Продолжай играть свою роль, ведь тебе это нравится (с)
В нос ударил сильный запах перегара. Она попыталась отстраниться, но тело отказалось подчиняться. Резкая боль где-то внизу, будто кто-то загнал между ног нож, заставила ее издать стон. – Нравится? – послышался хриплый голос сверху. Гермиона разомкнула до этого плотно зажмуренные веки. Перед глазами все плыло, лицо человека, нависающего над ней, невозможно было разобрать. Она видела только силуэт и, кажется, пепельные волосы. Толчок – и она поджалась. Еще один толчок, более настойчивый, вызвал вскрик. Чья-то рука коснулась груди, пальцы потянули за левый сосок. Больно. Другая рука сжала правую грудь – грубо, бесцеремонно. Толчки не прекращаются. Монотонные и болезненные. Ритм увеличивается, доходит до остервенения. Последний толчок и горячая плоть упирается ей между ног до предела. Вязкая субстанция растекается внутри. Мерзко. Гермиона попыталась оттолкнуть мучителя, но не смогла поднять руки. Они зацепились за что-то над головой. Оковы… Похоже, магические. Невидимые. Но от этого они не меньше натирали кожу запястий. Мучитель отстранился. Но лишь, чтобы уступить место другому. Пальцы сдавили клитор. Гриффиндорка снова вскрикнула. Пощечина усмирила ее. Изо всех сил Гермиона пыталась сфокусироваться на лице нового садиста, вторгшегося в нее. Но мир вокруг по-прежнему плыл в мутной пелене. Все началось сначала. Толчок, толчок, руки мнут груди, толчок, толчок, пальцы раздражают клитор, толчок, толчок, губы впиваются в ее губы, толчок, толчок, толчок… И снова темнота… Гермиона проснулась от сильного грохота и последующего за ним отборного мата, прозвучавшего с первого этажа. Убедившись, что она дома, в собственной постели, девушка начала судорожно соображать, что произошло. Рональд. Это должно быть он. Вчера он вернулся домой в совершенном неадеквате. Дыша перегаром и не до конца осознавая происходящее вокруг него. Увидев свою девушку, он полез целоваться, а когда она насколько могла мягко отринула его «ухаживания», он наорал на нее так, как никогда не орал, выдавая что-то несвязное вперемешку с ругательствами. После чего не без усилий преодолев половину гостиной, рухнул на стоящий по центру комнаты диван и тут же уснул. А утром он, вероятно, не слишком удачно перекатился на своем ложе и рухнул на пол, отчего и пришел в себя. В подтверждение своей теории, Гермиона услышала ворчание парня где-то в районе кухни и скрип дверцы шкафчика, в котором стоял алкоголь. Девушка протерла глаза тыльной стороной указательных пальцев и, собравшись с духом, встала с кровати и направилась к лестнице. Когда она спустилась вниз и прошла на кухню, то увидела Рона на барном стуле у кухонного острова, в руках он держал граненный стакан, наполненным вроде бы вином. – Доброе утро, – тихо поприветствовала она. – Точно не у меня, – недовольно пробурчал он, сделав глоток. – Что случилось? Почему вчера ты пришел … – В говно? – закончил он за нее. Гермиона поджала губы. – Я хотела сказать подшофе. Уизли усмехнулся. – Конечно, ты именно так хотела сказать. Ты же у нас такая правильная. – Рональд, что происходит? – А-то ты не знаешь. – Он снова взялся за бутылку и доверху наполнил опустошенный несколькими секундами ранее стакан. – Не говори мне, что это из-за моего проекта. Мы ведь уже много раз обсуждали… – Как там Долохов? – перебил ее Уизли. – Нравится ему новое поместье? Ты убедилась, что ему будет там комфортно? Удовлетворила все его требования? – Рон! Что ты опять нес… – Иди на работу, Миона. – Уизли потер подушечками пальцев виски, прикрыв глаза. – Сегодня суббота, – ответила девушка. – Плевать, – не смотря на нее, произнес Рон. – Просто оставь меня в покое. И так башка трещит. Сил нет еще и твои упреки слушать. – У тебя не болела бы голова, если бы ты не напился до скотского состояния! – После некоторой паузы бросила Гермиона, и, развернувшись на месте, вышла из кухни. Вслед она услышала наигранные недовольные оханья и, кажется, даже оскорбление, прозвучавшее, впрочем, совсем тихо.***
Антонин проснулся от стука. Открыв глаза, он понял, что стучали в дверь. Дверь его камеры. А хотя, нет, это было больше похоже на комнату в хорошем отеле. – Тони, это Финн. Можно войти? – послышалось по ту сторону. – Нахрен спрашиваешь? – крикнул Долохов, и Роули, открыв дверь, вошел в комнату. – Как спалось? Антонин сел на кровати, спустив ноги на пол, и машинально потянулся руками к ошейнику, чтобы поправить, запоздало вспомнив, что вместо него теперь браслет. Мужчина провел ладонями по лицу. Ему отлично спалось. Даже кошмары не снились. Но напарнику он, конечно, об этом не сказал. – Сносно, – коротко произнес он, после чего окинул внимательным взглядом помещение. Вчера он так измотался, по большей части морально, что у него не хватило энергии осматривать камеру, в которой его разместили. Сейчас же он поразился сразу нескольким вещам. Во-первых, эта комната была просто огромной – не меньше 10 квадратов. В ней свободно размещались одноместная кровать, стол со стулом, небольшой комод и шкаф. Отдельным помещением внутри камеры была ванная комната с душем, унитазом и раковиной. Вчера, когда только зашел сюда, Антонин никак не мог отделаться от мысли, что он бредит. Здесь было чисто и по-настоящему комфортабельно, что совершенно не соответствовало его представлениям о тюрьме. Конечно, он сидел только в Азкабане, а это одна из самых жутких тюрем в магическом мире, но у него и сомнений не было никогда, что другие тюрьмы не особо лучше. Когда изучающий взгляд Антонина остановился на напарнике, севшем на стул напротив, он, нахмурившись, спросил: – Что ты на себя напялил? – Ээ, – протянул Роули, опустив голову и пробежавшись глазами вниз с серой толстовки к темно-голубым джинсам, – а что не так? – Это ж маггловские тряпки. – Ну да, – подтвердил Торфинн. – Тут, кстати, вообще много всего маггловского, если в ходе нашей вчерашней экскурсии ты не заметил. – Заметил. Только не понял, с хрена? – недовольно скривившись, бросил Долохов, вспомнив увиденные в столовой странные приспособления, созданные вроде бы для приготовления еды, и автомат со снэками. – Это часть программы реабилитации. Они считают, что, если окунут нас в маггловский мир, мы научимся не презирать его. – Че за бред? – Только поначалу так кажется, – произнес Роули, невольно улыбнувшись отразившемуся на лице собеседника негодованию. – Но, походив несколько дней в маггловской одежде, я уже не так в этом уверен, потому что… Если честно, она действительно весьма удобная. – Торфинн встал со стула. – Ну что, может, сходим в столовую на завтрак? А потом, если у тебя нет других планов, я продолжу экскурсию. Тем более, что вчера мы так ничего особо и не посмотрели. Что скажешь? Антонин безразлично пожал плечами, встав с кровати. – Стой… Ты… так и пойдешь? – спросил Роули, придержав напарника за плечо, когда тот двинулся к двери. А когда Долохов недоуменно уставился на него, добавил: – Я имел в виду, не хочешь переодеться? Уверен, в шкафу вся одежда твоего размера. – Маггловская? Я пас, – даже не посмотрев в сторону шкафа, произнес Антонин. – Хотя бы обуйся. Долохов опустил глаза вниз. Пожалуй, в этом есть смысл. В пижаме, да еще и без обуви, он будет выглядеть в какой-то степени жалко. Он подошел к шкафу и, открыв дверцы, бегло окинул взглядом содержимое. Пара рубашек, несколько свитеров, толстовка, трое темно-синих джинсов и… – Во что мне обуться, по-твоему? – Как насчет этих… кроссовок? Кажется, так они называются, – произнес Роули, заглянув в шкаф и указав на пару серых кроссовок, стоящих на нижней полке. – Это ты так издеваешься что ли? – повернувшись к напарнику, спросил Долохов. – Тони, – Роули глубоко вздохнул, – если ты хочешь остаться, нужно приспосабливаться. Ты ведь это можешь. – Могу. Но с чего ты взял, что я собираюсь остаться здесь? Глаза Роули удивленно расширились. – Ты хочешь вернуться в Азкабан? Антонин отвернул голову и стиснул зубы. Конечно, не хотел, он же не какой-то гребаный мазохист. Но и прогибаться он тоже не собирался. Никогда не прогибался и сейчас не будет. – Я не стану танцевать под их флейту, – процедил Долохов. – И, если из-за этого мне придется вернуться в Азкабан, так тому и быть. Антонин подошел к кровати, нащупал под ней тапки с задником, которые ему выдали в больничном крыле и, обувшись, произнес: – Надеюсь, с едой в этой дыре лучше, чем с выбором одежды?***
Ребекка Грейвз с детства любила вызовы, не сдаваясь перед препятствиями, которые другим кажутся непреодолимыми. Поэтому, когда она узнала о неоднозначном, но, несомненно, амбициозном и интересном проекте Гермионы Грейнджер, то сразу же подала заявку на вакансию главного целителя в новой тюрьме, едва та была размещена в газете. Заявку рассматривали долго и обстоятельно, что Ребекку только порадовало – она бы не стала связываться с чем-то несерьезным, лишь теряя драгоценное время впустую. Наконец, в прошлую пятницу целитель Брайс, временно взявшийся за руководство Медблоком тюрьмы, передал ей дела, и Ребекка принялась с присущей ей скрупулёзностью погружаться в работу. За выходные она изучила личные дела всех заключенных и просмотрела план программы реабилитации, к которому ей нужно было внести дополнения, касающиеся каждого отдельного участника. Для того, чтобы лучше узнать заключенных, Ребекка на два месяца вперед составила график частных бесед, в ходе которых собиралась разобраться, чем живут эти люди и что именно подтолкнуло каждого из них на скользкий путь по ту сторону закона. Сначала она хотела, как обычно, распределить дела в алфавитном порядке, но что-то (однозначно плохое) озарило ее идеей взяться за первую попавшуюся на глаза папку. Жестокий отец, не менее жестокий брат, оба не представляли свою жизнь без темной магии – очевидно, это было главной причиной того, что Рабастан Лестрейндж оказался в рядах Пожирателей Смерти. Дурное влияние – типичный случай и Ребекка уже накидала в голове черновик плана реабилитации для этого заключенного, но все пошло не так, как она ожидала. Может ее излишняя вежливость и мягкость, а может что-то еще (о чем она даже думать не хотела) заложили в сознании Лестрейнджа мысль о том, что он ей нравится… Как мужчина. Совершенно неприемлемо. Как Ребекка ни пыталась убедить его в ошибочности этого суждения, все было тщетно. И эта неделя, начиная со второй половины дня понедельника, когда они встретились впервые, и заканчивая субботним утренним сеансом, превратилась в настоящий спектакль неловкости и абсурда. Впрочем, неловко было только ей. Рабастан же напротив чувствовал себя как рыба в воде, отвечая на вопросы недвусмысленными намеками и сопровождая это ярко выраженным языком тела, что то и дело вгоняло целительницу в краску. Но Ребекка действительно не боялась препятствий, поэтому случай с Рабастаном Лестрейнджем она восприняла как очередной вызов и пасовать не собиралась.***
– Это ведь шутка, да? Когда ты говорил, что здесь много маггловского, я не думал, что ты имеешь в виду… вообще всё. Даже еду. Какого драккла ты мне об этом не сказал? Я бы сюда и не пришел тогда. – Именно поэтому и не сказал, – ответил Торфинн Долохову, лицо которого при осмотре полок с готовыми блюдами исказилось так, будто он только что залпом проглотил целый стакан Костероста и запил его Бодроперцовым. – Я не позволю тебе морить себя голодом из-за каких-то предрассудков. – И что ты намерен делать? Запихивать в меня еду будешь? – скрестив руки на груди, с вызовом спросил Долохов. – Сил-то хватит? – Тони… Ты намного более могущественный волшебник, чем я. Но это, – Торфинн вскинул руку, демонстрируя браслет, блокирующий магию, – нас, как минимум, уравнивает. А как максимум, может, я даже сильнее. От прежней расслабленности на лице Долохова не осталось и следа. – Ты мне щас что, угрожаешь? Торфинн озадаченно взглянул на напарника, после чего произнес: – Да я же просто шучу, Тони. Ты все слишком близко к сердцу принимаешь. Повисла напряженная тишина. – А, по-моему, это у тебя с чувством юмора проблемы, Финн, – наконец, расплывшись в улыбке, произнес Долохов. – Салазар Всемогущий, я прям поверил, – облегченно вздохнув, сказал Роули. – Видел бы ты себя со стороны. – Дрогнул, да? – с ехидством спросил Антонин, прищурившись. – Ну-у, в твой список врагов я бы точно не хотел попасть. Все знают, что ты не успокоишься, пока не сломаешь хребет тому, кто перешел тебе дорогу. – Хм. А вот по словам грязнокровки, я не злопамятный, – непринужденно отметил Долохов. – Не злопамятный? Ты уверен, что она именно так про тебя сказала? – спросил Торфинн, усмехнувшись. – О-о, в наших рядах пополнение! Да еще какое! Антонин и Торфинн синхронно повернулись на голос и увидели приближающегося к ним Лестрейнджа. Он вполне комфортно чувствовал себя в маггловской одежде, и Долохов неприязненно скривился. – Почему ты до сих пор в пижаме? – спросил подошедший к нему Рабастан. В тех голубых джинсах и клетчатой черно-бежевой рубашке, которые были на нем надеты, Лестрейндж вполне мог бы отправиться на миссию в маггловский мир, и никто бы его не раскусил. – Я все еще помню, что я – волшебник. А ты, похоже, забыл об этом, – с выраженной враждебностью бросил Антонин. Торфинн хохотнул, впрочем, слишком наигранно, чтобы кто-то поверил, что его действительно повеселили слова напарника. Он положил руку на плечо Долохова, но тот резко повел плечом, сбрасывая ее. Роули натянул улыбку, стараясь сохранить невозмутимость. – Да не забыл, конечно, – произнес Рабастан. – Но какой у нас выбор? Другой одежды тут нет. – Сколько здесь еще наших? – спросил Антонин, осознав, что так и не поинтересовался этим вчера у Роули. – Из Пожирателей Смерти, кроме нас еще Амикус и… – начал было Лестрейндж, но осекся, бросив неуверенный взгляд на Торфинна. – Что? – непонимающе спросил Долохов. – Здесь еще Люциус, – ответил Роули, – но… Не могу сказать с уверенностью, что он действительно с нами. Антонин нахмурился. – Я видел его на днях. Окликнул. Он на меня посмотрел таким взглядом… Как будто не увидел… И пошел дальше, – пояснил Рабастан. – Конечно, он и раньше смотрел на нас как на пустое место, но сейчас в этом было что-то ненормальное… В смысле, ненормальное даже для такого сноба как Малфой. – Остальные? Еще в Азкабане? – Точно знаю, что Яксли перевели в какую-то особенную тюрьму в Австрии, – ответил Лестрейндж. – Высокие связи помогли. А про других медсестрички, с которыми я резвился, ничего не слышали. Но я могу попробовать узнать еще, если тебе интересно, Тони. Есть тут одна красотка, целительница-мозгоправша, – Рабастан мечтательно закатил глаза. – Она вроде как главнее всех прочих. С ней будет посложнее, но я уверен, что смогу скоро затащить ее в койку и затрахать до такого состояния, что она мне все выложит, как на духу. Антонин только закатил глаза, любвеобильность Лестрейнджа на уровне четырнадцатилетки его бесила. Впрочем, здесь его бесило всё. – А эти люди кто? – спросил Антонин, окинув взглядом столовую, полную посетителей, ни один из которых не был знаком ему. Рабастан пожал плечами. – Какие-то министерские крысы, которые так или иначе служили Повелителю. И, наверное, другие волшебники, которые нас поддерживали. Поддерживали. Ага, как же. Они выполняли указания Министерства скорее от страха. Впрочем, могли быть среди них и те, кто надеялся влегкую получить кусочек от пирога, лишь прогнувшись под новый режим. – Ладно, парни, мне идти надо, – продолжил Рабастан. – Я вообще заскочил сюда только перехватить что-нибудь перед тренировкой. – Тренировкой? – переспросил Долохов. – Ага. Записался в местную футбольную команду. Это, конечно, не квиддич, но хоть что-то.***
Большое зеркало в бронзовой раме, которому точно было не менее двухсот лет, стало свидетелем стольких его настроений. Последнее время букет его эмоций был весьма разношерстным, правда пахнул он всегда отвратительно. От всепоглощающей ненависти и боли до совершеннейшего уныния, когда вот-вот готов покончить со всем – все это он испытал за последние несколько месяцев. Последний год и без того дался ему нелегко в моральном плане. Изощренные словесные издевательства Волдеморта, брошенные в адрес мамы и отца, и непрекращающиеся пытки несчастных волшебников прямо в гостиной – это истощило его, оставив лишь блеклую оболочку прежнего Драко. А потом поражение в войне и… Ставшие для его семьи почти вторым домом (так хорошо они их, к сожалению, узнали) залы судебных заседаний Министерства магии. Исход был известен всем участникам этого лицемерного действа, но члены судебной коллегии, похоже, специально оттягивали момент вынесения окончательного приговора, чтобы заставить обвиняемых подольше помучиться в ожидании. И им это удалось. За те несколько недель, что длился судебный процесс, его сон окончательно расстроился, кошмары стали обыденностью, как и ночные посиделки у окна из-за бессонницы. Мама была в ненамного лучшем состоянии, хотя она всегда умела скрывать эмоции, как истинная леди. Но Драко не сомневался, что ее сердце болит за отца, который ожидал решения Визенгамота в Азкабане. После оглашения приговора все более-менее яркие эмоции будто кто-то выключил и осталось лишь ощущение безысходности. Он просыпался по утрам словно под гипнозом, умывался, брился, стараясь не смотреть лишний раз в глаза в отражении старинного зеркала, затем шел в Министерство, отрабатывал стандартный рабочий день, дома снова умывался и ложился спать. Когда пребывание на работе стало абсолютно невыносимым из-за повсеместных уколов других сотрудников, вернулся гнев, но направлен он был вовсе не на коллег, а на отца, чья неуемная гордыня привела их семью к краю пропасти. И болезнь Люциуса нисколько не смягчала жестоких чувств Драко по отношению к нему. Да, зеркало видело много его темных эмоций. Однако сегодня, впервые за долгое время, в нем отразилась улыбка.***
Устало Антонин опустился на постель, когда они с Роули вечером вошли в его комнату. За этот день Торфинн успел показать ему все в этой тюрьме и это, пожалуй, была самая издевательская экскурсия в его жизни. Двух, кое-где трехэтажный замок, которым было здание тюрьмы, располагался в отдалении от населенных пунктов, вокруг лишь луга и редкие невысокие деревца. Довольно большая прилегающая к замку территория была окружена пятиметровой сетчатой стеной, преодолеть которую при желании и в случае, если там нет защитных заклинаний, не составит труда. Да, конечно, ты наверняка поранишься об эту острую на вид проволоку с шипами, которая венчала край стены по периметру, но что такое царапины по сравнению с Круциатусом? В здании было много возможностей скоротать время. Ну, то есть надзиратели тюрьмы считали это хорошими способами провести день – спортплощадка снаружи и большой спортзал внутри, кухня, где заключенные могли приготовить себе еду, а также обучиться готовке на курсах выходного дня, в художественном зале можно заниматься творчеством – рисованием или лепкой, есть и мастерская, где можно обучиться изготовлению вещей из дерева. Было и что-то еще, однако оно не отложилось в памяти Антонина. Пока Роули рассказывал о тюрьме, показывая ему одно за другим помещения замка, Антонин по-настоящему устал закатывать глаза, настолько все это было невыносимым и казалось совершенно нереальным. Комната отдыха с телевизором вообще повергла его в шок – на бегающих картинках так быстро менялись декорации, что у Антонина все плыло перед глазами. А еще он никак не мог понять, что там вообще происходит – какие-то магглы в причудливых мантиях, бегающие со светящимися палками, двуногие железяки, которые при этом разговаривали, и снующие всюду неизвестные ему доселе вроде как магические существа. Из всех мест, в которых он был сегодня, пожалуй, только библиотека не вызывала у него рвотные позывы, однако лишь до того момента, пока он ни осознал, что вся представленная там литература – маггловская. – Тони, ну как ты? – осторожно поинтересовался Роули, присев на стул. – Словами моих эмоций не передать, – медленно проговорил Антонин, не смотря на напарника. – Хорошими словами? – уточнил Торфинн. Долохов опустился на кровать. – Сам-то как думаешь? – бросил он. – Скажешь, что конкретно не так? – Смеешься что ли? Все не так. Или ты не согласен? Торфинн неуверенно пожал плечами. – Ну-у… Здесь не Азкабан. Я уже этому рад. А помимо… Мне тут вроде как хор… кхм… неплохо. – Неплохо, значит? Легко же ты продался – за мягкую постель и горячую похлебку. – Мне кажется, ты утрируешь. И что вообще значит «продался»? – Как это еще назвать? Впрочем, ты никогда не был лояльным до конца, верно? – А что насчет твоей лояльности? – У меня с лояльностью всегда все было нормально. – Но почему? Он играл на твоих принципах, направляя их в нужное ему русло. Он заставлял тебя пытать и убивать даже детей. Нас обоих заставлял. Ты действительно считаешь, что это правильно – оставаться верным тому, кто против твоей воли превратил тебя в монстра? – Я не монстр. – Ты сам веришь в то, что говоришь? Темный Лорд перестал быть человеком уже давно. И нас обратил. – Хорошо тебе здесь мозги промыли, я смотрю. – Нет, Тони. Ты знаешь причину, почему я вступил в ряды Пожирателей. И сейчас, если у меня есть хоть призрачный шанс отмыться от всего, что я натворил за свою жизнь, я его использую. – Надеешься отмыться? Ты… – в эту секунду «маска» треснула и эмоции на лице Долохова стали стремительно сменяться. Удивление, сомнение, злость, а затем… в глазах появился странный блеск. – Все дело в этой твоей… Роуз, да? Торфинн свел брови к переносице. – О чем ты? – Ну да… Это ж очевидно, – усмешка искривила губы Антонина. – Правда считаешь, что тебе это чем-то поможет? Думаешь, прогнешься под магглов и твоя дорогая Роуз придет к тебе, а потом вы под руку уйдете из этого ужасного места? – Тони… Не надо… – вена на виске Роули вздулась, немигающий взор исподлобья устремился прямо в радужки Долохова. Антонин снова усмехнулся, он встал с кровати и шагнул к напарнику. Торфинн тут же вскочил со стула. Несколько секунд они переглядывались, Роули замер в ожидании, смотря сверху вниз на Долохова, который был на полголовы ниже. – Или что? – с вызовом бросил Антонин. – Или я напомню тебе, что ты лицемеришь, когда говоришь, что ненавидишь все маггловское… Антонин хохотнул, отвернувшись на секунду, а потом пальцы его правой руки сжались. Удар кулака пришелся по нижней губе Торфинна, кожа треснула и несколько капель крови упало на пол. Мужчина отшатнулся, потом выпрямился и, посмотрев на Долохова, поднял было кулаки в готовности дать отпор. Антонин жаждал схватки, сам не понимая почему… Он был дико зол на Роули и на это место, на все, что его окружало сейчас. И хотел это выплеснуть, потому что оно мешало ему… даже дышать. Но Торфинн не оправдал его ожиданий. Плечи напарника вдруг расслабились, руки свободно повисли вдоль тела, искры злости мгновенно потухли. Он прищурился, а потом просто развернулся и вышел за дверь, захлопнув ее за собой. С минуту Антонин так и стоял, смотря в одну точку, но энергия все еще бурлила в нем – он подлетел к одежному шкафу и, обхватив одну из створок, сорвал ее с петель, после чего отшвырнул в угол комнаты. Легче не стало.***
Она была кроткой и послушной, позволяя ему делать все, что он только захочет. Астория надеялась, что покладистость избавит ее от гнева Кадмуса Пьюси. А он сегодня был подозрительно мягок. Утром в понедельник она зашла к нему в кабинет, готовая выдать извинение за то, что практически сбежала от него в пятницу, но, к ее удивлению, Пьюси не стал наказывать ее и даже не дал ей закончить речь, которую она репетировала все выходные. Он попросил ее (да, именно попросил, что стало отдельным потрясением) помочь ему сбросить напряжение перед тяжелым трудовым днем. Астория знала, что он имеет в виду, поэтому без колебаний опустилась на колени и принялась высвобождать из штанов член Пьюси. Старательно подавляя подкатывающую каждый раз в таких случаях тошноту, она взяла его в рот и отработанным движением начала ублажать мужчину. Как обычно она проглотила омерзительную субстанцию, брызнувшую в горло, и, получив разрешение, поднялась на ноги. Пьюси больше ничего не стал требовать. Даже поблагодарил ее, после чего сказал возвращаться к офисной работе. Лишь напоследок мужчина добавил, что будет счастлив, если в эту пятницу она не станет убегать так стремительно, а все же задержится, составив ему компанию. На что, конечно, она ответила согласием. Будто у нее был выбор. В полнейшем смятении Астория вышла из кабинета. Она чувствовала какой-то подвох, но, к сожалению, даже узнай она, что задумал Пьюси, что-то предпринять не смогла бы. Он слишком крепко держал ее за горло.***
Первое, что увидела Гермиона, проскользнув в комнату через слегка приоткрывшийся проем, был сидящий напротив у окна Антонин. Одной ногой он опирался об оборудованный под тахту подоконник, вторая – свободно свисала, чуть касаясь пола, скрещенные руки обхватывали согнутое колено. – Привет, – поздоровалась гриффиндорка. – Как дела? Мужчина даже не обернулся, продолжая безучастно смотреть в окно, откуда открывался вид на футбольное поле и начинавшийся неподалеку сад. – Антонин, что происходит? – спросила она. – Мне сказали, что за эти два дня ты не изъявил желания присоединиться ни к одному досуговому мероприятию. Знаешь, это может не очень хорошо отразиться на твоем личном деле. – Какой кошмар. Меня же это так волнует! – Долохов бросил на нее насмешливый взгляд, после чего снова отвернулся к окну. – Но тебя должно это волновать! – горячо проговорила Гермиона. – Ты не можешь целыми днями просто сидеть, уставившись в окно. Тебе нужно полноценно участвовать в программе. И для начала переодеться во что-то нормальное. В шкафу полно… А где дверца? Антонин глянул через плечо на девушку, замершую перед некогда двустворчатым шкафом, пострадавшим от его недавнего эмоционального взрыва. – Вон там, в углу, – неопределенно махнув рукой в сторону ванной, ответил мужчина. – И почему она там? – Потому что мне так больше нравится, – усмехнувшись, бросил Антонин. Гермиона яростно выдохнула. – Я будто с пубертатным мальчишкой разговариваю! Раздался удар кулака о деревянную раму, и окно, заключенное в нее, угрожающее завибрировало. То каменное лицо, которое повернулось к Гермионе, заставило слова, желающие быть высказанными следом, безнадежно застрять в горле девушки. Долохов резко встал с подоконника и в пару шагов оказался рядом с гриффиндоркой, нависнув над ней. – Зачем ты пришла, грязнокровка? – тихо и с плохо сдерживаемым гневом в голосе спросил он. – Я… Чтобы… – кое-как промямлила девушка. – У тебя кажется полно работы? Вот и иди работать! – Я этим сейчас и занимаюсь! – раздраженно бросила Гермиона, собрав всю смелость, которая была в ней. Ее щеки вспыхнули. – Ты хочешь формального подхода? Будет тебе формальный подход! Все заключенные обязаны носить маггловскую одежду! Никаких исключений! Но если ты так уж жаждешь продолжать саботировать это правило, у тебя всегда есть выбор – ходить голым! У Гермионы перехватило дыхание, но она не сдала позиций, увидев, как желваки ходуном забегали по лицу Пожирателя. Когда Долохов дернулся, девушка вздрогнула, ожидая какой-то физической агрессии в свою сторону (в конце концов, такое уже происходило), но мужчина лишь обхватил ее запястье и подорвался к двери, потянул ее за собой. – Похоже, тебе не мешает проветриться, грязнокровка. Гриффиндорка не успела возразить, как оказалась буквально выпровоженной за порог. Дверь позади громко захлопнулась. Гермионе понадобилась лишь пара секунд, чтобы осознать, что произошло, и позволить волне возмущения захлестнуть ее полностью. Девушка кинулась обратно и, когда ручка не поддалась, принялась яростно стучать по дверному полотну. – Антонин! Мы не закончили! Немедленно открой эту чертову дверь! – Заставь меня, соплячка! – послышалось по ту сторону. – Надо ж как тут весело! Драма похлеще, чем в маггловизоре, – со стороны наблюдая за разворачивающейся у комнаты Долохова сценой, отметил Рабастан. – Телевизоре, – поправил его Роули. – И, я думаю, все же лучше это остановить, пока драма не переросла в трагедию. Девушка покраснела еще сильнее от клокочущей внутри ярости и снова застучала по двери, теперь уже кулаком, пока ее не подхватил под локоть Торфинн. Оттянув Гермиону на несколько метров дальше по коридору, мужчина произнес: – Не надо больше стучать. А-то он и правда откроет. – Я этого и добиваюсь, Торфинн! – возмущенно сказала Гермиона. – Лезть в берлогу к разъяренному медведю – не лучшая идея, если хочешь, чтобы все части твоего тела остались при тебе, – произнес Роули. – Дай ему время успокоиться. – Это ему надо успокоиться? – отдернув руку, бросила Гермиона. – Да он своим ребячеством будто специально меня выводит! Ты знаешь, что он оторвал дверцу шкафа? Торфинн задумчиво хмыкнул. – Вероятно это случилось после того нашего разговора в субботу, когда он врезал мне. – Вы подрались? – Нет. Говорю же, он просто врезал мне. Вот, губу рассек, – Роули указал рукой на нижнюю губу, где виднелась слабая припухлость и покраснение. – Но я сам виноват – надо было вовремя остановиться. Ведь я знал, каким он может быть, если его задеть за живое. А теперь ты пришла, как продолжение этой истории. – А я тут причем? – Не важно, – Роули на секунду отвел взгляд в сторону. – Дай ему время. Тони свыкнется с положением дел. Просто он адаптируется к переменам медленнее, чем другие.***
Ночь окутала своим темным одеянием сад, полностью погрузив его во мрак, а поле для игры в мяч теперь слабо освещали лишь два желтых фонаря, стоящих с противоположных концов. Установившаяся вокруг тишина не способствовала расслаблению. В очередном порыве гнева мужчина ударил кулаком по стене. Боль успокоила разгорающийся внутри пожар, но не потушила полностью, оставив его угрожающе тлеть. Когда Антонин был заточен в Азкабане, то считал, что хуже места не найти. Как же он ошибался. Грязнокровка смогла изобрести для него десятый круг ада при жизни. Пребывание в этой тюрьме определенно станет для него ежедневной пыткой. Логово лицемерия, вот что это за место. Все такие тошнотворно милые и дружелюбные, вокруг чисто и аккуратно, кровать комфортная, еда вкусная… Но его не обмануть… На деле, это лишь инструменты, чтобы поскорее сломать его. Однако, кажется, им это удастся в скором времени. В Азкабане было отвратительно – холодно, уныло, больно. Сноп проклятий, каждый день обрушивающийся на и без того измученное тело. Жижа, смутно напоминавшая еду, от которой желудок болел сильнее, чем от голода и язвы. Почти тухлая вода. И все равно это было лучше, чем сейчас. Потому что там он был одним из опаснейших темных волшебников, которого боялись даже те, кто пытал его, поэтому они накладывали дополнительные Связывающие, когда заходили в его клетку. Но в новой тюрьме он стал никем. Он больше не волшебник – браслет успешно подавлял его магию, не позволяя даже слегка чувствовать ее течение по венам, как это было при надетом ошейнике в Азкабане. Они превратили его в маггла, но и как маггл он жалок в своей слабости – физической (да, Роули, драккл его подери, и правда сильнее него) и интеллектуальной тоже. В этой тюрьме он будто неопытный ребенок, который самостоятельно не может даже лед в стакан с соком добавить, потому что, черт возьми, его нужно извлечь из этой проклятой маггловской машины по производству льда, а он не умеет ею пользоваться. Спросить у Финна? Нет! Это позорно. Да и может ли он обратиться к напарнику после произошедшего? Он не собирался говорить о Роуз, но Финн показался ему в тот момент… слишком счастливым, заставляя его ощутить себя в полном дерьме. И Антонин захотел, чтобы ему хоть на пару секунд тоже стало плохо. Гребаный эгоизм, вот что это… Но тогда он об этом не думал. Тогда его мысли крутились лишь вокруг осознания, что он больше не тот человек, который знает всё… Не тот, к которому приходили за помощью (вернее, приползали с мольбами). Он всегда был лучшим во всем. Финн был лишь вторым. Но сейчас… Он должен прогнуться, чтобы выжить. Должен показать слабость. Дать всем понять, что он чего-то не знает, что он в ком-то нуждается… За что грязнокровка так поступила с ним? Почему создала место, которое растоптало его, превратив в ничтожество? А теперь она приходит к нему и насмехается. Каким же дураком он был, думая поначалу, что они здесь вдвоем против целого мира. А оказалось, что она с ними заодно. «Я будто с пубертатным мальчишкой разговариваю!» Эти опрометчиво брошенные слова могли стоить ей жизни пару лет назад. Но не сейчас. Не после той битвы в кафе, когда между ними образовалась гребаная связь. Не после тех теплых бесед, которые они вели, греясь ночью у костра в Кочующем лесу. Антонин разомкнул ладонь – красные полоски, появившиеся от слишком сильно вдавливаемых в тонкую кожу ногтей, напомнили ему, что последние дни он почти все время сжимал кулаки в попытках подавить бушующие чувства и удержать на лице каменную маску безразличия. Ну уж нет! Он не встанет на колени добровольно! Может, после его вернут в Азкабан, но он уйдет победителем. Пусть это и будет последняя в его жизни победа.***
Гермиона вот уже десять минут не могла прикончить омлет, нервозность отбивала аппетит. – Зря надеешься, грязнокровка. Пытаться перевоспитать Долохова – пустая трата времени и сил, – явно будучи полностью уверенным в своей правоте, произнес сидящий рядом за столом Амикус. Это было частью программы – заключенные ели в столовой вместе с сотрудниками тюрьмы, за одним столом. Такие вещи должны были способствовать укреплению доверия между всеми участниками и впоследствии ускорению реабилитации осужденных. – Вы меня плохо знаете, – поднявшись со стула, сказала Гермиона. – И, кстати, у меня есть имя. – Зато я хорошо знаю Долохова, – проигнорировав вторую часть сказанного, равнодушно бросил Кэрроу, поднимаясь следом. Торфинн и Рабастан также вышли из-за стола, но никто из них не успел ничего добавить к диалогу, потому что внезапно гул в столовой подозрительно стих. Поначалу Гермиона просто стояла и смотрела вперёд, как и все остальные присутствующие, наблюдая за тем шоу, которое своей выходкой устроил вошедший в помещение мужчина. Это было настолько шокирующим для гриффиндорки, что её мозг не сразу переварил полученную визуальную информацию, просто отрицая увиденное, как что-то невозможное. Но когда она все же убедилась, что это не было галлюцинацией, то, проговорив "О, Боже" и, ощущая, как горят уши, стремительно крутанулась на 180 градусов, повернувшись спиной к подходящему к ней Антонину Долохову. Абсолютно голому.