее, слышать Ее, касаться Ее, и что нужно сделать, чтобы это счастье никогда не исчезло, не растворилось, будто его и не было? Она все еще выжидательно смотрела на него. Разве его восторженные глаза не говорят за него все? — Ты прекрасна. Изумительна. Волшебна, — выдавил из себя Рихтер, прекрасно понимая, что все эти слова не те. Нет в мире такого слова, что могло бы описать Ее красоту в точности. Она хитро улыбнулась и села на кровать. — Продолжай, — прошептала Она своим чарующим голосом. — Восхитительна. Великолепна, — говорил Рихтер, целуя ей ноги. — Самая исключительная из всех женщин. — А ты видел очень много женщин, Рихтер? — спросила Она, когда он добрался уже до ее живота. — Я не знаю. Но совершеннее тебя женщин нет во всем мире — я знаю это. Он поцеловал ложбинку меж Ее грудями. Она вздохнула и запрокинула голову назад. — Мне нужно идти, — сказала Она. — Сегодня у Карла важная встреча. Я тоже должна быть там. Одно это имя резало ухо. Рихтер тут же накрыл Ее губы своими. — Не вспоминай о нем, — сказал он. — Сейчас ты со мной. Побудем так еще немного. Она отдышалась после поцелуя. — Какая наглость! Впрочем, было хорошо. Ладно, ты убедил меня, — Она улыбнулась и обвила его шею руками. — Еще немного… Побудем так. Она целовала его и льнула к нему активно. Нежная, страстная, прекрасная. Рихтер целовал Ее губы, ласкал Ее тело — для него сама эта возможность была высшей наградой. Эта ничтожный день и этот ничтожный вечер, когда Она его. Исключительная женщина, вобравшая в себя черты и ангела, и дьявола. Никогда не смеющаяся и не плачущая. Та, кто вдохнул в него и его одинокое затхлое жилище жизнь. — Так нечестно, Рихтер, — сказала Она, лежа у него на груди. — Ты говоришь мне очень красивые комплименты, поэтому мне всегда очень сложно устоять. — Что поделать, если это чистая правда? — он гладил Ее спину и плечи. — Льстец, — хмыкнула Она и остмотрелась. — Мне нравится бывать у тебя, Рихтер. Маленький одинокий домик на отшибе. Тихий садик. Красивый вид на лес. Это напоминает мне Европу… Вот только… — Что? — Этому месту не хватает немного уюта. Говорят, у женщин хорошо получается его обустраивать. Ты не думал жениться, Рихтер? Конечно он думал. И готов был признаться в этом. Но брат оказался быстрее. — Я не смогу жить с другой женщиной и спать с ней в одной постели. Она будет мне отвратительна, — сказал он. Она усмехнулась. — И правильно. Я поняла, что не готова делить тебя с кем-то еще. Как представлю, что какая-то другая женщина будет слушать от тебя комплименты — аж в дрожь бросает. Ты ведь только мой, да, Рихтер? Она определенно ревновала его! Какое счастье. — Да, Корделия. Солнце клонилось к закату. Они продолжали лежать в кровати. Рихтер целовал Ее лицо, шепча Ее имя. Он был счастлив.***
Где же Она? Обычно Она никогда не опаздывала. Рихтер стал ходить по комнате, чтобы его не разорвали на части многочисленные раздумья о том, где Корделия может быть. Она могла быть где угодно. И с кем угодно. Рихтеру никогда не нравилось это, но он не роптал. Потому что он только Ее. Она так сказала. Рихтер сел за стол, стал нетерпеливо барабанить пальцами. На глаза ему попалась старая толстая тетрадь. Все страницы в ней были исписаны его почерком. Это все — стихи, хорошие и не очень. И почти все — о Ней. О той, что необходима, как воздух. О той, без кого вся жизнь — пустое, бессмысленное. О той, что и есть сама Жизнь. Кажется, смертные назвали это Богом. Что ж, пусть будет так. Рука Рихтера потянулась к тетради, открыла одну из страниц. То были строчки, написанные в спешке, под сильным впечатлением от встречи с Ней… от встречи с Богом… «Мы в зале этих фанфар. Шорох платьев и звучный бал. Мир тонет в искусственном свете…»***
Свет слепил глаза. Ужасно. Рихтеру был намного привычнее полумрак. И тишина. Здесь же не было ни одного, ни другого. Каждой своей жилой он ненавидел это место, эту одежду, этих женщин, намеренно проходивших мимо него и просивших подать им бокал вина. Ужасные, отвратительные, надушенные, нарумяненные, накрахмаленные крысы. — Кажется, ты ей понравился. Не желаешь пригласить ее на танец, братец? Опять он. Лицо брата, на котором навечно застыла хитрая ухмылка, временами мозолило Рихтеру глаза. Как только перед Тоуго открылась возможность носить костюмы, сшитые специально для него на заказ, и ходить к парикмахеру, он стал ТАКИМ. Вылизанным и искусственным любимцем женщин. То, как пошло вешались на него женщины, было противно Рихтеру. Он никогда не понимал и не принимал этого. — Не понимаю, чем я мог ей… понравиться. — Мы с другого континента. Наша внешность для них — экзотика. Интерес к нам естественен. Я думал, что за столь долгое время твоих поэтических скитаний ты понял это. Рихтер промолчал. Его распирала злость. Как смел брат так легко сказать о его путешествии, чуть ли не важнейшим в его жизни? Его многолетние поиски себя, его вдохновение, его стихи — для Тоуго Сакамаки это были явно пустые слова. — Развейся, брат. В кои-то веке мы с тобой встретились впервые за очень много лет. Хотелось бы, чтобы эта встреча запомнилась чем-то хорошим. Брат похлопал Рихтера по плечу и скрылся в толпе, сказав, что ему нужно отлучиться. Он поражал Рихтера своей радушностью. Тоуго, старший сын, абсолютный любимец отца — по нему нельзя было сказать, что у него могут быть враги. Рихтер нахмурился, взял бокал с вином. Лишь немного отпив, он поставил бокал обратно — вино было до ужаса сладким. Наступило самое темное время суток — такое обычно бывает перед рассветом. Свет в зале, казалось, стал еще ярче. Кто-то рядом очень громко рассмеялся. Рихтер зажмурился, мечтая оказаться в тихом уединенном месте, как вдруг… — Брат. Я хочу тебя кое с кем познакомить. Рихтер открыл глаза и увидел изумруды. Нет. Эти глаза сияли намного ярче. Они были светлее всего зала, но почему-то совсем не раздражали глаз. К ним наоборот — хотелось лететь, как мотылек летит на огонь. Лишь потом Рихтер заметил все остальное: природную нескрываемую бледноту, подведенные алым чувственные губы, прямой аристократический нос, лиловые локоны, струящиеся по плечам, словно волны. Брат держал Ее изящную руку и говорил: — Это Корделия. Корделия, это мой младший брат. Губы сложились в улыбке. И вот, Ее рука уже плывет навстречу Рихтеру. Она настолько одурманила его, что он назвал Ей имя, каким его наделили при рождении, которым он не назывался уже очень давно. — Р… Рюнос…кэ… Сака… Сакамаки, — с трудом и по слогам проговорила Она скорее по-французски, чем по-японски. Брат усмехнулся. Рихтеру стало стыдно. — Простите… Вы не говорите на моем родном языке… Я должен был догадаться, — проговорил он, склонив голову. — Корделия не так давно начала изучать японский, — вставил Тоуго. — Она делает успехи. Она слегка закатила глаза, словно он сказал величайшую на свете глупость. — Я все еще не слишком хороша в этом, — сказала Она. — Европейские языки мне намного привычнее. — Зовите меня Рихтером… Я сочту за честь, если Вы будете называть меня так, — попытался загладить Рихтер свой конфуз. Алые губы немного приоткрылись, обнажая белоснежные клыки… шире, чем обычно бывают у вампирш. Она протянула ему руку. — Что же, будем знакомы, Рихтер. Она произнесла его имя каким-то особым образом, совершенно неведомым ему, но почему-то на душе все затрепетало. Рихтер дотронулся губами до красивых тонких пальцев — он считал честью касаться их. В зеленых глазах промелькнуло удивление — видимо, Она ожидала простого рукопожатия. Но алые губы снова улыбнулись — и Рихтер окончательно забыл о том, кто он такой, чем он жил, что искал и где в тот момент находился. Теперь в мире существовала только Она. …Рихтеру казалось, что он в усмерть пьян. То ли от сладкого вина, которое Она, как выяснилось, очень любила, а значит отныне любил и он; то ли от самого Ее присутствия, Ее запаха, Ее голоса. Это был волшебный рассвет, который Рихтер встретил с Ней на улице, вдали от суеты. Ложкой дегтя в их волшебном знакомстве было лишь… — Как давно Вы знакомы с моим братом? — спросил Рихтер. Самого Тоуго не было с ними, казалось, все это время. Либо же он просто его не замечал. — Мы познакомились около года назад, — ответила она, пожав плечами, — и с тех пор встречаемся время от времени на балах. — Вы… Какие отношения вас связывают? — Рихтер спросил об этом, совершенно не подумав о последствиях. Но Она лишь продолжала слегка улыбаться. — Ваш брат… очень неоднозначный мужчина, Рихтер. Знакомство с ним — одно из самых интересных за всю мою жизнь, — сказала Она. Рихтер стушевался. Затем разозлился на брата и на себя. Даже когда его не было рядом, разговор рано или поздно сводился в его сторону. Рихтеру это не нравилось. — Вы совершенно не похожи на брата, Рихтер. Вы — другой, — вдруг сказала Корделия, повернув к нему голову. — Но тоже — интересный. Это было чудесное утро. Благодарю, но, боюсь, мне пора идти. Она сделала несколько шагов, и каждый цокот каблука ее туфли отдавался в ушах Рихтера набатом. Он не хотел расставаться с Ней так просто. Он не хотел расставаться с ней вообще. — Постойте, — слабо сказал он. Корделия услышала. Обернулась. — Вы хотите что-то сказать? — Она выжидающе посмотрела на него. — Я хочу Вас поцеловать, — вырвалось у него, и Рихтер уже успел пожалеть о глупости своих слов. Но Корделия повернулась к нему всем телом. В глазах ее заиграли озорные зеленые чертики. — Ну так целуйте. Чего Вы ждете? «Действительно, чего я жду?» — успел подумать Рихтер, бросаясь к Ней. Это было их первое слияние уст. С того самого утра Она стала неотъемлемой, самой важной частью жизни Рихтера, которой он подарил много поцелуев и ласк. Но не как законный супруг.***
Рихтер листал тетрадь, борясь с желанием выпить зараз всю бутылку вина и стоящий в погребе напиток большей крепости. Лишь алкоголь способен был хоть немного наладить настрой в Ее отсутствие. Жаль, что Ее так часто не было рядом. Только рядом с Корделией Рихтер впервые почувствовал себя по-настоящему свободным. Но, если рядом Ее не было, он словно снова был связан по рукам и ногам. Разве это — свобода? А Она? Ее желания были законом для него. Законом, который исполнять только в радость. Но разве это — свобода? А так ли нужна она, свобода, в мире, где есть Она?***
Рихтер редко появлялся в особняке у всех на виду. Как правило, он приходил сюда инкогнито, когда никто не видел. Она не разрешала. Боялась гнева и ревности мужа. Но Рихтер не боялся брата. Он знал, что, пока Она любит его, он ничего не будет бояться. Вчера Она не пришла, хотя обещала. Вчера Она, кажется, разозлилась. Сегодня с утра Рихтеру в дом лишь молча прислали Ее кровь для Юмы. В голове Рихтера всплывали события прошлой ночи: озеро, Она… мокрый мальчишка. Рихтер нахмурился. — Что Вы здесь делаете, дядя? — спросил голос откуда-то снизу. — Обычно Вы приходите позже. Рихтер посмотрел на зеленоглазого длинноволосого мальчика, смотревшего на него пристальным заинтересованным взглядом. — Райто, — сказал он тихо, — где твоя мама? — Мамочка вместе с братиком Аято, — ответил другой мальчик, Канато, сидевший в беседке и качавший ногами. — Она очень злая. — Почему? Что случилось? — обеспокоенно спросил Рихтер. Братья дружно пожали плечами. — Наверное, братец опять чем-то расстроил ее, — сказал Райто. — Опять не хочет учиться или снова попытался сбежать. — Вот бы нам с Тедди тоже убежать из дома, — вздохнул Канато, приобнимая своего медвежонка. — Интересно, нас станут искать? Рихтер не услышал, чем закончился разговор, потому что быстрым шагом направился внутрь особняка. Войдя, он прислушался. Ее голос был слышен со второго этажа. Рихтер шел по ступенькам и чувствовал, как Ее голос становится все ближе и ближе. — То есть как воспаление легких?! Этого не может быть! — Однако отрицать этого нельзя, — сказал мужской голос. — У господина Аято пневмония. Все факторы указывают на… — Я уже слышала это! Много раз! Мне не нужны факторы! Мне нужно объяснение, как это, черт возьми, могло произойти! — Вы сказали, он случайно упал в озеро? Пневмония могла возникнуть вследствие переохлаждения. — Вы смеетесь надо мной! На улице конец марта! Или Вы хотите сказать, что мой сын настолько слаб, что уступает по здоровью этим… слабым мешкам с кровью?! — Он пьет кровь каждый день? — Конечно! — Я поговорил с господином Аято. Он сказал, что падает в это озеро не впервые. — Он проснулся? — Ее голос просветлел. — Почему Вы мне не сказали?.. — К нему сейчас лучше не заходить. Он очень нервный. — Какие глупости! Я его мать — я могу заходить к нему в любое время. — Послушайте. Мне кажется, что у мальчика серьезное нервное расстройство. Он замкнут и раздражителен. Его явно что-то очень сильно гнетет, и из-за его подорванного нервного здоровья страдает здоровье физическое. Я не знаю, в чем может заключаться причина его волнений, но прошу Вас обратить на это внимание. Лечите его так, как я прописал. Я приду снова через три дня. Всего доброго. Рихтер поднимался по лестнице в то время, когда доктор спускался. Старый, бледный, с длинными усами и бородой. Рихтер вздохнул с облегчением — этот мужчина был не Ее типажа. Корделия ходила возле двери в комнату, скрестив руки на груди. — Я позвала лучшего врача — и ради чего?! Чтобы мне сказали, что у моего сына нервное расстройство?! Из-за чего бы ему, интересно, нервничать?! Из-за того, что у меня из-за него седые волосы?! — Тебя слышно даже снаружи, моя дорогая, — вкрадчиво сказал Рихтер, подходя к Ней сзади. Корделия охнула и резко обернулась на него. Она явно не слышала его шагов. И Ей это не нравилось. — Что ты здесь делаешь, Рихтер? — Она изо всех сил пыталась разгладить лицо, но маленькая складка между бровями и раздражительность в голосе не желали уходить. Пусть в таком настроении, Она все равно была прекрасна. — Вчера ты так и не пришла, — сказал он. — Я волновался. — Ты выглядишь растрепанным. Похоже, у нас обоих был бессонный день, — Она хмыкнула. — Боюсь, на ближайшие три дня ты можешь про меня забыть. Ты ведь все слышал? — Да. Но все же каким образом у вампира могло возникнуть человеческое заболевание? — Дьявол, даже не спрашивай у меня! Этот ребенок однажды точно сведет меня в могилу своими «нервными расстройствами»! Складка между Ее бровей стала глубже. Редко когда Рихтер видел Ее до такой степени напряженной. — Быть может, врач ошибся? Он мог что-то напутать… — …Он начал кашлять во сне. Сильно кашлять, чуть ли не захлебываться, — Корделия перебила его, указывая на дверь. — Дворецкий сказал мне, что он кашлял и раньше. Интересно, почему в собственном доме я обо всем узнаю самой последней?! У него резко поднялась температура, хотя ее не было — я проверяла! Черт, на следующей неделе у них день рождения — Карл говорил, что приедет поздравить их лично. Вот он удивится, когда увидит, что его наследник — будущий король! — слег с «воспалением легких, вызванным нервным расстройством»! Это просто смешно! Рихтер знал, как Ей тяжело дается семейная жизнь. Изначально Она не хотела иметь детей. По крайней мере, не раньше двухсот лет. Она потихоньку приближалась к этому возрасту, но уже имела троих сыновей и абсолютно посаженные нервы из-за мужчины, который ни во что ее не ставил. Для Нее это было подобно смерти. Благодаря вниманию мужчин Она чувствовала себя живой. Она была зависима от этого еще больше, чем от крови. И Рихтер понимал это. И его это почти всегда устраивало. Как же ему хотелось забрать Ее. Увести ее далеко-далеко из этого проклятого дома, заставить забыть о муже, о детях, о прочих совершенно неважных вещах. И быть для Нее всем. Занимать все Ее мысли, быть единственным существом, которое Она видит ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Жить с Ней в качестве Ее мужа и радовать Ее точно так же, как Она радует его одним своим существованием. Так уж ли это невозможно? — Пойдем со мной, — Рихтер взял Ее руку. — У меня нет сил смотреть на твои страдания. — О чем ты, Рихтер? — Ее голос звучал тихо. — Я знаю, ты делаешь все это ради великой цели, и во всех своих начинаниях ты можешь рассчитывать на меня, но… Эта игра не стоит свеч. В мире нет ничего важнее твоего благополучия. Поэтому… оставь это, Корделия, и иди со мной, — Рихтер поцеловал ей руку. — Со мной тебе никогда больше не нужно будет злиться. И плакать. На последнем слове Она выдернула руку. — Ты, верно, бредишь, — холодно прозвучал Ее голос. — Тебе стоит отдохнуть, Рихтер. — Я говорю совершенно серьезно. В отношении тебя я всегда… За дверьми комнаты послышался громкий кашель. Она замерла и напряглась, прислушиваясь. — Аято? — позвала Она, заглядывая в комнату. — Сейчас я к тебе зайду. — Не надо! — мальчишечий голос звучал приглушенно — видимо, «юный принц» прятался под одеялом. — Почему у тебя раскрыты ноги? Ты хочешь заболеть еще сильнее?! — Она отворила дверь пошире. — Твой отец не должен увидеть тебя таким, ты слышишь?! — Так не показывай ему меня! Отправь меня спать в комнату для прислуги! — Что за глупости ты говоришь? Соберись и не хныкай! Тебе пора принять лекарство. — Не хочу! Уйди! Я не хочу никого видеть! — Аято, не упрямься. По-моему, ты совершенно не в том положении, чтобы так делать, — Корделия сделала шаг в комнату. — Не иди туда, — Рихтер схватил ее за плечо. Все же Она — очень сильная женщина. От ее хватки запястье Рихтера болело еще очень долго. — Уйди. Ты мешаешь мне, — Ее зеленые глаза пылали гневом. — Внизу получи у дворецкого обратно свой плащ и уходи. И не появляйся здесь до тех пор, пока я сама не приду к тебе. Дверь захлопнулась прямо у Рихтера перед носом. Он не имел права открыть ее обратно. Ему оставалось лишь развернуться и уйти. Идя со своим плащом в руках, Рихтер видел Ее в окне. Ее складка между бровей не исчезала, а изумруды глаз были направлены не на него, а на угрюмого мальчика с такими же глазами, как у Нее. У Рихтера заходили желваки на щеках. До недавнего времени он думал, что у него лишь один соперник — родной брат. Однако все это время он не замечал еще одного. И этого соперника Рихтер ненавидел, казалось бы, еще сильнее, ибо, если бы он покончил с его жизнью, то точно потерял бы Ее любовь. Окончательно.***
Рихтер разбил бутылку вина об пол. Это был крайне опрометчивый и расточительный поступок: из-за недавнего нововведения Охотников достать алкоголь вампирам стало практически невозможно. Но ради Нее он сделал это. Он способен на все, если это ради Нее. Терпение Рихтера иссякло. Он вышел из комнаты и побежал вдоль коридора. Как здесь темно и мрачно без Нее! Как ненавистно ему это место! Как ненавистен ему этот мир, эта жизнь без Нее! Даже сейчас перед глазами — Ее лицо. Даже сейчас в голове — Ее голос. Рихтер резко остановился. Он увидел следы ногтей на стенах. Нахмурился. Неужели разбушевались? Муками — девичья фамилия матери. Рихтер не зря дал братьям именно ее. Он очень ценил эту бесконечно добрую женщину. Почти так же, как Ее. Четыре юноши — единственное, что действительно было у него с Ней общим, — сидели в конце коридора на полу и царапали стены и пол в агонии. — Что случилось? — спросил Рихтер, теряя голос. Потому что уже все понял. — Она… умирает., — сказали они. …Небеса упали на землю. Весь мир погиб. Завяло, иссохло все то прекрасное, что было на этой грешной земле, что не смогла уберечь Ее. Где были все? Где был Рихтер? Почему он не забрал Ее? Почему не похитил Ее и не увез далеко-далеко? Родные дети. Собственный муж. Он. Они все погубили Ее. Барабанил дождь, играя по Ней панихиду. Он стоял под ним, плача горючими слезами. Она была окружена розами и шептала, шептала, шептала. Так чарующе и так красиво. Она — его божественная, единственная, любимая — просила его. Рихтер не мог этого не выполнить. Потому что нельзя не выполнить волю Бога. В его ушах еще долго отзывался ее последний вздох. Он еще долго плакал, дотрагиваясь губами до ее мокрых безжизненных волос. В последние минуты Она не смеялась и не плакала. Она не любила обе эти вещи. Рихтер лишь единожды видел Ее смеющейся. То был истеричный, отчаянный, болезненный смех. И снова — из-за мужа. Рихтер закусил губу. …Под конец жизни Она признала его. Она дала ему свое сердце. И он исполнил ее волю. Охотники, как и все люди, — просто глупцы. Стоило лишь немного пустить им пыли в глаза, замаскировавшись и назвавшись одним из многочисленных псевдонимов из бродячей поэтической жизни, как они тут же без вопросов приняли сердце Корделии. Узнать имя Ее нового вместилища и место его содержания — задача уже намного сложнее. Но это — лишь вопрос времени. Особенно если это — ради Нее.***
— А во скольких местах Вы побывали за свою жизнь? Малиновые глаза глядели живо и с интересом. Рихтер всмотрелся в них повнимательнее, но ничего, кроме детских наивности и жизнелюбия, не нашел. — Во многих. Очень во многих. Бывал в Париже, Провансе, Варшаве, Лондоне, Мадриде, Венеции, Вероне, Лос-Анджелесе, Торонто, Константинополе… — Стамбуле, — поднялся маленький бледный указательный пальчик. — Ах, теперь это так называется? — Рихтер слегка приподнял уголки губ. Светлые бровки сложились домиком. — Константинополь стал Стамбулом еще в первой половине прошлого века… Неужели Вы не знали этого? — За всем бывает очень сложно уследить. Но, например, о том, что Санкт-Петербург в России почему-то стали называть Ленинградом, я знаю. — Теперь снова Санкт-Петербургом. Рихтер развел руками. — Мир порой очень быстро меняется. Особенно в плане географии. Маленькая светловолосая кудрявая девочка насупилась, скрестив руки на груди. На вид у Юи Комори не было ничего общего с Ней, но в поведении, жестах рук и мимике иногда проглядывались ее женственность и грациозность. Девчонка, несомненно, была умна и любознательна, легко обучаема, по-детски наивна. Из нее мог выйти толк. Большой толк. — В мире вне церкви интереснее, чем у меня, — вздохнула Юи. — У меня совершенно ничего не меняется. — Это неправда. Ты сама меняешься, маленькая принцесса. Ты не замечаешь этого, поскольку видишь себя каждый день. Но за эти два года ты сильно выросла и повзрослела. Еще немного — и ты станешь девушкой. Очень красивой девушкой. Бледные щеки вспыхнули, и малиновые глаза перестали смотреть на него. — Вы… Правда думаете, что я стану… красивой, Рихтер? — Ты и сейчас красивая, Юи. Многим девушкам есть чему в тебе позавидовать. Щеки из розовых стали пунцово-красными. — А… Скажите, я могу нравиться… Она посмотрела на него растерянным взглядом. — Я уверен, что многие юноши в будущем захотят добиться твоего расположения, — ухмыльнулся Рихтер. — Ведь мужчинам очень нравится, когда женщина, помимо красоты, имеет еще и острый ум. — Л-ладно. Я п-поняла. — Ты хочешь иметь много поклонников? — Н-нет, совсем нет, — она замахала руками. — Я… Мне бы хотелось, чтобы… чтобы один… Забудьте. Она села к нему спиной. Она влюблена в него — это было совершенно очевидно. Смотреть на ее нелепые попытки обуздать это чувство очень забавно. Вместе с тем очень захватывающе думать о величине ее детской, наивной любви. Ничего, малышка Юи. Когда ты подрастешь, твоя мечта исполнится. Всенепременно. — Я хочу быть как Вы: везде путешествовать, видеть новые места, — сказала Юи через некоторое время, смотря на звезды. — Нельзя ведь все время путешествовать, — ответил Рихтер. — Всегда должно быть место, куда можно вернуться. — Церковь, — она ответила без раздумий. — А если церкви не станет? — Как церкви может не стать? — она засмеялась. — Тогда дом. Такой же большой, как церковь. Такие ведь бывают? — Конечно бывают. Бывают дома и намного больше церкви. Такой дом как раз скоро станет моим. Раньше он принадлежал моему брату. — У Вас есть брат? — Был. Был брат. Была любимая женщина. Был большой дом. Брат исчез — он был лишним звеном в этой цепи. Любимая женщина продолжила жить в той маленькой девочке. А большой дом четыре маленькие канареечки и их обращенные помощники забрали у дряных и неблагодарных принцев. Ради Нее Рихтер сделает все. Абсолютно все…***
…Абсолютно все. Даже молча примет смерть, если она от Ее рук. Лязг металла. Удар. Боль. Вздох. Забытье. Освобождение. То была Божья кара. Ее кара, жестокая и беспощадная, но которую нужно воспринимать, как бесценный подарок. И Рихтер принял. Лишь один вопрос вертелся у него на языке: «Что же я сделал не так?» Ему хотелось смеяться над самим собой, но он уже не мог. Он потерял их обеих, потому что изначально ими не владел. Отец и сын — коварные змеи-обольстители, черт бы их побрал. Рихтер не стал ни королем, ни даже слоном. Он так и остался пешкой. Пешкой под командованием всесильной, умелой Королевы.