марафон по чувствам

      Как и говорили карты Оли, Губанов если и смотрел в сторону математика, то ничего не делал от слова совсем, даже эмоций никаких не показывал. Первый раз решился посмотреть, так сразу отвернулся, ошарашенно, вспоминая свой давнишний сон. Он давно забыл про него, но тут его будто бы током ударили. Тот с такой же белой копной волос, как во сне, взволнованно глядит по сторонам, оказавшись в эпицентре детского крика и радости непонятно чему. Такой же, как в пожаре. Весь первый день филолог ходил с туманом в голове, не понимая, как дурацкий сон предсказал такую перемену во внешности математика. Жаль, конечно, что он больше не увидит седые волоски в тёмной копне. Но пепел ему более чем идёт. Татьяна Денисовна тоже оценила, прося Губанова, проходящего мимо, высказать своë мнение. Лëше ничего не оставалось, кроме как качнуть головой напущенно удивлëнно и буркнуть: «неплохо». Хотелось сказать «ахуенно», но спасибо, что он вовремя прикусил язык.       Сигарета вечером тлела долго. Искрилась бледно-красным огоньком в темноте пустой комнаты, изредка касалась обветренных губ. Затем заменялась на другую — точно такую же, ничем не отличающуюся от предыдущей. Так странно сквозь года снова слышать знакомый аромат сигаретного дыма, чувствовать еле уловимую горечь и теплоту табака на языке. Достаточно дорогого, ни разу ни хуëвого табака. Губанов мало знал толку в сигаретах, но брал те, которые губили его ещë в самом начале молодости. Их вкус возвращал в те времена, но воспоминания эти не жглись так сильно, как нынешний расклад дел. Тогда всë было так ярко, эмоционально, энергично… а сейчас силы находятся только на работу и дорогу до неë. Всë переменилось, вернулось давно забытое и колючее — чувство влюблëнности. Но если раньше, лет в семнадцать, эти волшебные крылья несли его в небеса радости и солнца, то сейчас он об это солнце обжигался и боялся его, как холодного оружия или смерти. Неимоверно боялся.       Хоть он и ловил себя на любовании белыми волосами под конец рабочего дня, но он безумно боялся себя. Боялся, что все те странности, происходящие с ним, усилятся, надавят на него посильнее, и он сломается, как спичка. Сломается и утратит всë, что на протяжении стольких лет воспитывал, утратит возможность плавать в своей спокойной гавани безразличия и бесчувственности, в которой ему так нравилось пребывать.       А Вова иногда решался на глупость и крутился у него под носом, но всё это не давало никаких результатов целый месяц. Они лишь один единственный раз перекинулись парой слов, когда Губанов вдруг запутался в уроках своего класса и пришёл в кабинет математики. Оттуда он невообразимо быстро сбежал, чувствуя, как в груди начинает назревать странный взрыв. Более контактов не было. Губанов обходил его стороной, не боясь его, но боясь себя, а Вова не понимал, насколько это игнорирование плохо и плохо ли вообще. Он хоть и не хотел, но постоянно думал о том, насколько их взаимоотношения в пизде. Может, это и правда конец, о котором он думал, но желал не привыкать к этой мысли? Заканчивать всё на ноте минета не хотелось, потому что, во-первых, это даже звучит не очень, а во-вторых, обычно с минета у людей всё только начинается, а они с Лëшей, видимо, какие-то поломанные.       Панические атаки, одолевшие Губанова во время праздников, чутка подутихли, но время от времени вылезали на поверхность, заставая Лëшу не в то время не в том месте. Был раз, когда он почувствовал неожиданный страх смерти прямо на уроке, и для него это стало целым испытанием, которое он героически прошёл. Он почитал о таких приступах и в этот раз постарался его перехватить на этапе возникновения, начиная летать по классу взглядом, перечисляя имя и фамилию каждого ученика. Он отвлекал себя на все мелочи подряд, рисовал на стикере непонятные закорючки и держал дыхание в рамках допустимого. Вроде сработало, только вот дети странно на него поглядывали, но до этого было, мягко говоря, до пизды. Сами бы прошли через такое, тогда бы не осуждали!       Валера про эти странные приступы узнал как-то случайно: Губанов проговорился. Не то что бы Лёша не хотел этим делиться, просто не видел смысла. Ну да, появились проблемы со здоровьем, но Валера ведь не врач, чтобы о каждой царапинке или понижении пульса ему докладывать? Но информатик только смерил его недовольным взглядом, вздохнул и произнёс: «бросай пить, а то ещё хуже будет». Послушал ли Губанов этот совет? По привычке ёбнул рюмку вечером того же дня и уснул неспокойным сном под утро. Может, это тому и виной, — недосып? Хотелось бы почитать, да только как-то похуй.       — Я тебе на четырнадцатое февраля подарю тональный крем, — недовольно бурчит Валера, подсаживаясь к филологу за большой учительский стол.       — Зачем мне он? — Губанов изгибает бровь, склоняет голову к другу, но от журнала не отрывается, продолжая заполнять колонку с именами и фамилиями.       — Чтобы твои недосыпы детей и Вову не пугали, — Валера вздыхает и откидывается на спинку стула, держа равновесие на двух ножках хлипкого стула.       — А белобрысый тут при чём?       — Ну, не оскорбляй любимого, — информатик шутливо морщится, замечая, как Лёша меняется в лице. Такая перемена хоть и была не шибко положительной, но Валеру она позабавила. — Он тут ко мне подходил утром, спрашивал за тебя.       — А что спрашивал?       — Ой, а нам не похуй? — С ещё более гадкой улыбкой возмущается Валера. Ёбаный сводник. — Спрашивал о твоих ебейших мешках под глазами. Видишь, молодой за тебя волнуется, наблюдает за тобой.       — А мне-то что? Что ты мне мозг с ним ебёшь?! — Вспыхивает и без того нервный Губанов, отрываясь наконец от журнала. Он злыми глазами блеснул в сторону друга, ощетинился, умоляя закончить этот разговор.       Но Валере этого мало. Он обеими руками за счастье и одного и другого, пусть даже мимолётное, но первый не может найти в себе смелости подойти, а второй уже как десять лет воротит нос от отношений и никак не может привыкнуть к тому, что он вновь что-то чувствует. Ситуация патовая, но Валера в своих силах уверен. Он всегда оказывал на Лёшу огромное влияние, являлся для него чуть ли не наставником, потому и сейчас он не чувствует себя проигравшим, хотя Губанов упирается как только может вот уже месяц. Валера его тащит, а филолог царапается, пинается, кусается, ногтями цепляется за пол и рыкает на него, умоляя оставить в покое. А где-то в отдалении стоит Вова, испуганный и чувствующий себя лишним, даже виноватым. Ничего не понимающие глазëнки хлопают быстро и слезливо. Как Валера представит, так сразу становится не по себе.       — Лëх, ты хотя бы на секунду представь, какой у парня в голове диссонанс: ты ему отказал, а на следующий день отсосал, — Валера последние слова говорил совсем тихо, почти шептал, но учительская была совершенно пустой. Губанов на эти слова брезгливо морщится, ещë раз проклиная себя и свои необдуманные, легкомысленные поступки. — Представил? А ему этого делать не надо, он с этим живëт сейчас. Он уже полтора месяца в неведение: что там между вами, почему вы не общаетесь, как раньше?       — Ты это откуда знаешь, что у него в голове?       — Чистая логика, Алексей Александрович, — фыркает Валера. — Да и видно по нему, что он какой-то потерянный в пространстве. Знаешь, — он чуть помолчал, обернувшись на закрытую дверь учительской, как бы убеждаясь, что никто неслышно не зашëл, — от того, что ты свои принципы на мусорку выбросишь — хуже не будет. Сам мучаешься — парня хоть не мучай. Он и так от тебя натерпелся. Да и тебе давно пора найти надëжное плечо рядом с собой, а то ношусь с твоим здоровьем, как собака с костью.       Губанов ощетинился, но промолчал. Валера давит на жалость, потому что с Лёшей по-другому никак. Будет доказывать с криками и угрозами — получит от Губанова то же самое, будет мил — пошлют нахуй, а на жалость давить — средство пока из наилучших. Оно всегда работало. С такими, как Губанов, только так.       А Губанов горит изнутри. Он понимает Валеру, понимает его рвение и «благие» намеренья, но они никаким боком не стыкуются с его устоями. Это и бесило: хочется и Валере угодить, и себе. Друг говорит всё как никогда верно, но худшая сторона филолога упирается и орёт диким криком. Он в себе запутан, а Валера этот узел только затягивает поневоле.

***

      Утром четырнадцатого февраля Илья чувствовал себя таким живым, таким бодрым, несмотря на холод за окном, что даже вышел из дома раньше положенного. Он вылетает из подъезда, быстрым шагом мчит до перекрёстка и только там останавливается, устало вздыхая. Сегодня у него великий день.       После возвращения в Москву прошло уже достаточное количество времени, и отношения с Денисом, кажется, длятся так долго… Муза так долго его мучает, так заëбывает порой, что Илья не находит времени на сон. Но недосыпы, как бы ни старались, никак не могли перебить то воодушевление, с каким он каждый день шëл в школу, шëл к друзьям, шëл к Денису. Жизнь превратилась в сплошной праздник, который не планирует закачиваться. Илья смотрит на всë его окружающие с такими огромными от восторга глазами, что каждый из друзей (включая даже Дениса), пару раз спрашивал, где Коряков достал такие веселящие вещества. Но веществ никаких не было, был человек, который глаз теперь с него не сводил, улыбался на каждое его слово и с рвением каждый раз целовался, когда выпадал такой шанс. Коломиец и раньше был причиной жить, но последние почти два месяца он стал причиной, по которой Илья может отдать жизнь. Да и не только свою. Надо будет — заберëт ещë и чужую. Для Дениса не жалко. Любовь к нему зашкаливает так, что душа уже не просто поëт, а рвëтся на куски от чувств. Радуется каждому касанию и влюблëнному взгляду. Радуется даже простому присутствию Дениса рядом.       Илью любят! Коряков никогда ещë не ощущал этого чувства, только от матери с отцом, но эта любовь совсем не такая, какую проявляет Денис. Родители ведь не будут целовать в губы, это, как минимум, очень странно, а как максимум — полный пиздец. А вот Денис может и зачастую имеет такое желание.       — С праздником, — Илья бросает портфель на парту, оборачиваясь на насупившуюся Нелю и растерянного Максима. Но они не отвечают. Илья лишь поджал губы и уселся на своë место, нагибаясь к Денису. — Чë у них?       — Макс забыл про четырнадцатое. Неля ему валентинку подарила и безделушку какую-то миленькую, а Макс ничего, — шепчет Денис под нос. Настроение у него явно просело, потому он с грустью опустил глаза на пару, начиная перебирать страницы тетради по алгебре.       — Что за пиздец, — ëмко комментирует Илья, вскидывая брови, а затем, мельком глянув на сладкую парочку, обратил взор на Дениса. — Ты-то, надеюсь, не забыл?       — На, — Денис мгновенно расцветает, достаëт из-под обложки тетради валентинку в виде сердечка и гордо светит своими зубами, ожидая реакции Корякова.       Илья тут же опускает взгляд на валентинку и, вдохнув изумленно, схватил еë, принимаясь рассматривать. «От Дэна Илюше» так обожгло и без того расцветающую душу, что стало физически больно. От трëх слов глаза засветились, заискрились. Смешной смайлик с разным размером глаз на правой половинке сердечка, а на левой серенький милый кот. Илья ныл целую неделю, что от таких котов у него руки чешутся и хочется их затискать. Денис не смел пропустить это мимо ушей, потому налепил на валентинку и это, чтобы Илье было в разы приятнее.       — Ты даже кота этого прифотошопил, — расплывается в улыбке Илья, мельком глянув на Дениса. — На, это от меня, — он быстро расстегнул рюкзак, порылся между тетрадей и вытащил валентинку вместе со сложенным два раза листком бумаги. Денис сразу смекнул, что на нëм. Второе стихотворение посвящëнное ему. Может, их было намного больше и Илья ими не делился, считая их недостаточно хорошими для того, чтобы Денис их увидел?.. Наверное. Коряков не знает, почему не показывает последние стихи Денису, просто хранит в столе, перечитывая время от времени и откидываясь на спинку стула, ощущая блаженство от того времени, которое он сейчас переживает. Огонь и нежность, что плотными слоями разливались внутри, даруя такое вдохновение, что голова ежечасно кипела.       — Илюх, — Денис расплывается в странной улыбке, граничащей с безумством, — ахуеть.       После того рокового дня, когда их жизнь перевернулась с ног на голову, когда отношение друг к другу резко переменились, Денис не знал ни дня без того неизвестного ранее чувства теплоты от взаимности. Оно горело спокойным огоньком внутри, где-то под сердцем, грело всё тело и заставляло совершать такие странные поступки, после которых он задавался вопросом: «а что мной движело? оно как-то само!..». Тело его само тянулось к Илье, к его улыбке и горящим глазам. Голова начинала варить в другую от учёбы сторону. Владимир Сергеевич непонимающе морщился, когда парень допускал ошибки в достаточно простых заданиях. Но ему ведь не объяснить, что голова Дениса теперь подчиняется только сердцу, которое в преддверие весны активизировалось, прося всё больше любви и романтики. Оно усиливалось от того, что в его жизни теперь есть человек, на которого всю любовь можно вывалить и в ответ получить ещё в большем объёме, в трёхкратном.       Звонок прервал восхищение Дениса, заставил поджать губы, а затем смущённо улыбнуться. Так было приятно от одного лишь листочка с какими-то буквами и строфами, что внутри всё вновь вспыхнуло с новой силой.       — Нет, Кашин, через Алексея Александровича, я не буду выяснять это, — Владимир Сергеевич хлопнул за собой дверью, а Кашин, спешащий за ним, остался в коридоре.       В последний месяц Кашин забегал, пытаясь загладить ошибки первого полугодия. Может, родители заставили, может, у самого голова наконец включилась, но бегает он за Семенюком, как собачка за хозяином, пытаясь исправить двойку. И постоянно опаздывает. Ладно на первый урок, но на пятый или шестой?..       — У нас всё в силе после уроков? — Денис, садясь на своё место после приветствия Владимира Сергеевича, сразу льнёт к Илье.       — У меня сегодня сёстры одни дома, — начинает несмело парень, как бы намекая, что запланированное кино вдруг обламывается так неожиданно. — Я только утром об этом узнал.       — Как? А родители?       — Ну, праздновать поедут, — Илья резко погрустнел, пожал плечами и раскрыл тетрадь по алгебре, лениво записывая дату на полях.       — Будто тебе праздновать не надо, — фырчит обиженно Денис, складывая руки на груди.       — А чё я им скажу? Бать, мам, я не могу посидеть с сёстрами, потому что я встречаюсь с Денисом, и сегодня мы идём в кино? Так что ли?       Арина, до этого скучающе наблюдающая за математиком и болтающая ногой, окаменела от слов, произнесëнных за еë спиной. Валентинками Денис с Ильëй обменивались всегда, это даже переросло в традицию, потому никто в классе этому удивлëн не был, но вот слова Ильи — это какой-то сюрприз. Арина хмурит брови, оборачивается на друзей и упирает локоть в спинку стула. Она могла бы промолчать и утаить в себе до конца урока, могла бы тихонечко рассказать Неле, но еë шок был настолько большим, настолько оцепеняющим, что она даже как-то и не подумала.       — Чего? Вы встречаетесь? — Она хмурится, будто бы сомневаясь в правильности услышанных слов, а затем устремляет взгляд на заледеневшего от страха Дениса.       Линзы его очков блеснули, когда он резко повернул голову на Илью и глянул таким взглядом, будто бы прямо здесь и сейчас порвëт Корякова в нитки. А сам Илья так перепугался, что сделался немым. Он смотрел то на Арину, на лице которой расплывалась странная победная и ошеломлëнная улыбка, то на Дениса. Если на Арину ещë было не страшно смотреть, то вот от Дениса хотелось поскорее отвести взгляд. Эмоции на его лице оказались совершенно не читаемыми, только примерно можно было прикинуть, каково ему сейчас. По коленке под партой бьют болюче, и Илья шипит, недовольно глядя на парня. Ну он ведь не специально! Он не думал, что Арина совершенно отвлечена от урока и сидит бездельничает, краешком уха подслушивая чужие разговоры. А вообще, подслушивать — плохо. Тут вины Ильи — песчинка, поэтому он начинает злиться на Дениса в ответ.       — Иди нахуй, Ден, — рыкает Илья, отворачиваясь от обоих, более не желая вообще ни с кем не контактировать.       — А я почему сразу нахуй? — Денис ещë сильнее вспыхивает, хотя казалось, куда ещë сильнее.       Арина лишь вскинула брови, понимая, что официального подтверждения не дождëтся, но ей это и не нужно. Зачем официально, если и так всë понятно? Она отворачивается от разгорающегося конфликта, поджимая губы, и кивает в пустоту, вновь несказанно радуясь за то, что еë подозрение Дениса в нетрадиционной ориентации оказалось правдой. На языке чувствуется приятный привкус победы, но перед парнями было немного стыдно, ведь причина их ссоры (пока непонятно — большой или маленькой) — она. Ну, не всë ведь в конфетно-букетном периоде пребывать, верно? Надо и все прелести отношений познать, раз уж решились на такой смелый шаг, да ещë и утаив это ото всех. Что же, друзья не поймут? Друзья откажутся? Да они только рады будут, если это настоящие друзья.

***

      Губанов четырнадцатое февраля не любил и не понимал. Все дети носятся с этими бумажными сердечками, как дураки, просят кому-то передать, подписывают их так красиво и аккуратно, что Лëша даже возмущается: а сочинения так красиво не пишут! Но не это самое бесячее. Больше всего Лëша не любил, когда эти самодельные открыточки попадали ему на стол. В этот день их копилось бесчëтное количество, и четырнадцатое февраля в этом году ничем не отличалось от предыдущего. Как только выйдешь из кабинета на секунду, так сразу на столе, под обложками учебника, в стопке самостоятельных и диктантов появлялись бумажные сердца. Неужели дарить больше некому? Губанов всех валит направо и налево, иногда занижает оценки, когда настроение на нуле, а его любят, как собственного ангела-хранителя. Лëша бросает очередную валентинку в стол, хлопает ящичком и, насупившись, складывает руки на груди. Этому бреду даже учителя поддались! Куданова чуть ли не всему коллективу их раздала, подписавшись «Дашенькой», Валера подарил одну с подписью «алкашу от местного айтишника». В общем, в этот день все сходили с ума, начиная любить всë и вся, расходуя бумагу на всякую поеботу. Губанов только цокал, смотря на этот апокалипсис.       — Алексей Александрович, — Денис смело входит в кабинет, даже не постучавшись, и вертит в руке бумажку в клеточку, — меня эти семиклассницы уже задолбали, держите, — он оставляет на учительском столе вырезанное сердечко с кривой подписью.       — В следующий раз возьми, отойди и выкинь в какое-нибудь ведро, — фырчит Губанов, разглядывая бумажку.       — Жалко же, — пожимает плечами Коломиец, присаживаясь за первую парту. — Всë равно пожертвовали тетрадкой по физике, целый лист вырвали.       — Тут бумагу только и жалко, — вздыхает Алексей Александрович.       — А вы кому-нибудь подарили валентинку? Или вы ярый противник?       — Я никогда их никому не дарил.       — Вообще никогда?       — Совсем никогда, — соглашается филолог, гордо качая головой.       — А мне подарите? — Заходится хохотом Денис, щурясь.       — Шуруй давай на уроки. Валентинки ему ещë тут дарить!       — Ну так за пятëрку по математике в полугодии?..       — За пятëрку по русскому подарил бы, а так нет, пусть тебе за это Владимир Сергеевич дарит.       — Кстати, надо подойти, попросить на память, — загорается идеей Денис, подхватывая портфель. — Так что, правда не подарите?       — Да держи уже, — Губанов фыркает, хватает ножницы со стола, сгибает бледно-розовый стикер пополам, вырезая кривенькое сердечко, и, подписав «Денису Коломийцу от Алексея Александровича за пятëрку по математике в первом полугодии», суëт в руки ученика. — Доволен?       — До чëртиков, — отвечает Денис, тут же запихивая самодельную валентику под чехол телефона.       Выскакивая из кабинета с довольной улыбкой на лице, он тут же заворачивает на лестницу, поднимаясь на третий этаж. К Владимиру Сергеевичу хочется, чтобы поклянчить валентинку, да только времени нет. С минуты на минуту начнëтся химия, на которую желательно бы не опоздать. Широкие коридоры, до этого наполненные детьми, стали пустеть, только в конце виднелись знакомые макушки. Неля с Максом всë ещë не разговаривали. Шабанов что-то упорно скрывал, поджимая губы, и этот секрет Денис успел узнать. Подарок Неле был, но назначен на вечер. Макс как-то даже и не сообразил подарить в начале дня средненького качества валентинку, чтобы немного подразнить, зато вбухал все карманные деньги на билеты в кино, цветы, оставил немного на какой-нибудь японский ресторанчик. Он ни за что не забыл бы об этом дне.       Кашин полдня бесился, что почти всем его друзьям досталась хотя бы одна валентинка, а ему не подарили даже потрëпанного и кривого сердечка. Илья, который хоть и решил немного отдалиться от него, чтобы не слушать пустые упрëки в сторону математика, валентинку ему всë-таки подарил, правда, сделанную на отъебись, но подарил ведь! Кстати, об Илье.       Денис, через время остыв, понял, что вины Корякова в том, что Арина узнала их самый большой секрет, нет совершенно. Ну, узнала она, и что, растреплет всей школе? Арина точно не тот человек, у которого язык без костей, который треплет направо и налево секреты друзей. Если уж факт их отношений вскрылся, значит так надо, правда, непонятно кому, ну да ладно. Денис на это махнул рукой, а Илья весь день ходил с виновато поджатыми губами.       — Илюш, — Арина возникает перед глазами совершенно неожиданно, — это, может быть, не моë дело, но вам помочь?       Илья глупо моргает, не понимая, о чëм говорит Шикина, невинно глядя куда-то в сторону. Еë так взбудоражил факт, что Коряков и Коломиец в отношениях, что это не отпускает еë целый день. На протяжение пяти уроков, которые она еле высидела, еë голова была занята только шоком и ликованием.       — Только если с тем, что сохранишь это в тайне, — бурчит Коряков, наконец смекнув.       — Ну это без проблем вообще, — Шикина машет головой, мол, эта тема даже не обсуждается, — но я о другом. Может, я посижу с твоими сëстрами, а вы сходите по своим делам? У меня сегодня всë равно курсов нет, ещë Ксюша уехала в Питер на неделю, — пожимает плечами.       — Ну тебе что, делать нечего? Мы с ним потом как-нибудь сходим, билеты всë равно ещë не куплены, — Илья смущëнно улыбается чужому рвению помочь.       — Илюш, он ведь расстроился, сегодня хотел, — жалостливый взгляд стрельнул прямо в душу.       Коряков растерянно отвëл взгляд куда-то вправо и тут же заметил Дениса, развязно шагающего по коридору прямо в их сторону. Согласиться хотелось до безумия, но напрягать Арину не хотелось. Хотя, с другой стороны, она ведь сама предложила… В общем, Илья запутался между совестью и своими хотелками.       — Ну если тебе реально не в падлу, мы постараемся быстро.       — Кто «мы»? Что постараемся? — Коломиец бросил рюкзак на подоконник, тут же взобрался на него и свесил ноги, побалтывая ими в воздухе.       — В кино идëм? — Илья устремляется на него неожиданно загоревшийся взгляд.       Коломиец нахмурил бровь, коротко глянул то на Илью, то на Арину, повëл бровью и вздохнул, но сделал это даже с какой-то надеждой на то, что Шикина всë же не зря об этом всëм узнала. Она, судя по виду, особо не брезгует, зная этот факт, не отвергает их обоих.       — Ты же с сëстрами, — качает головой Денис, не понимая.       — Я посижу с ними, — пожимает плечами Арина, еле-еле касаясь холодными пальцами чужого предплечья. — Мне не очень сложно, а вам выгодно.       С сëстрами Ильи Арина уже была знакома, но никогда бы не подумала, что будет сидеть с ними и делать домашнее задание по окружающему миру, пока их брат таскается где-то со своим парнем. Ну, она хотя бы поняла, что умеет находить с детьми общий язык, что им с ней интересно, как и ей с ними.       Илья с волнением нырнул в зал, нашëл своë место и, получив от Дениса очередной нагоняй за то, что он съел половину ведра попкорна, плюхнулся в ожидании хуëвой мелодрамы, потому что ничего нормального в кино кроме этого не было. Денис плевался на этот фильм, Илья не отставал, но билеты всë равно купили. Им больше важен не фильм, а времяпрепровождение практически наедине друг с другом. Просто побыть рядом в достаточно интимной обстановке, в темноте, в которой светится только огромное белое полотно, переливаясь симпатичной картинкой. Посмеяться с того, что одновременно полезли в ведро за остатками попкорна и чуть ли не подрались за последнюю кукурузинку, глянуть друг на друга спокойным, довольным взглядом, почти ничего не различить на чужом лице и под конец фильма засмущаться на постельной сцене, отвернувшись от огромного экрана. А под конец, когда до титров оставалось минут пять, но финал уже был понятен и неинтересен, покинуть зал и запрятаться в кабинке мужского туалета и поцеловаться. Губы наливались кровью, как и уши, краснели, горели. Илья ловил каждого светлячка, который кружил у сердца и доводил его до такого состояния, что его работа эхом звенела в барабанных перепонках. Вечер у них выдался хоть и не такой насыщенный на приключения, но в плане и ощущений он стал рекордсменом. Именно в этот момент Денис почему-то вспомнил слова Владимира Сергеевича о первом снеге. В мозг будто бы ударил сильный импульс, заставивший схватить момент за хвост и насладиться им в полной мере, хотя до этого он тонул и почти никогда не чувствовал так остро и глубоко такие моменты. А ведь правду говорил математик, что первый снег в пятницу обещает большую любовь. Может совпадение, а может и правда бабушка Владимира Сергеевича понимает в этом мире больше, чем любой другой человек.       Было бы всё куда лучше, если бы в том зале не оказалась Неля с Максом, которые вместо просмотра фильма удивлённо глядели на передние ряды и чётко понимали: Денис и Илья, которых они узнали по довольно броским цветам волос, не могли просто так появиться в кинотеатре именно вдвоём, именно на таком фильме, именно в этот день. Интересная картина отвлекала их весь сеанс, даже когда парни покинули зал.