марафон по чувствам

      Просиживать вечера в квартире — ахуенно. Особенно, если на работе толком ничего не делаешь, сидишь в кабинете русского и без конца трындишь о ерунде с коллегами. Кабинет Губанова стал местом сбора трëх всадников апокалипсиса: информатика, математика и самого филолога, гордо закинувшего ноги на собственный стол. Вова обычно разваливался на самодельной скамейке из стульев, а Валера, закидывая ногу на ногу, сидел у доски и изредка поворачивался к ней, рисуя остатками мела в самом углу непотребства, на которые Лëша постоянно ругался, ведь от только недавно идеально вымыл зелëную поверхность, а на ней снова появляется член. И всë это в такой спокойной, умиротворëнной обстановке, что порой тянуло в сон. Так хорошо, когда никого учить не надо, когда за окном солнце и духота, когда вечером не предстоит проверка тетрадей и волнение за чужие экзамены. Русский и математика, а тем более литература учениками давно сданы, и единственное, что сейчас требуется от Вовы с Лëшей — облегчëнно выдохнуть и ждать результатов. Пересдач, вроде, не обещалось. И даже Валера, который всë ещë не переставал биться над знаниями учеников, сдающих информатику, чувствовал себя спокойно. Он в классе Васи был уверен на миллион процентов и порой разрешал пропускать дополнительные занятия перед экзаменами, даруя ученикам пару дней спокойной домашней подготовки.       Иногда забегали Илья с Денисом. Они гордо входили в кабинет, задрав носы, и хвалились тем, что их отряд пришкольного лагеря, в котором они были вожатыми, снова завоевал первое место в каком-то конкурсе танцев. Губанов лишь мелко, но не без гордости за своих будущих выпускников улыбался, расспрашивал, параллельно следя за тем, как внимательно и заинтересованно слушал всë это Вова и как задорно начинал болтать ногой Валера. Говорил всегда в основном только Илья, Денис лишь поддакивал с горящими глазами.       Почему, вместо того, чтобы спать до обеда и гулять почти до самого утра они решили на такой отважный и глупый шаг? Почему добровольно записались в этот лагерь? Потому что на душе появилось странное ощущение того, что они упустят что-то глобально важное, если здесь и сейчас не подпишут бумажку с согласием отдать себя на растерзание начальной школы, а именно второго отряда пришкольного лагеря. Они были твëрдо уверены, что это будет невероятный экспириенс, по которому они, может быть, будут скучать, который оставит в памяти больше ярких моментов со школы. Им так хотелось унести с собой багаж самых приятных и в будущем душераздирающих воспоминаний, которые невольно и в абсолютно рандомный момент всплывали бы в памяти и заставляли смахнуть фантомную слезу. Быть может, они не похожи на Кашина, который горел желанием поскорее уйти отсюда и никогда не вспоминать этот ад, не похожи на Максима, который время от времени начинал ненавидеть эти стены больше, чем биологию или физику, однако не такими как все они себя не считали. Девочки, к примеру, Неля и Арина, тоже стремились растягивать время, проведëнное в этих стенах, потому что ощущали, что пройдëт этот год, пройдут экзамены и лето, и начнëтся период стресса и мороки в совершенно новом коллективе. Они подписывали документы о том, что хотят быть вожатыми, вместе с Денисом и Ильëй и тоже заходили время от времени в родной кабинет русского, но находились здесь значительно меньше Корякова и Коломийца.       После пришкольного лагеря они разбредались каждый по своим домам, договариваясь встретиться вечером. Неля уезжала на автобусе, Арина на метро, а Денис с Ильëй сломя голову мчались до пока что пустующей квартиры Корякова и сидели там до посинения. Родители и сëстры уехали на курорт, а Илья и рад. Бывало и такое, что собираясь вечером гулять, они опаздывали к назначенному времени, приходили с ярко-красными губами, с укусами на предплечьях, но все, кто это вольно или невольно замечал, молчали. Может, для того, чтобы не смущать, может, терпеливо ждали, когда эти двое догадаются, почему на них так странно смотрят и расскажут сами. Официально они так ничего и не заявили.       Ночëвку парней в квартире Ильи никто не отменял. Ночью начинался полный кавардак. В период с конца апреля до начала июня они голодали по телам друг друга, бросали пошлые шутки в чужой адрес, которые ранили обе стороны. Как только квартира Ильи освободилась, как только в ней остался один Завертин, они закупились необходимыми атрибутами, закрыли комнату от кота и день через день мучили постель. Коряков не смог обойтись без шуток про то, что мелкие прыщики на лице Дениса вдруг исчезли, а Денис постоянно шутил над хорошим настроением Ильи.       У Губанова с Вовой всë было в разы спокойнее и даже, можно сказать, в какие-то моменты напряжëнно. Так вот, о любви Вовы поваляться дома по вечерам. Лëша, в отличие от Вовы, как-то неоднозначно к этому относился. Если Семенюк мог весь день отлëживать бока, а вечером закрыть глаза и уснуть до утра, то Губанов начинал скучать. Ему надоели реалити-шоу с шестнадцатилетними беременными девочками, надоели обзоры и тревел-шоу. Ему хочется выпить и повеселиться где-нибудь в компании Вовы, чтобы тот сменил день сурка на мало-мальски трешовые приключения. После стольких стараний ему удалось вытащить Вову в клуб, как бы тот не упирался и не пытался шутить про их первую встречу.       — Издеваешься надо мной, — фыркает в сторону Вова, вылезая из такси.       Ему не очень нравилась эта идея лишь потому, что после вечера у Валеры он наконец посчитал мысли о вредной привычке Губанова жгучими. Раньше Вова наплевательски относился к этому, как школьник к домашнему заданию, но сейчас ему вдруг стало не по себе. Да, это не его проблемы, но она напрямую его касается. Лëша любит выпивать даже дома. Вот день, вот второй, третий, и за эти долгие, как ему казалось, три дня бутылка чего крепкого незаметно исчезала, а вот полупьяная улыбка на его лице появлялась всë чаще. Сначала Вова смеялся с возвращения этой привычки, но чуть позже начал беситься, когда слышал, как на кухне либо разливалось в бокале вино, либо в рюмке плескался коньяк. На моления Губанова выпить с ним Вова соглашался не часто. А какой повод, чтобы пить в середине недели? Никакого, но Губанов его находил, но, козëл, не озвучивал.       После этапа злости на Губанова за его желание выпивать Вова резко успокоился, лишь обиженно посмотрел на очередной бокал и промолчал. Так и хотелось закричать: «Лëх, а какой повод?!» Но «Лëха» этот повод не озвучивал и отмахивался привычной фразой: «а что, нельзя?»       Заходя сейчас в клуб, Вова даëт себе обещание: он Губанову жизни не даст, задушит, как только увидит лишний шот у его губ. Пора брать узду в свои руки и прекращать бессмысленные пьянки. Он так привык к Лëше за два с половиной месяца их отношений, что если раньше он и слова поперëк не говорил, подсознательно считая его старым дядькой, которому не нужны советы, то сейчас он осмелел и спокойно может гаркнуть на что-нибудь, и ему уже плевать на серьëзную разницу в возрасте. Но, увы, далеко не всегда.       Пока Вова разрезал плечом зевающую толпу у входа, Губанов, расправив плечи, шëл за ним шаг в шаг и оглядывался, невольно вспоминая августовский вечер. Чувства противоречивые: до сих пор отчасти тот день считался им ошибкой, но с другой стороны он даже рад, что его привычное в тот момент веселье привело его к такому. Он стоит именно на том месте, куда подошëл и остановился около Вовы, именно на том месте, с которого началась эта тупая история с их сложными отношениями. Но сейчас Губанов никого не ищет взглядом кроме Вовы, ни с кем не знакомится и никому не рассказывает сладкие сказки, чтобы вызвать такси, уехать в любимый отель и снять привычный номер, который в определëнный момент жизни стал для него вторым домом. Сейчас он уже и не вспомнит, какие там были обои, какой формы висели бра, есть ли там пузатый телевизор.       — Выпьешь за мой счëт? — Губанов толкнул математика плечом, хитро улыбнулся и с прищуром глянул на возмутившегося Вову.       Но он предпочëл промолчать, в ответ не издавая ни звука и лишь оглядывая фигуру под боком с ног до головы. Только кивнул, а затем расплылся странной улыбке. Лëша прекрасно видел, что Вова всë ещë недоволен, что Семенюк пошëл на этот шаг только лишь потому, что Губанов долбал ему мозг несколько дней подряд. Было ли филологу стыдно за это? Ни капли. Он был уверен, что Вова раскачается, выпьет немного и станет добрее к этой идее.       И он действительно стал. После первого шота скептицизм Вовы стал куда-то пропадать. Он даже разговорился с компанией девушек и парней (впрочем, как и Губанов), срывая голос из-за громкой музыки.       В прошлом августе он чувствовал себя совершенно иначе. Тогда он и не задумывался, что через какое-то время на него будут смотреть не похотливые глаза с голубо-неоновым отблеском, а сосредоточенные и даже довольные чем-то. В душе теплится что-то непонятное, что Вова даже объяснить не может. Он просто настолько доволен тем, что спустя время вновь, будто бы в первый раз, осознал, что Губанов не просто первый встречный, с которым он сейчас проводит время, а потом вернëтся в холодную квартиру. Он поедет домой с Лëшей, уснëт с ним в одной квартире, в одной постели, проснëтся тоже рядом с ним, а затем всë по кругу. Такой день сурка ему не надоедает. Лëша его. Так странно-приятно осознавать это из раза в раз.

***

      Всë-таки клуб — это место бухла, музыки и немножко блядства. Что касается первого и второго, Вова даже одобрял. Расслабиться, выпить, послушать навязчивую и заедающую музыку, быть может, пообщаться с незнакомцами, обсудить коммунальную плату и бытовые проблемы (хотя это больше прерогатива тихих баров). Губанов пошёл сюда ради этого же, хотя раньше он не терял времени на пустые разговоры и старался как можно быстрее уехать с добычей. Он даже не понял, в какой момент всё переменилось: когда он перестал вести охоту? Когда бросил свои животно-развратные привычки и перешёл к чему-то более мирному и спокойному, семейному? После новогоднего корпоратива, когда у него ничего не получилось из-за лишних мыслей о Вове? После осознанной влюблённости, из-за которой он совершенно не думал о своих привычках? Валера называет это явление «великой перестройкой Губанова», а Вова только посмеивается, порой даже не веря, что этой «перестройке» поспособствовал никто иной, как он сам. Правда, порой кажется, что не до конца, не до победного. Или это уже Вовины тараканы в голове снова начали свою пиздопляску? Почему ему кажется, что Лëша всë ещë хищно смотрит на своë окружение? Особенно хищно на шоты и бутылки. А окружение в свою очередь хищно смотрит на него. И это Вове тоже не нравилось.       — …потом «дослужилась» до менеджера, потом до старшего менеджера, а сейчас я вообще администратор, — горделиво задрав нос, качает головой незнакомка.       "Всем пизду подставляешь, вот и дослужилась. А ты че сидишь, по девкам соскучился? Послал бы, да и всë", - недовольно прозвучало в темноволосой голове. Вова вырвал бы ей волосы или размозжил голову. Она так хвастливо и вычурно красовалась перед Губановым, что у Вовы стоял ком ненависти в горле. Самое странное чувство, которое тяжело контролировать: вот стоит что-то прям под кадыком, руки чешутся, и в голове бесконечные сцены, как он прямо сейчас вскакивает, хватает барышню за волосы и выдëргивает с места вместе с еë полулысой лëгкой шубкой. Глаза не боятся, а руки почему-то не делают. «Вот ещë один кривенький взгляд в его сторону, и я тебя убью», — пыхтит Вова под нос и тут же на мгновение отворачивается, выдыхая сжатый воздух, а затем снова возвращает полный ненависти взгляд на мадаму.       — Похвально, — безразлично кивает Губанов, отворачивается, опрокидывая шот, а затем смотрит на неë. Жаль, Вове не видно, как именно он на неë смотрит, потому как сидит математик левее Губанова, а эта вычурная сука сидит правее у другого края стола. Вове остаëтся только наблюдать за девкой, время от времени делать глотки высокоградусного коктейля и усмехаться с того, как парень правее блондинистой суки пытается привлечь еë внимание, занятое только Губановым.       — А ты кем работаешь? — Она подставила кулак под подбородок, задрала носик и сощурила выразительные глаза, обрамлëнные густыми ресницами с тонной туши.       — Да в офисе сижу, отчëты клепаю, — пожал плечами Губанов.       «Почему ты соврал?» — щурится в непонимании Вова, но тут же расслабляет лицо, уводя взгляд с затылка Лëши на девушку напротив. Он чувствовал себя каким-то свидетелем разговоров перед порно, имеющихся лишь для того, чтобы оно было не просто двадцатиминутным видео с еблей, а имело хоть какой-то сюжет. Он ревниво кусает нижнюю губу, всë ещë больную от утренних жадных и кусучих поцелуев.       — Интересно, — выпячивает нижнюю губу девушка, кивая пару раз.       Она берëт коктейль со столика своими изящными пальцами с чересчур длинными маникюром, а затем игриво смотрит на Лëшу и делает несколько маленьких глоточков. А Губанов всë ещë неотрывно на неë смотрел, но был так спокоен и даже немного раздражëн, что Вова начал успокаиваться. «Скорее всего думает, что она конченая блядища, — Вова наконец чувствует, как сам немного расслабляется, вместе с коктейлем наваливается на пологую спинку дивана и полулëжа вытягивает из коктейля трубочку, направляя еë ко рту. — Только прошу, Лëш, не затевай с ней больше разговоров, иначе я всë-таки вырву ей всë до последнего волоска». Губанов хоть и не умеет читать мысли, но разговор с ней больше не затевает, только она с ним. И чего она так вцепилась в Лëшу, как ребëнок в новогодний сладкий подарок?       — Я вот ещë думаю в Турцию скоро полететь, отдохнуть, позагорать, — хвастливо и энергично закачала головой девушка, выпрямляясь и как бы невзначай задирая короткую юбку ещë выше.       — Может лучше в Крым? — Губанов, судя по интонации, такой знакомой Вове, начал издеваться. На лице математика расплылась самодовольная улыбка, а в душе загорелась гордость.       — Да ну, фу, — мерзко заскрипела девушка. — В Турцию хочу, давно там не была, — она заправила прядь за ухо, опустила голову и покачала ногой. — Есть ведь разница, выгуливать новый купальник или Турции, — она воодушевлëнно вздохнула, — или в Крыму? — нахмурилась и оголила ровный ряд зубов, вновь покачав головой так, что еë белые длинные пряди шевельнулись.       Губанов ничего не ответил, только пожал плечами, случайно потеревшись плечом о Вовино, и опрокинул ещë один шот, предварительно выдохнув. «Ты уже не пьëшь, ты уже накидываешься, Губанов, остановись», — молит мысленно Вова, но продолжает молчать, хмуро поджимая губы и глядя на мужчину исподлобья. Он, наверное, выглядит сейчас, как обиженный на весь белый свет, недовольный бездомный кот, у которого постоянно от раздражения на всë подряд виляет хвост.       — Много пьëшь, — бурчит всë-таки Вова, обращаясь к чуть повернувшемуся к нему Губанову.       — Я знаю меру, — прозвучало в ответ. Вова лишь пожал плечами.       — А ты квартиру снимаешь или у тебя своя? Я вот просто думаю покупать, съезжать со съëмной, а-то нам с подругой уже как-то тесновато, ей вечно квартиру освобождай, вечно тусуйся где-то, а я всë сомневаюсь, потяну ли собственнную, — девушка наклонилась ближе, поставив локти на столик.       «Меркантильная тварь, всë ведь из него вытягивает, скоро за детство начнëт расспрашивать. Ещë какая-то подружка, блять», — Вова выпрямляет спину, упирает локти в колени и стягивает с небольшой тëмной тарелочки лимон.       — В своей, — коротко отвечает Губанов.       — А далеко отсюда?       «Настолько далеко, что даже не мечтай туда попасть, сука», — думает Вова и пыхтит, снова валясь на спинку дивана.       — Достаточно, — кивает Лëша, сцепляя руки в замок.       — Понятненько, — мадам будто бы начинает терять интерес, блеск в еë глазах на мгновение тухнет. Кажется, у неë закончились вопросы. — А сколько лет тебе? А-то я так и не спросила.       — Двадцать девять.       — Какой взрослый, — она смущëнно посмеивается, но остаëтся довольна ответом. — А мне двадцать пять.       Губанов ничего не отвечает, только смотрит на неë, не сводя взгляда, и держит на лице кое-как натянутую улыбку, больше похожую на презрение. Вова этой улыбки не видит, оставаясь в уверенности, что еë там нет. «Взрослый, согласен, поэтому такая блядища как ты не достойна ни то что его самого, ты недостойна даже его внимания», — снова бесится Вова, насупившись.       Почему Губанов не рубил на корню этот разговор? Не сливался с него, как хотелось этого сейчас? Может это подло и мерзко, но ему хотелось мстить. Вова спустя полчаса после прибытия в клуб так бодро и мило общался с парочкой девчонок, будто нарочно игнорируя их слащавые улыбочки, что у Губанова на мгновение снесло крышу и он утащил Вову куда-нибудь подальше, где случайно наткнулся на эту мадаму, имя которой он даже не запомнил. Просто согласившись с ней на диалог, он уже почувствовал, как Вовино тело напряглось, как он нервно всë время дëргал ногой, как пыхтел под нос и как постоянно глотал свой коктейль, который пришлось повторять. Сейчас Лëше самому надоела эта девка, потому что свою цель он выполнил, но она так вцепилась, что не отодрать от себя. Имея огромный опыт за плечами, Губанов знал, к чему она клонит. Она тщательно вынюхивает обстановку, спрашивает о квартире, о работе, уже поинтересовалась о возрасте и скоро поинтересуется тем, когда он соберëтся домой. «Прости, милая, но домой я поеду точно не с тобой, а с этим обиженкой и злюкой слева от меня», — думал Губанов, всë ещë глядя на неë, как на прекрасный экспонат с самой отвратительной историей создания и глупым замыслом.       — А ты не собираешься отсюда уезжать?       — Пока нет, — качает головой Губанов, улыбаясь тому, что предсказал еë будущие слова.       — А когда поедешь, можно я с тобой? Просто мне переночевать толком негде, подруга опять со своим хахалем, — напущенная грусть и ложь этой девушки Вову то ли смешила, то ли доводила до истерики и ненависти. — Я могу заплатить за такси.       Губанов пожал плечами, ответив загадочно «посмотрим», а она, кажется, восприняла это за положительный ответ. Так она и не поняла, что последние минуты две над ней просто смеются, а Вова… а Вова тоже не понял.       — Я схожу в уборную, секундочку, — со слащавым лицом уведомляет неясно кого девушка, поднимается с места и боком выходит из-за столика, прихватив с собой миниатюрную блестящую сумочку, которая никак не сочеталась с еë ободранной шубкой.       Вова поднимается следом, буквально секунд через пять, игнорируя нежно-заинтересованный взгляд Губанова, оправдывается кончившимся коктейлем и спускается к танцполу, плывя сквозь толпу, почти не ощущая своего полупьяного тела. Его не интересует бар, не интересуют коктейли по скидке с одиннадцати до полуночи, его интересует только белая, клочками облезлая шуба, которая мелькала перед глазами, как красное полотно перед быком. Она направлялась в женскую уборную, иногда озиралась по сторонам, желая избежать случайных касаний незнакомцев и брезгливо увернуться от них, чтобы показать свою гусиную важность перед толпой, которой совершенно всë равно на неё.       Дверца успела хлопнуть прямо за нею. Вова, оглянувшись, нырнул в женскую уборную и наткнулся на неприятный запах и глухой звук попсы. Расположившись у зеркала, раскрыв свою отвратительную на вид сумочку, она стояла и гордо сощурив глаза, подкрашивала ресницы, затем, схватилась за пудру, повернулась в сторону двери и замерла, не понимая, что в женском туалете делает парень, причëм такой взбешëнный на вид, что ноги у неë подкосились.       — Ты чë? — быдловато вскинула бровь девушка, совершенно утратив свою слащавость и натянутую вызывающую улыбку. — Мужской правее, парень.       Вова ничего не ответил, сжал челюсть так, что зубы заныли и заскрипели, и в один шаг оказался у раковин, схватившись за шиворот еë шубки.       — Ты хоть знаешь, кому пизду подставляешь?.. Куда éхать собралась?..       — Тебе-то какое дело? Сидел молчал, вот и сейчас молчи в тряпочку, — девушка вовсе не боялась глаз напротив, пышущих злобой. А вот зря. Когда Вова в гневе, он не знает, что от самого себя ожидать.       — Мне какое дело? Да такое, что ты в мою кровать собралась лезть, блядь, в мою! Придумала себе какую-то подружку… Так и скажи, что члена захотелось, а тут этот подвернулся: красивый, высокий, есть, куда поехать. Да вот только он занят, — он плюëтся на последних словах и, находясь в омуте злобы и даже бешенства, трясëт девушку.       — Вы пидоры что ли? Фу, боже, я думала он нормальный.       У Вовы просто сносит крышу. Он уже не помнит, как хватает еë за волосы на затылке и, затащив в ближайшую кабинку, макает еë лицо в унитаз. Забыв о своей брезгливости, она хватается за ободок, усеянный жëлтыми небольшими пятнышками, пытается отстраниться от вонючей воды, но сильная Вовина рука не даëт ей даже и шанса. Напоследок ткнув пальцем на кнопку смыва, он отпускает беднягу и хлопает дверью кабинки, покидая женский туалет окончательно, пока девушка обтирает туалетной бумагой лицо и слезливо морщится. Еë сырые волосы сосульками падают на шубу, мочат еë. Свежая тушь размазалась, а короткая белая юбка измазалась пылью и намокла.       Вернулся Вова спокойным и с полупустым коктейлем в руке. Он, стоя перед Губановым, опустошает стакан, оставляет на столике и, выдохнув облегчëнно, просит уехать домой.

***

      Губанов предпочëл не расспрашивать о вдруг пропавшей дуре и резком желании Вовы уехать отсюда, он лишь скомандовал, что они едут в бар. Может, понял в чём дело, может, просто был не в том состоянии, чтобы что-то выяснять. Ещё не стукнуло одиннадцати часов, а Лёша уже чувствует, как его шатает из стороны в сторону вместе с машиной. Ещё пару шотов, и он точно переберёт, но эта мысль даже не появилась в его голове. Он продолжал видеть в мыслях то Вову, который о чём-то спрашивал и пытался добиться ответа, то глотал слюни от того, как сильно ему хотелось прямо сейчас опрокинуть стопку и закусить каким-нибудь апельсином или лимоном. Он натурально сорвался, до этого то не желая, то сдерживая свои порывы напиться. Многолетняя практика употребления — это вам не покурить один раз и бросить раз и навсегда без каких-либо проблем. Тут ситуация похуже. Тут пару шагов до алкоголизма, и он бы уже давно наступил, если бы не Вова. Он оттянул этот момент настолько, насколько только мог, а сейчас и сам не понимает, что происходит с Лëшей, нужно ли вмешиваться или всë нормально? Говорить об этом с Валерой не очень хочется. Не хочется выносить сор из избы.       — Узнаëшь? — Девушка пихнула локтем свою подругу, заставив еë оторвать глаза от стойки.       Девушка подняла глаза, сощурила их, пытаясь понять, по какому поводу еë отвлекли. Каштановые волосы, которые только-только потеряли свой яркий алый оттенок, спали с плеч, а сама девушка напряглась, всë-таки догадавшись, кто только что зашëл к ним в гости.       — Это из-за которого мы спорили? — Уточняет она, оборачиваясь на белокурую.       — Именно он, — она закивала энергично, довольно поджимая губы. — С пареньком ведь пришëл!       С «пареньком», который шëл впереди, чуть насупившись. Он уже представлял, сколько перед ним будет стоять опустошëнных шотов, сколько будет оставлено здесь денег и в каком состоянии Губанова надо будет тащить домой. Почему он не заорал и не развернул такси в сторону дома? Он сам не понимает. Он молча согласился, кивнув, и всё. Нежелание перечить Губанову сидит в нëм уже давно. Он, вроде, взрослый человек, сам разберëтся во всëм. Ну и простое и глупое правило в голове: Губанов главный. Вова живëт в его квартире, Лëша кормит и его, и его кота, а Вова единственное что делает — это откладывает деньги на починку машины и всë ещë ждëт выплату от страховки, которой, конечно же, не хватит.       — Будешь что-нибудь? — Губанов смотрит исподлобья своими пьяными глазами, даже чуть пугая ими Вову.       — Нет, не буду.       — Ну и ладно, — Губанов решительно идëт до стойки, берëт парочку шотов, один из них сразу вливает в себя, а другой забирает с собой и падает прямо возле Вовы.       Сегодня народу практически нет, только пару девушек в другом углу бара обсуждают предстоящую защиту диплома да трое парней, смеющихся так громко, что даже оглушают. Вова следил за всем этим очень внимательно, склонив голову к своему плечу, на котором лежал Губанов. Он смотрел сонными глазами на всë, что его окружало, зевал, листал ленту на высаживающемся телефоне, иногда поглядывал на двух барменш, лениво обсуждающих смену и потирающих бокалы по нескольку раз от мучительного безделья. Тихо и тепло. Им на мгновение даже овладела дремота, почуявшая усталость после эмоционального всплеска в клубе.       А пьяный Губанов не унимался. Всë пытался с ним говорить, спрашивал, толкал, улыбался полубезумно и даже трогал за бедро, поднимаясь всë выше и оглаживая внутренний шов на штанине, что выбивало Вову из колеи. Он сквозь зубы обзывал Губанова, ведущего себя хуже животного, забирал у него из-под носа шот уже из злости, рыкал на него и опасливо оглядывался, надеясь, что никто из присутствующих этого не видел. Но у барменов всегда такое внимание, что оставалось позавидовать. Хорошо, что Вова этого не знал и не понимал по их лицам совершенно ничего. А Губанов всë лез и лез, не видя никаких причин останавливаться.       Вова взбесился настолько, что схватил чужую руку, откровенно лапающую его, и потащил в туалет не для того, чтобы ответить на «ласки», а для того, чтобы их прекратить. Он затаскивает твëрдо стоящего Губанова в туалет открывает ржавый кран и не успевает набрать в ладонь воды, чтобы облить наглое лицо, как оказывается втянутым в поцелуй, да такой жадный и глубокий, что Вова опешивает. Он замирает, как испуганный хомяк, смотрит на хмурые брови Лëши и не знает, отвечать или нет. Привкус у поцелуя был просто отвратительный: спирта и лимона. Вову даже передëргивает от этого, что Губанов воспринимает как возбуждение, и тут же лезет в чужие штаны, крепко хватая за бедро.       — Ревновал меня в клубе, да? — Похотливо интересуется Лëша, отпрянув. Он смотрел прямо в душу, да такими глазами, что Вова вновь вздрагивает, но уже от какого-то непонятного страха. Ему не было страшно ни в первую их встречу (видимо, потому что Губанов был не настолько пьян), ни в первый рабочий день, ни на коттедже (потому что там Губанов был трезв, как стëклышко), ни в машине, никогда. Но сегодня он видел полные похоти глаза, налитые спиртом, оттого они были будто бы на несколько тонов голубее. Нет, они были даже синие. Вова смотрел в них завороженно-боязливо, понимая, что ещë чуть-чуть, и его выебут прямо здесь и сейчас, потому что Губанов, не дождавшись ответа, снова полез целоваться. Он так крепко схватился за Вовину задницу, что тот не вытерпел, вырвался из чужих рук, отскочил и вышел из уборной, громко хлопнув дверью. По пути затягивая ремень, он покинул бар, а Лëша так и остался в туалете, вытирая кривое от алкоголя лицо.       — Затягивает ремень, — хищно впилась глазами в уходящего парня белокурая барменша, протягивая руку подруге. — Наш друг чуть его там не выебал, так что гони косарь.       — С чего ты взяла, что он не просто ссать ходил?       — После туалета никто так быстро не выскакивает, оставляя своего друга в одиночестве. Ты видела, какой он потрëпанный был? Да у него на лице всë написано было, — гордо задрала нос она, шевеля пальцами, дабы поторопить отдать ей должок с давнишнего спора.       — Вся стипендия с твоими спорами улетает, — фырчит обиженно темноволосая, складывая руки на груди.

***

      Давно Вова не продирал глаза в таком скверном настроении. Светлые обои, кажущиеся Вове какой-то дуркой, зеркало прямо перед его заспанными глазами, слишком яркие лучи утреннего солнца где-то за спиной. Он, только проснувшись, оглядел комнату Оли, даже не шевелясь, а затем скинул с плеча одеяло и поднялся, слыша, как с кухни доносится чей-то голос. Мгновение, и раздалась тихая, спокойная и мелодичная музыка.       — Алиса, сделай тише, — шипит Оля, в ответ ничего не получая, однако музыка стала в разы тише.       Масло шипело. Пахло так приятно, что у Вовы утренняя злоба сошла на нет. Под боком вдруг заиграл будильник на восемь утра. Мерзкая мелодия привлекла внимание Оли, которая мгновенно скомандовала: «Алиса, стоп». Тапочки Оли зашаркали в небольшом коридорчике.       — Ой, какой воробей, — Оля подавила улыбку, но прыснула в ладонь, садясь рядом с всë ещë не проснувшимся Вовой. — Ну что?       — Что? — Непонимающие нахмурился Вова, повернув голову на подругу. Он уже понимал, что сейчас начнëтся допрос, о котором даже думать не хотелось. Вчера Вова ворвался в чужую квартиру, бросился хозяйке на шею и застыл, будто статуя. Ни слëз, ни слов о том, что он, похоже, ошибся. Ничего не было. И Оля не допрашивала. Молча положила его на свою кровать, погладила по голове, как мать, потерпела ещë минут десять чужие крепкие объятья и уложила на подушку.       Оля молча вскинула брови, удивляясь тому, что Вова ничего не понял по чужому выражению лица. Она поджала губы, вскинула брови и покачала головой.       — Завтракать будешь? Твой наверное тебя не кормит, раз ты от него сбежал.       Вова только вздохнул, упëр взгляд в пол и кивнул, желая закинуть в себя хоть что-то кроме вчерашних коктейлей. Олину подъëбку насчëт вчерашнего он предпочëл пропустить мимо ушей.       — Ну так расскажешь? Или семейная тайна?       Вова уселся на стул, поджал колено к груди и повернул кружку ручкой влево. А рассказывать придëтся. Впрочем, как и всегда. На этой кухне он бывал редко, и все эти редкие разы он жаловался на свою одинокую жизнь, а теперь будет жаловаться на отношения. Дожили. Эти стены много выслушали Вовиных проблем, но таких ещë точно не слыхали.       — Да мы вчера чë-т поехали в клуб, — Вова поджал губы, восстанавливая в голове последовательность вчерашних событий. — Я там заревновал его к какой-то клуше, утопил еë в унитазе, потом…       — Чего? — Оля чуть не поперхнулась чаем, вытаращила на него глаза и замерла, ожидая подробностей.       — Она такая мерзкая была, знаешь, так подкатывала к нему тупо, причëм прямо у меня на глазах, уже напрашивалась, чтобы он «приютил еë на ночь», мол, подруга с парнем занимает квартиру сегодня, — Вова снова загорался, пыхтя. — И я так разозлился, что потом окунул еë головой в унитаз.       Оля всë ещë таращила глаза на Вову и шипела себе под нос: «нихуя себе». Она прожевала печенье, сделала глоток чая и опустила глаза в стол, покачивая головой:       — Будь ты моим парнем… да я душу за такого парня продала, если бы каждого встречного, кто на меня не так посмотрит, головой в унитаз макали. И этот урод тебя ещë обидеть посмел?       Вова, услышав это «был бы ты моим парнем», коротко усмехнувшись. Наверное, они с Олей были бы неплохой парой. Мать и сыночек-распиздяй, который ноет ей каждый божий день. Нет, они оба бы не выдержали. Оля не вытерпела бы каждый день слушать чужое нытьë, а Вова не смог бы вытерпеть каждодневные уроки жизни. Да и какие отношения, если они с самого детства ходили друг за другом как друзья, Вова провожал еë до дома исключительно как подругу, обнимал двумя руками только как самую близкую подругу, видел в ней опору и верность настоящего друга.       — Ну не то что он как-то обидел, — Вова пожал плечами, невольно выгораживая его перед Олей, — просто немного перепил и вообще меня не слышал. Лез ко мне на людях, чуть в туалете не выебал. Я просто ушëл, он по-другому не прекращал никак.       Оля цокнула с таким видом, будто только этого ответа и ожидала. Еë длинные ногти ритмично застучали по столу, а чай в еë кружке всë стыл, пока Вова делал последние глотки.       — Я бы на твоëм месте прям там ему и въебала, — она сжала кулак и помахала им. — Девку утопил, а своему место показать не можешь. Я так и знала, что там не всë чисто. Это каким надо животным быть, чтобы не слышать отказов?..       — Да он просто перепил, забей.       Перед глазами снова возник чужой образ с пьяными синими глазами, от которых сердце пропускало каждый второй удар, холодела спина и отнимались ноги. Да, он просто перепил, и такое поведение совершенно приемлемо для пьяного человека. А Вова продолжал его выгораживать, хотя ещë ночью крыл его матами с ног до головы. Он вроде даже и не обижен уже.       — Только не говори, что ты сейчас поедешь туда и всë простишь, — гаркает Оля, видя, как на лице Вовы нет ни доли обиды или злобы на вчерашнее. Его лицо было совершенно спокойно.       — Нет, бойкот, — качает головой Вова. — Три дня молчания — это его наказание.       — Маловато.       — Если будет больше — я сам не вытерплю.       — Не, надо прям жëстко, но не в убыток тебе. Что-то вроде «Губанов, год без секса!». Хотя нет, это в убыток тебе, — щурится Оля, придумывая наказание. Еë глаза забегали сначала по стене, потом по столу и наконец набросились с жадностью на Вову, оглядывая его до сих пор полуголое после сна тело. — Ничего придумать не могу.       Вова поджал губы, ничего не отвечая.

***

      На телефоне оказалось три пропущенных от Губанова. Вова смотрел на них совершенно без эмоций, сидя в машине Оли. Она отстегнулась, зевнула, упирая ладони в руль и потягиваясь. Вове казалось, что она похожа на кошку. Чëрную, с белыми лапками и длинными усищами. У неë точно хитрый взгляд с ноткой обманчивой глупости, тонкие лапки и длиннющий хвост. Она обязательно горделива, не даëтся в руки, но при этом вышагивает по квартире, как по собственным хоромам, ест только элитные корма и, если ей что-то не нравится, ссыт в тапки. За то Вова еë и любил, что она прекрасна на вид, прекрасна характером, но имеет такую ебанцу, которая не портит абсолютно ничего, только украшает всю эту солянку. Он так благодарен этой девушке за всë, всë, что случалось в его жизни и с чем она ему помогала. Настоящий алмаз среди дешёвых подделок. Повезëт ведь человеку, который сможет эту кошку укротить.       — Пошли, — командует Оля, выскакивая из машины.       — Я пойду один, Оль, это моя проблема.       — Но ты пришëл с этой проблемой ко мне, а не решал еë сам, так что давай теперь, собирай манатки и пошли к твоему жениху, — она хлопает дверью авто, ждëт пару секунд, но ничего не происходит: Вова не вылезает наружу. Она раздражённо открывает дверь снова и сопит, — я что-то не поняла, у тебя там кот голодает скорее всего, а ты сидишь тут, тянешь его за яйца. Пошли, говорю.       Вова, поджимая губы, выходит из машины, поднимается к подъезду и открывает тяжëлую дверь, скользя по сырому бетону. Несколько этажей на лифте казались ему мучительными. Оля прихорашивалась, глядя в зеркало лифта, напевала какую-то песню под нос и вообще имела отменное настроение. Вова даже ей завидовал.       — Я один зайду, ладно? — Просит Вова в последний раз, надеясь, что Оля сжалится над ним.       — Твоя самостоятельность редко доводит до добра, — фырчит Оля, но останавливается у самой двери, складывая руки на груди. — Только не прощай его сразу. А если он даже на колени не упадëт, то выходи обратно и мы поедем ко мне, у меня ещë блины остались, доедать будем.       Вова фыркнул, отвернув голову. Всë-таки Олю он любит до чëртиков. Никого и никогда он не любил так сильно, как еë. Губанов с ней и рядом не стоит хотя бы потому, что это совершенно разная любовь, но если всë-таки их и сравнивать, то Оля всë равно выигрывает по всем параметрам.       Квартира встретила полнейшей тишиной. Только спустя пару секунд чихнул в глубине квартиры кот и спрыгнул с нагретого места, важно вышагивая по коридору, встречая хозяина. Загремели кружки на кухне, а затем всë снова стихло буквально на пару секунд. Потом вышел Губанов. Убитый, кривой лицом, без привычной укладки и с полумëртвыми глазами.       — Что помнишь со вчерашнего? — Вова, увидев его, сжал челюсти. Оля всю поездку промывала ему мозги, что Лëша — та ещë мразь, и это подействовало. Он снова был разозлëн и взбешëн, как бык.       — Всë, — бурчит под нос Губанов, не шевелясь. — А ты?       — Тоже всë.       Оба затихли, глядя друг на друга. Вина плескалась в голубых глазах, а в серых, кажется, ничего. Вова глупо и совершенно без каких-либо эмоций смотрел на высокую фигуру в дверном проëме.       — Ты кота кормил?       — Только что, — мгновенно отвечает Лëша.       Вова стягивает кроссовки с ног, бросает ключи на невысокую тумбочку и входит в квартиру, будто игнорируя чужую фигуру. Только ступив на кухню, он вскидывает брови и замирает. На столе, в высокой и стройной вазе стоит букет, которого ещë вчера здесь не было. Губанов так и не поворачивался, смотрел краем глаза на чужой затылок и только чувствовал, как вокруг ног вьëтся кошачий хвост.       — Если ты каждый свой проëб будешь заглаживать цветами, то в следующий раз можешь их не брать. Это первый и последний раз, когда я соглашаюсь на зелень и забываю твою выходку, как страшный сон, — цедит Вова, задирая голову на виноватого Губанова. — Чай мне налей, я пока бутылки все куда-нибудь подальше спрячу. А лучше выкину.       Губанов выдохнул, поджал губы и вернулся на кухню. Лëша прощëн, Вова всë ещë строит обиженное лицо, а Оля с довольным видом, сидя на своей кухне, рассматривает дорогущие бутылки коньяка, которые Вова ей отдал в знак благодарности.       А вечером, валясь в кровать, Вова завершает терроризирование Губанова, потому что сам устал. Весь день не разговаривая с ним, не ложась и не садясь рядом с ним, вечером он льнëт под чужой бок, укладывая голову на его плечо. После трëх месяцев каждодневного пиздежа ему становится тяжело не разговаривать с ним, тяжело не жаться ночью к нему и не закидывать на него ногу.