***
Если кто-то с пятницы на субботу писал стихи, кто-то в поту видел страшные для него сны, то Губанов отрывался так, будто впервые оказался в клубе. В горло бокалами и рюмками заливался алкоголь, тело содрогалось от каждого бита, но глаза не выискивали кого-то хищно, как раньше. Он просто пил. Пил так, будто бы последний раз в жизни. Была, конечно, перспектива проснуться у забора, и это, вероятнее всего, случится, но Лëша не против. Он твердит: «я устал, я хочу отдохнуть». Первая неделя после отпуска далась ему слишком тяжело. В первую неделю работы так много случилось, что за шесть лет нельзя перегнать уровень пиздеца. То Кашин со своими дебильными выходками, то пропуски его класса физкультуры почти полным составом, то навалившаяся на голову макулатура с администрации, то ебучий математик. Всë это ему надоело. Он старается забыться привычным способом: ужраться в слюни и кого-нибудь затащить в отель. Но сегодня без второго. Девочки крутятся возле него, мигают глазками и пытаются соблазнить, но Губанов просто не хочет. Он даже боится. Паранойя тащится за ним следом всю его жизнь, и в последнюю неделю она достигла своего апогея. Лёша борется с ней как только может, но с каждой попыткой голова заполняется всë новыми опасениями. С каждым разом становилось всë хуже. Он пристально смотрит на каждую девушку или парня, наконец начиная опасаться, что в какой-то момент он может оказаться не случайным парнем с клуба, а прослынет каким-нибудь нимфоманом. Он боится круговерти о нëм в обществе. Чужое мнение (а в особенности негативное) всегда его пугало. Он боится потерять всю свою стойкость и упасть в пропасть на десять лет назад, когда он с ума сходил от ненависти к себе. В семнадцать лет Губанов впервые влюбился. Влюбился в симпатичную девушку и таскался за нею, как хвост. Пытался ухаживать и говорить комплименты, тонул в чужой харизме и вëл себя как дурак, когда ловил чужой взгляд на себе. Через полгода мучений и вечных внутренних споров он наконец решился, раскрыл все свои карты и смотрел в ответ, как щенок. Наверное, его жизнь сложилась бы по-другому, если бы она ответила взаимностью или просто бы отказала. Что-то стукнуло ей по голове и она, не боясь обидеть или морально уничтожить парня, высказала ему всë, что считала недостатками, а некоторые и навыдумывала, но парень этого даже не понял. Ещë никогда он не слышал столько своих минусов. В тот момент он морально умирал с каждым словом, боясь уводить взгляд от привлекательного лица. Лишь в конце тирады он пару раз моргнул и опустил взгляд, около пяти лет его более не поднимая. С того дня прошло уже много лет, но брезгливое лицо напротив он помнит до сих пор. Не помнит еë имени, но запомнил каждое слово, которое обернулось в отдельный комплекс. Он боролся долго и упорно, стараясь смотреть на себя и не критиковать всë, что видел и не видел. Он бы прожëг дыру в зеркале. Он подозревал каждого в тех же мыслях, что таились в его голове: трусливый эгоист, несерьёзный, глуповатый, и это лишь малая часть. Он убивал в себе всë то, что считал отрицательным. Ненавидел себя и пытался исправить ситуацию всеми возможными способами, в какой-то момент обзаведясь тщеславием. От него, слава богам, удалось избавиться довольно быстро. Он просто закрыл глаза на все проблемы и никогда больше не открывал. Он и сейчас сидит с закрытыми на своë нутро глазами. Зависимость от чужого положительного мнения движела им, но осознание этого ему не приходило. К счастью ли, к сожалению — непонятно, но Губанов хотя бы может дышать и жить, хоть и опасается случайно открыть глаза. — Привет, — лепечет над ухом кто-то. Губанов поднимает голову и унылым, презрительным взглядом смеряет очередную девушку. — М-да, в прошлый раз ты был поприветливее, — она вздыхает и уходит, даже не присев. Ну уж извините, в прошлый раз Губановым двигала не его проблемная голова, а, видимо, хуй, раз в прошлый раз он был поприветливее. Нужно менять место дислокации. От этого клуба уже воротит, да и сидеть на том же месте, с которого он сорвался в отель в компании математика — некомфортно. Семенюк — последнее, о чëм сейчас хочется думать. Да и вообще думать не хотелось. Ни о работе, ни о коллегах, ни тем более о проблемах. Хотелось думать о духоте, о мерзком запахе перегара, исходящего от окружающих его людей и от него самого. Он выходит из клуба ближе к полуночи, но не вызывает такси. Просто бредëт по улице с бутылкой какого-то алкоголя в руке и напевает что-то под нос, вернее, мычит, помня лишь мотив песни из клуба. Мажет взглядом по окнам ближайших домов и по инерции переставляет ноги. Тащится по тротуарам минут десять, а затем, остановившись на перекрëстке и залюбовавшись мигающим жëлтым на светофоре, сворачивает в первый попавшийся двор, на который с высоты шестого этажа буквально пять минут назад смотрел Вова.***
Измученный собственной головой, Вова проснулся в понедельник в таком состоянии, что смотреть на себя было страшно. Но хоть проснулся по первому же будильнику, сумел подняться с постели и взглянуть в зеркало в ванной. Он в спешке завтракает и не может нарадоваться тому, что наконец греет воду не в кастрюле, а этим занимается чайник. Кормит кота и выходит из квартиры, провернув ключ в замке ровно два раза. Только Вова переходит через турникет, в миг становясь Владимиром Сергеевичем, как натыкается на Татьяну Денисовну, спешащую из своего кабинета в сторону лестницы. — Владимир Сергеевич, вы в свой кабинет сейчас? — Она останавливается напротив него, внимательным взглядом бегло пробегаясь по лицу. — Да, — Вова натягивает на лицо приветливую и смущëнную улыбку, снимая с плеча рюкзак. — Ой какой у вас милый рюкзак, — Татьяна Денисовна зачем-то обращает на него всë своë внимание, аккуратно указывая пальчиком. Рюкзак рюкзаком, а что в нëм такого милого — хуй пойми. Вова тоже обращает на него внимание и в миллионный раз рассматривает светлую ткань, на которой тëмными линиями выделены силуэты гусей с рыжими клювами. Ну купил по глупости три года назад, и что теперь? Ну да, он никак не сочетается с белой рубашкой и бордовым галстуком, ну и что? Скажите спасибо, что Вова хотя бы в рубашках ходит, стараясь соответствовать коллегам, а не в толстовках и футболках. Кажется, Вова понял ещë одну причину, по которой он сливается с толпой школьников. Надо бы купить новый портфель, желательно чисто чëрный. Но он прекрасно понимает, что если он увидит какой-нибудь прикольный с котами или голубями, то купит именно такой, забывая о своей цели повзрослеть в чужих глазах. Блять, а зачем ему что-то кому-то вообще доказывать? Как хочет, так и ходит! Захочет, вообще с пакетом ходить будет, и ебать это никого не должно. — Так, если ты в кабинет, то вот тебе, — Татьяна Денисовна суëт Вове какие-то бумажки, — передай Алексею Александровичу, тебе как раз по пути. Улыбка на лице Вовы искривляется и почти спадает. Где-то он уже это видел! В голове буквально секунду мелькают кадры из злосчастного пятничного сна, и математика передëргивает. А если ему завтра приснится, что он закончит самой глупой смертью, то это тоже исполнится? А сон, на минуточку, снился не с четверга на пятницу! Татьяна Денисовна возвращается в свой кабинет, приплясывая от хорошего настроения, а Вова стоит, как вкопанный, смотрит на доску с информацией и расписанием и обречëнно моргает пару раз. Качнув головой и удивлëнно вздохнув, он наконец шагает в сторону лестницы. Хотелось бы сунуть какому-нибудь ученику эти бумажки, чтобы через него передать их Губанову, как он и хотел сделать во сне, но не решился. Мало ли чего здесь важного, да и скажут потом, мол, мне Владимир Сергеевич велел вам передать, и Губанов сочтëт математика за труса. Раз уж Вове велено выполнить это поручение, значит он это и сделает. Кто, если не он, верно? Повезло ведь ещë опоздать на первый урок! Вроде проснулся раньше обычного, а всë равно припоздал буквально на минуту. Вова открывает дверь своего кабинета, впускает седьмой класс, а сам, оставив ключи на столе, покидает кабинет, спешно шагая к двести восемнадцатому. Нет времени мяться у двери, как подросток. Он стучит в дверь и сразу же открывает еë, направляя взор на филолога. Тот оборачивается на него угрюмо, но затем меняется в лице. Он ждал опоздавших, но наткнулся взглядом на математика. Кивает головой, молча спрашивая цель чужого визита, а затем замечает бумаги в чужих тянущихся вперëд руках. — Татьяна Денисовна передала, — объясняет Вова, когда Губанов подходит к дверям и с недоверием принимает бумаги. — Спасибо, — бурчит в ответ Губанов, не поднимая взора на коллегу. И слава богу. Вова тут же сбегает и прячется в своём кабинете с седьмым «а». Хорошо, что у тех самостоятельная на половину урока, и Вова может побалдеть, лишний раз не напрягая свою голову.***
Всю неделю Вова старательно избегал всяческих встреч и пересечений с Губановым. Даже в учительскую не ходил, не пересекался с Валерием Юрьевичем и не болтал о школьной программе и ЕГЭ с Василием Николаевичем. Не пересекался с англичанкой Дарьей Олеговной, с которой в понедельник довольно мило поболтал о специфичном вкусе чая из столовой. Сам по себе копался во всей педагогической рутине и преспокойно уходил домой, где его накрывало желание не то впитать весь никотин мира, не то напиться в слюни. Он одинок, и это невозможно отрицать. Да, ему есть с кем поболтать, но только на работе. Ему одиноко дома, и даже пушистый не может ему помочь с ощущением пустоты, но Вова отчаянно прижимает его каждый вечер к груди, стараясь вылечить щемящее чувство одиночества. Оно преследовало его всегда, даже в детстве, и единственный человек, с которым удавалось забыть о своей несчастности хотя бы на пару часов — Оля Саксон. Девочка с соседнего двора, которая никаким образом не похожа на Вову характером, оказалась так близка душе, что обычные игры в прятки переросли в крепкую дружбу, которой можно гордиться до сих пор. Они не общаются уже месяц, даже не переписываются, но Вова уверен, что если кто-то из них напишет, то обязательно получит ответ и расспросы о житье-бытье, а потом предложение встретиться и перемыть старым знакомым кости, как пять лет назад. Он долго ломается, думая, нужно ли выдëргивать Олю, чтобы заполнить свою пустую душу, или он пока обойдётся, перетерпит? Нет, не перетерпит. Сознание подсказывает, что ещë недельку, и Вова начнëт существовать, механически и очень хуëво выполняя свою работу. Ему необходимо отвлечься не с помощью сигарет и пива по вечерам. Ему нужны позитив и энергия Оли, как воздух. Ему хочется поплакаться кому-то в плечо, в очень близкое и дорогое душе плечо. На сообщение «Жива, подруга?» Оля отвечает чуть ли не мгновенно. По ответам Вова понимает, что та тоже неимоверно скучает и тут же, практически слëту угадывая желание Вовы, предлагает встречу. Она обещает забрать его сразу после работы, не давая и минуты на отдых, а Вова обещает, что вывалит ей все секреты учителей и каждую сплетню, которую успел услышать в учительской. Но долго думает, будет ли рассказывать о Губанове. — Похоже, тебе завтра придëтся немного поголодать, — Вова откладывает телефон, опускает взгляд на свою грудь и видит довольную морду кота, время от времени посапывающего. Вот кому математик завидует больше всего. Не успешным и богатым, не талантливым и креативным, а котам, а в особенности своему. Кота так любят, как никто и никогда не любил Вову. Рука ложится между пушистыми рыжими ушами, и зелëные глазки приоткрываются, глядя на лицо хозяина. Встав с постели ровно через восемь часов после прерывистого сна, Вова с неким воодушевлением засобирался, ожидая вечера. Он умудрился выспаться в компании с ленивым котом, успел даже понежиться под одеялом лишние пять минут и вот уже стоял на пороге своего кабинета. Из него он так и не вышел за весь день. Уроки шли как по маслу: никто, даже Кашин, не вытворял всякую фигню на уроке, девятый класс мгновенно понял тему, а вот восьмой, последний, жутко выбесил. Вова проверял самостоятельные и не успевал загибать пальцы, считая тройки и двойки. Обеих рук не хватало. Видимо, в понедельник ему придëтся заново прогонять эту тему, раз никто не додумался даже калькулятором воспользоваться. Вова им все мозги вытрахает, но своего добьëтся. Сидеть в запертом изнутри кабинете немного комфортнее, чем в запертом снаружи, потому математик позволяет себе раскинуться на кресле и ждать назначенного Олей времени. Стук в дверь заставляет напрячься. Тень под дверью зашевелилась, постояла недолго, а затем сделала шаг назад. — Ты чего? — Звучит глухо, будто бы не из-за двери, а где-то в глубине коридора. Тембр знакомый, и вовина соображалка сражу подсовывает верный ответ — Губанов. — Да я оценки у своих смотрел, там все тройки и двойки, думаю, зайду, спрошу, а он ушëл, — отвечает тень голосом Валерия Юрьевича. — Ушëл? Рано ведь, — Губанов заходил по коридору, остановился у двери и тоже дëрнул ручку, будто бы не веря словам математика. — Я не слышал, чтобы он уходил. Вова сидел молча, боясь даже взглянуть на дверь и на тени под нею. Он не хочет ни с кем пересекаться даже сегодня, несмотря на своë чуть подпорченное, но в целом хорошее настроение. — Ну ушëл и ладно, в понедельник спросишь, — тень Алексея Александровича всë ещë остаëтся у двери, пока Валерий Юрьевич с тихим вздохом уходит. Мгновение, второе, и Вова находит силы взглянуть на тонкую полоску света, перебиваемую тенью филолога. Но она тут же исчезает, а тихие шаги утихают окончательно, когда дверь двести восемнадцатого хлопает. И сейчас ведь о своëм существовании напоминает! Ну что за человек такой? То во снах приходит, то у учительской мелькает, то просто мимо кабинета проходит так часто, что кажется, будто бы он делает это нарочно. Одно лишь «печатает…» под именем подруги заставляет засобираться. Он оставляет всë, что нужно проверить, на своëм столе, хватает рюкзак за лямку и тихонько открывает двери ключами, с опаской поглядывая на двести восемнадцатый. Закрывает свой быстро и практически бесшумно и бежит к дальней от учительской лестнице, проскальзывая, как ниндзя, мимо кабинета русского языка и литературы. Только он ступает на первую ступень, как слышит, как хлопает дверь и звенят ключи. Он ускоряет шаг, перепрыгивает по нескольку ступенек и вылетает из школы, как ужаленный, но машину Саксон не видит. И где же эта чëрная выëбистая иномарка, когда она так нужна? Сказано выходить, а дебильной музыки не слышно. Вова закуривает прямо у ворот школы, закидывает рюкзак на плечо и часто-часто поглядывает за спину. Губанов вышел, уткнувшись в телефон. Что-то нажал на экране пару раз и убрал его в карман, бросая свой привычный строгий взгляд на математика. У Вовы чуть сигарета не выпала изо рта от того, как он возмущëн его умением испортить хороший момент. Филолог выходит за ворота и почти ровняется с математиком. Сквозь свежесть осеннего воздуха чувствуется чужой одеколон. Вова стойко переносит целую минуту, прерываясь на короткие тяги сигареты. Он не может понять, почему волнение накатывает волнами. Почему он вообще волнуется, когда знает, что рядом стоит Губанов? Семенюк ощущает давление на себя, ощущает, как чужие глаза оценивающе, прямо как во сне, проходятся по нему. Кажется, что Вова уже не математик, а уже правда подросток, несмотря на душащий галстук и неприятную телу рубашку. Только Губанов хотел упрекнуть его за курение прямо у школы, мол, это не самый лучший пример, как из-за поворота послышался рëв машины, и белые узкие фары показываются на глаза, мигая на лежачем полицейском. Вова выбрасывает сигарету в урну и мчит к иномарке, закидывая портфель на задние, а сам плюхается на передние. — Вова-а-а, — Оля с безумной улыбкой накинулась на его лицо и сжала его в холодных ладонях, тормоша, как самого милого и любимого ребëнка на свете. Вова думал, что ему оторвут щëки, хотя отрывать там нечего. — Похорошел за месяц, рубашечку приодел. Настоящий учитель! Мне бы такого в мои годы! Вова глупо улыбался в ответ и понимал, что каждое движение Оли было под пристальным вниманием Губанова. Он обернулся на филолога и поймал изучающий и крайне заинтересованный взгляд. — Давай, газуй, — с усмешкой просит парень, глядя на симпатичное лицо напротив. Ему некомфортно от внимания за стеклом, некомфортно от ярко выраженного, искреннего восхищения подруги. — Ой, какой у тебя коллега симпатичный, — Оля обратила внимание на Губанова и краем глаза поглядывала на него, пока голова еë была повëрнута строго на Вову. — Кто он? — Русский и литературу ведëт. Оль, пожалуйста, поехали, — молит Семенюк, изнывая от смущения. Он ещё раз смотрит на Губанова жалостливыми глазами и за его спиной замечает Валерия Юрьевича, вальяжно, чуть ли не вприпрыжку идущего к воротам. — Оля, я тебя ненавижу. — А там кто такой? — Она будто бы нарочно игнорирует просьбы друга, рассматривая его коллег. — Похож на историка. — Информатик он! Саксон, ты сука! Дави на педальку, пожалуйста, — Вова уже сам готов снять машину с ручника и включить первую передачу, сняв авто с нейтралки. — У меня скотина дома не накормлена, а ты тут разглядываешь мужиков! — Да ладно тебе, интересно ведь, — Саксон усмехается и резко давит на педаль, срываясь с места. Она с машинами с самого детства на «ты», потому так резко крутила баранку, а в шестнадцать умудрялась возить Вову и запугивать резкими поворотами. — А чего ты так напрягся? Они тебя обижают, бедняга? — Ольга Артуровна, блять! — Вова всë ещë злится на неë, но чувствует себя намного спокойнее, хотя бы потому что не чувствует пристального взгляда. — Вот сколько я с тобой общаюсь? Лет двадцать? Вот из встречи в встречу одна и та же хуйня. Никто меня не обижает. — Двадцать лет! — Оляша округляет глаза и останавливается на светофоре, безумными от переполняющей энергии глазами смотря на друга. — Вот именно! Ты должен привыкнуть к этому. Кстати, ты мне контактики этих мужчин оставь. Инстаграм там, телеграм… Где вы общаетесь? — С чего ты взяла, что мы общаемся? — Вова морщит нос и жестикулирует рукой, с недовольством смотря на подругу. — Ну и дурак, если не общаешься с ними. Мужички ведь симпатичные. Или ты до сих пор надеешься на женщин? Ты ведь хотел попробовать с парнями, вот и попробуй с этими красавчиками. Или я их заберу! — Оля задорно хлопает по рулю и прибавляет музыку, выкручивая попсу на максимум. Саксон — это скопление энергии и безумства. Она знает границы, но предпочитает их не замечать, особенно в общении с Вовой. Оля знает: его нужно раскачать, развеселить, и тогда они окажутся на одной, привычной волне. Так было с самого детства, так было и сегодня, но через минуту Оля замечает, что друг никак не хочет расшевеливаться. Он сосредоточен на дороге и грустно смотрит куда-то за перекрëсток, взгляд его мажется и становится глупым и пустым. — Это пиздец, — фырчит под нос Губанов, упуская из вида чëрный бампер иномарки. — Мало того, что курит прямо перед воротами школы, так ещë и наëбывает. — Ты посмотри на неë, — восхищается Валера, слушая друга вполуха. — Интересно, какого года? Какой движок и расход? — Его так привлекла дорогая иномарка, что он даже и не заметил раздражëнного филолога. — Да какой расход?! Валер, он курит прям у ворот школы! А если дети увидят? — А чего тебя благополучие детей стало волновать? Да и вообще, кому надо, тот и без Вовчика закурит, — Валера пожал плечами. — Чего ты опять гонишь на него? — Чему он детей вообще научить может?! — Огонь уже не потушить. Губанов пылает раздражением и непонимаением, подкидывает в свой костëр всë, что попадается под руки и выплëскивает это всë на единственного слушателя — Валеру. — Удивительно, как он вообще сумел себя учителем поставить! Я бы никогда его всерьёз не воспринял! Таскается со всякими непонятными людьми с дорогими машинами… Курит! — Если уж на то пошло, то себя вспомни, как ты хуем в клубах крутишь, вспомни, как до алкогольной комы чуть ли не доходишь временами, а потом уже наговаривай на молодого, — Валера отвечает спокойно и с ухмылкой поглядывает на разъярëнного филолога. — Да что далеко ходить, ты ведь тоже курил. — Да я хотя бы взрослый человек! И я бросил! — Он тоже не маленький, — Валера начинает уставать от чужого токсичного напора. — Лëх, ты слишком на нëм зациклился. Губанов вмиг опешил. Костëр резко потух. Он переваривает слова Валеры и успокаивается. Жëлтая машина такси подъезжает, и на телефон приходит уведомление. — Попомни мои слова, — Губанов открывает заднюю дверь такси, ставит одну ногу на коврик авто и последний раз смотрит на информатика. — Он ещë подгадит, я в этом уверен. Машина трогается с места, скрываясь за поворотом, а Валера остаëтся на тротуаре, усмехаясь.***
— И что, тебе правда три года придëтся работать там? С такими красивыми мужчинами? Боже, Вов, я никогда так сильно тебе не завидовала, — Оля качает головой и мечтательно смотрит в потолок. Вова надеялся, что сможет вообще забыть о работе на эти два дня, на время которых они с Олей решили засесть у кого-нибудь в квартире и пропиздеть до того, что язык будет отваливаться. Но Саксон зациклилась на филологе и информатике. Каждые пятнадцать минут она возвращалась к обсуждению коллег Вовы, чем вызывала на лице парня только жалость к самому себе. Он не хочет думать ни о чëм, что не касается их с Саксон прошлого и всяких бытовых мелочей. Но вновь и вновь слышит сочетание «учитель русского» и «прикольный информатик». Ладно Валерий Юрьевич, о нëм Вове хотелось бы поговорить, рассказать о его харизме и доброте по отношению к абсолютно всем, но о филологе и вспоминать страшно. — Слушай, а ему лет сколько? Он свободен? — Кто? — Лëха этот, — Оля устраивается поудобнее, желая услышать всë, вплоть до знака зодиака и места жительства, почему-то надеясь, что друг в курсе всей этой информации. — Двадцать… восемь? девять? Я не знаю, Оль, — Вова качает головой. — Вроде свободный. — Взро-ослый, — тянет Саксон, щуря глаза. Она пыталась что-то разглядеть в Вове, и почти поймала интересующую еë ниточку, но парень постарался перевести диалог на глупость. Тут она и смекнула. — Контактики мне его дай, раз он свободен, — просит она вновь, как пару часов назад, и продолжает внимательно следить за лицом друга. Вова смотрит на неë, как загнанный в угол котëнок: жалостливо. Он устал от каждого упоминания Губанова, устал слушать восхищение Саксон по поводу красоты его лица и по поводу роста. Семенюк понимает, что ещë буквально минута, и он просто-напросто расплачется. Он неимоверно устал за всë это время. Почти месяц. Почти месяц этот недоделанный нимфоман не вылазит из головы, почти месяц в голове мелькают картинки с отеля. Почти месяц Вова чувствует себя шлюхой. Он это признал, он этого стыдился. Но теперь стыдился не только того, что его поматросили и бросили (каков и был договор изначально), теперь прибавились сомнения в своих чувствах к нему. Вова не чувствовал бы себя шлюхой, если бы никогда больше не видел Губанова. Вова не начал бы влюбляться, если бы филолог не мелькал каждый день перед глазами. Вове бы не снился порнушный сон, если бы не постоянные мысли о нëм и нескончаемый стресс. Вова долго думает, смотрит на Олю и не знает, стоит ли рассказывать ей всë, что связывало его и Губанова. Все свои страхи и душевные терзания. Он знает, что Саксон его поймëт и успокоит добрым словом, но Вова боится самого себя, что он пожалеет, что рассказал это кому-то, пусть даже самому близкому в жизни человеку. — Нет, — качает головой Вова. — Я не дам тебе его контакты. — Почему? — Оля уже смирилась с тем, что не получит возможность пообщаться с красивым мужчиной. Теперь еë интересовало отношение Семенюка к нему. Чего же он так боится этого Губанова? Может, филолог его реально обижает? — Я же вижу, что что-то не так. Вова обречëнно опускает глаза, а пелена, стоящая в глазах, усиливается. Он хмурит брови и старается еë согнать, часто моргая, но она становится всë сильнее. Он не боится этого. При Саксон можно хоть слезами обливаться, хоть блевать от переизбытка алкоголя в организме, хоть в туалет ходить с открытой дверью, потому он поднимает мокрые глаза и смотрит на еë лицо, умоляя о помощи. Оля его поймëт, от Саксон не нужно ничего скрывать, потому что это только в убыток себе же. — Месяц назад я с ним с клуба уехал и потрахался, будучи уверенным в том, что больше никогда его не увижу, — он напрягает челюсти и замолкает на секунду, видя, как меняется в лице Саксон. — А потом оказалось, что я с ним в одной школе работаю, через кабинет. — Ну так не повод ведь сопли на кулак мотать, — Саксон поддаëтся вперëд, пересаживается поближе и невесомо кладëт ладошку на чужое предплечье. — Потрахался и ладно, это ведь не страшно. А то, что вы работаете в одной школе… так это не так ведь критично! — А если я влюбляюсь в него? Это тоже не критично? — Вова не шевелится, только глазами бегает туда-сюда, чувствуя, как перехватывает дыхание от озвучивания страшного для него факта. — А что, он козëл? — Оля строит брови домиком, надеясь на отрицательный ответ. — Очень на него похож, — Вова, будто бы не контролируя свои руки, тянется к Саксон и жмëтся к ней, как жался бы к коту. Он так давно никого не обнимал… Он давно не ощущал чужой искренней и молчаливой поддержки. — Бедный ты, Вова, бедный, — Оля принимает друга в объятья, склоняет голову влево, касаясь щекой чужого горящего уха и уже без прежней энергии в глазах смотрит на вовиного рыжего кота, с интересом глядящего на них. Оля прекрасно знает их взаимную любовь и представляет, сколько кот наслушался этих страдальческих монологов, если Вова не таил всë настолько глубоко в душе. Но кот никогда не поможет лучше человека, который был в курсе всех сомнений в ориентации, всех потраченных нервов во время сессии в педагогическом университете, в курсе каждой детской травмы и всех душевных болячек. Саксон знала о Вове всë, начиная с детских обид на отца, заканчивая тем, с кем у Вовы был первый раз. Оля помогала ему справиться со всем и всегда. Вова получает помощь и сейчас, пусть и молчаливую, но такую необходимую и родную. Через полчаса Семенюк вываливает все детали их с Губановым пересечений, рассказывает каждую мелочь, пересказывает даже сон, и чувствует, как с каждой минутой становится всë легче. Груз с души падает огромными кусками, освобождая Вову от мучений, но самая большая его часть всë равно остаëтся уродливым камнем. Оля не в силах убрать из его души абсолютно все сомнения, а в особенности по поводу влюблëнности. Она лишь подтверждает еë, выслушав все симптомы. Математик опускает глаза и смиряется со своей участью. Вова влюблялся много раз, но никогда не чувствовал себя настолько обречëнным, как сейчас. Он проводит целый вечер в компании подруги, лечит душу и даже расслабляется, наконец забыв о том, что через несколько десятков часов ему вновь придётся вернуться на работу, но уже без моральной поддержки Оли. С понедельника он вновь останется наедине со своими проблемами и тараканами. Он вновь будет один. А пока он ценит каждую минуту, проведённую с Олей на одних квадратных метрах. Ценит каждый глоток пива, ценит каждый смешок и каждую забавную историю, чтобы потом вспоминать это и уверять себя, что он не один в этом мире.***
Валерий Лагода, 22:38 Смотри Губанов отнимает от губ бутылку шампанского, оставляет её в левой руке и тянется правой за телефоном. Его алкогольный покой нарушает сообщение от информатика с прикреплённой ссылкой на чужой инстаграм. Валерий Лагода, 22:38 Овны и тельцы вроде должны хорошо ладить в работе, а вы сломанные какие-то. Губанов хмурился от непонимания. Какие к чёрту тельцы и овны? Что Валера несёт? Почему ему не спится, почему его волнуют какие-то гороскопы или что это вообще? Лёша жмёт холодным пальцем на тёплый экран телефона. Спустя секунду перед глазами предстаёт инстаграм Вовы, где всего несколько публикаций, нет даже аватара и каких-либо актуальных. Если бы Губанов наткнулся на подобный профиль сам, то подумал бы, что он заброшен. Алексей Губанов, 22:40 Зачем ты искал его? Валерий Лагода, 22:41 Я не нашёл бы никогда при всём желании. Скажи спасибо девочкам восьмого класса:) За что говорить им спасибо и зачем ему инстаграм Вовы он так и не понял, но из чистого интереса решил полистать пару фоток. Он сам не понимает зачем, просто захотелось посмотреть. Губанов поднялся с дивана, размял затёкшие плечи и, не забывая про бутылку, сделал несколько шагов, останавливаясь у окна, будто бы фонарный свет поможет получше разглядеть фотографии. Первое фото с дня рождения. Скромненько. Небольшой торт, по размерам больше похожий на пирожное, одна свечка и сам Вова, держащий десерт в руках так, будто бы он — драгоценность. Следующее — фото будто бы случайное, хотя скорее всего так и есть, но получился Вова на ней не хуже модели. Без подписей и комментариев. Тухленько. Следующие три с машиной, а последняя, заинтересовавшая больше всего, с той самой незнакомкой, которая без стеснения по-матерински теребила щёки Вовы буквально пару часов назад. На фото она, Вова, и какой-то рыжий, чересчур пушистый кот в руках математика и подпись под фото: «семья». Губанов скривил губы. Он бы никогда не поднял такого пушистого кота на руки. Он, скорее всего линяет… Брезгливо фыркнув, он возвращается к профилю и на автомате нажимает на вдруг засветившийся красно-фиолетовый кружок. Осознание ситуации приходит долго, а лёгкая паника усиливается, когда он видит время выкладывания истории. Буквально минуту назад. Да и ладно бы, если бы он смотрел аккаунт Вовы с запасного, абсолютно пустого профиля. Но нет, он убедился, что смотрит сейчас чужую историю с основного. Стоило бы схватиться за голову и удалиться из интернета, но Лёша забивает хуй. Он не обязан оправдываться перед математиком. Если посмотрел, значит захотелось, значит интересно. А здесь было на что смотреть. Вова поделился чужой историей, в которой таскает того же рыжего кота на руках, а в зеркале отражается незнакомка с телефоном. Губанов останавливает историю зажатием. Он внимательно проходится по каждой детали в кадре и понимает, что квартира принадлежит Вове. На дверце шкафа висит его серая рубашка и бордовый галстук, в котором он был сегодня, сам он в какой-то выцветшей толстовке, видимо, домашней, на полу чуть ли не вывернутый наизнанку рюкзак с дурацкими гусями. Холостяцкое жильё. Не найдя более ничего интересного, взгляд приковывается к самому Вове. Он хоть и улыбался, но смотрел в камеру ни сколь не весёлыми глазами. Губанов наблюдает припухшее лицо буквально пару секунд, а затем закрывает историю, а вместе с тем и инстаграм. Алексей Губанов, 23:10 А мне зачем скинул? Валерий Лагода, 23:12 Ну ты ведь сидел и смотрел сейчас. Я в этом уверен, не упирайся. Губанов только фыркает куда-то в сторону и усмехается, делая глоток шампанского. В чём различие между ним и Вовой? В том, что Губанов не чувствует одиночества. Он никогда его не чувствовал. Он мог ужираться в пустой квартире и чувствовать себя весёлым, и тогда ему точно никто не нужен. Он мог упиваться чужими телами без зазрения совести, а мог целыми днями не выходить на связь. Иногда его пугает осознание того, что он становится хладнокровным, что скоро он перестанет чувствовать даже самых близких людей, но потом понимает, что это ему только на руку. Губанов переносит одиночество куда лучше бедного маленького взрослого в виде Вовы. Вот в чём их существенное отличие. А ещё Лёша не страдает, когда чувствует приближение влюблённости, потому что он подавил в себе это. Негативный жизненный опыт вкупе с желанием закрыться ото всех, кажется, поставили крест на возможности любить. Губанов запрещает себе любить, потому что это слишком травмоопасно для его души. Он не проверял, но уверен в этом.