***
Первая учебная неделя оканчивается завтра, а Вова уже сидит, склонившись над небольшими листочками и черкая на них красной пастой. Столько власти в своих руках он ещë никогда не чувствовал. Над первой половиной сидеть было интересно, а над второй уже подзаебало. Ошибки одинаковые, иногда глупые, но большая половина восьмого «А» на отлично справилась со своей задачей. Не сказать, что после подведения итогов проверки этих дебильных самостоятельных настроение как-то поменялось: оно осталось таким же скверным. Вова замечал за собой, что утром он был никакущий. Если первым уроком стоял какой-нибудь класс, которым нужно было объяснить тему, то он готов был умереть. Он плохо соображал, в голове всë ещë звенел будильник, а глаза косились и сами по себе закрывались. И при таком плохом самочувствии он умудрялся вставать спиной к доске, вытягивать руку с мелом, и, направляя учеников в верное русло, давать им возможность самим разжевать материал. Единственное, что срывалось с его губ при прохождении новой темы — это подсказки и объяснения, если какой-нибудь, к примеру, Петя из девятого класса не понимал, как преобразовать число или раскрыть скобки. Схема урока была отработана за неделю и Вова стал чуть смелее с учениками среднего звена, но старшаков он всë ещë побаивался. Перед ними больше ответственности — от него зависят результаты экзаменов. Выстраивались ли дружеские отношения с учениками? С некоторыми да, с некоторыми нет. Вова уже начинал дружить с некоторыми семиклассниками, шутить с ними, но делал это в меру. Нельзя допустить того, чтобы дети потеряли грань между собой и учителем. Как бы Вова не шутил и как бы не отвлекался на секунду от урока, в нужную минуту он мог переключиться на строгость, которую всë ещë не мог в себе нормально воспитать. Он мог метнуть строгий взгляд, мог рявкнуть и утихомирить беседующих, но тут же делался расслабленным, невольно давая поводы продолжить болтовню. Он всë ещë не мог в полной мере контролировать класс. Эта неопытность сказывалась на отношениях с десятым «Б». Вова сложил самостоятельные в стопочку, отодвинул от себя и повернулся спиной к стене, наваливаясь на неë и закидывая голову. Тяжело управлять подростками, которые, осознав своë беззаботное положение в виде десятого класса, полностью забили болт на математику. Есть те, кто всë ещë не расслабился, кто работает на аттестат и кому нужна математика, но остальные откровенно бездельничают и иногда даже мешают. Как бы Вова ни метал в них молнии одним лишь взглядом, как бы ни рявкал на них — проку не было. Историк, Василий Николаевич, советовал обратиться к Губанову и сообщить о произволе на уроках, а Вова только кивал и уходил, даже не думая следовать этому совету. Как-нибудь сам справится, пусть ему хоть уроки срывают, но ни к какому Губанову он не пойдëт. Ещë чего! Обойдëтся Вова и без помощи, он учитель в конце-концов или кто?! — Чего, блохастый? Спать надо? — Вова опускает голову на глупо смотрящего на него кота и выдыхает, в одно мгновение забывая всë, чем только что забивал голову. Ночь Вова почти не спал, и непонятно по каким именно причинам. Ему то жарко, то холодно, то кот зашевелится, с писком зевая и снова укладываясь у головы хозяина. Комната во мраке, шею щекотит хвост блохастого, и уже не чувствуется мучительного одиночества. Только усталость течëт по телу, а мозг уже давно отказался варить даже кашу. Интересная формула жизни: если ищешь отношений, но ничего не выходит — займи себя работой. О поиске второй половинки даже думать некогда будет, что уж говорить о том, чтобы еë желать и искать. Вова подуспокоился по этому поводу и даже забил, скрыв анкету с сайтов знакомств. Если уж не получилось — значит не время. Такие вещи сами тебя найдут. Искренняя влюблëнность появится тогда, когда еë не будешь ждать. Интересно, эта формула выведена им только для себя одного? А она рабочая вообще? Ну, к примеру, сработает ли она у его старых знакомых, или подруги... сработает ли она у новых коллег? Валерия Юрьевича? Губанова, к примеру?... Ну давай, Вов, ещё раз о нём, чтоб уж наверняка не уснуть. Господи, и зачем он думает об этом в час ночи, если вставать через шесть часов? Чем он забивает голову вместо того, чтобы выспаться? Вова лишь переворачивается на другой бок, укрывается одеялом по самую макушку и, вторя коту, жмëтся к нему, слыша по началу только частое сердцебиение, а затем тихое мурчание.***
— Икс в квадрате минус семь икс плюс двенадцать, — диктует Вова, пока мел в руках Ильи постукивает и чертит на зелëной поверхности цифры, — больше или равно нулю. — Через дискриминант, — Коряков мельком глянул на математика, глупо сверлящего доску пустым взглядом. — Дискриминант, — кивает он и, понимая, что помощь в виде подсказок Илье не нужна, поворачивает голову на класс. Кто-то уткнулся в тетрадь, кто-то мечтательно смотрит в потолок, а кто-то похихикивает и крутится вокруг своей оси. К последнему типу относился Кашин, не находящий себе места. Он то заходится тихим смехом, то разговаривает с кем-то, то ещë что-то. Наблюдать за ним так же интересно, как за обезьянкой в зоопарке, но в какой-то момент терпение начало иссекать. Вова не выспался, он злой, как голодная дворовая собака, он готов разорвать этого Кашина в пух и прах, но вот не уверен, что сможет. — Кашин, ты не устал? — Спокойно обращается к нему Вова, подпирает голову кулаком и смотрит на заднюю парту. — И домашнего у тебя нет, и самостоятельная на два. Ты зачем в десятый пошëл? Ещë два года отдыхать? Очень хотелось сказать «ебланить», но Вова вовремя прикусил свой язык. Субординация всë ещë существует и еë нужно соблюдать, как бы другое слово не подходило по ситуации. Кашин помолчал, зыркнул на учителя и чуть угомонился, отвлекаясь на телефон. Было ли Вове дело до его успеваемости? Не особо. Если у ученика нет желания узнать науку, то что он может сделать? Пусть бегает в конце полугодия и вымаливает оценки. Вова так и представляет, как он покачивает ногой, властно развалившись на стуле, пока Кашин выпрашивает что-нибудь на оценку. Фантазируя об этом, он и не заметил, как стук мела о доску прекратился и как на него уставилась пара глаз Ильи. Парень неуверенно поглядывал на учителя, дописав ответ, и ждал оценки своих трудов. Денис закивал ему и показал большой палец вверх, мол, верно, у него то же самое получилось, но Коряков всë ещë не был уверен в своих решениях. — Профиль сдаëшь? — Вова всматривался в каждую цифру, отслеживая порядок решения. Коряков кивнул и закрыл задачник, делая шаг от доски. — Тогда каждое действие прописывать надо. Как ты понял, что на графике тут плюс, а не минус? Не прописано. — Ну я пять подставил в уравнение, — начал объяснять Илья, левой рукой обводя всë написанное. — Да я понял, что ты подставил, это ведь прописать надо, а не как будто с потолка брать, — Вова даже улыбается, видя на чужом лице некую растерянность, но этой растерянностью он более чем доволен. Он давно понял: Коряков — парень сообразительный и с математикой почти на «ты», потому работать с ним — одно удовольствие. Уже хочется посмотреть, как он справится с чем-нибудь посложнее, с какими-нибудь логарифмами или интегралами. — Садись. Кашин, иди, — Вова кивает на доску и с усмешкой смотрит на ученика. Кашин состроил обиженное лицо, и, скривив губы, поднялся из-за парты. Если бы Вова не был учителем и имел точно такие же отношения с Кашиным, как сейчас, то ему бы точно прилетело по лицу. Данил делал раньше и домашнее задание, хотя особого желания не было, и самостоятельные пытался списывать, но с появлением Владимира Сергеевича всякое желание посещать уроки математики отпало. При Константине Альбертовиче он мог вести себя на математике так, как захочет его душа, а в этом году не может и пискнуть без чужого осуждения. Это неимоверно бесило, все его действия были лишь назло молодому учителю. — Минус икс в квадрате плюс три икс плюс четыре больше или равно нулю, — Вова закрывает задачник и вновь оборачивается на доску, встречаясь с презрением в глазах Данила. Так ненавистно на него ещё никогда не смотрели. — Давай, до конца урока ещё десять минут. Кашин фыркает обиженно на то, что звонок не сможет его спасти, и глупо смотрит на записанное, не понимая вообще ничего. И что делать с этими цифрами, почему в математике вообще буквы какие-то? Он дружил с математикой до их появления, но сейчас он кладёт на неё большой болт. — Ну? Вместо нуля игрек, игрек приравняй к нулю, — Вова, несмотря на своё желание насладиться беспомощностью Кашина, всё-таки подсказывает. Его цель — это не смеяться над незнаниями, а устранять их, даже если ученик ненавистен. — Ну, — Вова выжидающе уставился на Данила, который даже не притронулся к мелу. Вова не видит, но в Кашине начинает что-то закипать. Он хватает мел с поддона и пишет то, что диктует Владимир Сергеевич. Не хотелось, но приходилось себя пересиливать, чтобы не заработать вторую двойку за день. Как бы плохо Данил не относился к учителю, но свои оценки жалко. Что-то вроде совести ещё жевало его душу, потому сильно выёбываться он себе не позволял. Но обида, несомненно, копилась. — Дальше? — Дискриминант? Единственное, что Даня знал в нынешнем курсе математики — слово дискриминант, но особо не понимал как он работает и зачем он вообще существует. Просто зазубрил формулу в восьмом классе и пытался применять всегда и везде, надеясь, что это подойдёт к решению уравнения. — Как определить, точка выколотая или нет? В ответ тишина и пожатие плечами. Кашин не знал и знать не хотел, какие должны быть точки на координатной прямой. — Три, и только за знание формулы дискриминанта, — Вова вздыхает и поворачивается к столу, — садись, отличник, — язвит он и усмехается. Кашин чувствовал себя опозоренным. Он уже и не знал, как ещё более зло зыркнуть на учителя, но тот не обращал на него никакого внимания, озвучивая домашнее задание. Он ловил на себе насмешливые взгляды, а вернувшись на место, получил от Дениса комментарий: «он тему неделю разжёвывал, как ты мог не понять?» А Кашин не понимал потому, что делал это на зло. Просто не хотелось. Он может, и смог бы понять, но ему просто-напросто хотелось насолить учителю. Но насолил он больше себе, чем Владимиру Сергеевичу. Признавать этого не хотелось, но факт оставался фактом. — В столовку пойдёшь, зубрила? — Денис останавливается у парты Ильи и, пока тот дорешивает последнее уравнение, закрывает чужую тетрадь, заставляя отвлечься. Илья сначала хочет огрызнуться на такую наглость, но, увидев над собой Дениса, резко успокаивается. «Столовка» — это их маленький шифр. Ни в какую столовую они не ходят и даже не планируют. «Столовая» — это курилка. Их гоняют с туалетов, потому пришлось незамедлительно искать решение данной проблемы. Решили, что легче бегать за школу, чем получать пиздюлей от завучей и уборщиц. — На себя посмотри, потом пизди, — фыркает, усмехаясь, Коряков, и закидывает ручку с тетрадкой в портфель. В кабинете зашумели голоса, завжикали молнии сумок, застучали стулья. Пока весь класс шумел и небольшими группами выходил в коридор, прощаясь с Владимиром Сергеевичем, Илья поглядывал на друга и молился, чтобы тот по пути в курилку не вспомнил о злоебучей Ким, о которой разговор заводился чаще, чем поднималась тема учëбы. Коряков уже не знал, как врать, не знал, как отказаться от предложений Дениса подойти к ней, не знал, как выбраться из ямы, которую сам себе по неосторожности и выкопал. Но Денис занят сейчас лишь одним: он внимательно наблюдает за Ариной, закусывает губу в раздумьях о чëм-то, и молчит. Как только Коряков закидывает лямку портфеля на плечо, они выдвигаются в путь до «столовой». Разговор заводится о мешающихся под ногами детях, о долгожданной пятнице, но идиллию вдруг нарушает громкий смех Кашина и его короткий топот, доносящиеся до ушей. — Алексаныча зови, — спохватывается Денис, наконец понимая, что произошло. Копившиеся целую неделю злоба и обида на математика вылилась в глупую детскую шалость. Голова Кашина способна сварить самые странные и смешные вещи. Ну, по его мнению запереть потерявшего бдительность математика в его же кабинете — смешно. Он так ликовал в глубине души, так рад был ключу, оставленному буквально на секунду в скважине, что сейчас готов был плясать и крутить пируэты, поставив Владимира Сергеевича в максимально неловкое положение перед всеми, кто оказался в коридоре в эту минуту. Вова уже было собрался покидать кабинет, уходя на свой законный небольшой перерыв в виде двух окон между уроками, но вспомнил про забытый на столе телефон. Он тихо выругался под нос, оставил ключ в замке, и, вернувшись к своему столу, услышал, как дверь за ним холодно хлопнула, громкие голоса детей стали еле различимы, в груди забилось сердце, а в голове бегущей строкой звучало: «а нехуй еблом щëлкать». Схватив телефон со стола и торопливо зашагав обратно к дверям, он понял, кто устроил весь этот цирк. Дëрнул дверь — не поддалась. Дëрнул второй — тоже безрезультатно. — Кашин, блять, завалю тебя при первой же возможности, сын шлюхи, — бурчит под нос Вова. Да, он учитель, да, должен уважать учеников, но на Кашина это правило распространяться не может. Знали бы вы, как в эту минуту он вскипел, наполняясь яростью. Вот только откройте ему двери, и он разнесëт этого Данила в пух и прах. Вова опускается на первую парту, свешивает ноги и утыкается взглядом в доску, вспоминая слова Василия Николаевича. Поступок Кашина (Вова на сто процентов уверен, что это он, хоть у него и не было ни единого доказательства) — не то, что стоит умалчивать, но одна лишь мысль о том, что придëтся подойти к Губанову и пожаловаться на то, что не способен был справиться с подростком — казалась унизительной. Нет, никакого Губанова. Никаких доносов и стукачества. Вова справится даже с таким, и пусть война с Кашиным увеличивается в размерах. Он мальчик самостоятельный, помощи ему не нужно. — Кашин! — Раздаëтся за дверьми. — Попался на месте преступления, — усмехается Вова, чуть выждав и поднявшись с парты. Его заточение оказалось не таким уж и долгим, хотя казалось, что просидел он здесь без помощи намного дольше, чем подсказывали часы. В замочной скважине зашумел ключ, а когда старая дверь отворилась, Вова пожалел, что его вообще спасли. На него сверху вниз смотрели две пары глаз: одна строго и высокомерно, но через секунду взгляд сменился на вопросительный, а второй так и остался презрительным и обиженным. Алексей Александрович собственной персоной, а возле него, соответственно, стоял пойманный за хвост Кашин. Смотрят на Вову и не говорят ни слова. Неловкость росла. В эту секунду Вова понял: Губанов имеет такую власть над своими учениками, что по одному лишь слову Кашин подчинился ему и прервал веселье, вызванное собственной шалостью. Да хуй с ней с этой властью! На Вову смотрит по меньшей мере десяток глаз, а выходить из неприятной ситуации как-то нужно. Не хочется стоять здесь, опозоренным Кашиным, смотреть на этих двоих и бездействовать, подтверждая свою беспомощность в этой ситуации. — Два за поведение, — рыкает на рыжего Вова, смотрит разъярëнно и выходит из кабинета, принимая из рук филолога ключ. — И воспитательная беседа, — строго произносит Губанов, когда Вова, закрыв кабинет, уходит в сторону лестницы, а Кашин так и остаëтся стоять подле него. Послать к чертям Губанова — трюк смертельный, потому он даже не рыпается, готовясь принимать наказание. Он уже получает в спину парочку осуждающих взглядов от тех, кто был без ума от математика, а строгий от классного руководителя просто добивает. Быть может, это была ошибка, но ему очень даже понравилось это секундное чувство.***
— Сейчас Алексаныч его разъебëт, — качает головой Илья, закуривая сигарету, пока Денис расслабленно тянет свою заканчивающуюся электронку. — От молодого ниче не останется. — Хотелось бы послушать, — ухмыляется Коломиец и выпускает сладкий дым через нос. — Бедный Володя. — Володя блять, — усмехается Илья и делает короткую тяжку, тут же отнимая сигарету от губ, — это ж надо было придумать, я в ахуе. Денис в ответ только смеëтся и садится на лавочку напротив Ильи, задирая голову. Коряков задумчиво смотрит на бордюр, хмурит брови и гоняет в голове какую-то мысль, не желая делиться ею с Денисом. Может, там что-то пустяковое, но обдумывает он это с таким видом, что Коломиец почувствовал себя сейчас ненужным. Хотелось поговорить с Ильëй о чëм-нибудь, может посмеяться, может забить голову чем-то странным, но Коряков не реагирует ни на какие внешние факторы. Остаëтся только вздохнуть и отвернуть голову, цепляясь взглядом за желтеющую листву. Сентябрь в этом году выходит тëплым и сухим, будто лето и не кончалось вовсе. Их гулянкам мешает только школа, на которую пока не хотелось жаловаться. По этой рутине они соскучились. За три месяца они не то что отдохнуть успели, они просто изнемогали, не зная, чем заняться в свободное время. Приходя домой, только и смотрели в мониторы, не зная, чем занять себя в интернете. Сейчас хоть чем-то занимались, хоть вечером выходили уже подуставшие. — Вспомнишь солнышко — вот и лучик. Володя идëт, — спохватывается Илья, выныривая из своих раздумий. Он в панике тушит сигарету об лестницу подъезда, вытягивается по струночке и отворачивается к Денису, смотря на него округлыми от паники глазами. — Ну не убьëт же он нас, за то что мы курим? — Денис упирает в него такой же паникующий взгляд и прячет электронку в карман, перестраховываясь. Владимир Сергеевич широкими шагами преодолел два подъезда, опустив при этом голову. Его руки умело залезли в задний карман джинс, нащупали там пачку сигарет и чуть позже сложились лодочкой, чтобы поджечь одну их них. Он заметил двух десятиклассников, но ему, честно говоря, было по барабану. Он прекрасно видел сигарету в руке Ильи и клубы пара, вырывающиеся из рта Дениса. Прекрасно видел, как они запаниковали, всë потушив и спрятав, даже усмехнулся, но опустил голову, чтобы не смущать бедных десятиклассников. Он бы вообще свернул куда-нибудь, обойдя их стороной, но ради них он не собирался давать целый круг по дворам, чтобы дойти до машины. Да и откладывать сигарету до лучших времён тоже не собирался. За пределами школы он не учитель, а обычный прохожий. — До звонка две минуты, а вы по дворам шляетесь. Не стыдно? — Владимир Сергеевич останавливается у поворота к подъезду, сунув одну руку в карман, а вторую, с сигаретой, вытянув вниз. Поза его была такая расслабленная, будто бы с ним буквально пять минут назад не приключилась глупая история. — Так физкультура же, — усмехается Илья, всë ещë не понимая, видел ли Владимир Сергеевич сигарету в его руках. Сердце быстро и громко бьëтся, а в голове диссонанс: стоит ли вообще спрашивать или как-то акцентировать внимание на сигарете в руках математика? — Ну, вместо физкультуры встраивать перекуры — это тоже не очень, — щурит глаза Владимир Сергеевич, тем самым разгоняет сердцебиение обоих десятиклассников до предела. — Алексею Александровичу только не говорите, — Денис сохраняет каменное лицо, но внутри какой-то ураган. Он так надеется, что Илья сейчас придумает что-нибудь, что как-нибудь решит вопрос, но тот стоит, уставившись на Владимира Сергеевича, как на ожившую статую: испуганно и восхищëнно. К ним ещë никогда не подходил учитель с зажженной сигаретой в руках и не говорил так спокойно, будто общался с ровесниками. — Да мне-то какое дело? Курите, сколько хотите, только до рака докýритесь, — Владимир Сергеевич уже хотел было сделать шаг в сторону парковочного места, но его остановил тихо озвученный вопрос: — А вы зачем тогда курите? — Просто так, — отвечает математик, даже не взглянув на учеников. Он докуривает сигарету, выкидывает бычок на асфальт и открывает дверь своей тойоты, когда слышит сигнал. Падает на сидение и тут же заводит, утыкаясь в телефон. Он так и не купил этот злоебучий чайник и всю неделю кипятил воду в кастрюле, чтобы хотя бы кофе попить, и ему, честно говоря, настопиздило. Пока есть время — надо ехать. После работы он не найдëт сил даже вспомнить об этом. Ещë было бы неплохо заехать домой и проведать блохастого. А вдруг тот с пустой миской сидит? Илья с Денисом только переглянулись. Такое им даже в самых странных снах не снилось. — Куда, интересно, поехал? — К девушке наверное, — пожал плечами Илья и неуверенно достал сигарету, поглядывая на лобовое тойоты учителя. — Или к парню, в двадцать первом веке ведь живëм, — усмехнулся Денис и сделал тяжку, выпуская клубы пара в воздух. Илья настороженно посмотрел на друга, а затем отвернулся, опустив глаза на асфальт.