Наше вето — всегда молчать

Хэнк сам не успевает осознать происходящее, когда тело, словно отделившись от мозга, спускает курок. Однако факт остаётся фактом — бармена Игоря больше нет, и виновен в этом Хэнк. Боря отступает будто бы в замедленной съёмке, руки начинают дрожать, пистолет падает на песок, но парню уже всё равно — перед глазами застыло лицо Игоря с пулевым отверстием во лбу. Сердце бьётся так, словно он пробежал без остановки километров десять, становится трудно дышать, он теряется в пространстве и всё так же медленно опускается на колени, силясь сжаться в маленький комок. Ему страшно, страшно так, как никогда раньше не было, кажется, что всё вокруг рушится безвозвратно. Слышится чей-то знакомый голос, но через шум в ушах Хэнк не может точно разобрать, кто и что пытается сказать. Он дышит часто и громко, пальцами впивается в волосы, всеми силами стремится отогнать образ мёртвого тела, но тот вместо этого лишь сильнее впечатывается в память. Холодные пальцы грубо приподнимают его за подбородок, заставляя встретиться взглядом с полными тревоги карими глазами Кисы. Тот говорит что-то, но Хэнк не может разобрать ни слова. Киса осекается, видимо осознав бесполезность своих слов, рывком поднимает Борю, будто тряпичную куклу, которой он в общем-то сейчас и является, закидывает его руку себе на плечо и ведёт куда-то. Весь мир сжимается до одного Кисы, до его настойчивого шёпота в ухо: — Дыши, давай, вдох, выдох. Вот так, молодец. — Хэнк дышит с ним в унисон, держится за него так сильно, как вообще позволяет дрожь в теле. Кажется, что если Киса вдруг отпустит его, то он упадёт и больше не встанет, но Киса не отпускает, только крепче к себе прижимает и шепчет что-то успокаивающее. Постепенно липкий страх начинает отступать, возвращаются слух и ощущение пространства, сердце начинает стучать всё ближе к норме. Звенят ключи, Кислов открывает дверь на базу, осторожно усаживает Хэнка на диван и спрашивает: — Как ты, Борь, лучше? Только сейчас Хэнк способен обратить внимание на полные беспокойства слова Кисы, на всю осторожность его движений и, самое главное, на тот факт, что он называет его по имени, едва ли не впервые за всё их знакомство. — Да, спасибо, Кис… — прозвище сейчас звучит как-то неправильно, страшно хочется самого себя поправить, назвать Ваню по имени. — Не хочешь поговорить? — Киса на себя не похож сейчас совершенно, перед Хэнком словно другой человек, зачем-то примеривший на себя его лицо. От этого даже немного жутко, но выговориться Хэнку действительно нужно, и ещё как. — Навалилось как-то всё и сразу: ЕГЭ это уёбское, батя прикопался, решил видимо, что после шестнадцати лет полного отсутствия в моей жизни, мне вдруг резко захочется его слушать, потом вся эта хрень с убийством режиссёра, а когда бармен начал угрожать Илье, я вдруг потерял контроль, так хотелось заставить его наконец заткнуть свою поганую пасть, и… — парень замолкает, боясь вслух произнести, к чему это желание привело. Полуживотный страх предпринимает попытку вновь захватить Хэнка, но Киса оказывается быстрее — сжимает Борины руки, заглядывает в глаза и, отдельно проговаривая каждое слово, произносит, слегка поглаживая пальцами его запястья: — Всё позади, слышишь? Только не переживай, всё образуется. Я здесь, я всегда рядом, и ты всегда можешь рассказать мне обо всём, что тебя тревожит. Обещаю, что всегда тебя выслушаю и всегда поддержу, понял меня? — Хэнк лишь кивает слабо. — Дай мне слово, что не будешь до последнего держать всё в себе. — звучит отрывисто и грубо, в обычной кисиной манере, но в глазах бушует такое неподдельное беспокойство, что трудно не поверить. Боря выдавливает тихое «Обещаю» и прижимается к Кисе изо всех сил, будто бы спрятаться от всего и от всех пытается. Ваня осторожно, словно боится Хэнка сломать, настолько раздавленным и слабым он выглядит сейчас, обнимает его холодными тонкими руками, медленно по спине поглаживает и выдыхает еле слышно: — Люблю тебя, Борь… Первым своё обещание не сдерживает Хэнк — не решается рассказать Кисе, что сдал «Чёрную весну» отцу. Хэнку страшно. Он слишком хорошо Ваню знает, чтобы понять — не простит. Просто не сможет простить, хоть и уверяет сейчас, что любит больше жизни. Хэнк даже посмотреть на Кису не смеет, когда всё вскрывается — сам виноват, чего уж тут жаловаться. Удары и следующая за ними боль не становятся неожиданностью, Боря не пытается даже защититься хоть как-то, просто Ване в глаза заглядывает, пытается разглядеть что-то, давшее бы надежду на то, что всё ещё можно поправить, но не находит в них ничего, кроме жгучей ненависти, ранящей больше кроссовок и кулаков. Хэнк сплёвывает, тыльной стороной ладони утирается, сами собой потёкшие из глаз слёзы смешиваются с кровью. Боря весь от рыданий сотрясается, внутри даже больнее, чем снаружи. Кисины крики стоят в ушах, и ведь он практически прав — Хэнк действительно трусливый подонок, способный на предательство, вот только не потому что он «ментёныш поганый», которому лишь бы отца выгородить, а потому что ему страшно, не за себя даже — за Мела, который, как кажется, с ума сойдет скоро, за Гену, у которого из-за этих дуэлей дурацких вся жизнь поехала, за Кису с его зависимостью и всё более неконтролируемой агрессией страшнее всего. Да впрочем, это и не важно уже — самому Кисе на все причины поебать абсолютно, для него подобное вообще не оправдать никак. Боря побитой собакой себя ощущает, когда Кису у его дома ждёт — та тоже к хозяину возвращается, потому что не мыслит себя без него. Киса весь напрягается, когда его видит, кулаки по инерции сжимаются, голос жёсткий и незнакомый: — Какого хуя забыл тут? — Знаю, я мудак, заслужил, можешь отпиздить меня снова и будешь прав. Понимаю, что ты простить не сможешь, но, пожалуйста, услышь меня — я правда блять сожалею о том, что сделал. — Ваня молчит, Хэнк ждёт пару минут, дольше не выдерживает. — Ну так что, бить будешь, или я пойду? Киса садится рядом, закуривает сигарету и молчит. Молчит мучительно долго, прежде чем прошептать: — Ты прав, простить я тебя вряд ли смогу, но и жить без тебя не смогу тоже — я ж совсем как зверь стал, окончательно на дно свалюсь и не выберусь никогда. Так хоть было, за кого держаться. — парень всхлипывает, по крайней мере, Хэнку так кажется, прежде чем, выдохнув сигаретный дым, сказать ещё тише: — Давай попробуем ещё раз, Борь? Киса целует резко, рвано, прикусывает пухлые губы Хэнка так, что он чувствует во рту металлический вкус. Это планируется как намёк на то, что Боря всё ещё не прощён, но тот всё равно улыбается счастливо.

Я так тебе откроюсь, распорю все швы — смотри:

Каждый, кто зашивал меня, забыл что-то внутри.

Ты просто будь стерилен, когда погружаешься,

Давай посмотрим вместе, как ты облажаешься