***
— Да, Рин? — Валера прижимает телефон плечом к уху, переключая передачу на четвëртую. — Вот совсем чуточку задержусь, подождëшь меня? Я докину сладкую парочку до дома и тут же к тебе. Брови Вовы, до этого чуть нахмуренные, резко опустились ещë ниже, а рот скривился. Бросив недовольный взгляд на Губанова, сидевшего рядом, не на своëм привычном месте, не впереди, Вова возмущённо вздохнул. Он мгновенно догадался обо всëм, а именно о том, что Валера в курсе каждого их звука и слова. Лëша только с ненавистью глядит в зеркало заднего вида, буравя друга убийственным взглядом. Владимир Семенюк, 17:13 Чë за хуйня? Зайди-ка на чай, поговорим Алексей Губанов, 17:13 Надеюсь, это не тот проëб, за который меня закопают? Владимир Семенюк, 17:14 Надейся)) Губанов поджимает губы, поворачивается на Вову и видит на чужом лице мелкую ухмылку. Эти две скобочки в конце сообщения идеально подходят к выражению его лица. Но Валера, конечно, знатно его подставил, и сто процентов сделал это нарочно, раз после телефонного разговора бросил хитрый взгляд на Губанова. Под указания Вовы машина информатика въезжает в неприметный двор и паркуется под подъездом. Вова схватил свой рюкзак за лямку, вышел из машины, поблагодарив Валеру, и остановился, глядя в заднее окно, ожидая, когда Губанов выберется наружу. — Валера, я тебя ненавижу, — бурчит Губанов и, когда Валера уже засобирался, переключил передачу, чтобы выехать со двора, вышел из машины, даже не попрощавшись. — Рине привет, — бросает он, проходя мимо приоткрытого окна. Информатик только удивлëнно вытаращил глаза, глядя на то, как за Губановым хлопает подъездная дверь. Он лишь успевает вздохнуть и взмолиться об успешности их вечера. Мерзкая голубизна подъезда резала глаза. Лифт шатался, но исправно вëз на Вовин этаж. И всë это в тишине. Лëша хотел было что-то сказать, но как только открывал рот, так сразу замолкал, вздыхая. Он безумно устал, как и Вова, и от мысли, что сейчас они будут разбирать по полочкам роль Валеры в их отношениях, становилось тошно. Слишком насыщенный день для четверга. Ключ в двери провернулся пару раз, и она отворилась, открывая Губанову вид на одну единственную большую комнату, на пару окон, плотно занавешанных изумрудными шторами, на не заправленную кровать, на которой лежало что-то рыжее и пушистое. Про этого обитателя чужой квартиры Губанов совсем забыл, и когда увидел, то странно загорелся. На фотографиях тот был довольно крупный, а тут лежал таким компактным клубком, что из-за одеяла только пушистые уши и хвост торчали. Он чуть зашевелился, поднял большую морду и захлопал заспанными глазами, потягиваясь. Спина его изогнулась, шерсть встала дыбом, и он спрыгнул с кровати, ступая крупными лапами по светлому ламинату. Размером он был больше похож на одомашненного зверя, чем на кота. Подойдя к порогу, он тут же упëрся головой в ноги Вовы, прохрипел что-то на своëм и потянулся к хозяину, как только прохладные ладони оказались перед его светлой мордой. — А вчера болел, — покачал головой Вова, сбросил кроссовки с ног и, будто позабыв о Губанове, завернул за угол, поудобнее перехватывая кота, — сегодня уже на руки. Всë, прошли все болезни? Сухой горячий нос теранулся о Вовин, и мятая сонная морда отвернулась, обращая внимание на шум в небольшом коридорчике. Вова устремил взгляд туда же, с хитрой ухмылкой глядя на реакцию то кота, то Лëши. Оба смотрели друг на друга, но если рыжий глядел с опаской и даже испугом, понимая, что стоит перед ним не Оля, то Губанов чуть удивлëнно и с интересом. — Сначала объяснения, почему Валера знает, а потом уже кот, — бурчит Семенюк, отворачиваясь. Одной рукой он ловко ставит чайник под кран, через плечо, на котором лежал рыжий, поглядывая на Лëшу. — Потому что в декабре ты меня выбесил, и мне надо было с кем-то поделиться, — честно отвечает Губанов, поджимая губы и снимая с плеч куртку. — Давай честно: твоя Оля тоже знает про нас, — атакует в ответ филолог, щуря глаза. — Если бы не знала, то не смотрела бы на меня, как на ущербное существо. Так что один-один. Вова усмехается, принимая поражение. Он прекрасно помнит, как в тот вечер, когда он просидел несколько часов с какими-то химикатами на голове, Оля пришла и начала жаловаться на то, что встретила в алкомаркете Губанова, и он смотрел на неë, как на говно. Ему вдруг очень захотелось увидеть эту сцену и внимательно разглядеть лица каждого. В голове это выглядит очень комично, что-то вроде дуэли: они щурятся, глядя друг на друга, при этом держат револьверы на вытянутой руке. Чайник начинал шуметь, подсвечиваться синим. Вова, придерживая кота второй рукой, гладя его по полосатой рыжей спине, сделал пару шагов к не смеющему делать лишние движения Губанову и повернулся боком, чтобы большая морда рыжего глядела прямо на филолога. — Он добряк, не ссы, — успокаивает Вова, видя, что смелость у Губанова улетучилась к чертям. Он что, ни разу котов не трогал? — Ты с живностью не ладишь что ли? Оля, когда его увидела, — затаскала. Я думал, она его съест. — Он у тебя выглядит так, будто сам способен сожрать, — Лëша тянет руку к морде, накрывает стоячие уши ладонью и невесомо ведëт до спины, ощущая, как рыжий выгибается под его рукой. Кажется, он начинает понимать, почему коты — это обязательный атрибут одиночки. Пару таких поглаживаний, это мерное мурчание и большие зелëные глаза вводят в экстаз, от которого не хочется отходить ни на мгновение. Вова молча наблюдал за тем, как рыжий начинал принимать нового гостя и как Губанов начинал расслабляться, более не чувствуя себя не в своей тарелке. Вове искренне хотелось, чтобы Губанову у него понравилось. Он даже не понимает, чем это вызвано, просто хочется, чтобы ему нравилось всë от и до, правда, ему навряд ли понравится то, что у Вовы в холодильнике мышь повесилась. Ну, в своë оправдание он может сказать лишь одно: «я не думал, что ты приползëшь ко мне на коленях, и вообще я забыл, что у меня ничего нет». Рыжий вдруг выскользнул из рук, прыгнул на столешницу, а с неë на пол, потому что хозяин запретил по ней ходить. Губанов заинтересованно проследил за ним, усмехнулся и, поджав губы, поднял глаза на отряхивающегося от шерсти Вову. Он тихо ругался, матеря рыжего, нежно называя «пиздюком», а затем со вздохом посмотрел прямо в чужие глаза, качнув головой: — Че пить будешь, Белоснежка? — Почему Белоснежка? — Да она тоже с животными ладила, — Вова достал пару кружек, со звоном поставил их на столешницу и, уперев в неë руки, обернулся на Лëшу. — Чай. Любой, — буркнул Губанов чуть громче чайника и сел на стул у небольшого стола. — А вообще, Белоснежка с гномами ладила, а я не лажу с ними. — Если в твоëм понимании дети — это гномы, то ты хуëвый учитель. Ты не любишь, а они тебя очень даже, — Вова бросил пару пакетиков, развернулся и подпëр тумбу поясницей. — Они меня больше боятся, чем любят, — прыснул от смеха Лëша, подперев голову рукой. — Белоснежка терроризирует гномов? Что-о? — Наигранно удивился Вова, выпучив глаза, но тут же засмеялся, снимая чайник с подставки. — Давай не о работе, я вообще не хочу это обсуждать. Так настоебенило! Лëша абсолютно солидарен. Хочется выбросить всю работу из головы и хотя бы на месяц остаться наедине с бытовухой и ленью. Ну, теперь ещë и с Вовой, который навряд ли будет против. Губанов уверен, что уживаться с Вовой будет тяжело. Не потому, что с Вовой сложно, а потому что они оба не привыкли к тому, что под боком постоянно кто-то будет, и не важно, будут они жить раздельно или вместе — это всë равно сложно. Раньше заботился только о себе, не заставляя себя делать лишние телодвижения, а теперь придётся угождать и постоянно волноваться: «а как там? а что там? а что делает? а куда после работы?». Эти и миллион подобных вопросов. Мысль об отношениях уже, кажется, не прельщает, ведь столько ответственности взваливать на свой горб оба не готовы. Им бы за собой научиться следить, а особенно Губанову. Но у этой медали есть и другая сторона. Лëшу могут перевоспитать, как циркового зверька, отучить методом санкций от алкоголя и привести в чувства, поставив его на ноги. А Вова наконец получит должную поддержку, если у Губанова будут силы. Но они не обсуждали собственные отношения. Может и затрагивали вскользь, но прямо к обсуждению этого не приходили. На это потратятся силы и нервы, а их и так не было в запасе. Они просто молчали, даже когда Вову начинало вырубать. Он кивал головой, сидя на собственной кровати, навалившись спиной на стену. Засыпал, ощущая, что ему спокойно. Может, он ещë не полностью уверен в намерениях Губанова, не полностью уверен в нëм самом, но покорно улëгся на подушку под горячий живот кота, уткнулся носом в его пушистую и мягкую грудь и заснул, оставляя Губанова наедине с собой и во все глаза глядящего на него кота. Почему на часах уже за девять, закат давно прошëл, а Губанов всë ещë в чужой квартире? Он сам не понял, но Вова позволил, оставил у себя, в шутку назначая его охранником беспокойного и нервного сна. Лëша в ответ только улыбнулся, устроился поудобнее в углу кровати и сгрëб ноги под себя. Свет потух по желанию Вовы ещë минут двадцать назад, и всë вокруг приняло спокойный вид. В темноте всегда куда спокойнее, особенно, если возле тебя не бутылка крепкого, а мурчащее создание с огромными светящимися зелëными глазами и постепенно сжимающийся в клубок Вова, сон которого полностью находится под надзором. Лëша знает: у Вовы дохуя проблем в виде работы, разбитой машины и недостатка денег, и он гордится тем, что проблема в виде него была устранена. Вова пусть и нервничает по поводу их взаимоотношений, но уже куда меньше, чем в конце прошлой и начале этой недели. А в жизни Лëши устранена (ну, не совсем, но почти) проблема его головы, которая в один день твердила «да нахуй нужны эти отношения», а в другой молилась: «когда это кончится и начнëтся размеренная жизнь?». Как рукой были сняты все мучения, и единственное, что его сейчас донимает — это резкие перемены, с которыми необходимо свыкнуться. Когда-нибудь Лëша с облегчением выдохнет и поймëт, что всë налажено, а пока путь ко всему налаженному только начался. И начался он с перебарывания себя. Совсем тихий звонок, больше похожий на поломанный, отвлëк Губанова от переписок с Валерой, который всë докапывался, требуя рассказать, как прошëл их с Вовой вечер. Лëша заблокировал телефон, отложил его к ногам Вовы и поднялся, поправляя выправленную, чуть помявшуюся рубашку. Выглядел он не сказать что презентабельно, да и волновался насчëт того, что завтра придëтся выглядеть не лучше, но у Вовы вещей не то что не просил, он о них даже и не спрашивал. На пороге Губанов остановился, почувствовав, что вокруг его ног что-то вьётся, требуя внимания. Лëша, уже успевший свыкнуться с бесконечной шерстью, которую завтра утром придëтся вычищать, поднял кота на руки, закинул на плечо и открыл дверь, грозно уставившись на незваного, неизвестного гостя. В ответ из темноты подъезда на него смотрела невысокая девушка, которая тут же загорелась возмущением и непониманием. — Не поняла, — с наездом начала Саксон, пытаясь проникнуть в квартиру. Еë возмутил и факт нахождения Губанова в этой квартире, и то, почему еë любимая рыжая морда сейчас была у него в руках. Вот второе особенно. Губанов тут же выпустил кота из рук, бросившись сдерживать Вовину защитницу. Он ведь обещал охранять чужой сон, пусть и в шутку, но обещал ведь! Схватив девушку за локоть, он вывел еë в подъезд и прикрыл дверь, сощурившись от яркого жëлтого света, зажëгшегося в подъезде. Понимание того, что сейчас его будет потрошить Оля, вывело из полусонного состояния. В сыроватом подъезде пахло улицей, свежим дождëм, а от Саксон нежно веяло каким-то сладким ароматом, тут же ударившим в нос. Атмосфера приятного запаха, жгучего холода и злой девушки напротив заставляла наскоро собраться с мыслями. Защищать предстояло и себя, и, скорее всего, Вову, ведь приехала она заочно злая, значит, чем-то была недовольна. Скорее всего, она ещë не знала о присутствии Губанова здесь, раз уж так неоднозначно отреагировала, сначала испугавшись, а потом разозлившись. — И какого хуя ты меня не пускаешь в мой второй дом? Ты кто здесь вообще и нахуя? — Она вновь ломится к дверям в квартиру, но встречает на своëм пути тонкие руки, которые с прежней силой останавливают, не давая коснуться даже дверной ручки. — Он спит, — фырчит озлобленно Губанов. Лучшая защита — это нападение, потому он чуть ли не гаркает на девушку, поблëскивая озверевшими глазами. — Хочешь ругаться и выяснять отношения — выясняй их со мной. — Ой, смелый какой нашëлся! Где твоя смелость была, когда нужно было нормально с ним говорить, а не терроризировать полгода? — Оля не сдавала позиции, но уже не рвалась к дверям, уважая сон друга. Она знала, что он беспокойно спит в последнее время, и нарушать его сон — это преступление, потому отложила переворот всей квартиры вверх дном и выяснение ситуации на потом. У неë появилась новая задача — допытывать Лëшу, с которым наконец выдалась возможность поговорить и вывалить все свои недовольства, отругать так, чтобы тот поджал хвост и извинился не только перед Вовой, но ещë и перед ней. Она ведь тоже немаленькую роль играла! Губанов на еë слова мысленно усмехнулся, но внешне виду не подал. Всë же он был прав: Оля в курсе всех событий между ним и Вовой. Ей точно так же докладывалась информация, как и Валере. Два купидона, ничего больше не скажешь. Хотя, не факт, что Оля не твердила обратного и не уламывала Вову оставить эту тупую затею с Губановым, а Вова не шëл поперëк еë слов, забивая на слова подруги огромный болт. Копаться в этом хоть и не было сил, но интерес грел. — Ругать меня пришла? — Я этого идиота пришла ругать, но раз уж ты здесь, то я на тебе отыграюсь, — шипит девушка, грозя пальцем. — Пришëл он извиняться! Ты, падла, его крошил, доводил до того, что он на связь по двое суток не выходил, а я его потом отпаивала и успокаивала. Столько он сил на тебя потратил! Да тебе стыдно должно быть, мудила! Он все новогодние праздники, как в бреду, блять, пробыл. Не делай такое лицо, Губанов, ты прекрасно помнишь, что ты натворил перед Новым годом, а потом съебался! У тебя ни совести, ни эмпатии, гандон. А сейчас ты абонемент решил себе оформить? Сделаться парнем и издеваться над ним? Пользоваться? Только попробуй, я тебе кадык вырву, членоголовый уебан, — Оля схватилась за его плечи, крепко сжимая. Оскорбления лились рекой, глаза горели злобой, пока Губанов молча и сдержанно смотрел в чужие глаза. Оправдываться он будет потом, когда девушка чуть успокоится, а пока он слушает, выцепляет из потока угроз и оскорблений самое важное. — Бедный парень даже увольняться думал, а он на целевом, на секундочку! Прикинь, из-за уебана на пятьсот тысяч влететь, и это минимум! Он ест через раз, а тут вообще бы загнулся. Ты ведь ещë и снился ему сколько раз, сколько раз он мне жаловался, что ты с каменным еблом ходишь, будто ничего не произошло. Блять, была бы возможность, придушила бы прямо сейчас, — Оля схватилась за ворот рубашки, дëрнув его вниз. — И всë это ради чего? Чтобы себя потешить? Второй раз ты зачем извиняться припëрся? Первый тебя нахуй послали, второго и быть не должно. Этот ещë идиот сколько денег на хуйню выкинул, на подарок тебе, — она указала на дверь кивком. — Знаешь, какое он мне сочинение написал вчера? Да я за жизнь столько не пережила, сколько он за пару дней. Знаешь, как он ревновал к этой пизде, как еë?.. Да похуй уже! Про твой день рождения я вообще молчу, потому что я с тебя в таком ахуе, что слов не подберу! Оля скакала с темы на тему, говорила, быть может, лишнего, чего бы сам Вова никогда Губанову не рассказал, но она так бесилась, что ей было не до фильтрации информации. Она готова была плюнуть Губанову в лицо, затаскать его за идеально уложенные волосы и отомстить за каждый день мучений Вовы. — Если он хоть раз мне ещë напишет «Оль, это пиздец», а следом отправит сочинение, хоть словом касающееся тебя, то я тебя не то что придушу, я тебя распотрошу. Вова такого отношения не достоин. Ты его не достоин, козëл ëбаный! — Она наконец отпускает Губанова, отворачивается, шурша своей жëлтой курткой, и садится на ступеньки, выдыхая, как яростный бык. — Ещë один седой волос на его голове, и поверь, я себя ждать не заставлю. Носом рыть себе могилу будешь, — она уже не смотрит в сторону Губанова, только опускает голову и подпирает щеку ладонью. Губанов лишь облизал пересохшие губы, поднял на неë виноватый взгляд и уселся рядом. Он и понятия не имел, что сейчас говорить в свою защиту. Его ещë раз схватили за шиворот, как провинившегося котëнка, и протащили по всем его грехам, так или иначе связанных с Вовой, открыли глаза на общую картину всей ситуации и отругали, как ребëнка. — Он столько лет искал любви и взаимности, столько страдал, а тут ещë и ты попался. Он за тебя, как за последний прутик хватался, а ты его таскал по всем ебеням, — Оля вздохнула и выжидающе уставилась, повернув голову на парня. — Оправдания всему сказанному будут? — Нет, — отрезает он, закусив губу. — Я принимаю все свои грехи и соглашаюсь с ними. Я мудак, — он опускает голову, чуть сжимаясь от холода, — я знаю, что подпортил ему жизнь. Мне следовало влюбиться куда раньше. — Следовало, — соглашается девушка. — Сейчас-то что ты от него хочешь? Всë по-старому? Эмоциональные качели и пользование? Навряд ли ты успел измениться. — Я очень постарался это сделать, — ведëт плечом Губанов. — Я был бы рад вернуть доверие и попробовать отношения. Не знаю, я никогда не был в такой ситуации, как с ним. Я после той ночи в клубе надеялся, что больше никогда его не увижу, а когда понял, что мы работаем вместе — ахуел. Я ни с кем никогда не строил отношений, и с ним не собирался. Я убедил себя много лет назад, что они мне не нужны, что это пустая трата времени, и с тех пор я даже и не влюблялся. В какой-то момент он так глупо начал катить яйца, что я разозлился и вытворил хуйни. Я это даже оправдать никак не могу. Просто сделал и всë. А потом пожалел. Я так нажрался тогда, что себя не помнил, но понял, что мне не всë равно на него. Знаешь, щелчок такой, после которого уже не то что на работу выходить не хотелось, жить не хотелось. После стольких лет выстраивания себя по кирпичам, осознавать, что всë это само по себе рушится из-за случайного человека — это был пиздец для меня. Поэтому я просто бежал. — А на свой день рождения ты?.. — Просто не уследил за мыслью и языком. Я был уверен в тот момент, что после стольких отшиваний и моих проëбов он ходит за мной уже не для отношений. Я не знаю, почему меня так мерзко переклинило в тот момент. Я до сих пор ненавижу себя за три вещи: за коттедж, за свой день рождения и за свои убеждения, которые я по итогу разрушил. Ну, приложил все усилия для этого. Мне до сих пор тяжело осознавать, что всë, от чего он мучился, сотворил я. И ведь я так яро был уверен, что ему ничего не будет, а если и будет, то это не моя проблема. Я ужасно проебался. Во всëм. Я так хочу исправить всë это, но не уверен, что доверия Вовы хватит. — Вова — доверчивый мальчик, сам уже знаешь. У него хватит доверия, и в этом его минус. Он как маленький ребëнок: пообещай, и он тут же загорится, сделает всë, чтобы обещанное наконец настало. Если тебе нужно его доверие, то просто намекни ему, предложи то, от чего он будет в восторге. Он дождëтся. Он терпеливый. Но долго терпеть тоже не будет. Чуть закралась мысль, что его обманывают и ничего по итогу не дадут — он начнëт истерить и требовать, а если и после этого своего не получит, то уйдëт. Тебе повезло, что он не дошëл до истерики, пока ждал, когда ты созреешь. У тебя уйма привилегий в его глазах, если ты ещë не понял. Я бы хотела, чтобы ты компенсировал все его моральные затраты на тебя. Может, он нашëл не самый идеальный вариант, — она оценивающе обвела Лëшу взглядом, ухмыльнувшись, — но я искренне надеюсь, что твоë рвение загладить свою вину и сделать его жизнь чуточку лучше не иссякнет через месяц, и он будет счастлив хотя бы крошку времени. Оля поднялась со ступенек и отряхнулась. Еë невысокая фигура развернулась, подавая руку для рукопожатия. Губанов протянул свою. Их тяжëлый разговор наконец пришëл к логическому завершению: Губанова отругали, Оле было доказано, что Лëша — не потерянный в край еблан, что он ещë способен на человеческие чувства. Они расходятся на мирной ноте. Губанов смотрит ей в след пару секунд, и когда еë невысокая фигура исчезает за закрывающимися дверьми лифта, Губанов расслабленно вздыхает. Оля принесла ему ещë большей мотивации не опускать руки, даже если с Вовой что-то не будет складываться. Лëша хватается за надежду, что его самого не переклинит в какой-либо момент, что Вова, как и говорила Оля, обязательно дождëтся всего обещанного. А Лëша многое хочет пообещать, потому что в груди пылает костëр невероятных размеров. Он до сих пор не может поверить в то, что он в нежных цепях, от которых столько лет бежал, а тут впервые захотел добровольно обвязаться ими до сладкого удушья. Дверь за Лëшей тихо закрывается. Становится тепло. Запахло парфюмом и кошачьей шерстью. Вова успел обернуться в одеяло и сжать кота в своих крепких объятьях. Из-под одеяла выглядывала только большая рыжая морда, следящая за Губановым зелëными сонными глазами, и чëрные брови Вовы, которые то вставали домиком, то снова хмурились одновременно с шевелением ног под одеялом. Лëша расстегнул пуговицы своей рубашки и, мысленно извиняясь перед хозяином квартиры, стянул с дверцы шкафа чужую толстовку, которую он отлично помнит благодаря Валере, скинувшему ему одной прекрасной ночью инстаграм Вовы. Вроде, она домашняя, и если Губанов продрыхнет в ней пару часов, его не убьют. Ну, по крайней мере, он на это надеется. Вова по привычке разлëгся прямо между подушек, заняв середину кровати. Губанову деваться было просто некуда. Он кое-как отыскал свой телефон, увидел несколько непрочитанных от Валеры и решил, что лучше ответит завтра. Сегодня ему уже не до переписок. Он так устал за сегодняшний день, со столькими выяснил отношения, что полностью опустошён. Только бы завалиться спать, а как проснëтся завтра — это уже другая проблема. Как поедет на работу с мятой рубашкой тоже его сейчас не очень заботит. Он ложится на самом краю, у стены, заворачивается в капюшон и засыпает чуть ли не мгновенно, даже не чувствуя, как кот, выбравшийся из укрытия хозяина, заполз на соседнюю подушку и улëгся у самой головы Лëши, свернувшись клубком. Просыпаться в жаре — самое ужасное, что можно было придумать. Губанов глаза не успевает продрать, как видит перед собой развалившегося Вову, поделившегося одеялом. Сам парень спал под боком, закинув руку на чужую грудь, а ногу на чужие. Ещë пара минут, и на Губанова заползли бы всем телом. Сон у Вовы максимально неспокойный: он ворочается, иногда что-то бурчит под нос, постоянно перемещается по кровати, переваливаясь с боку на бок. И как у кота хватает терпения постоянно перекладываться с места на место, когда его случайно двигают ногой? Остаëтся только зевнуть и перевернуться на бок, несмело притянув голову парня и прижав к себе, чувствуя, как чужие торчащие во все стороны волосы щекотят шею. От постели так пленительно пахло табаком и вовиным одеколоном, что этот запах теперь неизменно стоял в носу. Чужая кровать так и не дала уснуть до утра. Целый час Губанов лежал с закрытыми глазами, изредка приоткрывая их и оглядывая комнату. Рыжий лежал где-то в ногах, мешая пошевелиться. В обществе спящего Вовы и сонного, умывающегося кота всë ещë было дико, непривычно, но сопение уже начинало роднить. Губанов начинает привыкать, и когда звонит Вовин будильник, он поджимает губы, нехотя открывая глаза. Парень зашевелился, перевернулся на спину, не глядя на телефон, отключил мерзкий будильник и вернул руку на Губанова. Мало Лëша радовался освобождению от оков, хоть в них теперь и стало чуть свободнее. — Это первый будильник? — Сонно пробурчал в одеяло Вова, открыв глаза. — Первый.***
Холодные пальцы пробираются за шиворот, пока лямка рюкзака съезжает с плеча. В затылок неприятно упирались корешки старых, советских книг, не открываемых ещë с тех времëн, как они здесь появились. Порой, присмотревшись, внимательно разглядывая маленькие коридорчики с книгами, можно заметить пролетающую пыль. В библиотеке бывают дай бог раза три за весь год: в начале учебного года, в конце, и тогда, когда кто-то из учеников забывает учебник. Больше здесь никто не появлялся, а библиотекаршу так и не смогли найти, потому это место казалось таким тихим, уеденëнным от всей школы, что парни уже неоднократно брали от библиотеки ключи, запирались в ней на время неважных уроков и проводили столько времени вместе, сколько позволяло школьное расписание. Поцелуй выходил таким страстным, что оба сначала даже пугались такого неконтролируемого напора, а потом и вовсе забили на это. Мать Дениса перевели на работу на дому, и теперь промышлять своими грязными делами в комнате Коломийца стало страшно и неловко, а библиотека открыла для них новые возможности. Тут уж делай что хочешь: хочешь — залезь в закрома учебников и посмейся с того, что проходил в пятом классе, хочешь — найди Достоевского и таскай его целый час, гадая на страницах романа, а хочешь — целуйся, пока губы не отвалятся. Вот последним парни сейчас и занимались, переходя ту черту, за которую раньше боялись даже смотреть. Холодные руки тянулись под чужую футболку, сжимали бока и били электротоком, заставляя рвано выдыхать. Ещë пару минут, и они шагнут на совсем другой уровень отношений, более интимный и страстный, чем раньше. И оба не предотвращают это. Только рука Дениса тянется к ремню Ильи, как в заднем кармане раздаëтся вибрация. Затем ещë одна. Денис просто не обращает внимания, продолжая рьяно целоваться, игнорируя всë, что им мешает. Пряжка звякнула, и вместе с тем телефон зажужжал протяжно, всë же заставляя обратить на себя внимание. Звонил Кашин. — Блять, ну как не вовремя, — рычит Денис, отвечая на звонок. — Что? — Мне одному кашу расхлëбывать, которую вы заварили? Застеленные пеленой возбуждения глаза Ильи вдруг отрезвели, заморгали и замучено закатились. Про вчерашнюю ситуацию и выполненный план они совсем забыли. — Нам сейчас настанет пизда вселенского масштаба за вчерашний пиздец, — усмехается больше как-то нервно Денис, поправляясь. Коряков бросился застëгивать пряжку ремня, одëргивая толстовку как можно ниже, чтобы скрыть преступление Дениса. Губанов, стоя спиной к дверям, молчал. Он не выглядел рассерженно, а наоборот, даже спокойно, но это ничего не могло значить. Он мог со спокойным лицом отчитывать так, что только клочки чужой шерсти будут лететь во все стороны, а мог с недовольным лицом очень даже мило общаться, притягивая чужое внимание. В общем, хуй этого Александровича поймëшь, потому оба входят в кабинет настороженно, прогоняя в голове всю вчерашнюю ситуацию по новой. А пизды есть за что получать. — Ну что? — Губанов наконец обернулся, сунул руки в передние карманы и вытянулся. — В чëм был ваш план? — План? — Денис взглянул сначала на Даню, который с недовольной миной смотрел в ответ, а потом на Илью, сосредоточенно нахмурившегося. — Ну Даня это так назвал, я же не знаю, что вы там и зачем проделывали, — грозность его взгляда резко подскочила. — Мы же видим, что вы с Владимиром Сергеевичем в ссоре, — мягко начал Илья, заламывая пальцы. — Мы подумали, что сможем вас так примирить. — Индюк тоже думал. Что за детские игры? — Губанов не верит, отмахиваясь от отговорок. — Никто в ссоре не был! Кто вообще просит вас лезть в чужие дела? Ваше дело в школе — учиться, а не за учителями следить, мы уж, извините, самостоятельные, сами разберëмся. — Так в том и проблема, что это сказывается на учебном процессе, Алексей Александрович, — Денис набирается смелости и начинает вступать в перепалку. — То вы тесты по две недели не проверяете, то Владимир Сергеевич упускает дисциплину. Чем Кашин не яркий пример? — Раз уж такие сердобольные, раз уж так горите желанием наладить систему образования, почему доводите учителей? Идиотский план у вас. Не вы вчера извинялись за свои проделки перед Владимиром Сергеевичем, а я, — Губанов тычет пальцем себе в грудь и всë больше хмурится. Глаза его бегают с Дениса на Илью и обратно. Ему доставляло удовольствие сейчас смотреть на их чуть растерянные лица. — Просто в начале года вы так ринулись ему помогать, а потом ещë и общаться начали, что мы и подумали?.. — Илья невинно пожимает плечами. — У нас последний год остался, одиннадцатый, и мы подумали, что было бы супер, чтобы вы хотя бы общались. Невинность чужих глаз резко залила всю пузырящуюся лаву целым котлом воды. Губанов поджал губы, отвернувшись и от Кашина, и от Коломийца с Коряковым. Вот такие детали детских хотелок он не был готов слышать. Провернуть такой план, выстроить всë так грамотно, зная, что получишь по шее — это удивительно. Ещë удивительнее то, что их план сработал. Все карты так сложились, что парням хоть и не удалось выйти сухими из воды, однако уважение Губанова получили. — Вы хоть помирились? Или всë коту под хвост? — Помирились, — буркнул Губанов, сдаваясь. Он не может врать, когда ему так жалобно смотрят прямо в глаза, а особенно Илья с Денисом. — Шагом марш сейчас в двести шестнадцатый извиняться. Пока мне не доложат, что извинения были приняты, домой не уходить, иначе окна ко дню космонавтики будете украшать. Брысь, — Губанов махнул рукой, вновь отвернувшись к окну. Кашин быстро поднялся с места, прокашлялся и вышел из кабинета первым. Денис с Ильёй ещё глянули друг на друга, покачав облегчённо головой, и ушли обратно в библиотеку думать над тем, как теперь объяснять ситуацию Владимиру Сергеевичу: вывалить правду или просто извиниться от лица всего класса.***
— О да! Напиться и валяться в кустах! Я так давно этого ждал! — Максим блаженно сжал кулаки, закатывая глаза. Они целый день только и делают, что обсуждают наступающий день рождения Ильи, который Денис предложил отметить на даче своей семьи. Он долго уламывал родителей, обещал, что после их ночëвки даже пылинки не останется, хотя в этом не был уверен ни на грамм. Но добро ему дали, а значит, нужно планировать и собираться. Последующие три недели они будут заниматься только этим, без конца фантазируя, чем кончится эта неожиданная попойка. Илья же на эту новость лишь выпучил на Дениса глаза и раскрыл рот. — Надеюсь, там нет никаких водоëмов, иначе я туда случайно нырну, вы меня знаете, — продолжает смеяться Макс, толкаемый в бок Нелей. — Ага, щас, Шабанов! Ты пить значит не будешь, если у тебя такие планы, — возмутилась Хусяинова, сложив руки на груди. Денис только посмеивался, радостный больше не тому, что через пару недель намечается весёлая гулянка, а тому, что и у них с Ильёй всё более-менее, и Алексей Александрович с Володей начали хоть как-то взаимодействовать, а не проходить мимо друг друга с каменными лицами. Их даже видели в столовой вдвоём. Пока Владимир Сергеевич не без отвращения вливал в себя мерзкий чай, Губанов мирно сидел рядом и оглядывался, всё ещё ловя странные взгляды на себе. Вчерашний слух изжил себя: он уже не актуален. Актуален новый, гласящий о том, что англичанка всё навыдумывала, а Губанов её за это чуть ли матом не крыл. И этим слухам были довольны и филолог, и математик, которые на каждое услышанное слово только мелко улыбались, опуская глаза. — Мы пойдём ещё в библиотеку? — Илья косится на парня, изгибая бровь, но в ответ получает сомнение и пожимание плечами. До конца учебного дня остался последний урок, и как бы не хотелось, в библиотеку идти уже нет ни времени, ни сил. Им ещё предстоит клянчить прощение у математика, но они уже заочно знают: их простят. Стоит только состроить жалобные глазёнки и проныть: «ну пожа-а-алуйста». Володя всегда им всё прощал. И Вова простил. А куда ему деться? Он просто взглянул в жалостливые глаза, перед этом прочитав пару сообщений от Лëши, предупреждающих об извинениях, и простил. Посмеялся, конечно, взглянул на Кашина с усмешкой и заново провëл контрольную, теряя целый урок, но никто уже не вскакивал и не возмущался на пустом месте. Извинился даже Кашин, нехотя, но извинился, а потом написал контрольную, кое-как натянув на тройку. Если бы не доброе сердце Владимира Сергеевича, то никакой тройки не было бы. А после работы всë вновь повторилось: Валера довëз Вову до дома, но Губанов уехал домой, однако через два часа уже был с рыжим котом на руках, хитро улыбаясь ленивому Вове. За целый месяц у них было лишь пару ночей, в которые они оставались каждый у себя. Но пару дней назад Вова оказался у Губанова, и всё увиденное немного сломало представление об идеальном Лёше. Если бы у него в планах было пригласить, то квартира в несколько раз была бы чище, но они оказались у него совершенно случайно, и за каждую пылинку становилось стыдно. Спасибо, что он так и не прикасался к алкоголю за этот месяц, и нигде не стояли пустые бутылки, которые зачастую лень было выносить по утрам. Квартира встретила Вову свежим воздухом, а не перегаром, но совершенным бардаком. Семенюк почему-то был уверен, что у Губанова должно всё лежать на своих местах, не должно быть ни единой пылинки, однако всё оказалось совершенно иным. В какой-то момент того дня оба не выдержали: они никогда не целовались без намëка на секс, но сегодня наконец случилось то романтичное, от чего у обоих шла странная дрожь по ногам. Наконец тот самый трезвый поцелуй, после которого они по обоюдному согласию остались в отношениях. Вова, услышав такое предложение, по привычке счëл чужие слова за шутку, но чужие серьёзные глаза вернули его в реальность. Это случилось у круглосуточного магазина, в который они пошли уже ближе к полуночи. Вова уж и забыл, зачем они шли, когда его неожиданно остановили у дверей магазина. Губанов, схватив чужой загривок, властно притянул к себе, но Вова не дал ему занять ведущую роль, грубо схватившись за чужие плечи. В тот момент не было дела даже до дождя, от которого они так быстро бежали от навеса до навеса по дворам и улицам.