***
— Да-да, ты бы ещё вспомнил, как я на Крымском ёбнулся и колени разодрал, да-да, давай, — Илья махал на Дениса рукой и еле сдерживался, чтобы не заразиться чужим смехом. В последний летний день хотелось как солнечного, так и душевного тепла. Коряков и представить не мог, что получит и того и другого сполна, что от первого будет мучиться, а от второго чуть ли не плакать. Обсуждение прошедшего, очень насыщенного и местами пьяного лета казалось каким-то невообразимым. Неужели все, что они обсуждают уже час, происходило на самом деле? Даже не верится в это. — Но ты сам вспомнил! Мы потом аптеку искали и коленку тебе в парке латали, — подключился Шабанов, выпучив свои горящие глаза. В такие моменты нужно уверенно говорить: да, было. Ну а чего, это не Илья кривоногий, это Денис не умеет ходить прямо! — Ой, у тебя и похуже было, не я же с мужиком в табачке, на том же Садовом, пятнадцать минут ругался и доказывал, что просто молодо выгляжу, — Илья поморщил нос и отвернулся, — давай, отдыхай. — Падла, — всё ещё посмеивается Денис, вытягивая ноги на спортивном тренажёре и отпивая немного из своей бутыли. — Ну всё равно по количеству кринжа выиграл Макс. — С каких это хуёв? — Возмутился Шабанов, но через секунду, вспомнив все свои выходки в общественных местах, а особенно на Чистых прудах, усмехнулся, махнув рукой, мол, «я всё понял, рот закрыл». Вот кому Вова завидует — не детям, а подросткам. Тем, чей возраст ещё не позволяет покупать пиво в каждом продуктовом магазине, кому иногда не продают даже в проверенных табачках. Такими была та троица, усевшаяся в одном из дворов, как они сами сказали, проводить лето. На самом же деле их компания не заканчивалась на этих трёх, просто время уже достаточно позднее: кто-то старается исправить режим сна в последний день, кому-то важнее поиграть последний раз в году до четырёх утра, а кого-то уже загнали домой. Вот они и остались втроём: Коряков, Коломиец и Шабанов. Сидят и невольно бесят местных жителей своими внезапными выкриками и хохотом. Ну и плевать на этих местных — для них конец лета — не настолько важное и грустное событие, как для школьников, поэтому потерпят. — Я знаете че подумал, — Илья наклоняет бутылку, допивая остатки, и вздыхает, — мы ведь, грубо говоря, последний год развлекаемся, в одиннадцатом придётся жопу рвать. — Ты и в десятом её рвать будешь, — Максим поднимается со своего места и виснет на ближайшем турнике, чуть раскачиваясь. — Чтоб в одиннадцатом не помирать, надо сейчас начинать готовиться. — Серьёзно думаешь, что кто-то не забьёт хуй в первую же неделю? Люди так устроены, а мы особенно, что будем тянуть до последнего. Я не верю, что ты весь десятый класс будешь готовиться. Ты и в первую половину одиннадцатого ничего делать не будешь, мол, нахуй, времени ещё навалом, — Илья размахивал руками и закатывал глаза через слово. — И не ты один, весь класс так будет думать, а Алексей Алексаныч будет на всех орать. — Ну так-то да, ты прав, — Максим в ответ лишь посмеивается и всë сильнее раскачивается на турнике, подгибая ноги. — В десятом «Б» всë всегда будет через жопу. — Бедный Алексей Алексаныч, — Денис покачивает головой и устремляет взгляд в чистое небо. Десятый «Б», в состав которого входила вся компания, не знал классного руководителя лучше, чем их любимый Губанов Алексей Александрович, смотря на которого хочется сразу же извиниться за все свои косяки, потому что страшно. Губанов злился не очень часто, но если до того доходило, то класс старался разбежаться, перед этим сдав всех виноватых и косячных. Пятый и шестой класс прошëл в штатном режиме, то есть через одно место: дети, оказавшись заложниками переходного возраста, творили что попало, и молодой филолог время от времени готов был вешаться на собственном ремне, но умело брал себя в руки и воспитывал в себе стержень, который до сих пор правит его характером. Теперь даже представить сложно, что по-настоящему могло бы вывести учителя из себя. Последний раз Губанов тратил свои силы и не жалел голосовых связок, когда учитель химии доложила ему о десяти двойках за один урок. Он рвал и метал, и через неделю этих двоек в журнале не оказалось — исправили. Десятому классу завидовали. Завидовали, потому что у них был самый симпатичный и толковый классный руководитель. Завидовали потому, что как бы Губанов на них ни кричал, но в любой момент мог подойти к какому-нибудь учителю и договориться за оценки своего ученика. Иногда позволял слишком много и тратил половину своего урока на шутки или обсуждение насущных проблем, но при этом русский и литературу знали все, как бы эти предметы не были некоторым противны. — Давайте, признавайтесь, кто скучает по Костычу? — Коряков вдруг вспомнил о математике, пьяно похихикивая в чужое плечо. — Да пошëл он нахуй, он мне тройку вывел, козëл старый блять, — Максим спрыгнул с турника и отряхнул обожённые руки. Он искренне не любил Константина Альбертовича и всегда был заодно с Кашиным, который всегда и везде нашëл бы повод подъебать старого математика. — Однохуйственно на него, я последний месяц вообще к нему на уроки не ходил, мне репетитор больше пользы приносил, чем он, — возмущается Денис следом за другом и выбрасывает пустую бутылку в ближайшую мусорку, чуть промахиваясь, попадая на бортик. — Тоха вообще мне говорил, что он ëбнулся головой окончательно и даже пропуски ставить забывал. Всë лето проходило без обсуждения учëбы, но тут их почему-то прорвало. Табу как-то спало, и вот они снова осуждают учëбу, в очередной раз понимая, что беззаботное время вдруг окончилось. Вновь нужно вернуться к обсуждению учëбы и проблем, связанных с нею. Но так не хочется… Не хочется не только этой троице, но и другим. Арина вот говорила, что не хочет даже слышать об учëбе. Она до сих пор не полностью отошла от экзаменов, и единственная причина, по которой хотелось идти в школу — это новые вещи, в которых она уже хоть и щеголяла по городу, но в школе — это другое. Неля уже накупила всяких книжек по химии и с нетерпением ждала, когда сможет вернуться в излюбленный кабинет химии. Еë нездоровая любовь к химии и биологии всегда удивляла всю компанию, но к ней постоянно обращались за помощью. Тохе вообще по барабану — сентябрь сейчас настанет или же май. Главное — учиться ему не очень сложно, да и не очень-то и нужно. Он по жизни идëт слишком легко и не расстраивается даже пяти двойкам за день. У него свой мир, и никто этот мир понять не может. Кашин всем своим поведением показывал, как ему наплевать на начало учебного года, а в душе выл и плакал. Ну как же так?! Только вчера май кончался, а завтра опять в школу. Сплошные расстройства в этом мире. Серëжа вообще выходил на связь раз в неделю, и как он относится к началу учебного года — одна огромная загадка. Ну и ладно с ним, некоторые не помнят даже то, как он выглядит. Серëжа — тот самый мифический персонаж компании, который приходит раз в две недели, радует своим появлением и снова уходит в спячку. Обычно всë менялось в школьные будни, когда Пешков вновь возвращался в компанию и не мог никуда деться, ведь ходить в школу надо. — Я, наверное, домой пойду, время уже поджимает, — Шабанов тяжело вздохнул и подхватил со скамейки свой портфель, в котором тут же зазвенели бутылки. — Упс, — он хохотнул, и, подбросив его ещë раз, уже рассмеялся, — главное не спалиться, что у меня тут на шестерых заготовка. — Главное до дома дойди без приключений, — закатывает глаза Илья и машет на друга рукой. Быть на улице втроëм — это веселье или душевные разговоры, а вот вдвоëм — это уже совсем другая атмосфера. В такие моменты казалось, что вот ещë секунда, и всë это закончится, что они вот-вот разойдутся, но времени у них с Денисом ещë навалом. В такие моменты почему-то пропадали все темы для разговоров. По-другому ощущались последние дуновения ещë тёплого ветра. Утихало всë. Успокаивалась душа, и человек, находящийся рядом, становился как-то ближе, душа перед ним обнажилась. Илья не может обсуждать свои проблемы или душевные терзания в компании. Ему хочется вываливать это всë на понимающего и близкого Дениса. Только на него и только после того, как все уходили. Он так хочет, чтобы лето длилось вечно только из-за таких моментов. Он готов душу отдать, рыдать и молить, чтобы навсегда застрять в этом моменте, когда между ним и Денисом тишина, когда этот противный жëлтый фонарь бьëт в спину. Застрять в моменте лета, в моменте, когда нет забот и не нужно вставать в семь утра. Когда можно просидеть с Денисом хоть до часу ночи и всë это время обсуждать лишь прошлое, настоящее и будущее, мечтать и метить планы. Денис — это тот самый человек, которому Илья готов рассказать все свои проблемы, открыть душу и не бояться, что еë осквернят или обсмеют. Денис и Илья — друзья чуть ли не с первого класса. Они знают друг друга наизусть, знают все проблемы, загоны, ошибки, взлëты и падения. Кто-то говорил, что они родственные души. Илья смеялся и пихал Дениса в плечо, а потом осознал, что да, так и есть. Они не очень похожи, но близки, как братья, но если их спросят, променял бы он своего друга за булку с маком из столовой, то тот бы точно согласился на такую авантюру. Их дружбу, кажется, не сломит ничего, но есть одна ниточка, потянув за которую, можно распустить весь этот крепкий шов. Догадывается ли Денис, что когда он отворачивается, то получает в свою спину влюблëнный взгляд? Нет, даже и подумать об этом не может. Самое обидное — поделиться с этим не с кем. Если бы Илья втюрился в какую-нибудь девочку из параллели, то Денис узнал бы об этом первый, но при нынешнем раскладе приходится всë это хранить в себе и своей голове. Когда Илья это осознал? В день проведения экзамена по математике. Они всë утро тусовались на детской площадке у места проведения экзамена, смеялись с фоток в паспорте и искали слитые ответы, начиная нервничать ни на шутку. Всë проходило в штатном режиме, как, впрочем, и перед экзаменом по русскому языку, но Илья чувствовал, что что-то идëт не так. Вроде голову с утра не мыл, носки разные надел, а всë равно душа неспокойна. Только после написания экзамена, в тот же день он понял, что дело было далеко не в этом. Душа начала волноваться по совсем другому поводу. Сердце билось сильнее, чем вчера, а виной всем тому — Денис. Его ребяческая и очень широкая улыбка, его энергия и вечно позитивный настрой. Так всë влияло на Илью, что вот уже три месяца он молча тащится от Дениса по-другому, нежели всего год назад. Коломиец за лето возмужал и обогнал Илью на пару сантиметров, окончательно выбив того из колеи. Интересно живëт их компашка, что уж тут говорить: Макс по уши влюблëн в Нелю, Илья тащится от каждого движения Дениса, а Денис тащится по Арине. — Я вчера Арине стикеры подарил, кстати, — Денис смущённо посмеивается, укладываясь на нагретом деревянном настиле тренажера. — Геро-ой, — тянет Илья и тихонько хихикает. Диалог не клеится. Ситуация очень тяжëлая и глупая. Илья знает, как Коломиец хочет поделиться своими «успехами», но не может это слушать. Почему-то начинают скрипеть зубы и появляться зависть, причëм не самая светлая, но Коряков понимает — вокруг него не крутится мир, потому осаживает свои чувства и слушает внимательно. Но Денис почему-то не продолжает. Он смотрит в небо и молчит, и в этом молчании читалась усталость. Парень бегает за Ариной уже месяц, время от времени делает ей какие-то намекающие подарки, но ни на миллиметр не продвигается вперëд. Обидно. Когда труды романтика не оценивают — это ужасно. Илья смотрит на все эти безрезультатные попытки и меркнет вместе с другом. Коломиец должен быть сильным, он должен идти до конца, ну же! Но Денис время от времени вешает нос, горестно вздыхая. Молчание хотелось прервать. Илья не знал, какую бы тему поднять, что бы такого обсудить. Он не то что чувствует, он слышит, как в собственной голове шуршат шестерëнки. Но все мысли приходят к тому, что с Денисом хочется поделиться. Он всегда и всë ему рассказывал, а тут уже три месяца молчит. Чувство было такое, что он сам себе заклеил рот, а теперь страдает от этого, постоянно прилепляя отваливающийся скотч обратно. Но вдруг он снова отклеивается и падает, а Коряков даже не замечает этого. — А я, кажется, тоже влюбился, — вдруг вырывается у Ильи. Вот и нашëл тему для разговора. Теперь выкручивайся. — Да ладно?! Кто эта счастливица?! Глаза Дениса загораются, весь он оживает и чуть ли не подпрыгивает на месте, сгорая от нетерпения. Он за десять лет ни разу не слышал от Ильи таких слов, и услышать их сейчас, когда его самого мучают эти чувства — что-то невообразимое. Он чувствует в груди огонëк радости и даже гордости. — Ким, — спокойно отвечает Илья. Это первое имя, которое пришло ему в голову. Ну а что же ему сейчас, имя друга выпаливать и сидеть, сложа руки, дожидаться реакции? Нет уж, спасибо. — Ким? — Денис всë также завороженно смотрел на Илью, не веря своим ушам. — Что за дама? Это которая с «А» класса? Да ну? — Она, — снова врëт Илья. Он даже не помнит, как та Ким с параллельного выглядит. — Хорошенькая муза, я так тебе скажу, — Денис пихает его локтëм, в ответ получая лишь скромную, косую улыбку. — Это ты ей стихи посвящал, которые мне недавно показывал? Корякову остаëтся только кивать и успокаивать себя. Всë хорошо, он начал приоткрывать душу, показывать ту тяжёлую ношу, которую таскает всë лето, но показывать под изкаверканым именем, этой ноше не предназначенном. Кажется, теперь можно делиться своими ощущениями и чувствами, только нужно менять имя, чтобы в какой-то момент не закопать себя окончательно. — А я думаю, кому это мы такие строки посвящаем! Вот оно что! — Денис потирает ладони и тормошит друга, наваливаясь на него. — И про квазар, и про другие планеты, и про маяки, а виновница-то под боком ходит! Давно ли? Коряков улыбается. Улыбается тому, что Денис помнит каждое слово из его стихов. Он помнит каждую строфу и рифму, понимает эти стихи и часто просит ещë. Коломиец любит чужое творчество, погружается в него и чувствует каждый уголок, хоть и не способен отличать ямб от хорея. — С мая, — пожимает плечами Илья. — Поздравляю с приобретением геморроя, братан, желаю тебе только удачи, — Денис похлопывает друга по плечу и остаëтся виснуть на нëм. — Удачи желают только неудачникам. — Заткнись нахуй, — фыркает Денис. — Ты со своим пессимизмом всю идиллию иногда ломаешь. Потому они и друзья: напиздеть друг на друга могут легко, но обижаться никто не думает. Да, это не та самая дружба, которую хотели бы видеть между ними их родители с посылами нахуй, подколками и ребяческими подставами, но это та самая дружба, которую хотелось пронести через всю жизнь. Илья поджимает губы и расслабляется, встречая сентябрь. Но дуновение ветра не становится прохладным, воздух не меняется, да и тепло, которое преследовало их всё лето, не ушло, хоть эта ночь и была прохладней предыдущих.***
Честно говоря, Вова, видя искреннюю радость родителей первоклассников, видя скорченные лица одиннадцатиклассников, быстро проникся в школьную атмосферу. Без конца наблюдая за самыми старшими классами из окна своего нового кабинета, он вспоминал себя пять лет назад. Такое же недовольное лицо, такая же расслабленная поза, а девочки, как и бывшие одноклассницы Вовы, стояли то посмеиваясь, то вытирая глаза. Это их последний год, и Вова не очень за них рад. Дайте ему возможность, и парень бы вернулся на пару неделек в то беззаботное время, когда ему было шестнадцать или семнадцать лет, когда единственная его забота — это экзамены и девочка с параллельного класса. Но ушедшее время уже никак не вернуть, а работа не ждёт. Да и линейка кончилась. Первоклассники ушли в левое крыло, а одиннадцатый гордо зашагал в своё, в правое. Пообщавшись немного с Татьяной Денисовной утром, он услышал ещё некоторую важную информацию о школе. Левое крыло — крыло начальной школы и учительских, а правое полностью занято средней и старшей школой. Все три этажа отданы детям: на первом этаже спортивный зал, столовая и актовый зал, а на втором и третьем располагались кабинеты. Такое расположение казалось Вове довольно удобным: учителям, чтобы перейти из правого крыла в левое, не нужно сильно напрягаться. Из одного крыла в другое на втором этаже проложен коридор. Темноватый, но ничего. Всё утро, практически до самого обеда, он пробегал из учительской в свой кабинет и обратно. Иногда заглядывал в библиотеку, принимая из рук библиотекарши учебники по математике и геометрии. И вот, таща эту кучу учебников до кабинета, он понимает, что уже как бы работает. Что не просто валяется в кровати и фантазирует, а уже бегает как угорелый по коридорам и иногда, к большому сожалению, сливается с толпой шатающихся туда-сюда девятиклассников. Или это восьмой класс? Вова пока совсем ничего не понимает и ни с кем старается не пересекаться, но если это выходит, то он сливается со школьниками. А иногда он выглядит даже моложе каких-нибудь девятиклассников. Когда он получил своё расписание, то вздохнул и подпёр голову рукой. Хорошо, что первого сентября, то есть сегодня, уроков нет, а впереди ещё выходные. В понедельник, четвёртого числа, первым классом в расписании оказывается десятый. Вообще, ему всучили парочку седьмых, восьмых и девятых классов, накинув плюсом ещё и старшеклассников. С последними будет намного сложнее, хоть они и взрослые. Проблема старших классов — это единый экзамен, к которому нужно не просто подготовить, а подготовить очень хорошо. Основные экзамены в конце девятого класса ещё не так страшны, ведь там нет разделения на профиль и базу, хоть и считается, что экзамен в девятом классе сложнее, чем база в одиннадцатом. Вова так и сидел, закинув ногу на ногу, подперев голову кулаком и пустыми глазами смотря в листок бумаги. Уже закрадывается какая-то усталость. Два месяца полного отдыха и ничегонеделания оставили в Вове невообразимую лень. Да он кое-как проснулся сегодня в семь утра! — Владимир Сергеевич, горячо приветствую, — в кабинет вошёл высокий мужчина, манерно прикрыл за собой дверь и подошёл к учительскому столу, протянув свою руку для рукопожатия. — Валерий Юрьевич, информатик в этом аду. Так бодро Вову ещё никогда не приветствовали. Он опешил, но руку протянул, улыбнувшись как можно бодрее, хотя слова про ад его немного напугали. Перед ним возвышался мужчина лет, быть может, двадцати семи. Легкая щетина, до невозможности добрые и весёлые глаза, сощуренные из-за неугасающей улыбки. Этот Валерий Юрьевич своим видом поднимал настроение, хотя ещё минуту назад Вова пытался осознать, в какую жопу он попал. — Там уже вся учительская гудит по поводу тебя. Целевым? — Целевым, — кивает Вова, пожимая тёплую ладонь. — Ну и хорошо, не пришлось бегать по школам и искать место. Что тут у тебя? — Валерий, из которого так и сочилась положительная и очень сильная энергия, прильнул к расписанию Вовы. Его внимательный взгляд пробежался по классам. Брови изогнулись в смешной гримасе. — Мда, Константин Альбертович оставил тебе хорошее наследство. — Кто? — Вова поднял голову на информатика, выразительно изогнул бровь и навалился на стол. — До тебя ведь старичок был, Константин Альбертович, чуть ли не у половины школы математику вёл. Ну а что, он вдовец, старый был, делать ему больше было нечего, вот и понабирал работы, а тебе теперь мучиться. Мы его не очень любили, он уже начинал крышей ехать, замечания какие-то постоянно делал, надоедал. Если он в учительской сидел, то туда обычно никто не заходил. Разговорчивый до ужаса, не отлипнет, пока звонок не прозвенит. — А как он преподавал? — Ну, дети иногда жаловались на него, мол, старый пердун опять домашнего задания надавал вагон и маленькую тележку, а так его любили, — Валерий пожал плечами, отведя взгляд. Мужчина оставил листок на столе, взял из-за первой парты стул и подставил его к столу, устраиваясь поудобнее. Видимо, им некуда спешить, в некоторых кабинетах до сих пор велись классные часы, да и до совещания оставалось ещë полчаса. — Десятый «Б» класс средненький: есть изверги, есть ребята хорошие, там уж как себя подать. Кашина сразу осаживай, иначе он потом жизни тебе не даст. Одиннадцатые хорошие, там придраться не к кому. А все остальные ещё дети. В этих классах сборная солянка, — он тыкал пальцем на ещё какие-то классы, а Вова даже не запоминал на какие. Ему уже не по себе от характеристики десятого, а тут ещё несколько классов детей с переходным возрастом. — В общем, всё как всегда. Если какие-то проблемы с восьмым «А», то смело шуруй ко мне, я им наваляю. Вова только смущённо улыбнулся. Уже радует, что ему помогут в случае неуправляемых детей, но пугает то, что такой вариант развития событий допускают. Чуть ли не напрямую говорят о том, что в каких-то классах может возникнуть проблема, и что с этой проблемой стоит идти к классным руководителям. Вова, конечно, умеет кричать, и делает это хорошо. На практике ему пару раз приходилось прикрикивать на отвлекающихся семиклассников, и те сразу как-то замолкали, обиженно глядя на него. Что-то подсказывало ему, что тут просто прикрикнуть будет мало. — А ты с седьмого по одиннадцатый ведёшь? — Вова выпрямляется, и, чуть склоняя голову к плечу, глядит на коллегу. — А как же! Я единственный и неповторимый информатик, — хвалится Валерий, довольно покачивая головой. — Ты, главное, на классное руководство не кидайся быстро. Да, доплачивают хорошо, но оно того не стоит. Будешь потом скакать по каждому замечанию, орать на них, воспитывать. Тем более у тебя половина старшей школы учится, так что вообще забудь. Это так, мой тебе совет. Семенюк кивает, принимая рекомендации к сведенью, и разворачивает расписание к себе. Думать над проведением уроков он будет уже вечером, а лучше на выходных. Он так забегался, что лень уже вчитываться в бумажки, а ему ещё на собрание идти. Боже, геморрой вселенского масштаба в первый же рабочий день! Но Вова пока не теряет вдохновение и рвение приступить к обучению детей точной науке. Валерий Юрьевич, вдруг резко засобиравшись, убежал, оставив Вову одного. Значит, на десятый «Б» стоит обратить особое внимание. С одиннадцатым классом Вова планирует как-то дружески проходить все темы, позволяя, быть может, больше положенного, а на среднее звено он просто рявкнет пару раз в случае чего, чем создаст вид грозного и требовательного учителя. Ну, план хороший, но как он будет проходить — непонятно. На бумаге все хорошо выглядит, а ты попробуй воплотить всё задуманное в жизнь!***
На линейке в этом году они не присутствовали. Были в прошлом, будут в будущем, а десятый класс в этом году довольствовался лишь классным часом. Но особой обиды на систему и не было. Пока одиннадцатый класс стоял и мучился под накрапывающем время от времени уже осенним дождём, десятый «Б» лишь хитро улыбался и посмеивался над старшим классом. У них впереди ещё два года веселья и мучений, ещё два года злосчастной школы, которая уже таковой не кажется. Некоторым даже хотелось вернуться в знакомые стены, но только ради класса, состав которого по большей части остался таким, о котором и мечтать нельзя. Пара весельчаков, пара отличников, а остальные — люди, способные поддержать любой движ, способные прикрыть в случае чего. Остались только те, с кем провести два последних года — сладость, но не каждый это понимал, ноя только о предстоящих экзаменах. Илья считал, что те многое теряли. Вот он пока не хотел думать ни о каких экзаменах, он пока не мог даже привыкнуть к той мысли, что теперь ему не удастся спать до трёх часов дня, а потом высовываться на улицу, торча там до полуночи. — Математик у нас новый, слышали? А как же не слышать. По школе уже прокатилась волна, что Константина Альбертовича не видно, а кабинет математики открыт. Некоторые классные руководители уже поделились для многих радостной новостью, а вот их куда-то пропал, немного опаздывая на классный час, оставляя своих учеников в полном неведении. — Если это опять будет старый пердун, то я просто сдохну, — заныл вдруг Денис, качаясь на стуле. — А что, хочешь молоденькую учительницу? — Кашин пихает его в бок, на мгновение отвлекаясь от телефона. — Да без разницы кого, лишь бы не старый и не пиздун, — Денис морщит нос и отворачивается. — А ты че, не хочешь, чтобы препод был на одной волне с нами? Чтобы он не затирал про то, как в семидесятые в универ поступил, как женился и завёл псину? — Да лучше уж сто раз это послушать, чем ебучие графики проходить, — фырчит Кашин и окончательно погружается в телефон, не желая даже думать о том, что ещё пару дней, и придётся мучиться целый год. Денис лишь покачал головой, выдохнул как-то тягостно, не понимая, как друг может быть таким похуистом. Ведь от этого зависит так много! Неужели нет понимания, что учитель всегда задаёт настроение? Хорошо, когда приходишь на урок даже в самом скверном настроении, но один лишь вид учителя, настроенного на работу и материал, может чуть сгладить неспокойность или угрюмость души. Денис знал, что Илья точно такого же мнения об этом, потому поднял свои уже какие-то пустые глаза на друга и поймал его неоднозначный, насмешливый взгляд, который так и говорил: «м-да, пиздец, но это ведь Кашин, что с него взять?» Почему-то стало смешно. Одно лишь пересечение взглядов подняло настроение, одно лишь знакомое выражение лица вызывало улыбку, которую сам Денис даже не замечал на своём лице.***
Когда на экране телефона загорается напоминание о том, что уже обед, пора бы поднять задницу и явиться в учительскую, Вова лишь вздыхает. Оттолкнувшись от стола, потянувшись и закрыв ежедневник, который завёл специально для работы, он оглядел класс. Ну, кабинет как кабинет. Чуть тёмненький, но если включить свет, то нормально. Типичный уголок безопасности, пару полусухих цветов на подоконниках и пустая доска информации в конце класса. Да, Вове определённо нравится этот тёмненький коридорчик из правого крыла в левое, нравится учительская, в которую он попал всего во второй раз, даже нравятся лица некоторых учителей, которые, завидев новоиспечённого коллегу, с интересом и улыбкой на губах начали тянуть свои руки к нему. Видимо, старичок Константин Альбертович и правда был немного ненавистен коллективу, раз уж новому математику так радуются, не скрывая своего счастья. Вова даже оживился и будто бы проснулся, пытаясь запомнить хоть несколько имён, но безрезультатно. Как-то не получается сосредоточиться на коллегах. Зато через пару секунд удаётся сосредоточиться на одном из них. Взгляд как-то сам приковывается к знакомому лицу. Вот тебе, пожалуйста! Ты, Вова, думал, что больше никогда не увидишь того человека, с которым трахался всего неделю назад? Как же ты ошибался. Вот же он: сидит, закинув ногу на ногу, и, оторвавшись от телефона, внимательно изучает нового учителя, при этом всем своим видом ничего однозначного не показывая. Брови его чуть нахмурились, а рот приоткрылся от неприятной неожиданности. Губанов ненавидел пересекаться с теми, с кем проводил ночи. Он никогда не подходил второй раз, даже если прошлая ночь с каким-либо человеком очень понравилась. А тут этот Вова, так ещë и на постоянную основу. С целевым, мать его! С целевым! Слава богу хоть вместо старого математика, которого Лëша терпеть не мог. Тот постоянно доебывался до него и мерзко шутил про причëску и стройность. Губанов предпочитал с ним вообще не пересекаться, через детей или коллег передавая ему какие-нибудь бумажки. Он надеялся, что с появлением нового математика его жизнь чуть изменится, что он обретëт нового знакомого и его будни будут чуть ярче и светлее, чем обычно, но вместо новенького математика с неизвестным именем в учительскую заглядывает тот, чьë имя уже давно известно. Этот Вова смотрит на него, как на пугающий экспонат в музее: заворожено и с некой опаской. — Алексей Александрович, ваши уже ускакали? — Татьяна Денисовна ураганом вбегает в учительскую, теребя в руке один единственный листок. — Я их ещë час назад отпустил, — отзывается Лëша, переставая сверлить взглядом математика. — Максиму Шабанову сообщите, чтобы он пришëл и забрал пропуск, — Татьяна Денисовна остановилась у небольшой маркерной доски, на которой какой-то местный художник нарисовал цветочки и большую единицу одним лишь красным маркером. Значит, Алексей Александрович. Учитель, который по ночам шатается по клубам и тащит в любимый отель всех, кто не способен ему отказать. А Вова загонялся, что он весь такой странный, неделю назад трахавшийся с парнем, идëт в школу работать! Оказывается, тут есть кадры и покруче него, к примеру, какой-то недоделанный нимфоман. Вова не удивится, если спустя время узнает, что какой-нибудь учитель окажется мазохистом. Что там ещë из странного существует? Усесться пришлось в самый дальний угол, забившись между полненькой и тощей женщинами, всë время переговаривающимися межу собой, будто не замечая Вову. Становилось сложно понимать суть обоих разговоров, но Вова умудрялся справляться. От Татьяны Денисовны он слушал основные моменты учебного года, а от женщин слушал сплетни. Узнал вот, что Валерий Юрьевич, тот самый информатик, с которым Вова познакомился час назад, был неплохим классным руководителем, что его восьмой класс был чуть ли не самым активным в школьных мероприятиях, а класс какого-то Василия, одиннадцатый, был напичкан отличниками по самое горло и вообще на него возлагалось очень много надежд. А девятый «А» класс был на одной волне с каким-то Гвинским. Было забавно слушать это и гадать, кто есть кто. Сейчас в учительской собран полный педагогический состав школы, и, разглядывая каждого, Вова заряжался этой энергией. Какое же великое у них дело — учить детей! Это вам не маты на заборе писать, это тяжëлый, но великий труд! Но в чужих глазах мало находилось чего-то радостного. Половина потухшими и грустными глазами смотрели на Татьяну Денисовну, другая половина с наигранной радостью вникали в каждое слово, а некоторые и вовсе уткнулись в телефоны. Губанов входил в состав тех учителей, которые внимательно, но лениво слушали директора. Но иногда он не мог себя перебороть и отводил взгляд на нового математика. Оделся Вова, конечно, официально, но не сильно: напялил какую-то серую рубашку, даже не заправил её, вместо брюк — джинсы, а вместо каких-нибудь туфель — кроссовки. Вот почему Губанов ни разу не заметил его сегодня в школе, пока тот сам не посетил учительскую. Вову ведь ничего не отличает от старшеклассника, хоть и разница в возрасте у них целых пять лет. В клубе Вова выглядел как-то по-взрослому, а рубашки его, видимо, слишком молодят. Так и получается, что человек, которого Губанов всего неделю назад затащил в излюбленный отель, может слиться с толпой детей. Стало как-то не по себе. — Молодой совсем, как бы его не съели в первые же дни, — Валера качает головой, краем глаза следя за неспокойным, взволнованным математиком. — Начнут. И первый, кто начнëт его выводить из себя — Кашин, — Губанов задумчиво сначала опустил голову, а затем, повернув еë, исподлобья взглянул на Валерия. — Он и так математику ненавидит, а тут ещë и молодой подвернулся. — А я ему, Владимиру Сергеичу, так и сказал, мол, Кашина сразу осаживать надо. — А ты че, уже пообщаться с ним успел? — Лëша изгибает бровь и выпрямляется, ловя на себе безумный и испуганный взгляд. Это короткое пересечение взглядов дало понять: друг друга они не оставят и про существование друг друга не забудут. И ведь самое смешное, что между ними не было никаких конфликтов или недоразумений. Ну, подумаешь, потрахались, не зная даже возраста друг друга, и что с того? Это ведь не повод смотреть друг на друга так: Лëша чуть напряжëнно, но при этом холодно, а Вова то ли не может поверить, то ли испуган. И оба не понимают, почему они себя так ведут. Оба не признают, что существует какая-то интересующая их обоих ниточка. Ладно Губанов, он почти не обращает внимания на математика в другом конце учительской и даже чуть подуспокоился, а вот у Вовы могут назреть серьёзные проблемы, хоть он и старается держать себя в руках. При каждом взгляде на Губанова в голове возникают яркие картинки с той самой ночи, да такие яркие, что порой казалось, что над ухом раздаются те еле слышные рыки Лëши. Он будто чувствует запах чужой кожи под самым носом. Вова жмурится время от времени, чувствует, как горят его щëки, как полыхают уши. Его взгляд уже не может сосредоточиться на водолазке Губанова, под которой ещё сто процентов осталась Вовина метка. Приходится еле заметно и невозмутимо дëргать рубашку вниз. Слава богу она нестандартного кроя, иначе пришлось бы позориться в первый же день. — Успел. Рассказал немного о классах, так сказать, краткий экскурс провëл. — Нелегко ему будет. Мои Константина Альбертовича не любили, на его уроках всегда какой-то ужас творили, — размышляет шëпотом Лëша, подперев голову рукой. — А мне кажется, он найдëт с ними общий язык, а если нет, то ты будешь бегать и разгребать, — Валерий улыбнулся по-кошачьи, глядя на наконец отвлекшегося на Татьяну Денисовну математика, — миленький он, ещë такой целеустремлëнный. — Думаешь, быстро потухнет? — Да кто его знает, — мужчина пожал плечами. После того совещания Вова домой не то что ехал, превышая на некоторых участках дороги, он летел. Он не помнит, когда в последний раз так сильно изматывался эмоционально, как сегодня. А самое глупое и пугающее — это голова, полностью засоренная этим Алексеем Александровичем, блять! Это же надо было так нагрешить где-то, чтобы работать с тем, с кем трахался неделю назад и планировал никогда больше не увидеться. Он ведь потому и пошëл на столь смелый для него шаг! Его соблазняла мысль о том, что они больше никогда не пересекутся, но вселенная решила пошутить над обоими. Насколько Вова понял, у них даже кабинеты на одном этаже, а если быть точнее, то вообще через один единственный кабинет — английского языка. Его кабинет — двести шестнадцатый, Губанова — двести восемнадцатый, кабинет русского языка и литературы. Мало того, что он красивый, сука, до чëртиков, так ещë и филолог. Сразу два попадания. Третье — опыт в постели. Ровно три выстрела в грудь Вовы. — Знал бы ты, малыш, какой пиздец я сегодня пережил, — Вова только закрывает за собой дверь, как по коридору разносится тихий топот лапок. Острая морда трëтся об тумбу, а затем, блеснув своими огромными голубыми глазами, тычется в ноги. Этот ласковый зверь не понимает ни слова, но всегда встречает так, будто ты пришëл с войны. Хотя да, у Вовы сегодня был какой-то поход на пробный вариант ада. — Так иногда тебе завидую! Вот ты спишь жрëшь и срëшь, всë. Мне бы твои будни, а не бегать, как ебанутый по коридорам и не сидеть на совещании и… ладно, забей. Сознание вновь подсовывает ему воспоминания, и Вова, обзывая себя подростком, мотает головой из стороны в сторону, желая выбросить из неë всë, что там копится последний час. Вы наверняка испытывали на себе чувство безысходности. Вот вроде ты свободен, но на самом деле никуда не можешь уйти, пока не закончишь школу, в который ты учишься вместе с ненавистными тебе людьми. Вроде свободен, но обязан ходить на работу, чтобы прожить ещё хотя бы день. Вот у Вовы было то же самое. Он свободен, но никуда не может деться со своего нового рабочего места. Это называется иллюзией свободы. Свобода — это обман. Каждый человек — заложник системы, каждый человек зависим от чего-либо, а человека с зависимостью нельзя назвать свободным. Вова не имеет практически никакой свободы. Он просто плывëт по течению судьбы, изредка стукаясь о берега. Вот судьба и упекла его в эту школу, примерно в то же время устроив знакомство с Лëшей. И что остаëтся делать? Остаëтся смириться. Хотя, что в этом такого плохого? Ну потрахался с первым встречным, и что с того? Он не первый, он не последний. Да нет, всë равно стыдновато перед Губановым. Да и секс для Вовы — это пиздец какая интимная тема. Он был у него, получается, уже дважды, но говорить о нëм открыто всë равно как-то не хватало смелости. Он до сих пор смущался этого. Ему хотелось бы устраивать первый раз либо с человеком, которому он готов жизнь отдать, либо с тем, с кем он больше не пересечëтся. Но вышло всë опять через одно место. Боже, почему он все выходные только об этом и думает?! Уже два дня прошло, можно было бы и успокоиться. Можно было бы открыть методички, полистать учебник за десятый класс, можно не весь, но первые два-три параграфа было бы неплохо, но он, блять, никак не может уйти от своих мыслей. Он реально ведëт какую-то жизнь подростка: ничего толком не делает и только о сексе и думает. Ему минут пять промывали мозги тем, что некоторые классы тяжëлые, даже неуправляемые, а он вместо моральной подготовки ещë сильнее себя добивает завтрашним пересечением с Губановым. Да, Вова уверен, что им раз, да придëтся пересечься. А может и не раз.