***
Семенюк, пережив эти адовые два дня переезда и, более-менее успокоившись за последний вечер, всё же согласился на приглашение Валеры, хоть всё ещё не горел желанием. Он никогда близко с Валерой не общался, да и приглашают его, наверное, больше для приличия. Это Губанов считается в доме Валеры почётным гостем, а Вова там каким вообще боком? И вообще, по дороге до дома Валеры, Семенюк вдруг подумал, что всё это будет выглядеть как ужин двух пар, оттого его пару раз передёрнуло. Он и не думал, что, начиная отношения с Губановым, подписывается на такое. Он искренне и даже наивно надеялся, что всё будет тише воды и ниже травы, но, как оказалось, в курсе был не только Валера, но ещё и Рината. И вот теперь, сидя на заднем сидении такси, Вова не знал, как себя вести в чужой квартире, в которой без сомнений знают всё, что происходило между ним и Губановым весь этот неполный год. — Так вот он какой, герой, — Рината широко открытыми глазами расставляет руки в стороны, внимательно, с предельным интересом разглядывая Вову. Для неë было так удивительно увидеть перед собой совершенно невысокого, с нервной улыбкой на лице и бегающими глазами парня, что больше был похож не на математика, а на выпускника. Он старался расправить плечи, выглядеть не так стеснительно, однако невольно прятался за плечом Губанова и глядел на Ринату и Валеру широко раскрытыми и взволнованными глазами. Он вышел на шаг вперëд, кивнул Ринате с глуповатой улыбкой, пожал руку Валере и тут же обернулся на разувшегося Лëшу. Он искал в нëм спасения, сам не зная почему. Его здесь убивать не собираются, относятся хорошо, Рината постоянно расспрашивает о чëм-то, умудряясь урвать пару минут на разговор наедине, но он всë равно чувствует себя ребëнком в компании взрослых. Валера, Лëша и Рината — устоявшаяся компания со своими шутками и со своими темами для разговора. Здесь все старше его самого. А ещë хозяева дома необычайно веселы. Валера и так постоянно ходил с улыбкой на лице, а сегодня она прям слепила. Непривычная атмосфера не то что бы давила на Вову, не способного с нихуя вклиниться в разговор, она просто чуть напрягала. — Валера последние полгода мне жаловался на Лëшу так, что у него иногда слюна брызжала из-за злости, — Рината надела рукавичку, открыла духовку и тут же потянулась к противню. Валеры и Губанова в квартире сейчас не было, потому всë в квартире притихло, и каждый стук тарелки и стаканов слышался так хорошо, что оглушал. — Про тебя рассказывал, про ситуацию вашу. Знаешь, я бы на твоëм месте этого Губанова забыла давно. Вëл себя, как баран натуральный, козëл. Удивляюсь, откуда у тебя столько терпения на него взялось. — Ну, то что он козëл — это факт, но не сейчас. — Да и хорошо, что он за голову взялся. Не вредничает, не сучничает? — Да нет вроде, — Вова пожимает плечами и фыркает от слова «сучничает». Такого он ещë не слышал. Он навалился на холодильник спиной, подложив под поясницу ладони, задрал голову к потолку и задумчиво закусил нижнюю губу. — Мне кажется, он всю сучность потратил уже. — Главное, чтобы снова не накопил. А выпивает? — Нет, — твëрдо отвечает Вова. Губанов действительно не пил с его дня рождения, и Семенюк пока плохо понимает: хороший это результат или просто нормальный. — А часто он пил? — Ну, если каждый раз, когда Валера ругался на это, считать за весëлый вечерок Лëши, то частенько. На новогодних праздниках они в Питер ездили, так Валера оттуда злющий приехал, всë мне вывалил и сидел обиженный на него ещë пару дней. «Так Губанов ещë и в Питере, имея ответственность за детей, убухиваться успевал? Какой же мудила, ужас», — думал Вова, но Ринате ничего не отвечал. Его это так удивило сейчас, что он вскинул брови и, глядя на быстрые движения рук хозяйки, задумался о том, как он сам провëл зимние каникулы. Сидел дома, иногда выбирался с Олей куда-нибудь, один раз съездил к родителям, записался на технический осмотр его ласточки и в одну из ночей сел мучиться с какими-то бумажками, из-за которых рискнул написать Губанову. А потом удалил, как последний трус, не дав Лëше возможности настрочить ответ. Интересно, а он вообще видел, что Вова ему писал? Наверное, нет. Оно и к лучшему. Рината возилась с мясом, которое Валера засунул в духовку и благополучно смылся с Лëшей в алкомаркет, тихонько напевала себе что-то под нос и мельком поглядывала на зависшего на еë руках Вову. Он хмурился, приоткрывал губы, не смелясь спросить, хотя по глазам было видно, что он практически уверен в верности своей догадки. Рината оставила блюдо с мясом на тумбе, плеснула в бокал немного минералки и на носочках повернулась на гостя, игриво сверля его взглядом, мол, спрашивай. — А такой стол ведь не просто так? — Вова отлипает от холодильника, делает шаг к хозяйке и жестом просит показать ему руку. Его зоркий взгляд вот уже минут десять следил за тоненьким золотым кольцом, которое так ярко блестело на пальчике Ринаты, что слепило. Настроение Валеры какое-то безумное, Рината, (хоть Вова её и знает лично всего около часа), тоже светилась, как не светилась ни одна девушка, встречаемая на улице Вовой в течение последнего месяца точно. — Как давно? — Вова поразглядывал золотое колечко, не касаясь чужой ладони, поднял свой удивлëнный и светящийся взгляд на Ринату и замер. — Вчера, — шëпотом, граничащим с безумным восторгом, отвечает Рината и поворачивает ладонь, наслаждаясь видом кольца на своих тонких пальцах. — Знаешь, до сих пор в голове не укладывается. Смотрю, думаю, нет, не может такого быть, а Валера только улыбается и смеëтся. — Поздравляю, — на выдохе восхищëнно произносит Семенюк, а сам смущается. Он не может искренне радоваться, но обязан разделить восторг с Ринатой. Он мало еë знает, да и Валеру тоже. Хоть за последние пару месяцев у него уже достаточно наладился коннект с информатиком, они даже умудряются пошутить про Губанова при нëм же, но Вова не чувствует такой близкой связи, как это было, к примеру, с Олей. Самое странное, что Губанова он тоже мало ощущал близким. Да, Вова любил его, иногда даже бабочки в животе мешали дышать от острых чувств, он спал с ним во всех смыслах. Он теперь живëт с ним и если готовит что-то, то на двоих, разделяет апатию, лень и блаженство, но в голове лишь одна мысль: «я знаю его далеко не полностью». У них практически не было периода дружбы, сам Вова влюбился практически с нулевой, а Губанов вообще чëрт пойми как и почему. У них был лишь короткий период, длившийся с октября по декабрь, чтобы узнать друг друга чуть лучше, пообщаться, поговорить в основном о работе, о неважных мелочах, но друг друга они не обсуждали. Начиная отношения, они не знали друг друга. Было ли это правильно? Да хуй помëшь, у них всегда всë было непонятно. Их знакомство вообще началось с невинного предложения потрахаться, которое ничего не значило. Они не должны были больше пересечься, но что-то свыше подставило обоим подножки, отчего они больно ударились лицом об землю, а сейчас отчасти даже рады, что вспахали носом землю. Не зря всë это было, хотя утверждать пока слишком рано. Конфетно-букетный период ещë ничего не значит, не может в полной мере раскрыть их друг другу.***
— Алексей Александрович, уважаемый, — Валера выходит из подъезда последним, нагоняет Губанова и с важным видом вышагивает рядом, — а знаете ли вы, что я теперь самый счастливый человек на данной планете? — А ранее вы были несчастны, Валерий Юрьевич? — Лëша подхватывает официально-деловой стиль общения, кривит губы и поднимает взгляд на друга. — Нет, раньше я был просто счастлив, а сейчас мне нет равных. — Какой повод, мой многоуважаемый друг? Кто-то пробник написал на девяносто плюс? — Фу, работа. Другая причина. — Новый рецепт стейков? — Блять, какой ты… — Валера вздыхает, а затем смеëтся, останавливаясь посреди тротуара. — Я, дорогой мой, без пяти минут женатый человек, — произнося это, Валера постукивает указательным пальцем по безымянному на левой руке, поджимает губы и внимательно смотрит на реакцию филолога. — Ты когда успел хоть? — Улыбка на лице Губанова осветилась безумством, а глаза загорелись так, будто бы в них включили несколько сотен фонариков. Он смело шагает к другу, сгребает его в объятья и хлопает по спине, стараясь как можно быстрее переварить рассказанные ему новости. Честно говоря, первое, что пришло в голову Губанова, — это подозрение на розыгрыш, но Валера обычно с таким не шутит. Он серьëзно относился к отношениям и не позволил бы себе так шутить. — Вчера. Вечерняя прогулочка после ресторанчика, букетик, бархатный футлярчик и всякие другие нежности. Ходит вторые сутки, смотрит на кольцо и не верит. — Она уже привыкла за четыре года к отношениям и быту, а тут свадьба. Конечно она не верит. — Знаю, затянул. Зато решился. Теперь поживу для себя, а не для друга. Губанов качнул головой, усмехнувшись и облегчённо выдохнув. Он часто донимал Валеру насчёт Ринаты, спрашивал про помолвку, но не ожидал, что эта новость так неожиданно явится перед ним. Хоть он сам не был (частично и сейчас) фанатом отношений, за них Лёша болел и каждый раз смотрел на них с плохо скрываемым умилением. Валера то ли в шутку, то ли на серьёзных щах говорил, что Губанов без сомнения будет крёстным, что они с Ринатой уже всё решили. Кто же знал, что время так быстро летит, что Лёша и правда может в ближайший год или полтора стать крёстным. Конечно, так себе из него крёстный отец, но Валера другие кандидатуры даже не рассматривал. Как бы Лагода порой не злился на него, как бы не пытался воспитать в нём что-то человеческое, однако никого умнее и рассудительнее его не знал, потому мог с полной уверенностью доверить ему самое дорогое. Вообще, Губанов — первый, кто узнал о помолвке. Он ещё не успел известить родителей, а Лёша уже в курсе. Не зря информатика и филолога в школе ставили примером идеальной дружбы. Через говно и воду, подгоняя один другого, зато вместе. — И на когда планируете празднество? — Мы решили не гулять сильно. Распишемся, ресторанчик человек на тридцать и отбой. Она не хочет шикарно, я тоже не фанат всей свадебной заварушки. Губанов промолчал, только улыбнулся коротко и уткнулся взглядом в асфальт. А люди ведь так любят! До свадеб и клятв, до мурашек и невольных широких улыбок. А он всё проебал по собственной же воле. Опомнившись не без помощи Валеры, обрёл только под конец юности, но через такие дебри и мучения, что сейчас ценит, как сам не знает что. Он вцепился в Вову ногами и руками, и если вдруг что-то произойдёт, то уже не отпустит его никуда. Даже если будет больно, даже если виноват будет он сам, даже если жизнь оборвётся. Он его никуда и никогда не отпустит, и он прекрасно понимает, что это ненормально. Он привязался к нему слишком быстро, и если Вова уйдёт, то Губанов вернётся в привычный ритм жизни и уже никогда не выберется из петли скучных и пьяных дней. Он вновь будет скитаться по всяким сомнительным заведениям, ухудшит своё прежнее положение в миллион раз и издохнет, как когда-то говорил информатик. Вова — его причина жить по другому, и Лёша прекрасно понимает, что без него будет в разы хуже не только ему самому, но и его окружению. Без Вовы можно будет попрощаться с нормальной жизнью раз и навсегда. Лёша безгранично благодарен, что его терпели и не послали окончательно в тот период, когда это можно было делать с полной уверенностью и облегчением. Его оставили, его простили и даже согласились пойти бок о бок по тернистой тропе жизни. Его вытерпели. Будь Лёша на несколько лет моложе, то он бы обещал никогда больше не трепать нервы, пел бы серенады про то, что он теперь не такой плохой, каким был прежде, что всё изменилось, но он взрослый человек, ему уже почти тридцатник, и он понимает, что обещать такое — врать самому себе. С появлением Вовы всё, конечно, изменилось, но сам Губанов — навряд ли. Может, сменились ценности, приоритеты, немного поведение по отношению к некоторым людям, но привычки, устои и убеждения за одно мгновение не поменялись. Он отчасти остался таким же мудозвоном, уебаном, но Вова, к счастью или сожалению, этого не видит. Лёша уверен, что и он сам он не видит в Вове всего того важного, что изменило бы их отношения в корне. Пока для него Вова — это идеальный человек с некоторыми замашками и чуточку ебанцой, а что будет потом — загадка. Валера объяснил это конфетно-букетным периодом, когда глаза застилает розовая пелена и всë в партнëре кажется идеальным. Губанов и без него всë это знал, однако в последний месяц и вовсе забыл об этом факте. Несколько дней подряд он был уверен в идеальности, а потом чуть опомнился, начиная с серьёзностью относиться к Вове, как к коробке с сюрпризом, которая с каждым днëм приоткрывается всë больше.***
Обсуждение за нескромным столом плавно перетекало из темы бытовухи в тему работы, из работы в политические новости, из политики в образование. Зацепили каким-то боком даже тему общественного транспорта, но держались на ней не очень долго — наскучила. Вова то посидит в телефоне, то навалится на спинку дивана, мучаясь от безделья и без причины испорченного настроения. — Давай ещë по одной, — Валера хоть и контролировал себя после пары рюмок дорого коньяка, но вот состояние Губанова упустил. Ему всë казалось, что с Губановым всë в порядке, да и Рината тоже считала, что филолог ничуть не пьян. Только глазки стали в разы добрее и даже ярче, а в остальном он оставался привычным на вид. Вова толком не обращал на него внимания. Его снова одолело странное чувство неправильно идущей последовательности дел и быстротечности времени. Ещë буквально три месяца назад он сидел один в своей квартире, насупившись, а сегодня уже сидит в кругу своего коллеги с его будущей женой и с Губановым, являющимся его, блять, парнем. В какой момент всë так перевернулось, что прошлогодний Вова раскрыл бы от удивления рот и не смог самостоятельно его закрыть? В какой момент его жизнь переросла из одиночества недо-кошатника в полусемейную? И самое дурацкое, что ощущения и эмоции от этого постоянно скачут. То он рад, то до безумия хочет обратно в свою спокойную и привычную лагуну, где нет ничего, кроме тишины. И так его болтает вот уже три дня. Стал даже больше курить, закрывая глаза и затыкая уши на просьбы Губанова делать это реже. Семенюк без лишних слов, бросив лишь «я покурю», вышел на лоджию, где ему выделили целую пепельницу, сделанную из недавно вскрытой банки кукурузы. Там, на небольшом уровне воды, болталось уже четыре окурка, которые воняли так, что Вова даже окна не закрывал, чтобы они побыстрее выветрились. Губанов недовольно глянул ему в след, поднял рюмку со стола и вновь чокнулся с Валерой, натягивая ложную улыбку. Он прекрасно видел, что Вова без настроения, а если за последние минут десять он вышел уже два раза, то тут и гадать не надо. Он самостоятельно изгадил себе настроение, только вот вопрос: чем? Всë-таки замучил себя чем-то или просто устал? — Домой хочешь? — Губанов закрывает за собой пластиковую дверь, идëт по лоджии до тëмного уголка напротив кухни и тычется лбом в чужое плечо. — Хочу, — шёпотом отвечает Вова, поворачивает голову на Губанова и виском ложится на уставшие от укладки волосы. Такой знакомый мятный запах… Он выдыхает через рот остатки дыма и снова вдыхает этот мятный аромат, задерживая дыхание. И вот ему снова так хочется быть не в одиночестве, а с Лëшей, быть у него под боком чуть ли не всю жизнь, хотя ещë какие-то две-три минуты назад хотелось закрыться от всех раз и навсегда. — У меня такое поганое настроение, блять, как будто кто-то в голову насрал и не убрал. — Почему? — Не знаю, заебался, как скот. Просто, блять, заебался, — несмотря на то, какие маты лились из вовиного рта, лились они чуть ли не сладостной колыбелью: ласково и тихо. — Одно время хочу домой, а потом хуяк, и вечность бы туда не возвращался. — Домой? — Губанов отрывает голову от чужого плеча и выпрямляется, наваливаясь на спину Вовы. Он хочет услышать, что для Вовы значит дом, и он прекрасно знает, что Вова его понял, но тот мотает головой и легонько посмеивается, не отвечая: — Домой. Губанов поджимает губы, затем пропускает руки под Вовиными, сложенными на узеньком подоконнике и держащими сигарету. Из пальцев вдруг пропадает сигарета, и тусклый огонëк пропал из вида. Над самым ухом раздался тихий треск быстро тлеющего от затяжки табака. Затëм ещë, и ещë. Вова не оборачивался, смотрел куда-то в даль, ища взглядом, за что зацепиться, при этом ощущал, как правая холодная рука Губанова сжимала его пальцы и мяла кисть, а локоть левой неподвижно лежал на его плече. — Поехали домой, там живность голодная, — Вова всë же поворачивает голову на Лëшу, внимательно смотрит на него, на его последнюю затяжку, удивляясь его неожиданной тяге к курению, и понимает: как же ему хочется прямо здесь и сейчас уснуть с ним, забиться в подушки, свернуться калачиком и выспаться до головной боли. Ему так сильно хочется домой…***
Щека горела от пьяного и горячего дыхания, а в нос непрерывно щекотал знакомый выветрившийся одеколон. В этой квартире всë им пропахло. От каждого собственного вдоха так хотелось сжать Лёшину шею всё теснее, несмотря на то, что от него пасло перегаром. Странное и такое пленительное ощущение успокаивало и становилось зависимостью. Он обхватывает Лёшины ноги своими, чувствует, как по щеке гуляют сухие и тонкие губы, как влажные зубы время от времени кусают раскрасневшуюся кожу. Эту идиллию пытался прервать Валера, звонивший узнать, как и где они, добрались ли до дома или потерялись где-нибудь, ведь обещали позвонить, а сами молчат. Но Губанов даже голову не поднимал на протяжное гудение и вибрации его собственного телефона. Он расслаблено потягивался время от времени, чувствовал, как слипаются глаза, как Вова всё шумнее сопит, как в сонном бреду что-то шипит под нос. А Лёша молча слушал, ничего не отвечал, ведь уже давно знал — это пустая трата времени и сил, и он лишь улыбался на каждое тихое мычание от чего-то неспокойного сна.