марафон по чувствам

      Илья потягивает сигарету, стараясь спрятать ладонь в рукаве, закрывает глаза в надежде доспать последние минуты перед школой. За прошедшую неделю он более-менее подутих в попытках дозвониться до Дениса, всё равно плодов никаких не было. Телефон всё молчал, и Илья не видел более смысла загружать телеграф. Уперев пустой взор в бордюр, он лениво моргал время от времени и ёжился, желая получше укрыться в воротнике собственной куртки от ледяного ветра. Тепло быстро закончилось, а с его уходом в душе поселилась хандра, да ещё и эта ситуация с Денисом портила настроение. Руки мëрзли, костяшки краснели, а нос почти не чувствовался.       Проводив пару третьеклассников взглядом, Илья наконец закрывает глаза и наваливается спиной на скамейку, делая последние тяжки. Пятница не обещала быть лëгкой. Странные и скучные уроки, сочинение по литературе. Всë это вгоняло в апатию. Не хотелось даже думать об этом всëм. Вдруг, перебивая тихий ритм в наушниках, шуршит чужая куртка под самым боком, чужое тело опускается совсем рядом. Коряков вскидывает голову, впиваясь взглядом в профиль лица Дениса. «Больничный» парня ещë не кончился. И что он делает у их любимого подъезда? Коломиец не двигается, лишь выпускает сладковатый густой дым в воздух. Оба молчат, и молчат довольно долго. Илья успевает скурить ещë одну сигарету, взволнованно бегая глазами по собственным ногам. Такой себе пятничный сюрприз. Груз в виде уроков будто бы усилился, Илья даже не представляет, как их сегодня переживëт с осознанием того, что Денис наконец вернулся в строй. Раньше нужного.       У Дениса в душе тоже сплошные сомнения, однако скука и тоска по друзьям выталкивала из дома. В школу Денис шёл, как на войну, но по пути старался себя успокоить. Ситуация с Коряковым — не конец их взаимоотношений. Всё ещё может наладиться. Коломиец упрямо в это верит.       — Давай забудем о стихе, — бурчит под нос Илья, вынимает телефон из кармана и лезет под чехол, вынимая сложенную ровно два раза бумажку, — как о страшном сне. Эта хуйня — простое недоразумение.       «Которое срочно нужно замять. В прямом смысле», — думает следом Илья.       — Как пожелаешь, — отзывается Денис, делает последнюю тягу и поднимается со скамейки, оборачиваясь.       Илья сминает листок нисколько не жалея ни сил, ни чувств, которые выкладывал на его белоснежную поверхность. Он разрывает его на части, с горечью в глазах выбрасывая всë, что осталось от листочка, в урну. Было чувство, будто бы он сейчас изменяет сам себе, но уверен — он делает правильную вещь. Денис смотрит на него вытаращенными от шока глазами, хочет что-то сказать, да только буквы никак не могут собраться в слова. Он смотрит то на урну, то на Илью, но так ничего и не говорит, начиная медленно шагать к школе.       Илья тащится за ним, чувствуя себя нагадившим на пороге щенком — виновато. Он хочет сказать, быть может даже отчаянно крикнуть что-то типа «прости», но ком стоит в горле, не давая даже дышать.       — Слушай, я, наверное, в магазин ещë забегу, ты иди, я скоро, — Денис вдруг оборачивается, старается улыбнуться и сбегает куда-то за дом.       Илья ничего не отвечает, только кивает и продолжает свой путь до крыльца школы, бегая по тротуару грустным и ленивым взглядом. Денис огибает дом, забегает в круглосуточный, берëт газировку со странным вкусом и бежит до курилки, на ходу бросая небольшую баночку в рюкзак. Он знает, что Коряков любит всякие ебанутые газировки неизвестных фирм, любит искать какие-то интересные вкусы.       Остановившись у знакомых скамеек, где буквально пару минут назад они с Ильëй сидели вдвоëм, Денис смело ныряет рукой в урну и не без брезгливости к завонявшемуся на дне мусору достаëт все обрывки чужого стиха до единого. Он разбирает некоторые слова, вглядываясь в обрывки, истерично улыбается сам себе и продолжает мяться у урны. На белую, нежную и израненную бумагу падает небольшая капелька влаги. Денис быстро вытирает еë и в недоумении задирает голову к небу. Снежные облака тянутся с севера на юг, затмевают утреннее ледяное солнце. Руки невольно опускаются, а пытливые глаза впиваются в туманное небо. Одна капелька попадает на линзу очков, и Денис по инерции морщится, стряхивая еë вниз кивком головы. Ещë одна приземляется на лоб. Дождь? Но сегодня, вроде бы, не обещали дождя. Денис чуть отступает от урны, вновь вздëргивая нос к небу. Это снег. Первый снег. Оголяя клыки, парень улыбается небу и даже крутится вокруг своей оси, поражëнно вглядываясь в участившиеся осадки. Детское удивление овладело им: он и забыл, что через пять минут начнëтся урок русского, за опоздания на который ему может влететь, ведь первый снег — не аргумент.       — Коломиец! Болел почти неделю, а теперь под дождëм стоишь. Обратно слечь хочешь? — Владимир Сергеевич, неслышно припарковавшись на излюбленное место метрах в десяти от Дениса, укрылся капюшоном и усмехался с десятиклассника.       — Это не дождь, это — первый снег, — Денис, конечно, испугался появления математика позади себя, но виду старался не подавать. Он опустил глаза с неба на учителя и весело кивнул в небо. — Хлопьями летит.       — Разницы нет, — фыркает Вова, качает головой, но всë же задирает нос к небу. Действительно снег. Его лицо в лëгком удивлении разглаживается. — Мне бабушка говорила, что если первый снег пошëл в пятницу, значит грядëт большая любовь. Или имеющаяся укрепляется, — бурчит под нос математик, зная, что Денис его прекрасно слышит.       — Странное поверье, — хмурится десятиклассник, пряча обрывки листка в карманы, чтобы те не вымокли под повалившем стеной снегом.       — Ну может и странное, — Вова пожал плечами, опустил голову и, поправив рюкзак на плече, зашагал по тротуару дальше, потирая сонные глаза. На тротуарах появилась мерзкая кашица, смешивающаяся с грязью.       Денис шëл за ним, изредка отрывая взгляд от хмурых облаков, дарующих первый снег, который, кружась пару секунд над асфальтом, опускался и тут же таял. Но копился на траве. Белые пятна укрывали жухлые листья, копились на оголëнных ветках. Вова тоже посматривал по сторонам, встречая свою двадцать четвëртую зиму. Если в детстве или хотя бы в возрасте Дениса она его радовала, то сейчас вгоняла в тоску. Вова терпеть не мог зиму, и не только потому, что в холода машина заводилась только с божьей помощью, но и из-за постоянной вялости и бессонницы. Впрочем, не о таких жутких и вгоняющих в панику вещах нужно думать перед рабочим днëм.       Вова поднимается на второй этаж и снимает капюшон с головы, начиная согреваться. Двести двадцатый и двести девятнадцатый кабинет Вова проходит, не проявляя никакого интереса к тому, какой сейчас там урок и у какого класса. Просто идëт мимо, слыша чужие и знакомые голоса коллег, но вот у двести восемнадцатого чуть замедляет шаг, замечая приоткрытую дверь и улавливая спокойный тон голоса, доносящегося из кабинета. Вова заглядывает в кабинет мельком, но успевает поймать чужой пронзительный взгляд, который даже чуть улыбнулся, приветствуя. Вова в ответ кивает и продолжает свой путь до учительской зная: его кабинет занят группой английского языка. Вова так и не понял, по какому такому празднику произошли изменения в расписании. Может, кто-то заболел? Ну да ладно. Его это не особо колышет. Главное, что он сам припëрся на работу и даже не опоздал.       Заканчивающаяся неделя выдалась довольно лëгкой, хотя, если бы Вова пережил такую в сентябре, то точно повесился бы, потому что всю неделю, почти каждый день и не по одному разу, он перекидывался с Губановым парой фраз. Бывало по работе, бывало, что переговаривались о всяких пустяках, однако каждый такой раз поднимал настроение. Вова перестал бояться, полностью принял ситуацию и даже обговорил всë с котом, сходясь с ним во мнении, что Лëша — не козëл вовсе. Просто так показалось. Ещë в среду подвернулась удача проболтать весь урок с информатиком. Валера рассказывал всякие сплетни, что ходили между детей и не держались у них за зубами. Вова даже не понял, удивляться ли тому, что, судя по рассказам девочек восьмого «б» класса, Губанов был местным секс-символом. Когда Семенюк это услышал, то первым делом усмехнулся, осознавая своë превосходство. Единственное, что получают дети от Губанова — это контрольные и проверочные, а Вова в августе чуть голос не срывал, получая от Губанова такое удовольствие, что до сих пор уши и щëки загораются при воспоминаниях, но, слава богам, уже не от стыда. Вова ведь говорил, что принял ту ночь как факт? А он каждый день себе это напоминает, чтобы привыкнуть. Ну, вроде и правда привык.       Полностью привык и порой начал и забывать об этом и Губанов. Простив Дениса за его небольшое опоздание, указав классу на глупое упражнение и нагрузив их тупым заданием, он покидает кабинет, ничего с собой не взяв. С утра пораньше он забыл в учительской телефон. Оставил на огромном круглом столе и ушëл на урок, как так и надо. Только потом спохватился, покрутился, надеясь, что оставил его под раскрытым учебником или на подоконнике, но ничего не обнаружил.       А Вова его обнаружил. Покрутил в руке, оценил огромную трещину на весь экран и, нажав на кнопку блокировки больше как-то по инерции, увидел два уведомления из чата учителей и уведомление о списании средств алкогольным магазином. Это, конечно, всë миленько, но телефон нужно вернуть. Только Семенюк делает шаг из учительской, всë ещë рассматривая разъëбанный смартфон, как слышит чужие знакомые шаги. Губанов идëт навстречу чуть взволнованно, крепко держит чëрный лацкан пиджака и останавливается, когда губы Вовы растягиваются в хитренькой улыбке. Он молча протягивает телефон филологу, получая в ответ еле слышное «спасибо» и вздох облегчения.       — А у тебя что, урока нет? Почему в учительской? — Губанов не спешит к зашумевшему десятому «б». Он принимает расслабленную позу, пряча телефон в передний карман брюк.       — У меня в кабинете английский, — Вова пожимает плечами и никак не хочет убирать заразительную улыбку со своего лица. Честно говоря, он сам не понимает, зачем и почему улыбается. Просто хотелось, а отказывать себе не хотелось. Тем более эту улыбку невольно перенял и Губанов.       — Куданова?       — Вроде бы.       — У неë мерзкие и слишком сладкие духи, лучше проветри потом кабинет, — Губанов вскидывает брови и брезгливо улыбается, разворачиваясь. — Иначе задохнëшься.       Вова глядит ему вслед и еле сдерживает себя, чтобы не спиздануть ничего про одеколон филолога. Если бы в кабинете математики пахло этим одеколоном, пахло бы Губановым, то Вова никогда не смог бы настроиться на работу. А вот у Кудановой и правда не самые приятные духи.       У Губанова поселилась одна очень странная мысль, которая уже вот неделю не давала покоя, не давала сна. Что такого случилось в жизни Вовы, что он начал так резво и открыто общаться с ним? Лëша и не против, просто эта странность и правда волновала. Все эти улыбочки и напущенная (так казалось филологу) серьезность раскрыла Вову в интересном ключе. Парень с харизмой, и это невозможно отрицать. А знали бы вы, как интересно порой послушать нытьë про какие-то карбюраторы и свечи зажигания во время обеда.       Почему Вова раскрылся? Почему не бегает от Губанова, не прячется в своëм кабинете, а нормально существует в стенах школы, коммуницирует со всеми, как полагается? И главное так улыбается заразительно! Видимо, что-то у него случилось в отношениях. Та девушка, которая забирала математика с работы пару месяцев назад, тут точно имеет роль. Ну, Губанов за них рад, а в особенности за Вову.

***

      Денис только рухнул на своë место, так сразу сунул руку в карман, выкладывая на стол кучку смятых и изорванных бумажек. Он смеряет Илью хмурым взглядом, затем лезет в портфель и выставляет на парту небольшую баночку, двигая еë тыльной стороной ладони поближе к Илье.       — Я виноват, прости, — бурчит под нос Денис, — мне не надо было лезть.       Илья не отвечает, только поднимает глаза на друга и горько усмехается самым краешком губ. Щипком пальцев поднимает кусок разорванного листика, опускает его посередине парты и берëт следующий. Паззл увлекает, спустя пару десятков секунд к сбору подключается Денис, совершенно забывая о задании, оставленном Алексеем Александровичем.       — Я надеюсь, это листок не из тетради по русскому? — Губанов возвращается совершенно неожиданно, потирает ладони друг об друга, собираясь с мыслями. Он как-то сразу обращает внимание на парту бездельников, увлëкшихся бумажками.       Коломиец и Коряков переглядываются, посмеиваются, но собранный паззл оставляют. Коряков старается не смотреть на него, а Коломиец с предельным вниманием и интересом всë бегает и бегает глазами по сложившимся строчкам. Удивительно, что, хоть он и не понимает литературу и вообще не тащится от какой-то сумасшедшей рифмы, выëбистого эпитета или интересного оксюморона, но понимает стихи Ильи и тащится только по ним. Коломиец мечтает, чтобы Илья положил их на музыку и сделал что-нибудь взрывное.

***

      Декабрь ударяет такими морозами, что снег, выпавший в середине ноября, так и не растаял. Новогоднего настроения как не было, так и нет. Вся эта мишура в магазинах не настраивала на праздник, а только напрягала. Семенюка всё-таки больше заботили бытовые дела, чем всякие праздники. Вова пару раз тащился на работу на автобусе, матеря природу за то, что он так и не смог завести машину за двадцать минут кружения возле неё. Немного припоздал на работу, но одиннадцатый класс вроде и не был против, а наоборот, допытывал, какая у Владимира Сергеевича машина. Сегодня, вообще, день достаточно трудный, почти у каждого класса была полугодовая, насчёт которой больше заморачивался он, а не ученики, а вечером он не понежится на согретой котом подушке. Ему поручили контролировать дебильную детскую дискотеку в актовом зале, на которую, скорее всего, никто не явится. Ну а что, там ведь цензура, да и выпить нельзя. Но для тех, кто всë равно прëтся и желает под шумок выпить что-нибудь высокоградусное в школьном туалете, Вова и поставлен. Самое прикольное — с ним будет Губанов, ведь десятый «б» оставить без присмотра классного руководителя — это самая главная ошибка. Лëша, когда узнал, что проведëт два часа на бессмысленной подростковой новогодней дискотеке, чуть ли не завыл, не зная, куда девать злость. Видимо, у него были какие-то планы на вечер, а тут облом… ну, Вова не спрашивал, но почему-то был уверен в этом.       Он всë чаще пытается найти повод подойти. Ему нравилось, когда Губанов, сосредоточенный на чëм-то, при виде Вовы чуть улыбался и порой даже отвлекался от своих дел. Вова при виде этого расцветал, поблëскивал глазами и улыбался по-кошачьи, стараясь чуть сдерживаться в эмоциях. Но Губанов просëк странное чужое поведение. Глупо отрицать и искать отговорки, мол, просто показалось. Он нравился Вове. Вот этого, он, сука, и боялся. Семенюк довольно раним, он принимает всë близко к сердцу, и если услышит отказ, навряд ли обрадуется. Почему-то перед глазами возникало чужое чуть заплаканное лицо, какие-то жалостливые, потерянные глаза и сведëнные к переносице брови. Губанов хмурится будто бы брезгливо, принимаясь наблюдать за семиклассниками, сосредоточенными на задании. Вова, может, парень и неплохой, но суëтся точно не туда. От Губанова он ничего не сможет получить, если попытается сделать хоть малейший шажок. Семенюк перепутал призыв к общению с приглашением влюбляться. Лëша ничего ему не сможет дать, даже если бы желал. Губанов не для чувств был создан, он просто есть, он просто объект воздыханий, но никак не взаимностей. Мелькнула мысль, что Вова хуëвый партнëр. Будучи в отношениях с какой-то Олей, он тащится по Губанову, как Лëша по бутылке. Оба хороши.       — Десятый «б», — Вова опасно поджимает губы, чуть ли не с ноги заходя в кабинет химии. Он только что проверил эти ебучие контрольные и был крайне раздражëн. — Это предел. Неля, пять в квадрате сколько будет?       — Двадцать пять, — удивляется Хусяинова глупому вопросу, отрываясь от учебника химии.       — А почему десять пишешь? Максим, — Вова обращается к его работе, внимательно выискивая ту самую глупую ошибку, от которой его сначала бросило в смех, а потом в злость. — Корень из шестнадцати?       — Четыре, — с сомнением отвечает Максим, понимая, что написал в контрольной полный бред и даже не заметил.       — А пишешь вообще двести пятьдесят шесть, — Вова театрально пожимает плечами, кривя рот в недовольной усмешке. — А в синусах и косинусах ты такого понаписал, что мне плохо стало, — он кладëт руку на сердце, мотая головой. — Про Кашина я вообще молчу, — фырчит математик, бросая в его сторону раздражëнный взгляд. — Где был на математике?       — В больнице, — мигом придумывает отговорку он, безразлично утыкаясь в экран телефона.       — Справка где?! — Рявкает Вова.       Настроение у Вовы ужасное. И непонятно, кто ему его так испортил. Первые два урока он был в хорошем расположении духа, но потом всë резко пошло под откос. Не выспался, замучился, устал. Бессонница мучила не только ночью, но ещë и в обед доставала своими эмоциональными скачками. Он сверкал глазами и дышал как бык, раздражаясь к обеду, как по расписанию. Не везло последние недели две тем, у кого уроки стоят ближе к обеду. Спроси у седьмого класса, куда они захотят пойти, на русский или математику, и они всем классом выберут идти на русский, хотя побаиваются Губанова, как огня.       — Нет у него никакой справки, — Алексей Александрович переступает порог огромного кабинета. Он услышал чужие недовольства с кабинета химии с другого конца и со знанием того, что его десятый класс сейчас там, направился на привычную защиту. — Так хорошо спал, что пришëл чëтко к четвëртому уроку, как раз пропустив полугодовую по математике.       — Мило, — коротко комментирует Вова, кое-как отрывая глаза от филолога. Этот сукин сын сегодня предельно красив, и Вову это сильно цепануло. Чужая глупая укладка так вообще выбила землю из-под ног.       — Где Светлана Сергеевна? — Губанов суëт руки в передние карманы брюк, сосредоточенно оглядывая класс.       — Сказала, что в учительскую пошла, — Неля чуть расстроено пожимает плечами и захлопывает учебник химии. Максим, сидящий позади неë, навалился на парту и с жалостливыми и взволнованными глазами что-то начал ей говорить. Неля расстроилась из-за собственной глупой ошибки, и Максим, зная, что это нормальная практика, принялся успокаивать.       — Идите домой, до звонка две минуты, домашнее спросите у неë, — Губанов, не успев договорить, наблюдает, как с мест вскакивают и несутся на выход.       Вова, злой и усталый, тоже хочет идти, только делает шаг, как останавливается перед вытянутой рукой филолога. Шум стихает, дверь хлопает, а Вова хлопает ресницами, не догоняя, почему ему не дают выйти и пойти готовиться к уроку. У филолога-то урока нет, ему похуй, а вот Вова — человек сегодня крайне занятой, ему каждая секунда на вес золота.       — Покажи контрольные, как они написали?       Губанов опускает руку, и с груди Вовы пропадает фантомное ощущение чужих пальцев. Вова послушно протягивает стопку листочков и упирается серыми глазами в чужое лицо, опасливо-восхищëнно оглядывая его. Всë ещë откуда-то изнутри под дых били злость и отрицательная энергия, но проявлять их было не на кого, потому они постепенно стихали. Вова стоял без дела, будто дурачок: то поджимал губы, то нервно пожимал плечами.       — Слушай, ты вечером, после работы, на такси ведь? — Вова чуть вскидывает брови, наваливаясь бедром на демонстрационный химический стол. У него всё ещё щетинистый вид, но ведёт он себя уже намного спокойнее, да и тон, с которым он обращался к Губанову, был намного мягче и невиннее.       — Как всегда, а что?       — И на коттедж тоже на такси поедешь?       Коттедж — это какое-то великое событие для Вовы, из ряда вон выходящее. Когда он услышал, что педагогический состав собрался снимать домик, чтобы отпраздновать Новый год с коллегами, Вова просиял. Он был на коттеджах в последний раз на свой выпускной, а было это, на минуточку, шесть лет назад. Хотелось вспомнить былые времена, да и потусоваться хоть с кем-то помимо кота и потерявшейся в буднях и работе Олей.       — А что?       — Мы можем вместе поехать, — Вова нерешительно пожал плечами, высчитывая вероятность, с которой Губанов ему откажет, но при этом улыбался, будто бы уже получил согласие.       Губанов оторвался от листочков, исписанных формулами и решениями уравнений, взглянул исподлобья на математика и поджал губы. Решительность Вовы просто убивала, удивляла и вгоняла в тупик. Согласиться — дать лишний повод думать, что Губанов — потенциальный партнёр, на которого Вова может рассчитывать, отказать — увидеть тот взгляд, который вот уже несколько недель стоит в голове странно-пугающей картинкой. Ни в первом, ни во втором ничего прикольного не было. Лёша всё ещё считает себя тем человеком, который и сам не достоин каких-либо отношений, и его недостойны. Он слишком долго себя восстанавливал, чтобы так рисковать, чтобы радовать человека, а самому топиться в самоненависти. Он не согласится на такие авантюры, даже если у его виска окажется револьвер. Он никогда не был в отношениях, он никогда в них и не будет. Не его стезя. А если частично и его, то влезать туда не хочется. Ответственность, которая ложится на плечи при возникновении отношений, напрягала. Да и Вова для него — человек-одноразка, с которым просто не получилось разойтись. Несмотря на то, что Семенюк оказался приятным собеседником, хорошим коллегой да и просто солнечным человеком, к нему Лёшу не тянуло. Он не чувствовал того поводка, который обвивал его шею в семнадцать лет. На нём только поводок алкоголизма, ничего более.       Чем дольше Лёша молчал, тем сильнее искажалось лицо Вовы в гримасе сомнений и вины. Кажется, до него медленно начинает доходить, что слова, сказанные им только что, являются странными, являются ошибкой. Напряжение между ними растёт, отчего плечи Вовы ещё сильнее опускаются, а взгляд, устремлённый на коллегу, уходит куда-то влево.       — Я понял, к чему ты клонишь, — Губанов закрывает контрольную Пешкова, кладёт стопку на стол, совсем рядом с Вовой, и выпрямляется, расправляет плечи и кажется Вове таким высоким и важным, таким недовольным и грозным, что у математика нерешительность смешивается с вновь возникшей злобой. — Мы с тобой изначально договаривались на одну ночь, — лицо расслабленное и чуточку надменное, но Вову этот холодный огонь не пугает.       Он не понимает почему, но страх улетучивается в момент. Может, привычка выслушивать отказы наконец включилась, может Вова просто не понимает, что ему говорят, хотя смысл слов филолога вполне ясен. Семенюк втыкает пару секунд, глупыми глазками смотря на Губанова. Тот не выдерживает этого тупняка и устало вздыхает и чуть закатывает глаза, понимая, что Вова уже летит на другую планету, он где-то не здесь.       — Блять, короче, — густые брови приподнимаются, лицо Губанова напрягается. — Слушай, я не из таких, мне не нужны отношения, да и тебе такие тоже не нужны.       — Какие — такие? — Вова наконец вспоминает как говорить. Спрашивает растерянно и невинно, всё ещё не понимая, где так спалился. Неужели простое предложение подкинуть филолога завтра до коттеджа так сквозило надеждой на сближение, так сквозило смелым намёком?       — Пустые и бессмысленные, — Лёша всё ещё не менялся в лице. Его равнодушие и хладнокровность к ситуации выбивала Вову из колеи. Ну, не сказать, что он уже не выбит, просто сейчас окончательно потерялся. — У тебя вообще девушка есть.       — Блять, она не девушка мне, это подруга моя! Да и вообще я не хотел… — Вова только начал закипать, как вибрация в заднем кармане филолога его перебила. Он зацепился взглядом за тонкую руку, умело выудившую смартфон из кармана. Вова даже опешил. Разговор такой важности не проходил у него уже несколько лет, и сейчас, когда он так неожиданно начался, человек напротив даже не придаёт этому должного значения.       — У меня турагент приехал, — Губанов вновь поднимает брови, и, не глядя на Вову, делает небольшой шаг в сторону дверей. Ему самому некомфортно находиться здесь с Вовой и вести этот диалог, объяснять ему, почему с таким как он связываться не стоит, почему все эти попытки математика — пустая трата времени.       — А когда мы ебались тебе нормально было, ты никуда не убегал, — Вова скалится, выплёвывая эти слова, как яд. Но яд почему-то не действует на Губанова. Тот лишь оборачивается на секунду, смиряет Вову строгим взглядом, будто бы услышал самый мерзкий факт из своей биографии, и, сталкиваясь в дверях с учительницей химии, уходит, так ни слова и не сказав на едкую фразу.       На школьном совещании, которое проходило буквально через два урока после этого странного и отрезвляющего Вову диалога, они сидели по разным углам. В прошлые два совещания они даже сидели вместе, находя время пошутить над чем-нибудь, но сегодня, как и первого сентября, они вновь далеко друг от друга. Вова старался в сторону филолога не смотреть, переваривал мысль, что всё их общение испорчено одной неверной фразой. Подкорку грызла вина перед собою же. Он виноват. Он уверен, что Губанову ни тепло ни холодно после этого разговора, он, быть может, даже забыл, что произошло в кабинете химии. Взгляд всё-таки магнитом притянуло к филологу. Чувствовать себя отвергнутой девчонкой? Да не в первой. Даже не обидно как-то. Просто принять как факт. В очередной раз.       Внимательные голубые глаза, устремлённые на Татьяну Денисовну, вдруг резко набросились на математика своим тёмным туманом, но Вова стойко выдерживает его, стараясь скрыть то, что на самом деле творилось в душе, под той маской, которую парень только что натянул.       Мысли, которые напролом лезут в голову Лëши, начинали выбешивать. Видя появившуюся скованность в чужих движениях и скромных, сжатых позах, Губанов коротко вздыхал. Вот не хватало сейчас ещë думать об этом больше, чем о новых постановлениях, которые непременно должны будут исполняться каждым учителем. Неужели больная голова Лëши решила, что важнее разгонять эту ситуацию, произошедшую в кабинете химии, чем слушать итоги данного полугодия? Приоритеты как-то сами расставились в сознании, как фигуры на шахматной доске. Губанов коротко пофыркивает на свои зацикленные мысли, отмахиваясь от вопросов Валеры по поводу самочувствия. Губанов почему-то чувствует себя паршиво. Такого не было очень давно. Паршиво ему было от работы, паршиво от алкоголя, паршиво от себя, но паршиво от какого-то разговора?..

***

      Денис делает последний глоток спиртного, лыбится коротко, глядя на Илью, и выбрасывает пустую бутылку в мусорку, из которой полтора месяца назад вынимал чужой стих. Всё вокруг застыло: рваного ветра уже не было, снег перестал идти, а шум перекрёстка был лишь фоновым, совсем незаметным, будто бы его вообще не было.       — По-моему, мы совершили ошибку, — пьяно мычит Максим, зевая. — Я вот уже никуда не хочу, — он повторяет за Денисом, и стеклянная бутылка со звоном опускается на дно урны.       — Да ладно тебе! Сейчас растрясёшься, — Илья тушит сигарету в снегу, бросая бычок под ноги, — и будет всё тип-топ. Главное, чтобы Александрович не учуял, остальное — до пизды.       Денис шуршит курткой, пряча замëрзшие ладони в карманы. Предновогодняя неделя выдалась чрезвычайно холодной. Пришлось даже дебильную шапку натягивать, чтобы уши не отпали к чертям. Но Илье эта шапка нравилась, и он всë чаще дëргал друга за смешной помпон, оголяя чужой лоб. Денис тогда загорался наигранной обидой и наполнялся энергией, чем веселил Корякова и заставлял скручиваться от смеха.       Их отношения полностью наладились, но всë равно оставалось что-то такое, что заставляло залипнуть на чужом лице. Коряков стал внимательнее наблюдать не только за своим поведением, но ещë и за чужим, за поведением Дениса. Результатом такой сложной работы стало интересное замечание: Коломиец стал смущаться, но непонятно, смущаться неоднозначным шуткам, которые Илья стал себе позволять, или по другой причине, но факт оставался фактом. Порой это не давало Илье сна. Он в глубине души надеется на что-то ответное, на мимолëтную взаимность, но здравый рассудок продолжает твердить: «он смущается твоих чувств, Илья, успокойся уже». Но проводить будни Коряков предпочитал с мыслью о взаимности. Так жить легче, да и настроение его при таких раскладах совсем не падало, а наоборот, взлетало до невиданных высот. Илья выбирал тот путь, который обещал хорошую жизнь и прекрасное настроение, пусть эта дорога и казалась максимально ложной, обманчивой.       Но ситуация у Дениса намного сложнее, чем у Корякова. Они оказались в одной лодке, которая мерно раскачивается по вине обоих. Иногда их лодка черпала воду, иногда чуть ли не тонула после хорошей, но неуместной шутки. Денис такого побаивался, потому что эти покачивания на ненавистных волнах ему не нравились. Он, восхищаясь тому, как Илья ловко справился с неприятной ноябрьской ситуацией, стал смотреть на него совершенно под другим углом. Раньше он и подумать не мог, что кто-то из них может рассматривать другого как партнëра, а теперь эта мысль постоянно его преследовала. Арина медленно меркнет в его глазах, будто шепча, что им не по пути, а Илья невольно, неожиданно для обоих начал тянуть возникший в руке поводок на себя. Внимание Коломийца обращено только на друга, только о нëм непозволительные мысли.

***

      — Они опять не разговаривают, — Неля потирает подбородок, немного отстраняясь от разговора с Ариной.       — Может, из-за контрольных наших? Кто их знает? Чудо, что они вообще общались в какой-то момент, — Арина прячется за подругой, осторожно поглядывая на математика и филолога. — Меня больше волнует то, где наши мальчики, — внимательные глазки вдруг с интересом уставились на Хусяинову.       — А я тут при чëм?       — Ну Нель, — Арина коротко смеëтся, прижимаясь поближе, будто готовясь рассказать секрет, — там ведь твой жених, никак не мой, тебе лучше знать.       — Ну Арин, — вздыхает Неля, толкая её плечом.       Арина была первая, кто узнал о смелости Максима. Если Хусяинова к моменту своего рассказа уже успокоилась и могла трезво оценивать сложившуюся ситуацию, то вот Арина, когда узнала, готова была прыгать до потолка. Ошеломительная новость так её обрадовала, что она уже полтора месяца никак не может отстать от подруги. Денис пребывал в таком шоке, что чуть ли не потерял дар речи, а Илья молча и шокировано мотал головой, пожимая руку в знак поздравлений.       Столько стараний Макса не канули в лету! Макс настоящий романтик, который постоянно устраивает какие-то небольшие сюрпризы, постоянно дарит какие-то конфеты и шоколадки. Неля так их переела в какой-то момент, что стала их складывать в отдельную полочку в холодильнике. Так и копились.       — Вон они, — Арина указывает пальчиком на вход в спортивный зал.       Парни встали, как вкопанные, перед Владимиром Сергеевичем, взволнованными глазами забегали по углам, а Максим, стараясь спасти непонятную ситуацию, лепетал что-то, активно жестикулируя. Глаза математика щурились время от времени, смотрели на учеников внимательно.       — Думаете, я не учую алкоголь? — Вова встал в позу, сложив руки на груди, расправил плечи, но всё равно оставался на фоне десятиклассников маленьким.       — Да не пили мы! — Восклицает совершенно трезво Шабанов, умоляюще поглядывая на математика.       Вова думает буквально пару секунд, копаясь в памяти. Он понимает парней: он тоже по юности пытался пронести на школьные дискотеки алкоголь, чтобы разогнать веселье до невиданных ранее высот, но ему никогда не удавалось. Его ловили за шкирку и отбирали коробку сока, в которой было налито пиво, звонили родителям и ни о какой дискотеке после этого и речи не шло. Она была испорчена.       — Если Алексей Александрович узнает, то это будет на вашей совести.       До сих пор Вова не может воспитать стойкость перед красивыми глазками. Он один раз позволил прогулять свой урок взамен на самостоятельную, один раз курил с Денисом и Ильёй (они снова случайно пересеклись у того подъезда), один раз, услышав краем уха комплимент Хусяиновой от Максима, посадил их вместе, стараясь скрыть свою подлую улыбку. Вова наконец прочувствовал будни учителя, начал вести себя так, будто ему лет под сорок: подтрунивать учеников, сжаливаться над ними, если они хорошо знают предмет. Уступает зачем-то и сейчас, хотя запах пива бил в нос.       На лицах десятиклассников блеснула победная улыбка.       Спустя час этого тухляка, который немного разбавлялся слабеньким градусом, Денис заскучал. Илья куда-то подевался, видимо, ушёл с Кашиным в туалет, а Максим ни на шаг не отходил от Нели. Арина сблизилась с одиннадцатиклассницами, обсуждая что-то предельно важное, потому вид её был сосредоточенным и внимательным. В общем, Денис остался один. Не хотелось ни тусоваться, ни с кем-либо общаться. Настроение не поднимали даже цветные огни, бегающие по балкам на потолке спортивного зала. Раздражала музыка, которая лилась из каждой дыры, а теперь играла здесь и сейчас.       — Ты ещё пить будешь? — Илья возникает за спиной, хватает Дениса под руку и снизу вверх смотрит заинтересованными и пьяненькими глазами. Да он и шепелявить начал, начал тянуть гласные, а если удавалось, то и согласные. — Кашин протащил коньяк.       — Это хуёвая затея, Илюх, — покачивает головой Денис, анализируя каждый итог событий. То, что их пустили сюда подвыпившими — уже невиданная удача, а испытывать её ещё раз, упиваясь уже в стенах школы — безумство. Но Илья так жалобно и умоляюще смотрит на него, что Коломиец не выдерживает. Он поддаётся на молчаливую мольбу и молча, стараясь принять самый спокойный и невинный вид, выходит из зала.       Их провожают две пары внимательных глаз, а затем они набрасываются друг на друга. Один стыдливо кривит губы, отворачиваясь, а второй вдруг начинает беситься, мечтая ужраться сегодня в слюни.       — Только немного пейте, иначе разбавлять нечего будет, — бурчит Кашин, наблюдая за тем, как Денис делает четыре крупных глотка.       Наверное, это его главная ошибка — пить не маленькими глоточками, а огромными, да ещë и на полуголодный желудок. Размазало Дениса по танцполу довольно быстро, он даже глазом моргнуть не успел. Его только и успевали подхватывать, раздражëнно шепча, чтобы парень постарался держать себя в руках. Илья всë чаще ударял себя ладонью по лбу, хохоча с пьяного друга, но бдительности старался не терять, пряча Дениса за чужими спинами всякий раз, когда в их сторону устремлялся взгляд Алексея Александровича.       — Блевани ты уже, — Илья пинает дверцу кабинки, не выдерживая безрезультатных попыток Дениса вызвать рвоту, чтобы его не мутило от палëного коньяка. — Давай я, заебал. Вот почему тебе хуëво, а мне нормально, скажи?       Илья садится рядом, левой рукой убирает чëлку друга со лба, а правую приближает к чужому рту. И как ему самому не брезгливо таким заниматься? Коряков сам не понимает, но чувствует необходимость. Дениса мутит от непонятного коньяка Кашина, хотя Илья, выпив примерно столько же, сколько и Коломиец, чувствует себя отменно.       — Давай, рот открывай, — требует Илья, суëт пальцы в чужой рот и давит на корень языка. Денис коротко вздрагивает, но рвоте сопротивляется. Коряков знает, что Денис боится блевать, но ведь это сейчас необходимо! Иначе Дениса вырвет в самый неподходящий момент минут через десять, если он сделает ещë пару лишних телодвижений под попсу. Ещë одна безрезультатная попытка Корякова. — Ден, не упирайся, блять! Сказали тебе — блевать, значит блюй, чего как маленький.       — Я на тебя посмотрю, когда ты нахрюкаешься, — бурчит под нос Денис.       — Ты пизди меньше, блюй больше.       Дениса всë-таки удалось прочистить. Коряков с облегчением вздыхает, вываливаясь из кабинки, моет руки и возвращается обратно, видя более-менее посвежевшего Коломийца. «Никогда бы не представил, что буду лезть пальцами Денису в рот, боже», — удивляется молча Илья, садясь на плитку напротив.       — Полегче?       — Вообще супер, — Денис поправляет чëлку, растирает свои щëки, чтобы хотя бы чуточку нагнать здоровый румянец.       Сидят, молчат, смотрят друг на друга, как на экспонат, и даже не двигаются. Только грудь вздымается от учащенного дыхания и сердцебиения. «И чего он так на меня смотрит? А если я также тупо на него все полгода пялился? Взгляд ведь странный», — думает Илья, чуточку хмурясь. Денис в свою очередь не думает почти ни о чём. Глупо и пьяно водит взглядом по сжавшемуся на кафеле другу и откровенно залипает. «Как ему не мерзко было мне в рот лезть?» — мысль оседает на подкорке. Коряков, честно говоря, готов на всё ради друга, но Денис этого раньше даже как-то и не замечал.