***
Спрыгнув с самой верхней ступеньки на асфальт, чуть подвернув ногу, Илья бросился к воротам школы, по дороге придерживая пачку сигарет в нагрудном кармане рубашки. Он мчался так, что волосы из идеальной укладки превратились в подобие причёски его классного руководителя. Денис мчал следом, спотыкаясь об первоклассников. Они сбросили рюкзаки в раздевалке спортивного зала и чувствуют себя сейчас настолько легко и беззаботно под апрельскими лучами, что хочется смеяться, курить и чуть-чуть пива. Выскочив за пределы школьной территории, забежав в любимый двор, они прыгают на любимую скамейку и начинают курить каждый своё: Илья поджигает сигарету, а Денис достаёт свою новенькую одноразку. Впереди ещё сорок минут отдыха от школьной духоты, пропущенная физкультура и сплошной релакс на скамейке под палящим солнцем, но обоих что-то гложет. Вчерашняя сцена у кабинета математики до сих пор неистово волнует и заставляет придумывать всё новые и новые теории. Всю ночёвку у Дениса они только и делали, что обсуждали злые, как у быка, глаза филолога, возмущение Владимира Сергеевича и его резкие и пылкие упрёки в сторону Губанова. Жаль конечно, что услышать ничего толком не получилось. Все слова размывались из-за плотно закрытой железной двери. Денис упорно доказывал, как математик кричал «блять» и что-то агрессивно спрашивал про паранойю, а Алексей Александрович твердил, что его не слышат и не хотят это делать. Ещё Денис что-то слышал про жопу, но он в этом не уверен. — Может, между ними реально что-то было? Там что-то серьёзное, раз Александрович на больничный ушёл. — Ты еблан? Да ну, нет! Ну Денис! — Илья морщится, не принимая эту версию во внимание уже который час. — Ладно, допустим, не было, — Коломиец вздыхает, устремляет взгляд в небо и сжимает губы, в раздумиях случайно их закусывая. — У меня больше нет версий, о чём мог быть разговор, честно. — Может, не поделили что-то? У них же постоянно какие-то недопонимания, они постоянно друг на друга смотрели неоднозначно. Один, Александрович, свысока, второй, Володя, как будто с отвращением. И сейчас тоже поцапались, просто мы это застали случайно, — Илья рвано и коротко пожимает плечами, стряхивает пепел с сигареты на асфальт и довольный растягивается на скамейке, подставляя родинки под солнечные лучи. Денис всё ещё не принимает версию Ильи. Ему искренне верилось, что там, между математиком и филологом, что-то так и пышет. Две такие разные науки, два таких разных человека. Коломиец облизывает пересохшие губы и вновь затягивается электронкой. Так интересно гадать, что между ними происходит, из-за чего они ссорятся, почему постоянно метают друг на друга неоднозначные взгляды! Кажется, это будет продолжаться целую вечность, однако в голову быстро запрыгивает одна жгучая мысль, которая тут же ломает всю идиллию. Следующий год — последний год школьных интрижек. Скоро этого всего не станет по случаю его выпуска. Скоро не будет таких посиделок на скамейке, скоро не будет побегов с физкультуры и столовой на первых десяти минутах географии. Всё это в один миг оборвётся, закончится так же неожиданно, как и началось. Думать о последнем звонке, о выпускном не хватает сил. Ему так не хочется, чтобы эта мозготрёпка кончалась экзаменами и самым пьяным днём в его жизни. Вот бы была возможность остаться в школе ещё хотя бы на годок! — Как мирить их будем? — Денис вдруг прерывает свои мысли неожиданным даже для себя вопросом. — Что? Почему мы? — Илья поднимает голову, непонимающе глядит в чужие глаза и щелчком выбрасывает бычок куда-то на чёрную землю палисадника. — А кто ещё? — А зачем? — Слушай, оба, а особенно Александрович, будут сейчас злые, как псы, будут всем жизнь портить, а особенно нам со своими самостоятельными и контрольными. Я вот не особо хочу в конце года, в мае и апреле, ебаться с учёбой. Да и, слушай, разве не хочешь, чтобы эти голубки перестали смотреть друг на друга, как на говно, перестали воздух отравлять своими обидами друг на друга? Пусть решают свои проблемы, а мы чуть-чуть поможем. Всё равно нам год осталось учиться, давай контента какого-нибудь наделаем, чтоб было что вспомнить. — А если нам потом прилетит? — Илья хмурит брови, но уже с интересом расспрашивает. Значит, уже почти согласен. Денис тянет хитрую ухмылку до левого уха. — За что? Всю грязную работу сделает за нас Кашин, — Коломиец, восторгаясь пришедшей в голову идеей, вскакивает со скамейки и начинает трепать чужие плечи, глядя в чужие глаза своими обезумевшими. Пальцы крепко сжимают ткань на чужой футболке, от чего Илья тоже веселеет, кажется, понимая, в чём может заключаться чужой план. — Ему только пару пачек сигарет купи — он в деле.***
Вразвалочку, провоняв сигаретами и зажевав скверный запах жвачкой, они заскочили на крыльцо школы, всё ещё горячо обсуждая свой план по примирению математика и филолога. Широко раскрыв двери школы, громко пройдясь по первому этажу, они повернули в столовую, но тут же вылетели из неё, как ошпаренные. Там, за учительским столом, сидел Владимир Сергеевич, уткнувшись в свою тарелку носом. Он сам был чуть ли не серого цвета, выглядел, как замученный экзаменами школьник. А рядом с ним сидел хмурый и дотошный Валерий Юрьевич, крепко схватившись за чужое плечо. Как хорошо, что ни один, ни другой не увидели Илью и Дениса, иначе им обоим прилетело бы по шапке за прогул физкультуры. — Как Лёхе подарок? Понравился? — Валера чуть ли в чужой рот не заглядывал, был так близко, так искренне интересовался тем, о чём Вова даже вспоминать не хочет, что захотелось побыстрее влить в себя оставшийся суп и сбежать из столовой в свой пустой кабинет. — Вроде понравился, — Семенюк пожал плечами и предпочёл не обращать внимания на этот нескрываемый интерес со стороны информатика. — Точно? — Ну я же не спрошу напрямую: «тебе понравился подарок?» Я по реакции посмотрел, вроде зашло, — он пожал плечами, а затем, оставив ложку в бледно-красном супе, взглянул устало на Валеру, случайно подав знак о том, что состояние его оставляет желать лучшего. Валера поджимает губы и с сомнением внимательно глядит в чужие глаза, пытаясь раскусить правду. Он уже понимает, что оба ему врут. Оба что-то скрывают. Такой расклад ему совсем не нравился, потому возникла цель — раскусить если не Губанова, то получить хотя бы намёк от Вовы. Может, это и не его дела, и копаться в чужом говне не стоит, но если не Валера, то кто сможет наладить между ними отношения? — А чего ты тогда такой кислый? Случилось что-то? Ну, кроме аварии? Или ты по ней так убиваешься? — Ну, да, по ней, — Вова снова принимается за суп, поедая его лениво, но с таким желанием! Он голоден, как чёрт. У него нет сил готовить что-то дома, а в школе он питаться не может из-за противного послевкусия любого блюда, однако даже с ним он смирился, чтобы не загнуться с голоду. Валера отстал на пару секунд, обведя помещение залитой светом столовой. Свежевытертые столы блестели, что-то гремело на кухне и слышалась тихая музыка и редкий хохот грузных женщин. До конца урока оставалось буквально десять минут, и за это время Валере нужно добиться цели: узнать, что у этих голубков случилось. Хоть Вова и не расскажет в красках, что именно произошло, однако добьётся факта, узнает, был ли между ними какой-нибудь очередной конфликт. Да и вообще, как там у них всё прошло? Как Вова этот сраный подарок вручил хоть?! — Мы с ним съездили в тц-шку, погуляли там, потом разошлись и всё, — невзначай начинает Вова. Ему хочется поделиться хотя бы частичкой всего того, что его гложет, пусть даже Валера не самый лучший вариант для этого. Можно было бы пожаловаться Оле, но та опять тонет в своих очень важных делах, не выходя на связь. Валера на мгновение вытаращил глаза от удивления, затем принял невозмутимый вид и тут же принялся расспрашивать: — Куда ходили? Что делали? — он схватился за чужое плечо, снова наклонился к нему, мешая хлебать непонятного, бледного вида суп. — Ничего не делали, говорили просто. Валера в миг снова успокоился. Эти качели скоро сведут его с ума. Вот вроде ходили они по этому торговому, вроде Вова не ровно к этому алкашу дышит, но почему же он такой недовольный? Что именно Лёша опять спизданул? Что сделал такого, что Вова ходит серым пятном по школе? Или Вова что-то сделал не так? Столько вопросов остаётся без ответа, что любопытный Валера так и хочет спросить напрямую: «что вам, идиотам, не хватает, чтобы начать отношения?» — Главное, что я свой долг исполнил, а остальное неважно. Пусть теперь зачитывается своими Евгениями Онегинами, — Вова бурчит это чуть ли не в тарелку и проглатывает последнюю ложку супа, собираясь куда-нибудь удрать, а желательно покурить. Что-то так тянуло его на улицу, так тянуло к сигарете, что побороть это желание было трудно. Но вот мгновение, и он вспоминает, что сигареты у него кончились ещё утром. Он скурил последнюю перевёрнутую и с ужасным настроением поплёлся на работу. — Ну ладно, — Валера неоднозначно жмёт плечами. Школа погружалась в полную тишину во время уроков, и путь до учительской стал казаться таким длинным, что на его половине Вова так драматично и устало вздохнул, остановившись у лестницы, что Валера даже опешил, обернувшись на него. Однозначно между бледным математиком и Лёшей произошёл очередной пиздец, и с вопросом об этом пиздеце информатик обязательно сегодня же вечером проведает «больного». От мыслей о предстоящем приключении до квартиры филолога уже тошнило. Столько раз Валера предупреждал Рину, что вернётся чуть позже из-за одного алкаша, что перед ней становилось уже стыдно: вместо совместного ужина с будущей женой он выбирал поставить этого недотёпу на ноги и отрезвить. Нужно ли это Валере? Он сам не понимает, но считает это своим долгом. Лёша полностью доверяет только одному человеку в своей жизни — Валере, и это является хорошим показателем их дружбы, а друзья, вроде, должны помогать друг другу, верно?.. — Вале-ер, — необычно возбуждённый, энергичный голос Кудановой резанул слух, — а Губанов Алексей Александрович ведь не переезжал? — Нет, а к чему такие вопросы? — Валера плюхнулся на стул у огромного учительского стола, стоящего в центре кабинета. Он схватил с маленькой вазочки небольшую конфету, пошуршал фантиком и с изогнутой бровью уставился на Дашу. — Да я думаю, если он болеет, может навестить? Ему там грустно будет одному сидеть несколько дней, — она невинно пожала плечами, упираясь руками в спинку стула, на который уселся Вова, всё ещё разочарованный мыслью отсутствия сигарет. — Может, таблеток каких-нибудь завезу?.. Валера всё ещё не понимал, что за цирковое представление началось в учительской. На него странно поглядывали учительницы географии и химии, будто бы ожидая положительного ответа. Напряжённая атмосфера вызывала сомнение на лице Валеры, а на лице Вовы появилось возмущение. Он чувствовал, что над ним нависает Куданова, ощущал, как её свисающие прямо над ним волосы щекотали его шею. — А я тут при чём? Если хочешь — поезжай, — Валера пожимает плечами как-то безразлично, смотрит на Дашу, а сам наблюдает за реакцией Вовы. Тот загорается, глаза его вспыхивают на мгновение, а затем, увидев, как информатик буравит его усмехающимся взглядом, резко потухает, отворачиваясь. Вот именно такую реакцию Валера и ожидал. Что бы не произошло между этими двумя, Вова всё ещё реагирует резко на любое упоминание филолога, Валера сказал бы, даже ревниво. Даша хлопнула в ладоши, метнула взгляд в сторону других учительниц и засобиралась, не обращая никакого внимания ни на побагровевшего Вову, ни на Валеру, который уже активно написывал Губанову о надвигающейся угрозе, приписав так же, что Вова сидит весь багровый. Лёша даже не прочитал эти сообщения. Видимо, ему уже совсем не до мессенджеров.***
Даша была в этом дворе лишь однажды, когда, пару лет назад, она приезжала сюда, чтобы забрать тетради. Лёша по ошибке забрав тетради своего класса по английскому домой, совсем не мог отвлечься и вернуть их, а Даша вроде и не имела важных дел, потому явилась к нему и забрала «краденное». Сегодня она шла уже с немного иными целями. Губанов ей нравился, и нравился уже давно, года так три точно. Она пыталась намекнуть ему об этом, но филолог либо не замечал, либо не хотел замечать. Но в этом году, понаблюдав за ним получше, она заметила, что новый математик ломает всю школьную идиллию, ломает мерное Дашино строительство хлипкого мостика к сердцу этого непреклонного и холодного Лёши. Её сильно зацепил новогодний коттедж, на котором они так неожиданно пропали именно вдвоём. Она так внимательно следила за этими двумя, что пропускала мимо ушей школьные сплетни, до которых была главной охотницей. А когда филолог уехал, то теории заговора заметались по её пьяненькой голове, и множество догадок крошили её веселье в пух и прах. Даша не упускала теперь из виду даже Вову, постоянно пытаясь провести параллели между его поведением и поведением филолога. Ей можно было бы становиться следователем, но работа учителем английского языка ей прельщала как-то поболее. Проскочив в подъезд за каким-то грузным мужчиной, она скользнула в лифт и по памяти нажала на нужный этаж. Она уже плохо помнила, где находилась его квартира, но была полностью уверена, что попадёт туда, куда ей нужно. Большая чёрная дверь предстала перед ней, а маленький звонок справа от неё так и манил. На пороге появилась вялая и по-домашнему одетая знакомая фигура. Пьяные глаза скользнули по длинным волосам англичанки, а затем перескочили на округлое и взволнованное лицо. Губанов не поменялся в лице, только смотрел на незваного гостя, а затем изогнул бровь, заменяя мимикой напрашивающийся вопрос. — Валера сказал, ты заболел, — Даша сделала неуверенный шажок к дверям, заглядывая внутрь квартиры. В нос ударил резкий запах перегара, но она, сохранив лицо, промолчала. — Имеется такой факт, — Губанов вновь оглядел чужую фигуру, замечая среднего размера пакет в тонкой руке. Он, конечно, не хотел бы пускать коллегу в своё царство мусора, бухла и перегара, но та как назло припёрлась с какими-то гостинцами, поэтому, преодолев желание послать её на три буквы, он шире отворяет дверь. — Заходи, раз пришла. В глазах Даши блеснул победный огонёк, и она, входя в чужую квартиру, как к себе домой, быстро скинула обувь. Она с порога поняла, что ни чая, ни кофе, ни чего-нибудь другого ей тут не предложат. Было даже какое-то разочарование, когда вместо ожидаемого порядка и приятного мужского аромата она застала полный погром и омерзительный, пьянящий запах какого-то алкоголя. Кажется, она начала догадываться, что Губанов вовсе не болеет, а прикрывается больничным в своих корыстных целях нажраться. О таких подробностях жизни филолога она даже не догадывалась. Губанов пьёт?.. Она бегло оглядывает всё её окружающее, выцепляет взглядом большой шкаф с морем литературы, а затем замечает открытый шкафчик, переполненный всякими полными и не очень бутылками, которые зазвенели, когда Губанов быстро закрыл его хлопком. Всё ей здесь казалось депрессивно-пьяным, и эта атмосфера никак не вязалась с тем собранным, всегда приятно пахнущим и самым опрятным в мире учителем русского и литературы, стоящим перед ней сейчас во всей своей красе: с сонным, измятым лицом и пеленой в глазах. Даше на мгновение стало страшно от того, как этот взгляд её мучительно буравит, как будто бы материт и ненавидит, но она всё списывает на его странное состояние и старается успокоиться. Нужно бы заговорить, а она и слова вымолвить не может, только молча тянет пакет. — Спасибо, — Губанов принимает его, мельком смотрит внутрь и замечает какие-то странные таблетки и белый шоколад, который он ненавидит. — А почему сорвалась? Рабочий день ведь ещё? — У меня уроки кончились, я и решила: почему бы нет? — Она пожала плечами и опустилась на самый край дивана. Губанов только покачал головой, принимая ответ, и покинул комнату на пару минут, вернувшись с рюмкой, совсем не стесняясь присутствия чужого человека в своей квартире. Он уверен: Куданова уже раскрыла его секрет, поняла, что он вовсе не болеет, да и чего тогда скрываться и гнуть свою линию? Если бы она была хоть капельку ему небезразлична, то он бы мог попытаться сделать больной вид и упасть на диван, притворившись, что голова вот-вот расколется, но ему, мягко говоря, до пизды. Он падает на расстеленную постель на диване, держит рюмку у рта и внимательно смотрит на Куданову, которая не оставляет попыток подобрать фразу для начала разговора. Губанов опрокидывает рюмку под удивлённый взгляд. — Ты, получается, не болеешь совсем? — Она произносит это как-то разочарованно, но, вопреки своему тону меняет позу, закидывая ногу на ногу. — Завтра буду болеть, если снова не приступлю к лечению. — Лечению чего? — Забей, — отрезает он, отставляя рюмку на пол, чтобы не мешалась под рукой. Даша всё ещё не понимает, как себя вести. Она продолжает мяться на месте, но при этом сохраняет тонкость и изящность, заправляя прядь за ухо. Губанов, словно имея сканнер, видит каждое её движение и своим пьяненьким мозгом соображает, что девушка не планирует уходить отсюда даже после понимания того, что за ним не требуется никакой уход, что ему не требуются таблетки даже от головы. Губанову сейчас вообще ничего и никого не нужно. Ему необходимо одиночество, время и возможность себя добивать, но ему этого не дают, и он начинает злиться. Пьяные глаза теряют доброжелательный блеск и загораются огоньком раздражения. — Как там мои? — Илья и Денис прогуляли физкультуру, — она пожала плечами, цепляясь за тему разговора, как за спасательный круг, — Кашин снова устроил перепалку в столовой, а так нормально всё вроде бы, Валерий Юрьевич отчехвостил его. — А коллектив как? — Ничего нового, только Валерий Юрьевич с Володей нашим носится, весь день вокруг него крутится, — недовольно фыркает она, что не ускользает от Лёши. Он щурит глаза, смотрит на Дашу сосредоточенно. — А что с «Володей»? — Грустный ходит, не знаю, мне не очень интересно, — Даша начинает чувствовать себя свободнее, принимает развязную и ленивую позу, невзначай приближаясь к филологу. Она так и фырчит, отчеканивая каждое слово. Такой тон Губанова заинтересовал, и филолог, сощурив один глаз полуулыбкой, достал откуда-то бутылку коньяка, подлив себе в рюмку совсем чуть-чуть. Он чувствует ревность. Эта ревность воняет и заставляет морщиться. Она неприятна куда больше, чем этот же коньяк, льющийся по обожжённому горлу. — Ладно, потом узнаю, — отмахивается от этой темы, стараясь перевести разговор в другое русло, хотя очень хочется выставить Куданову за дверь. — Да он вообще как будто не с нашего коллектива. Пришёл, два-три слова сказал за год и заперся в своём кабинете. Его нигде, кроме своего двести шестнадцатого, не увидеть. Я вот, когда пришла, сразу со всеми общаться начала, с тобой первым, а сейчас мы с тобой вообще не общаемся, — она произносила это как-то кокетливо, так сладко, что у Губанова начали вянуть уши и кривиться рот. — Ну ты ведь уже обосновалась в коллективе, нашла себе подружек, — Лёша безразлично качнул головой, ловя тот момент, когда перед глазами всё резко расплылось. — Так и что? Мне, может, хочется с тобой пообщаться? Губанов промолчал. Его уже знатно напрягала атмосфера, которая испортила его алкогольную идиллию одиночества. Даша чуть ли прямо не говорила о том, что хочет его внимания. Как же омерзительно это прогонять в голове! Он всю свою молодость спокойно относился к таким «требованиям», но сейчас его прямо-таки выворачивает наизнанку. Так хочется заорать матом и рассмеяться, что филолог еле сдерживает себя. Эта кокетливая поза делает всё ещё более комичным, чем минуту назад. Пьяный мозг Губанова требует лишь одного: «или она уйдёт, или уходишь отсюда ты». И он встаёт, не замечая тянущуюся к нему руку, уходит в туалет, избегая этого дурацкого и бессмысленного диалога. Соблазнение его — это что-то новенькое в его общении с Дашей. Если раньше проскакивали какие-то неоднозначные фразы и словечки, то сегодня её попытки обратить на себя внимание достигли своего апогея комичности. Губанов медленно, нарочно растягивая время, справляет нужду, умывается, хоть чуточку приводя себя в чувства, а затем выходит в коридор, не обнаруживая чужих женских белых кроссовок. Он лишь вздыхает облегчённо, бредёт на кухню и подливает себе ещё немного коньяка, наворачивая круги по всей квартире, как скучающий кот. Он не пытается навести хоть малейшего порядка, только распинывает какие-то пакеты от доставок еды, шевелит ногой упавший на пол синтезатор. У него нет никаких дел, кроме как страдать хуйнёй, и ему так нравится эта перспектива, что он улыбается в потолок, забывая обо всём, что его гложело в субботу, в воскресенье и вчера. — Губанов, я тебя изничтожу, — гаркает кто-то в коридоре. Дверь хлопает, и сердце Лёши уходит куда-то в пятки. Глаза резко округляются, а по спине идёт холодок. Валера всё же не поверил этим старым сказкам про больничный. — Я тебя в порошок сотру, — продолжает фырчать Валера. Он появляется на пороге комнаты таким злым, что перед глазами Лёши всё мылится раз в десять сильнее прежнего. — Ты злишься на это каждый раз, как в первый, — Лëша глядит на него устало, моргает сначала левым, а затем правым глазом и невозмутимо опрокидывает рюмку. Валера клянëтся, что это его последняя рюмка и хватает Губанова за грудки. Видеть злого Валеру перед собой — это верный признак того, что ты сотворил такое, от чего не отмыться никогда. Знаем, проходили. Лëша сглатывает мерзкую слюну, пытается подальше убрать лицо и жмурится, не вынося упрекающего взгляда. — Я бы тебе въебал, да лица твоего красивого жалко, Вову жалко будет. — Он здесь при чëм? Валера игнорирует сильно пьяный и заикающийся голос, тащит его в ванную и погружает чужую голову под душ, обливая и плечи, и затылок, вдобавок хлопая по розовым от градуса щекам. Губанов не упирается, хоть у него и достаточно на это сил. Он просто не решается на сопротивление, потому что не хочет, чтобы Валера тратил свои голосовые связки на пьяную морду. Губанов прекрасно понимал, что он — пьяная свинья, забивающая на свои проблемы очередной болт, хоть у этой свиньи есть силы бороться за свою правду. Нет никаких гарантий, что у свиньи всë получится. Эту свинью послали нахуй тогда, когда она хотела объясниться и исправить ситуацию, когда она хотела всë наладить, к тому времени потеряв всякое доверие к себе. — Легче стало? — Валера бросает лейку душа на его дно, наклоняется ниже и прислушивается к тяжëлому дыханию снизу. — Что за ëбнутый день: одна соблазняет, второй водой обливает. Вы там ëбнулись за сегодня все или что? — Губанов накрывает голову поданным полотенцем и поднимает всë ещë мутные глаза на друга. — Я надеюсь, ты первую нахуй послал, а второму всë расскажешь, — Валера выпрямляется, складывает руки на груди и выжидающе пыхтит под нос. — Я из-за тебя сегодня лишился вечера кино с Риной, ты нам должен, мудак. Лëша промолчал, так же выпрямился, расправив сырые плечи, приняв свою участь: ему сейчас придëтся объясняться, придëтся рассказывать про ситуацию с Вовой, потому что Валера сто и один процент всë уже знает, до всего допетрил, но подробностей пока не знает. Их и придëтся выкладывать, получая пиздюлей за каждое неверное слово. Он мог бы послать Валеру куда подальше, ничего не объясняя, но раз уж он когда-то начал рассказывать про их с Вовой ситуации, то нужно продолжать держать его в курсе всего. Валера не последний человек в жизни Губанова, и он точно поможет в случае чего из ряда вон выходящего. Недавняя ситуация с Вовой таковой и является. — Ты из-за Вовы приехал? — Губанов, пошатываясь и параллельно вытирая шею и волосы, выполз из ванной. — Да не, что ты, просто так приехал, скучно стало, — саркастично отзывается Валера, входя в комнату за хозяином квартиры. — Что с ним? — Да что этот Вова, ко мне вообще Куданова приехала, — возмущение содрагает стены истеричным криком. — Несла хуйню, чуть ли не залазила на меня, — преувеличивает, зато во благо. — Ой, женщина подкатывала, как страшно, — корчит рожу Валера, наигранно кривляясь, — а когда бедный Лёшенька не знает куда деться последние пару недель, так это мы сразу к Валерчику бежим. Бери с неё пример, она хотя бы действует в отличие от тебя. Губанов молча пялится на Валеру, как на полоумного, затем вскидывает брови, не находя слов. Вроде информатик несёт полную чушь, завуалировано защищая Куданову, а вроде так грамотно выносит жизненный урок для Лёши, что ничего кроме «спасибо» и не скажешь. — Это ты её послал или что? — Губанов вспыхивает, огрызаясь. — Да нужно ли мне это? Я тебе личку только так атаковал, следил бы за уведомлениями, алкаш, — бурчит он, поднимая чужие рубашки с пола. Пока угрызения совести за бардак грызли душу, Губанов копался в одеяле и сбитой в комок простыне, пытаясь откопать свой телефон. Действительно, на экране было несколько уведомлений от Валеры и предупреждение о садящейся батарейке. Прочитав все пять пришедших сообщений, Лёша вздыхает и поднимает голову, лениво моргая. Вот же идиот. В чём была проблема в нужный момент обратиться к телефону и, зная, что за дверью будет Даша, просто не открыть ей, притвориться, что дома абсолютная пустота? Ну, он мог ведь куда-нибудь уехать? В больницу, например. Шанс упущен, скверное состояние поймано. Можно было избежать, да вот только, видимо, суждено было попасться на этот крючок глупого и плохо скрываемого флирта коллеги. — Полностью и подробно мне пятницу расскажи, — требует Валера, открывая знакомый шкафчик с алкоголем. Его руки смело сметают с полочек бутылки, составляя их на полу в ровный ряд. — Я натворил хуйни в свой день рождения, — отчеканивает Лëша, валясь на до сих пор не застеленный диван. — Потом пришëл извиняться, а меня послали нахуй, — он переворачивается на спину, одну руку укладывая на груди, а вторую оставляя свисать до пола. Полотенце комком осталось где-то у ножек дивана, как и телефон. — Очень подробно, — фырчит обиженно он, одним лишь взглядом заставляя продолжить. — Он пришёл ко мне в кабинет, подарил подарок, а потом, — Губанов, не успев договорить фразу, усмехнулся. Он вспомнил тот момент, вспомнил, как Вова смотрел на него испуганно и неуверенно, да и выглядел тогда, как кот. Пьяная муть в глазах усилилась, засверкала, а уголок губ невольно всё тянулся и тянулся вниз в искренней полуулыбке, — потом мы с ним поехали его подарок отоваривать, в итоге так ничего и не купили, потому что я его в машине у него «забыл». Мне просто вообще не до этого сертификата было, поверь. — Он тебе сертификат подарил? В какой магазин? — Строит из себя дурачка Валера, будто бы и не в курсе, что он складывался с Вовой на этот подарок. — В книжный, — отмахивается Губанов, морщась, не придавая этому вопросу значения. — Потом пошли болтаться по этому центру, хуйнёй страдали. А поехали домой… — Губанов снова затих, пока его щёки вспыхивали импульсами от проносящихся в голове картинок. Он почти не вспоминал это с пятницы, вернее, вспоминал, но не так ярко, как сейчас. Всё это в голове выглядит слишком ярко, интимно, и он на мгновение задумывается: а нужно ли рассказывать об этом Валере? Должен ли он знать об этих тонкостях? Наверное, должен, это ведь ключевое во всей истории?.. — Почему замолчал? — Тоном матери зафырчал Валера, чрез плечо обернувшись на филолога. Бутылки в его руках позвякивали, становясь в магазинные полиэтиленовые пакеты. Губанов бездействовал, пока у него конфисковывали все многолетние запасы. — В мельчайших подробностях? — В самых, — информатик отворачивается, продолжая составлять алкоголь. — Мы с ним потрахались. Снова, — Губанов чеканит это тоном робота, не сводит взгляда с точки на потолке и замолкает надолго, даже не дышит. Он прекрасно слышит, как звон в одно мгновение прекратился, как одежда Валеры зашуршала. К филологу вдруг приходит полное осознание ситуации, которое он не мог уловить несколько дней. Какой же он, Лёша, всё-таки мудила! — Мне говорить, что я не удивлён? — Валера и правда произносит это спокойно, но продолжает сидеть, не приступая к делу. — Вот прошло ваше «свидание», вы совокупились, а потом-то ты опять натворил? — Почему я? — Потому что Вова, блять, не может сотворить хуйню, а потом ходить серым, как туча. Не задавай тупых вопросов! — Валера срывается на прикрикивание, чем выводит Губанова из транса. — Ты ведь знаешь, что я с припиздоном? Типа, считать, что все люди — тело, что никто не может дать мне духовную поддержку там, — тянет он, пытаясь оправдать ту фразу, которую боится повторять. — Я ведь подкатил к Владе несколько лет назад, меня отшили, и я больше никогда к ней не подходил. Даже не смотрел в её сторону, потому что сразу понял — ничего из этого не выйдет. А Вова продолжает это делать, даже после всех отшиваний, игнорирования, после всей той хуйни. Я почему-то в моменте решил, что он бегает за мной не по душевным мукам, а по физическим желаниям. Я не знаю, каким местом думал, — Губанов качает головой, закрывая глаза. — Меня замучила эта жизнь с паранойей, мне вечно чудится хуйня. Сколько раз за мной старшеклассницы увязывались? У меня после работы голова на триста шестьдесят градусов крутилась. Я последние пару лет только и делал, что сбегал ото всех после отеля, боясь, что начнутся разговоры по типу: «ой, а дай номерок», «давай ко мне поедем», «встретимся ещё?». И я никогда не понимал, зачем это? К чему продолжение, если тебя молча отшили с нулевой, начиная собираться? А Вова всё не сдаётся. Я ни его, ни их не понимаю до сих пор. Все обычно бегают и намекают на следующую ночь. Мне даже стыдно, что… — А зачем ты соглашаешься на Вовины авантюры? — Я не знаю. Оно само как-то. — Влюбился, что ещё сказать. Вот тебе прямое доказательство твоей зимней хандры, — задумывается на пару секунд Валера, а затем, встрепенувшись, вспомнил, что Губанов немного улизнул от рассказа, переключившись на самоанализ. — Так, погоди, ты что в итоге ему сказал? — Спросил про следующий раз, мол, снова потрахаемся и разойдёмся? — Губанов, ты имбецил, — Валера качает головой, затем закрывает глаза ладонью и молчит, не зная, какими бы матами облить друга. — Я знаю. Ты меня прервал, я не договорил. Мне стыдно, что я подумал о Вове так, как о других людях. Мне пиздец как стыдно, настолько, что я ходил к нему извиняться, но он непреклонен. Он разосрался со мной в пух и прах. — А ты с ним? — А что мне с ним ссориться? Тут я виноват, а не он. И правильно он сделал, что обиделся на меня и послал нахуй. Я по-свински себя повёл, а теперь уже ничего не изменишь. Тут просто уйти и не возвращаться. Изначально было понятно, что оно ни к чему хорошему не приведёт. Прошло больше полугода, и оно стало фактом: ничего хорошего не вышло. Из-за меня. Валера молча соглашался с каждым словом Губанова. Он даже гордился тем, что филолог сам расставил всё в голове на свои места, осознал свою ошибку и даже сам пошёл извиняться, пусть это извинение ничем хорошим для обоих не кончилось. Слава богу, что не как в прошлый раз, на коттедже. Лёша начал понимать себя, заново научился, наконец, анализировать свои поступки и чувствовать за них вину, иметь стремление загладить вину, а не забивать на ситуацию огромный болт. Всё-таки влияние Вовы уже проглядывается в новом Лёше, и это не могло не радовать. — И что, думаешь, всё проёбано? — Капитально. Валера засмеялся в голос, заставив Губанова изогнуть бровь и усомниться в адекватности друга. Зашевелившись, филолог поднялся на локтях и посмотрел на него в окружении пакетов и бутылок. А Валера всё посмеивался, глядя в ответ. — Ты бы повнимательнее переписки читал. Губанов бросился к телефону, повиснув плечом с дивана. Экран блокировки, рабочий стол, телеграм, переписка с Валерой. «Тут твой Вовчик багровый сидит от заявления Даши, что она к тебе едет». Сердце сначала остановилось на секунду, затем заболело, в груди стало холодно, а уши покраснели. Ревность. Вова ревнует его до красных пятен на лице, значит, ему далеко не похуй, кто крутится вокруг филолога, как и не похуй на него самого. Ведь он говорил вчера, что ему не всё равно, но Губанов снова пропустил это мимо ушей. «Мне не похуй на того, с кем я сейчас разговариваю». Губанову хочется либо провалиться под землю, чтобы больше никогда не видеть белый свет, либо отмотать время и вернуться в торговый центр, где у них с Вовой вновь налаживался утерянный контакт. — Это я у тебя конфискую, — Валера поднимается с пола, утягивая за собой пакеты в коридор. — Твоя задача — бросить пить и взяться за голову, даже если до сих пор кажется, что всё проёбано. Вчера ты просто попал под горячую руку, может, не дожал. Завтра свеженький, как огурчик, приходишь на работу и ставишь одну единственную цель — повторные извинения. Хоть на коленях, хоть целуя ноги. Человечка пропьёшь — убью. Вот попомни мои слова, мне сесть не жалко. Мне единственных, кого жалко — Вову и чуть-чуть тебя в этой ситуации. Один идиот, второй… Второй просто святой мученик. Валера покинул квартиру через две минуты, а Губанов продолжал лежать на животе, не в силах даже моргнуть.