марафон по чувствам

      Один напился, второй скурил две пачки, напился и загнался. Так и завершили субботу. Звучит как анекдот, но всё это является чистой правдой. Губанов, как только вышел из такси, так ощутил в душе какую-то странную пустоту и одновременно с этим усталость. День шёл к концу, но его всё ещё донимает странное чувство. Донимает и в ночи, когда уже, казалось, стоило лечь и закрыть глаза. Даже на подушке, под одеялом, его мутило от перебора джина, и даже заземление в виде ноги на полу не помогало. Он пьяно и вяло водит взглядом по потолку, теребит в руке высевший телефон и почему-то улыбается, но так вяло и натянуто, что от самого себя становится противно. Ему мерещится осуждающий взгляд, направленный на него из дверного проëма. Он укоризненно щурится, а Губанов, смотря в сторону иллюзии, лишь сдавленно продолжает улыбаться. Если он губит единственную жизнь, значит ему уготована судьба помирать от алкогольного поражения печени, к примеру. А может и из-за случайных событий, также связанных с алкоголем.       Он поворачивает голову на бок и моргает пару раз, с жалостью к себе осознавая, что если будет проводить так каждые выходные, то лет через пять он кончится. Благо он бросил курить лет восемь назад, иначе сейчас он чувствовал себя ещё более бесполезным и убитым. Он знал, понимал и принимал то, что, исключая работу, он в общем-то, бесполезен. Он не любит, он не живёт. Он будто бы существует, и этому существованию даже рад. А если существует, а не живёт, значит что-то в нём не так? Почему тогда на него обращено столько внимания, особенно женского? На него, алкаша и скелета, не имеющего ничего, кроме кожи? На уродующую его худобу, на маску, которую он надевает как только выходит из квартиры. Его романтизируют, и это выбешивает. Он настоящий, только когда бухой. Может это просто побочки алкоголя, но он мучает себя этим каждый пьяный день. Только под градусом он воспринимает себя, как бы смешно не звучало, трезво.       Он мотает головой, пытается согнать мысли, чтобы окончательно не закопаться, и мычит устало и загнанно, утирая онемевшее лицо рукой. Сегодня и завтра он будет чувствовать себя мерзким и ужасным, но в понедельник поднимется с кровати совершенно другим человеком, наденет маску и с уверенной улыбкой поедет на работу.       Он уверен, что из этого дебильного состояния невозможно выбраться. Это порочный круг, по которому он ходит не первый год, не находя выхода. Порой кажется, что он заперт в нём навсегда за какой-то грех, а теперь платит всем, что у него есть. Всем живым и умирающим. Платит заболевающей печенью и здравым рассудком.       Губанов понимает, что этот грех, не дающий нормально существовать — разгульность. Жертв своего греха не пересчитать на пальцах, а одна из них крутится под носом каждый будний день. Это здорово давит на него, но маска, надетая на время работы, не даëт ощутить это в полной мере. Вова послан ему как какое-то наказание, чтобы Губанов наконец прочувствовал всю соль.       Засыпать приходится с грузом на душе, который так и тянет на дно. Завтра он проснётся и всё повторится вновь: новостная лента, пару серий шоу, алкоголь и болезненный сон.       Он весь сон мучился от агонии, видел перед собой только языки большого пожара и никуда не мог от них деться. Он заперт в собственной комнате, в которой и заснул, со страхом наблюдал, как огонь съедал всё на своём пути, не жалея ничего. А самое страшное — Губанов маленький. Он ростом с ребёнка, и быть может, даже является им в рамках сна. Паника сильнее бьёт по сознанию, и оно путается. Хочется бежать, но некуда. Ему так страшно, что сердце заходится в тысяче бесконтрольных биений. Тело немеет, когда его плеча что-то касается. Стоит лишь задрать голову, как перед ним возникает светлая голова со знакомым лицом, с тёмными густыми бровями и испуганным взглядом, почти таким же, как и у самого Лёши. Прямо над ним Вова, единственная живая душа в этом месте, больше похожем на ад. На мгновение накатывает спокойствие, но ему не суждено продлиться весь сон. Вова обеспокоенно манит за собой, с мольбой глядя на него, ждёт, когда оцепенение с Лёши спадёт, когда он наконец сделает шаги в его сторону. Губанову ничего не остаётся, кроме как доверить свою жизнь почему-то светловолосому Вове. У него больше не было вариантов спастись. Семенюк ведёт его через огонь, не переставая манит за собой, но не даёт себя коснуться. Вроде он тянет руку, пытается ухватиться за ладонь Губанова, но как только между ними остаются считанные миллиметры, так сразу Вова становится призрачным. Его невозможно было коснуться. Так Лёша и бежал за Вовой, нёсся, не представляя, куда парень его выведет и выведет ли вообще. Впереди только нескончаемые комнаты и коридоры, охваченные огнём. Но вдруг всё заканчивается, и страшный сон приобретает спокойные нотки. То, что было вокруг — описать невозможно. Всё мыльное, рябистое, только один белокурый Вова стоит перед ним, не сводя взгляда. Взволнованного, но в то же время надменного. Губанов пытается закричать что-то, обращаясь к парню, но из глотки не вырывается даже хрипа. Он вновь кидается вперёд, но Вова, делая небольшой шаг назад, растворяется, как сахарная вата в воде. Вот вроде только что был перед ним, такой странный, с белыми, будто бы седыми волосами, с обеспокоенным лицом, но исчез, будто его и не бывало никогда. Губанов оглядывается, оглядывает своё тело, не тронутое огнём, разжимает кулаки и смотрит на окровавленные ладони, в которых пучками лежат седые короткие волосы. Он захлёбывается в испуганном крике, но не слышит ни его, ни посторонних звуков. Он будто бы глохнет, и это вгоняет в панику посильнее пожара. Оглушительный писк нарастает, руки всё сильнее краснеют, заливаясь непонятно откуда взявшейся кровью, и он выныривает, будто из болотного омута, раскрывая глаза и глядя в чёрный потолок.       По телу бегут табуны мурашек, тело сковано холодом. Первое, что крутится в его голове, словно заевшая пластинка — чужие испуганные глаза. Душа начинает ныть, заставляя чувствовать себя провинившимся, будто он сам залез в этот пожар. До сих пор в ужасе держат его собственные окровавленные руки.       3:16       Он не понимает, успел протрезветь сам, или это сон помог? Голова ясная, только немного в пелене сна, но пьянящего укачивания уже не было, да и не тошнило. Холодный пот ощущался, как вылитое прямо на голову ведро ледяной воды. Нужно переставать пить, иначе сны превратятся в бред, который переживается только под температурой. Они сведут его с ума похлеще, чем пойло.       Поисковик ничего толкового не сказал, кроме: «необходимо немедленно привести в порядок своё здоровье и заняться важными аспектами личной жизни, чтобы своевременно отреагировать на свалившиеся неприятности» и обещал какие-то перемены в будущем. Губанов лишь фыркнул недовольно, перевернулся с боку на бок и укрыл лицо ладонью. Он знал, что сон теперь навряд ли вернëтся, но попытаться добить ночь всë-таки стоит. Страх всë ещë колотит сердце, а серые глаза Вовы не дают покоя. Лëша бы понял себя, если бы вместо математика его спасителем стал Валера, ведь тот намного ближе, да и друг, а что в его сне делает Вова — загадка. Ещë и седой, как старик.

***

      Последняя сигарета для Вовы была тошнотворной. Обидно, что курить долго и задумчиво уже не получается, потому что банально холодно, и думать он может только об этом. Он всë ещë в рубашке, в которой шастал по театру и кино. От рубашки пахло чужим парфюмом, и это подкупало не снимать еë ни при каких обстоятельствах. Непонятно, почему этот горький аромат въедался в подкорку и чувствовался даже тогда, когда его и в помине нет. Вова стыдливо принимал тот факт, что он ему нравится до потери пульса. Каждый новый вдох вызывал странное ощущение. Пусть последние сегодняшние слова Губанова широко полоснули по сердцу, но он это будто бы проглотил, совсем забыв. Просто остался осадок после странной и, казалось, неуместной шутки в фильме.       День выдался насыщенным и до ужаса выматывающим не только в физическом плане, но ещë и в эмоциональном. Хорошая разгрузка после однотипных будней. Особенно добавил перца Лëшин вопрос. Неужели так явно было видно, что Вова старался вообще не попадаться на чужие глаза? А ему казалось, что делал он это вполне естественно… Губанов слишком внимателен.       Потушив последнюю на сегодняшний день сигарету, вымученно вздохнув, он закрывает окно и оставляет пачку на подоконнике. В квартире абсолютная тишина, даже соседей не слышно. Кот нигде не ходит, постукивая когтями по дощечкам ламината. Только с ванной доносится глухой шум воды. В маленькой комнате душно и тепло, даже зеркало над раковиной начало запотевать разводами. Пришлось оставить рубашку, пропитанную чужим ароматом, на стиральной машине. Не хотелось, но не лезть ведь в ней в воду? Устало вытягивая ноги, он укладывает голову на бортик и вскидывает взгляд к потолку. Рука инстинктивно ложится на холодное горлышко бутылки вина, поставленной на бортик. Тело обжигает, но затем тепло воды приятно обволакивает каждую клеточку и забирает всякое напряжение. В какой-то момент даже в сон тянет, но Вова не поддаëтся, вяло моргая. Он, конечно, пьян, но спать в ванной точно не собирается. Велик риск захлебнуться к чертям.       На усталом и пьяном лице растягивается кошачья улыбка. Он позволяет себе думать о Губанове столько, сколько захочется его душе. Тот сегодня явно намекнул, что ночь в отеле — не смертный приговор, что это не причина не налаживать общение. Нынешнему Вове, пьяному и осмелевшему в собственных мыслях, кажется, что забить на август всë-таки нужно, и, превозмогая собственные устои, нужно меняться. Он смелеет и даëт себе клятву — не бежать, как полоумный, а дать шанс, в первую очередь, себе.       Мысль о влюблëнности сейчас кажется самой чистой и невинной, максимально непорочной, несмотря на воспоминания. Розовеющая пьяная пелена застилает радужки глаз. Покачивая головой и всë также пьяно и полоумно лыбясь, он смотрит ровно перед собой и вспоминает не злосчастное кино, а театр. Пусть он немного припоздал, пусть чувствовал по этому поводу смущение и стыд, но антракт они провели достаточно хорошо, болтая не о работе или о чëм-то ещë важном, а о бытовухе.       Первые недели влюблëнности всегда были для Вовы чистым наслаждением. Он будто возвращался в строй, в жизнь, но в этот раз, с Губановым, он чувствовал себя посредственно, даже малость убитым. Окрыления никакого не произошло, только душащее ощущение паники где-то в глубине, около сердца. С опозданием, в странных обстоятельствах и только после вина он наконец достиг внутренней идиллии. Он делает небольшой глоток и прячет руку под воду, обмякая окончательно. Всë думает и думает, гоняет мысли в голове и всë реже моргает, даже не замечая, как погружается в пьяную дрëму. Вот вроде думает о том, что вчера забыл помыть доску и полить злосчастные цветы в кабинете, а через секунду ощущает, как вода затекает в ноздри и уши. Сон снимает как рукой: он хватается за первое попавшееся под руку, роняет бутылку с недопитым вином в воду, скользит руками по влажным бортикам ванны и наконец выныривает, заходясь тяжëлым кашлем. Остервенелыми глазами смотрит на блеклое зелëное стекло бутылки, на свои ноги и облегчëнно выдыхает. Он больше никогда не полезет в ванну пьяным.

***

      — Синус «пи» на два, — Шабанов крутит мел в руке, вспоминая, где косинус, а где синус на этом ебучем тригонометрическом круге, — ноль?       — А ты синус с косинусом не путаешь? — Владимир Сергеевич с прищуром смотрит на него, чуть усмехаясь.       — Один? — Максим с сомнением выводит цифру и вопросительно поглядывает на математика.       — Один, — кивает Семенюк, продолжая наблюдать за доской, — косинус на круге находится по горизонтали, а синус по вертикали, запомни. Потом будет тангенс и котангенс, там мы вообще утопнем, да?       Максим искренне надеется, что нет. Да, он не особо понимает математику, но соображать в ней отчаянно пытается хотя бы для того, чтобы время от времени кидать Неле решение домашки. Да и чтобы Владимир Сергеевич не донимал. Математика — наука не из лëгких, особенно в десятом и одиннадцатом классе. Шабанов от корней ещë толком не отошëл, а тут уже какие-то синусы и косинусы от какого-то икса.       В первую секунду трели звонка поднялся шум. Все повыскакивали, зашуршали портфелями и сумками, а через минуту кабинет полностью опустел. Вова лишь устало потянулся, зевнул и развалился на кресле, одну ногу задрав на стол. Тело сегодня какое-то ленивое, затëкшее, будто он неподвижно лежал целую неделю. Десять минут отдыха — его нынешняя маленькая мечта, которой не суждено было сбыться.       — Утро доброе, кого из моих не было сегодня? — Губанов заходит в кабинет, даже не постучавшись.       Вова быстро убирает ногу со стола, выпрямляется, хватаясь за подлокотники, и смотрит на Губанова большими удивлëнными глазами. Такого сюрприза с утра он никак не ожидал.       — Доброе. Дениса не было только, — пожимает плечами математик, — остальные все были.       — Денис заболел, — кивает Лëша и в задумчивости прикусывает нижнюю губу. — Что, даже Пешков был?       — Сам в шоке, — Вова кривенько, но искренне улыбается, а затем давит эту улыбку, не видя ответной.       У него есть буквально несколько секунд, чтобы рассмотреть филолога, потому как с вероятностью девяносто девять и девять они сегодня больше не пересекутся. Где-то в глубине была надежда, что этот один десятый процент всë-таки случится, но Вова пропускает это мимо, не обращая внимания. После субботы Губанов начал переноситься им по-другому. Распробовав совместное времяпрепровождение, Вова заметил за собой, что ему довольно приятно находиться с ним рядом, но только если нет даже намëка на какие-нибудь отсылки к их августовской ночи. Без них их общение более-менее строилось.       Что Вова разглядел на чужом лице? Да ничего особенного, всë точно так же, как и у него самого: чуть уставшее выражение, сонливость (больше похожая на отходняк после весëлых выходных) и полное отсутствие жизни. Особенно бросались во внимание стеклянные глаза. Вова уверен уже на все сто, что вчера, в воскресенье, Губанов пил без меры, потому как иными способами такого вида добиться навряд ли получилось бы. Скорее всего был в клубе, а потом таскал в отель таких же, как Вова. Семенюк чуть морщится от этой мысли, но гонит еë прочь. Но на деле всë было совсем по-другому. Да, Губанов пил, но в полном одиночестве, не чувствуя при этом ни малейшего желания катить в общественные места и заманивать кого-то в постель одним лишь взглядом.       — Понятно, — бурчит под нос Губанов, трëт сонные глаза и выходит из кабинета.       Вова кривит рот и отворачивается от двери, недовольно и разочарованно складывая руки на груди.

***

      — А ты не знаешь, что с Денисом? — Максим подсаживается к Корякову в столовой, опускает на стол стакан мерзко пахнущего чая с лимоном и падает на стул, закидывая ногу на соседний.       — Он мне с субботы не отвечает, — Илья оставил ложку в неглубокой, полной макарон тарелке и вздохнул, поднимая на друга пустые глаза. — Да и вообще в сети не появлялся.       — Странно, я думал он отвечал тебе, — Шабанов строит задумчивое лицо. — А что у тебя под чехлом?       Илья чуть ли не давится, вновь вздëргивая глаза с тарелки на не понимающее лицо друга. Неужели Денис распиздел кому-то про непонятный листок под чехлом Корякова? Быть такого не может. Это ведь Денис! Ему что скажешь, так он это в могилу унесëт, даже под угрозой пыток не выдаст, а тут распиздел? Да ну, бредятина.       — Это тебе Денис сказал?       — Нет, просто ты когда в кино в туалет вышел, он копался там, — Макс не понимал, можно ли об этом говорить, потому скорчил виноватое лицо и приподнял левую бровь, говоря это с сомнением.       Илью окатило ледяной волной, сердце пропустило удар, а в голове зазвенел убийственный, мерзкий писк. Глаза его сделались огромными и наполнились паникой и осознанием. Денис не болеет. Он просто всë узнал. Закралась малейшая надежда, что он понял стих неверно и подумал о Ким, но она была такой ничтожной и слабой, что Илья еë даже не потрудился рассмотреть поближе. Глаза его сначала забегали по лицу Шабанова, а затем резко опустились.       — Скоро звонок, — Коряков поднялся, подхватил тарелку, к которой так и не прикоснулся, и дал дëру.       — Илюх? — Максим поднялся следом, и, хватая свой чëрный рюкзак, бросился за другом, позабыв про чай. — Илюх!       Максим не подошëл бы просто так выяснять что-то про Дениса. Макс позвонил ему утром с предложением выйти пораньше и устроить перекур перед школой, на что получил короткое «я на больничном, прости, Макс». И всë. Ну на больничном и ладно, Шабанов и забил, но была причина, по которой он всерьёз заволновался. Неля, шикнув ему на уроке математики, чтобы тот проверил телефон, отправила несколько очень интересных сообщений. Для Хусяиновой ничего необычного в них не было, а вот Макс воспринял их как вызов. Проверить, гей ли Денис? Да проще простого! Даже самому интересно стало. С этим вопросом он решил подойти к Илье, начать издалека, но напоролся на интересную реакцию.       Коряков выскочил из столовой, закинув рюкзак на плечо, а Макс следом, чуть не сбив Алексея Александровича с ног. Извинившись ему в след, Шабанов помчался дальше, стараясь не терять из виду бледно-бирюзовую макушку.       Столовая полностью опустела в преддверии урока. Губанов, морща нос и рассматривая серые, даже на вид не вкусные блюда, доходит до милой полненькой женщины, и, доставая из заднего кармана телефон, просит чай, но такой, чтобы пить было не противно. Чем-то хотелось освежить пересохшее горло, но вода, которую он часто таскал с собой, как назло кончилась.       За спиной слышится шмыганье носом, лëгкие и торопливые шаги, а затем усталый и рваный выдох. Филолог оборачивается, встречаясь пустым взглядом с бледным Вовой, а затем отворачивается, хмуря брови. В его руках оказывается горячий стакан с более-менее вкусно пахнущим чаем. Оплатив, он отходит на шаг от кассы и пропускает математика вперëд, чего-то дожидаясь. Вова тоже берëт чай, ждëт буквально минуту, нервно постукивая пальцами по только что вымытому прилавку, переминается с ноги на ногу. Покрасневшие пальцы принимают горячий стакан. Вова благодарит с улыбкой на лице и оборачивается, натыкаясь на филолога.       От математика воняло табаком так, будто он курил дедовский Беломорканал. Губанов чуть морщится, обводя парня напротив презрительным взглядом.       — Мало того, что провонял табаком, так ещë и замëрз, — Губанов обращает внимание на порозовевшие щëки и на алые ладони, чуть усмехаясь. — Ещë и без куртки небось?       — Да ну тебя, — Вова хмурится буквально одно мгновение, затем его лицо разглаживается, а губы аккуратно касаются прозрачного стакана.       Губанов прав. Бегал курить, провонял табаком хуже пьяниц, замëрз. Его раскрыли буквально в секунду, только лишь взглянув в ошеломлённые от холода глаза.       Полненькая женщина скрылась на кухне, и во всей столовой они остались совершенно одни. Тихо звенели тарелки и кастрюли со стороны кухни, гудела вытяжка, слышался хохот женщин и постукивания половников. А два учителя молчали, потягивая горячий чай. Вова поглядывал иногда на филолога, а затем быстро отводил взгляд, удивляясь тому, что в театре они так разговорились, что даже не заметили, как кончилась постановка, а сегодня, буквально через день, не могут заговорить. Оставалось краем глаза наблюдать за спокойствием Губанова и завидовать его гусиной важности. Вова ещë никогда не видел человека, который бы с таким надменным видом с кем-то переписывался.       — Ой, мальчики! — Татьяна Денисовна, взмахивая руками, зашла в столовую и без заминок направилась прямо к ним. — Как вам субботняя постановка? Как съездили?       Филолог и математик случайно переглядываются, насмешливо фыркают под нос и обращают всë своë внимание на Татьяну Денисовну. Если Губанов хотя бы имел представление по поводу происходящего на сцене, то Вова вообще не следил и даже не старался. Они пропиздели половину постановки, ему вообще не до этой Лизы было.       «Постановка шикарная, я всë прослушал, а всë, что после неë, начиная с кинотеатра и заканчивая случайным утоплением — отстой», — брезгливо думает Вова, но в лицо директрисе только широко улыбается.       — Как всегда на высоте, — Губанов вызывался делиться впечатлениями от постановки, которых даже не испытал в субботу, активно жестикулируя правой рукой. — Владимир Сергеевич у нас с таким интересом смотрел, не оторвать было. Понравилось, говорит.       «Ты чего, сука, субботнее продолжаешь?» — Вова чуть щурится, недовольно поглядывая на Губанова. Пришлось принять этот вызов и наигранно восхищаться постановкой, смысл которой вообще в душе не ебал. Но Грачëва вроде поверила: закивала, похвалила, взяла булочку и покинула столовую. Оба облегчëнно выдохнули, а Вова сделал последний глоток, уперев в Губанова полный сомнений взгляд.       Филолог перехватил его, отрываясь от смартфона, а затем невольно вгляделся в копну тëмных волос. Он знал, что где-то в районе левого виска у Вовы вылез седой волос, что тот хорошо выделялся, но и представить не мог, что точно такие же торчат у парня и в чëлке, спадающей на правый бок. Математик не знал, не заметил как-то, что вместо одного теперь в чëлке их целых два. Когда увидит, то от страха получит четвëртый.       — Я хотел тебе за кино деньги вернуть, — бурчит под нос Вова, вынимает телефон из кармана и сразу же заходит в приложение банка. Губанов наблюдает за этими быстрыми действиями, не успевая опомниться. Вот у Вовы уже счета загрузились, а он всë ещë стоит, не соображая, чего именно от него ждут эти чуть испуганные и требовательные глаза.       — Забей, — отмахивается Губанов, заметив сумму на чужой карте. Быть может это некрасиво, смотреть в чужой телефон, но Лëша правда случайно. Он и до этого не особо хотел, чтобы ему возвращали деньги за какую-то ерунду, а теперь, увидев на чужой карте сумму всего с тремя нулями, уж точно не согласится. Губанову эти четыреста рублей по карману не ударили, а вот Вова может пострадать, если будет возвращать «долг». — Не надо мне, там копейки.       «Нихуя себе копейки! Я на эти деньги мог бы два дня прожить, если бы не рыжий пиздюк», — думает Вова и упрямится, толкая в чужую грудь свой телефон.       Губанов вздыхает, принимает телефон из чужих рук и вводит свои цифры, перечитывает их пару раз, а затем, вернув телефон в руки математика, покидает столовую.       Вова поглядывает ему в след, поджимает губы в победной улыбке, а затем опускает взгляд на тусклый экран телефона. Номер телефона введëн, но первоначально введëнная сумма изменена с четырёхсот рублей на одну копейку, а в сообщении получателю написано: «лучше купи одноразку на эти деньги, чтобы не вонять табаком». Математик ухмыляется и копирует чужой номер, записывая его в контакты: «Не козëл, но похож». Это почему-то веселит. Он фыркнул и покинул столовую, потягиваясь по пути в свой кабинет.

***

      Илья трусливо сбежал со школы, пока Макс, потеряв его в толпе, побежал на второй. Остановившись в их с Денисом курилке, скинув портфель на ледяную скамейку, Илья заходил по тротуару, потирая глаза и щëки. Телефон Дениса до сих пор молчал, но гудки, во время которых замирало сердце, шли. Кажется, Коломиец всë же правильно понял стих, так, как задумывал его Илья. Больше причин не брать трубки не было.       — Гандон, возьми уже мобилу, сын ебучей бляди, — Илья злился и пинал бедную урну, а та жалобно позвякивала пустыми стеклянными бутылками. Но как бы он не пинал мусорку, как бы не крыл друга матом, Денис трубки не брал. Когда исходящих звонков скопилось больше десяти, Илья опустился на скамейку и поник окончательно, пустыми и усталыми глазами упираясь в лавочку напротив. — Не поверю, что ты, сука, спишь в полдень, — Коряков отчаянно пытается дозвониться последний раз, уже не подносит телефон к уху и почти не слушает гудки. Они будут сниться ему в самых ужасных снах. Он в двенадцатый раз нажимает на контакт под именем «дэнчик» с чëрным сердечком справа и поджигает сигарету. Душа ноет и требует знакомого голоса по ту сторону, чтобы объясниться и услышать, что Денис не обижен, не испуган, а правда болеет и просто отсыпается после тяжëлой температурной ночи. Коряков молит, чтобы всë так и было, но подсознание подкидывает ему худшие исходы ситуации.       Пока Илья плачется пустым и надоевшим гудкам, Макс возвращается к раздевалкам у спортивного зала и слышит, как от стен отскакивают мячи, как кричит физрук. Шабанов дëргает ручку мужской раздевалки, но дверь не поддаëтся. Дëргает второй — ничего нового. Парень отступает, вздыхает и достаëт телефон, надеясь, что Неля по старой привычке прогуливает физкультуру, и что она не заперта в женской раздевалке невнимательным физруком. Как только на экране высвечивается время, дата и совместная фотка с друзьями, а самое главное, где он рядом с Нелей, взгляд падает на сообщение, присланное Хусяиновой ещë пять минут назад.       Неля Хусяинова, 12:16       Ну что там с Ильëй? Ты пойдëшь на физру?       Максим Шабанов, 12:21       Ты где?       Неля Хусяинова, 12:21       Дëрни дверь женской, старый пердун забыл еë закрыть.       Максим прячет телефон в карман, снимает рюкзак с плеча и, волнительно поправив воротник белой рубашки, аккуратно дëрнул ручку соседней двери. Та поддалась, открылась, но Максим застыл на пороге, не смея и шагу сделать в небольшое помещение. Он смотрит на Нелю несколько секунд, корчит смешную рожу, чем веселит девушку, и так и остаëтся на пороге, уперев руки в бока.       — Сейчас если завуч пойдëт, то тебе придëтся зайти, — морщится от смеха девушка и поднимается с места, поправляя юбку.       Максим при всëм желании не сможет описать то, что творится у него на душе прямо сейчас. Не потому что словарный запас у него худой, а потому что чисто физически не сможет. Только начнëт, так сразу завоет от переполняющих его чувств. Он так влюблëн, так влюблëн! От одного лишь взгляда на Нелю у него загорается лицо и уши, а о глазах и говорить нечего. Те сверкают и светятся, как Сириус.       Пока он глядит на неë, как на экспонат, по коридору разносится тяжëлый стук каблуков. Уже не важно, кто там идëт, главное — опасность возникла совершенно неожиданно. Хусяинова затягивает Максима в женскую раздевалку за локоть, тут же хлопая дверью.       — Так что там? — Еë глаза азартно загораются, и она заведëнно и энергично шепчет, хватаясь за чужое плечо.       Максим очарован так, что мало понимает смысл чужих слов. Глупенько смотрит на девушку и еле заметно улыбается. Он так влюблëн!.. Он ещë в субботу начал сходить с ума от того, что и в театре, и в кино они сидели рядом, а сейчас окончательно съехал с катушек. В голове полный кавардак, а Макс в нëм — пьяненький дурак, который не понимает совершенно ничего, но ему так нравится это ощущение, что он тает. Его мажет, плавит, как сыр в микроволновке.       — У них там какие-то страсти, у Ильи с Денисом, — Макс чуть собирается с мыслями и опускается на низенькую скамейку. Неля садится рядом. — Я у Ильи спросил за Дениса, рассказал, что Дэн к нему в чехол заглядывал, читал что-то, а он вскочил и съебался. Не знаю куда, я так и не нашëл его.       — Пиздец, — ëмко комментирует Неля, тяжело вздохнув и чуть отвернув голову. — Понаблюдаешь ещë? — Неля строит щенячьи глазки, пересекаясь взглядом с Максимом. Еë сердце пропустило удар.       — Если надо, — Шабанов пожал плечами, до сих пор не понимая зачем Арине и Неле понадобилась эта личная информация парней? Женский интерес необъясним и непреодолим.       — Спасибо, — Неля сначала скалит зубки в хитрой улыбке, а затем, секунду помедлив, будто бы решаясь, касается губами чужой щеки.       Бабочки в животе Максима превратились в огромных птиц, бьющих изнутри так больно, что становилось даже хорошо. Хорошо настолько, что он в оцепенении смотрит на девушку буквально пару секунд, а затем, принимая этот жест за самый главный, самый яркий зелëный свет, подаëтся вперëд, касаясь чужих губ. Хусяинова опешила, а затем, ощутив внутри забившихся в волнительной суматохе бабочек, поддалась юношеским чувствам и желаниям.       Голова Максима в момент отключилась. Он, найдя чужую худую ладонь, чуть сжал тонкие пальцы в тëплой ладони. Всë внутри трепещет, воет. Макс аккуратен, будто обходится с хрусталем. Трепет внутри него накатывает волнами, сводя с ума.

***

      — Блять, Илья, прекрати, прошу, — взмолился Денис, отворачиваясь от телефона.       Коломиец уже не выносил этих нескончаемых звонков от Ильи. Тут вариантов, почему Илью так прорвало на звонки, всего три: первый — что-то серьёзное в школе, второй — Илья просто не в настроении и как назло спамит звонками, пытаясь достучаться до «больного», и третий, самый страшный, — он всë узнал. Если первый и второй ещë не представили никакой опасности для их взаимоотношений, то вот третье по мнению Дениса могло разрушить всë под чистую. Страх заменяет собой кровь, растекается по всему телу и даже душит. Коломиец оказался в таком безвыходном положении, что при очередном осознании хотелось плакать.       Он так долго доëбывал Илью какой-то Ким, так долго слепо верил в чувства Ильи к ней, а в итоге та самая Ким оказалась самим Денисом. И при всëм при этом Денис носился за Ариной, как ужаленный. Какого было парню, когда Денис из раза в раз заводил любимую шарманку о ней? Невозможно даже представить. Санта-Барбара, не иначе. Самое страшное — Денис до сих пор, спустя два дня, не понял, как реагировать. Ясно только одно — ему от мысли, что Коряков в него влюблëн, совсем не противно. Просто факт. Даже приятно немного. Но он испугался. Испугался обидеть, расстроить, испугался того, что вопреки запретам влез туда, куда не должен был. Может, Илья хотел всю жизнь это скрывать и тихонько радоваться каждому дню, а не панически названивать раз пятнадцать за полчаса. А Денис всë сломал.       Денис кривит рот и отворачивается от телефона, закрывая рукой выглянувшие клыки. Дыхание учащается. У него есть ещë неделя, чтобы собраться с мыслями и выйти с больничного, четырнадцатого ноября, полностью готовым ко всему. Готовым к оправданиям и извинениям, и если надо будет, то слезам и мольбам.

      «Денис, я знаю, что ты не спишь. Возьми трубку, ЧМИЩЕ!!!»