Слабого никогда не будут воспринимать всерьез (с)
– Ну что, грязнокровка, теперь ты счастлива? – раздался за спиной полный самодовольства голос. – Какого черта ты творишь? – прикрыв лицо ладонями, словно шорами, с нотками паники пролепетала Гермиона, не осмеливаясь повернуться лицом к стоящему слишком близко обнаженному Долохову. – Ты же сама сказала вчера, лапонька: или маггловские тряпки, или ходи голым. Я сделал выбор в пределах того, что было мне позволено. – Знаешь, Тони, у некоторых тут комплексы развиваются при виде такого… – Никто не заставляет тебя смотреть, Амикус. – Да я бы и рад. Но он такой большой, что невольно попадает в поле зрения. Серьезно, грязнокровка, ты должна это видеть! Гермиона почувствовала, как, вдобавок к ушам, теперь горели и щеки. – Вы… просто… извращенцы! – выдавила она из себя, прежде чем кинуться прочь из столовой под дружный хохот оставшихся там мужчин. – Это было весело, – констатировал Кэрроу. – Ладно, парни, я пойду. Нужно подоставать другую грязнокровку. – Кого? – спросил Торфинн. – Э-э… Я пока не готов этим делиться. Может как-нибудь потом. Увидимся. – Мне тоже надо идти, – произнес Рабастан. – У меня сегодня запланирован подкат к мозгоправше. Оставшись вдвоем с Роули, Антонин мгновенно почувствовал себя неловко. Они не разговаривали после того, что произошло в субботу. И хотя он понимал, что виноват и вроде как должен извиниться, подобрать слова не мог. Благо, Торфинн всегда умело выходил из не слишком приятных в психологическом плане ситуаций. – В самом деле, Тони, прикройся, – с мягкой улыбкой проговорил он, и Антонин чуть расслабился. – У тебя тоже комплексы, Финн? – натянув насколько мог более дружелюбную улыбку, спросил Долохов. – Не хочу тебя расстраивать, но мой побольше будет. – Да ну на хрен, ты врешь. – Доказывать я тебе ничего не собираюсь, мы не школьники и мериться ими в туалете не будем. – Так вот чем вы там в Хогвартсе занималась? – Ой, заткнись, – усмехнулся Роули. Повисла короткая пауза. Лицо Антонина сделалось серьезным. – Слушай, я… Прости, что врезал тогда, – произнес он. – Я немного в напряге последнее время. – Понимаю. Бывает, – ответил Роули. – Мы оба в тот раз накосячили. – Можешь врезать мне в отместку, если хочешь. – Нет, Тони. Я думаю, у тебя и без этого достаточно проблем. – Значит, все по-прежнему? – Не сомневайся, напарник.***
Ночные дежурства давались Мариссе с трудом. Она была на все сто процентов жаворонком, поэтому уже в восемь-девять вечера, чтобы не уснуть на посту, пила Бодрящий эликсир на основе женьшеня. Однако, бессонная ночь всегда давала о себе знать по утрам – голова гудела, а тело молило ее упасть в мягкую постель и погрузиться в такой необходимый сон. Именно это Марисса и собиралась сейчас сделать, направляясь через парк в сторону жилого блока для охраны. Но ее немного умиротворенное состояние было в одночасье разбито на мелкие осколки едва она подняла взгляд от гравийной тропинки и увидела идущего навстречу человека. Девушка хотела было просто проигнорировать его, как она старательно делала все эти несколько дней, но у Амикуса были другие планы. Встав ровно по центру дорожки, огражденной кустистой изгородью с двух сторон, мужчина не оставил ей и шанса проскользнуть мимо него. – Позволь. – Все еще пребывая в надежде, что Амикус здесь не по ее душу, Марисса попыталась обойти его, но тот не сдвинулся с места. Тогда девушка едва заметно вздохнула, после чего посмотрела ему прямо в глаза и спросила: – В чем дело, Амикус? – Мне нужно увидеть Алекто, – холодно ответил он. – Я уже говорила тебе, и, кажется, даже дважды – она в Св.Мунго. – Да-да, – закатив глаза с этой своей наигранностью, которую Марисса терпеть не могла, проговорил он. – Она в безопасности. О ней заботятся. Если верить тебе, то она чуть ли не в раю находится. Но мы оба знаем, что это не так. – Почему ты мне все это говоришь? – переняв холодность собеседника, произнесла Марисса. – Я ничем не могу тебе помочь. – Отведи меня к ней, чтобы я убедился в правдивости твоих слов. – Даже если бы я хотела… А я, заверяю тебя, вовсе этого не хочу… Я не уполномочена сопровождать заключенных куда-либо за пределы тюрьмы, и принимать такие решения тоже права не имею. – Так отведи меня к тому, кто уполномочен. – Я не буду никуда тебя вести, Амикус, – почти шепотом, но с явным предостережением в голосе, сказала Марисса. – Иди сам куда хочешь и разговаривай с кем хочешь. А меня оставь в покое. Девушка предприняла попытку уйти, но Кэрроу схватил ее руками за плечи, зажав словно в тисках. – Ты мне так мстишь, да? За то, что мы расстались. – Во-первых, это я была инициатором нашего разрыва… И нисколько не жалею об этом. А во-вторых… Ты знаешь меня много лет, Амикус. И как бы ты ни злился на меня сейчас… Ты правда думаешь, что я стала бы вредить тебе, используя Алекто? Помешкав несколько секунд, мужчина все же разомкнул объятья, и Марисса сделала пару шагов вперед, но потом остановилась и, не оборачиваясь, проговорила: – В Азкабане ее кормили под Империусом. Она не может самостоятельно о себе позаботиться. В Св.Мунго у нее трехразовое питание и уход, который ей нужен. Ты можешь продолжать ненавидеть меня, но ты знаешь, что я права. Там ей лучше. Девушка ушла, а Амикус подошел к деревянной скамейке, расположенной в углублении кустистой ограды, и присев на нее, обреченно прикрыл глаза. Там ей лучше.***
Ребекка нервно постукивала кончиком шариковой ручки по столу. Ей казалось, что она говорит с подростком, а не со взрослым мужчиной, которым, согласно биографическим данным из его личного дела, являлся Рабастан Лестрейндж. И его поведение выводило ее из себя. – Мистер Лестрейндж... – Басти, – поправил ее развалившийся в кресле мужчина. – Боюсь, я не могу позволить себе такую фамильярность, – холодно проговорила целительница. – Не бойся. Мы никому не скажем. – Рабастан подмигнул женщине, однако ледяная вьюга, бушевавшая внутри нее с того момента, как Лестрейндж перешагнул порог ее кабинета, лишь завыла сильнее. Ребекка сняла очки и потерла переносицу большим и указательными пальцами. – Мы с Вами совершенно не продвигаемся вперед, – устало проговорила она. – Прошла уже неделя… – Я уж думал, ты не попросишь! Лестрейндж уверенно подскочил с места и, обойдя стол, вплотную подошел к вставшей на ноги Ребекке. – Мистер Лестрейндж… – голос женщины дрогнул, она испуганно уставилась снизу вверх на мужчину, который был на голову ее выше. Рабастан грубо обхватил ее за талию, чего Ребекка, укротившая, наконец, непозволительные эмоции, уж точно была не намерена терпеть. Она занесла руку, и пощечина огрела левую щеку мужчины. Лестрейндж на секунду замер, но затем вдруг обхватил ладонью шею целительницы, удерживая ее от возможности отстраниться, и впился губами в ее приоткрытый рот. Слабо сопротивляясь от шока, женщина уперлась руками в предплечья Рабастана, что только раззадорило его. С минуту мужчина нежно, что никак не соотносилось с жесткой хваткой его руки на ее шее, ласкал ее губы. Когда, наконец, он прервал поцелуй, какое-то время Ребекка только тяжело дышала, расширенными глазами смотря в веселые и полные похоти глаза своего пациента. – Так… нельзя, – прерывисто проговорила она. – Почему? Тебе же понравилось. – Нет. Это не так! – возмущенно бросила женщина. – Ну да, ври больше, – с усмешкой сказал Рабастан. – Я что, думаешь, не чувствовал, как ты мне отвечала? Тебе понравилось не меньше моего. – Я… Это не… – голос женщины подрагивал, отчаянно она пыталась совладать с накатившей паникой. Кулаки сжались до белых костяшек. – Вам надо уйти. – Да ладно тебе! – Уходите. Прошу, – едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, бросила Ребекка.***
Нарцисса занесла руку над металлической ручкой все еще сомневаясь, следует ли ей попрощаться. В итоге повернуться она так и решилась. Толкнув дверь, женщина вышла из комнаты. – Миссис Малфой? Здравствуйте, – поприветствовала ее проходящая мимо по коридору Гермиона. – Мисс Грейнджер, добрый день, – сдержанно ответила Нарцисса, сцепив руку в замок перед собой. – Как… мистер Малфой? – А Вы разве не знаете? Насколько я поняла, следить за прогрессом реабилитации осужденных – это Ваша работа? – Д-да, конечно, – смутилась девушка, вмиг почувствовав себя виноватой. Безусловно, в ее прямые обязанности не входило следить за душевным здоровьем каждого заключенного, на то были целители, однако, как инициатор и создатель программы, она считала себя ответственной за каждый аспект процесса реабилитации. Тем более, Люциус Малфой был одним из самых непростых случаев здесь и, наверное, было бы правильнее уделить ему больше времени, нежели кому-то другому. Но она подкармливала свои эгоистичные желания, и за это ей было стыдно. – К сожалению, у меня нет возможности уделить внимание каждому, – попыталась оправдаться девушка. – Улучшений нет, – холодно ответила Нарцисса. – Я надеялась, что смена обстановки поможет. Однако, похоже, проблема несколько глубже. – Он… по-прежнему не разговаривает? – Ни слова не произнес. – На секунду женщина прикрыла глаза, вероятно, в попытке взять эмоции под контроль. И ей это, как всегда, блестяще удалось. Когда Нарцисса снова взглянула на Гермиону, ни капли горечи не отражалось в ее глазах. – Прошу меня простить, мисс Грейнджер. Мне нужно домой. Нарцисса развернулась на каблуках и двинулась по коридору. Гермиона последовала за ней. – Миссис Малфой, я… Мы пригласили психолога… – Психолога? – переспросила женщина, услышав незнакомое слово. – Целителя в области ментальных проблем, – пояснила девушка. – У мисс Грейвс большой послужной список. Ее цель здесь – адаптировать программу с учетом особенностей каждого отдельного заключенного. Если хотите, Вы можете поговорить с ней, уточнить у нее план относительно реабилитации мистера Малфоя. Можно прямо сейчас, вон там ее кабинет. Девушка указала на дверь в конце коридора, и в это мгновение та распахнулась. Из кабинета вышел Рабастан Лестрейндж. Мужчина прикрыл за собой дверь, вскинул голову и увидел стоящих неподалеку Гермиону и Нарциссу. С готовностью, он двинулся им навстречу. – Привет, Нарцисса! – поздоровался он, затем повернулся к Гермионе и, кивнув, добавил: – Грязнокровка. Нарцисса удивленно вскинула брови и пронзила Гермиону вопросительным взглядом. Та лишь пожала плечами в ответ. Это оскорбительное обращение превратилось для нее в такую обыденность, что она перестала обижаться. – Как Люциус? – продолжил Рабастан. – Видел его на днях и… Ну ты и сама, наверное, знаешь. – Без изменений, – ответила Нарцисса. – И я… так и не имела возможности выразить тебе мои соболезнования. – По поводу? – спросил Рабастан. – Твоей утраты. – Аа… Руди… Ну да, это… печально, – обрывисто отозвался Лестрейндж, рассеянно проведя рукой по волосам. – Мне казалось, вы были близки. Похоже, я ошибалась… – В смысле? – Прости мою бестактность, но ты… так спокоен… – Нууу, я уже переболел. Не вечно же горевать. Жизнь продолжается, – произнес Рабастан, натянув улыбку от уха до уха, от которой обеим его собеседницам стало не по себе. – Мы, наверное, пойдем… – после неловкой паузы, растянувшейся на десяток секунд, сказала Гермиона. – Хотите поговорить с целителем, миссис Малфой? – Да, я… Я погорю с ней, – откликнулась женщина. – Всего доброго, Рабастан. Когда они двинулись к кабинету Ребекки Грейвс, Лестрейндж хотел было остановить их – сейчас явно было не лучшее время для разговора с женщиной, которую он чуть не оттрахал прямо на столе пять минут назад, – но он промолчал, не найдя аргументов, а правду он мог бы сказать в лицо кому угодно, в том числе грязнокровке, но только не Нарциссе Малфой.***
Марисса в очередной раз взглянула в окно. Медленно, но верно на парк, куда открывался вид из ее комнаты, опускались сумерки. Сегодня опять ночное дежурство, поэтому, отправляясь в свою комнату утром, Марисса надеялась, что сможет хоть немного отоспаться, прежде чем в очередной раз встряхнуть и без того разлаженные биологические часы. Как бы не так. Разговор с Амикусом отбил сон напрочь. И, конечно, сонное зелье по закону подлости как раз закончилось. Девушка просто провалялась все это время в постели, ворочаясь туда-обратно, но так и не погрузилась в царство Морфея. Окончательно потеряв надежду уснуть, она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Зачем только она вызвалась добровольцем в эту тюрьму? Ведь знала же, к чему это может привести. И вот, пожалуйста. Сегодня он довольно основательно схватил ее, может даже синяки останутся. Амикус никогда не отличался тактичностью и хорошими манерами в целом. Напротив, он был грубым, иногда откровенно хамил. Не ей, конечно… Другим людям. Часто срывался, позволяя негативным эмоциям поглотить его почти полностью, и даже не пытался обуздать их. А еще он не особо умел сопереживать и проявлять жалость к кому-либо. Он не раз признавался ей, что ему вовсе не жаль волшебников и магглов, которых пытал на его глазах Повелитель. Да и сам он давно перестал считать, сколько раз применял Пыточное, часто делая это с удовольствием. И это только маленький кусочек большой мозаики его пороков, которые возникли из детских травм, тщательно взращиваемых его отцом-садистом. Пожалуй, именно этот факт не позволял Мариссе даже помыслить о том, чтобы окончательно разойтись с Амикусом после очередной ссоры. Она боялась, что без нее он просто утонет в пучине своих страхов, комплексов и переживаний. Хотя, было и еще кое-что. Весь этот негатив, который он выплескивал на других, Амикус никогда не позволял себе направлять на Мариссу. Даже в пылу размолвки она чувствовала, как он сдерживается. И как бы разгневан он ни был, ни разу Амикус не поднимал на нее руку. Кричал? Да. Оскорблял? Бывало. Но он никогда даже не замахивался для удара. А уж если у Мариссы под воздействием эмоций выступали слезы, это становилось для него сигналом немедленно прекратить перебранку и кинуться к ней с извинениями, крепко сжав в объятиях. И все снова было хорошо. До следующей ссоры, иногда ведущей к короткому расставанию на пару дней, а после – бурному перемирию. Они проходили это десятки раз. По-настоящему сильно они ругались лишь однажды. Тогда, казалось, они разошлись бесповоротно. Это было давно, они встречались на тот момент около двух лет. Сейчас Марисса была не в силах вспомнить, что стало причиной той размолвки. Зато она прекрасно, в деталях помнила, что случилось вскоре после этого. То, что сделал для нее Амикус Кэрроу перекрыло все плохое в нем, с чем, она полагала, невозможно смириться. И впоследствии воспоминания о его поступке снова и снова побуждали ее простить очередную его ошибку. Тогда он стал для нее спасителем, рыцарем в сияющих доспехах. Да и что уж греха таить, если бы не Амикус, ее судьба могла бы быть очень печальной. Его поступок заложил в нее уверенность, что однажды он сможет полностью сломать все те стереотипы о магглах и магглорожденных, насаждаемые его семьей. И что сострадание, на которое он определенно способен, когда-то распространится за пределы их взаимоотношений, на других людей. Наивная дурочка, верящая в сказки. Шли годы. Нельзя отрицать, что Амикус старался стать лучше, для нее. Правда, толку в этом было откровенно мало, потому что, свернув с одного опасного пути, он неизменно выбирал аналогичный, едва ли не более омерзительный. Но она продолжала прощать его. Однако, к сожалению, всему есть предел. Этим пределом для нее стали пытки детей в Хогвартсе. Амикус так легко рассказывал, как проучивает их за непослушание и неуважение его авторитета, будто речь шла о запрете посещения Хогсмида, а вовсе не об одном из самых жутких проклятий. Она искренне надеялась, что он одумается, поняв по ее реакциям, что недопустимо применять подобные заклинания против детей. Потом предположила, что все дело в дурном окружении – ведь с ней он совсем другой. И она предложила ему сбежать. Но, вопреки ее ожиданиям, он не пожелал расставаться с привычным образом жизни. И бросать единственного близкого человека конечно же тоже не стал. Для Мариссы это стало болезненным ударом. И она в сердцах сказала то, о чем тут же пожалела. Однако гордость не позволила забрать слова назад. Да и даже если бы она попыталась обернуть все вспять, разве имело бы это какое-то значение? Амикус не уговаривал ее передумать, даже не попытался. Он просто… ушел. Молча и быстро. Будто только и ждал этой возможности. Похоже, из них двоих любила по-настоящему лишь она. А он… Сложно сказать, кем она была для него. Необычной игрушкой? Утешением, которое больше нигде не получить? Попыткой разнообразить жизнь? Он хоть вполовину дорожил ею так же, как она им? Марисса не была в этом уверена. Это было чертовски больно. Она несколько часов проплакала в подушку. А когда слезы иссякли, она просто лежала, бессмысленно пялясь в потолок. Прямо как сейчас. Самым правильным решением будет попроситься обратно в Аврорат. Она не выдержит ежедневных встреч с бывшим. Она думала, что справится, но, очевидно, это выше ее сил. Да и Амикус не позволяет ей расслабиться и отстраниться. Хотя, если бы он не доставал ее требованиями привести его к сестре, она все равно видела бы его каждый день. Приходя работать сюда, она хотела убедиться, что он действительно в безопасности. «Уже убедилась. Но ты все еще здесь», – ехидно отметил внутренний голос. Но он не счастлив и не спокоен. Перед глазами стояло потерянное, полное боли и отчаяния лицо любимого мужчины. Нет, пока она не увидит, что он точно в порядке, она не сможет покинуть тюрьму. «Снова нашла причину задержаться? Как банально», – усмехнулся внутренний голос. Марисса выхватила из-под головы подушку и, уткнувшись в нее лицом, прокричала ругательство, надеясь, что набивка поглотит неприемлемое слово и никто за пределами комнаты не услышит ее. Затем она отложила подушку и села на кровати, свесив ноги. Девушка провела руками по лицу, пытаясь стряхнуть остатки дремы. – Черт бы тебя подрал, Амикус Кэрроу! – буркнула она, прежде чем встать с постели. Она не хотела делать то, что собиралась, но понимала, что, если не сделает, ее просто загрызет совесть.***
– Гермиона? Это Торфинн. Можно войти? – Ты одет? По ту сторону двери послышалась сдавленная усмешка. – Я не такой отчаянный, как Тони. Гермиона вздохнула. – Входи. Дверь отворилась, и Роули прошел в кабинет. – Чем могу помочь? – сухо поинтересовалась Гермиона, одной рукой, с зажатой в ней ручкой, опершись о рабочий стол, за которым сидела. – Хотел обсудить утренний… ээ… инцидент. Можно присесть? Девушка рукой указала на стул напротив. – Не злись на него. – Предлагаешь просто проглотить это? Я не из тех людей, которые позволяют вытирать о себя ноги. – Тони сделал это не для того, чтобы унизить тебя. – Неужели? А выглядит именно так, – искорки негодования блестели в глазах девушки. Торфинн провел рукой по лицу. – Послушай. Он не очень общительный, точнее, очень даже замкнутый. Он не привык распространяться о своих чувствах, о том, что у него на душе. Сейчас ему… нелегко. Новое место, новые правила… Гибкостью он никогда не отличался. А поделиться своими проблемами ему не с кем… – А как же ты? Разве вы не друзья? – Мы знакомы много лет. Прикрывали друг друга. Заступались друг за друга. У нас даже есть свои секреты. В общем, мы ведем себя как друзья, но я до сих пор не могу назвать его иначе, кроме как напарником. Не из-за того, что не хочу, а потому что знаю, что это оттолкнет его. Характер у него такой. Он будет переживать, но делать вид, что ему плевать. – Допустим, все именно так, как ты говоришь, и ему действительно тяжело даются перемены. – Гермиона откинулась на спинку стула. – Но он же не дурак. Он должен догадываться, насколько непросто было перевести его из Азкабана. Именно его… С таким-то послужным списком. Я пытаюсь помочь ему. Однако вместо благодарности, он чинит мне препятствия на каждом шагу, устраивая себе же новые проблемы. – Гермиона… – Торфинн сцепил пальцы в замок и оперся руками о колени, подавшись вперед. – Антонин Долохов – очень сильный темный 46-летний волшебник, которого вытащила из тюрьмы, тем самым спасая ему жизнь, юная девушка, которая ранее дважды уделала его в честной дуэли. – Гермиона моргнула, понимая, к чему ведет мужчина. Роули озвучил ее опасения: – Подумай, насколько сильно может быть уязвлено его самолюбие? А потом ты приходишь к нему и начинаешь его… строить, как мальчишку. «Я будто с пубертатным мальчишкой разговариваю!» – вспомнила Гермиона собственные сказанные в сердцах слова. – Но он не твой одноклассник, – продолжал Торфинн. – Для него то, что ты делаешь, воспринимается как оскорбление. И будь на твоем месте кто-то другой, этот человек был бы уже не жилец. Но перед ним ты, и он сдерживается. От этого злится еще больше. И то, что было утром…. Это лишь… шаг отчаяния. Девушка отвела глаза в сторону, покосившись в окно. – Я этого не учла, – тихо проговорила она. – Тебе нужно… – Торфинн замялся на секунду, затем продолжил: – Если ты действительно хочешь помочь ему, тебе придется учитывать его сложный характер и проблемы с общением. Он научится доверять тебе, но нужно время. А пока будь поаккуратнее в действиях и высказываниях. Особенно в требованиях. – Я поняла. И, кажется, я знаю, что следует сделать.***
Утром следующего дня Марисса нашла Амикуса там, где и надеялась. В столовой. По крайней мере, он не голодает, хотя… Не похоже, что он действительно что-то поел… Амикус сидел в одиночестве за одним из расположенных по периметру помещения столов. Перед ним на подносе стояла тарелка с кашей. Мужчина то и дело зачерпывал еду ложкой, после чего наклонял столовый прибор и наблюдал, как каша стекает обратно в тарелку. Это выглядело настолько грустно, что Марисса с трудом подавляла порыв подлететь к бывшему возлюбленному и поддерживающе обнять его. Вместо этого она подошла к линии раздачи и, для вида быстро побросав на поднос первое, что попалось на глаза – тарелку с двумя крепами, маленькую пиалу со сметаной, булочку и стакан апельсинового сока, – уверенно двинулась к Кэрроу. Мужчина оторвался от наблюдения за стекающей в тарелку кашей только когда с чрезмерно громким звуком на стол рядом с его синим пластиковым подносом шлепнулся второй. Амикус вскинул голову и, к своему удивлению, обнаружил застывшую перед ним Мариссу. Девушка отодвинула стул и села напротив. – Я отведу тебя к сестре, – сказала она и, не дав Амикусу и слова вставить, сразу добавила: – Но только один раз. На самом деле, я сильно подставляюсь, делая это. Если ты что-нибудь выкинешь, меня вышвырнут с работы быстрее, чем я успею проговорить «Святой Мунго». – Понял, – с непривычным для себя серьезным выражением лица кивнул Амикус. – Когда пойдем? – В пятницу, – ответила Марисса. – Это приемный день во всех отделениях. Легче будет затеряться в толпе. Но, чтобы ты не питал иллюзий, подавитель с тебя никто снимать не будет. И времени в больнице у тебя будет немного. Максимум, что я могу – это двадцать минут. Не больше. – Мне этого хватит. Как я сказал, я просто хочу убедиться, что с ней хорошо обращаются. – Тогда проблем не будет, – констатировала девушка. Затем она подхватила поднос и, встав со стула, удалилась в другой конец столовой, сев за стол у окна, спиной к мужчине. До пятницы можно было выдохнуть. Ну, по крайней мере, Марисса на это надеялась.***
То, что произошло вчера – непрофессионально и просто неподобающе. Особенно для врача с ее-то квалификацией. Она должна взять себя в руки и попытаться выбить из головы упорно засевшие там ассоциации с бывшим. Рабастан Лестрейндж просто пациент, такой же, как и остальные. Да, конечно, он чертовски похож на Стивена, на этого проклятого мудака, который мучал ее все те годы, что они были вместе. Выбраться из тех нездоровых отношений было невероятно сложно для юной неопытной девушки, у которой примером для подражания была ее семья, где отец регулярно избивал мать на ее глазах. Когда-то она думала, что это и есть норма, «как у всех». Предсказуемо, что она вляпалась в отношения с таким, как Стивен. Сильным. В мощи его кулаков ей предстояло убедиться не раз. Самоуверенным. Так она думала тогда, сейчас-то для нее ясно как день, что именно дичайшие комплексы побуждали его самоутверждаться за ее счет, побоями, унижениями, оскорблениями. Заботливым. Так говорили сокурсницы, когда она сетовала на необходимость отпрашиваться у парня даже чтобы просто сходить в городскую библиотеку. На деле это была лишь маниакальная страсть к контролю. Ребекка до сих пор не знает, как ей удалось найти в себе силы сбежать. Сбежать далеко, в другую, мать ее, страну, едва она получила университетский диплом. К счастью, Стивен не последовал за ней. Зато теперь у нее появился новый «Стивен». И этого «Стивена» она вынуждена видеть каждый день. Нет, нет, и еще раз нет! Рабастан Лестрейндж не виноват, что выглядит, жестикулирует и даже разговаривает так же, как Стивен. В конце концов, это всего лишь внешний фасад. Внутри ее пациент совсем другой. Ты должна абстрагироваться от личной драмы и сконцентрироваться на проблемах этого человека. Итак, с какими травмами мы имеем дело? Травма отвержения. Результат холодности родителей и их жестокости, о чем незадолго до своей смерти поведал ей Родольфус Лестрейндж. Поэтому Рабастан не вкладывается эмоционально в процессе их взаимодействия, лишь отшучиваясь. Он просто не привык, не умеет, не знает, как это делать. Постоянные унижения и оскорбления в детском возрасте привели к неуверенности, которую Рабастан тщательно пытается скрыть чрезмерно наигранной наглостью, и побороть которую надеется беспорядочными половыми связями. Поэтому он начинает так настойчиво флиртовать и с ней, едва она нащупывает по-настоящему болезненную тему в ходе их диалога. Вторжение в чужие личные границы – это его способ вернуться в позицию силы, чтобы избежать раскрытия его слабостей. Отдельной проблемой является его почивший брат. Там сложные отношения. С одной стороны, брата Рабастан явно боялся, и, наверное, сейчас он ощущает себя в какой-то степени сбросившим оковы, которые удерживали его всю жизнь. С другой – они с братом были неразлучны, а значит нездоровую зависимость никто не отменял. И, вероятно, сейчас он испытывает пустоту и потерянность, лишившись того, кто был постоянной часть его жизни, даже во время заключения в Азкабане. М-да, по-хорошему Рабастану Лестрейнджу нужен длительный, не на один год, курс психотерапии, чтобы проработать все эти травмы. Но и это сработает лишь при его собственном на то желании, а желания у него такого, очевидно, нет.***
Гермиона занесла руку, готовясь постучать в дверь, но так и не сделала этого. Какой смысл? Она уже видела самое смущающее, что только было можно, хуже не будет. Девушка надавила на ручку и медленно приоткрыла дверь. Она почему-то была уверена, что он окажется именно там – сидящим на подоконнике. К счастью, обернутым в одеяло. На ее появление в комнате Антонин никак не среагировал, но Гермиона была к этому готова. – Мне казалось, ты решил всегда ходить голым? – произнесла она. – Я просто замерз, – бросил он, по-прежнему не смотря в ее сторону. – Может, в этом тебе будет теплее? – девушка развернула куртку, которую держала в руках. – Я же сказал, что не стану носить маггловские тряпки. – Она не маггловская. Антонин повернулся и пару секунд хмуро рассматривал куртку в руках девушки. – Ты… купила мне куртку? – неуверенно спросил он. – Нет. Это твоя старая куртка. Ты отдал ее мне в Кочующем лесу, помнишь? Она все это время висела у меня в шкафу. Ждала своего часа. Антонин соскочил с подоконника и Гермиона молила бога, чтобы он не сбросил с себя одеяло. С голым Долоховым она бы точно не смогла продолжить диалог. Но, к ее облегчению, мужчина лишь плотнее укутался в свое одеяние. – Сохранила ее? Почему? Хотела позлить своего парня? Гермиона усмехнулась. – Это одна из причин, но главная заключается в том, что я надеялась вернуть ее тебе лично. – Вы что, не живете вместе? Девушка смутилась. – Нет, с чего ты так решил? – Просто я удивлен, что куртка выжила в твоем шкафу. Будь я на месте твоего парня, я бы ее сжег. – Чтобы этого не произошло, я наложила Защитные чары. – Не нужно было. Куртка ничего не стоит. Хотя… тот факт, что ты ее так оберегала, определенно повышает ее ценность, – расплывшись в широкой улыбке, произнес Антонин. С минуту они молча переглядывались, а потом Гермиона решилась сказать то, ради чего пришла. – Извини меня. Я не должна была ставить тебе ультиматум. Но, пожалуйста, не воспринимай мои действия, как попытку подавить тебя. У меня вовсе нет такой цели. Напротив, я хочу помочь. Я не стану больше пытаться заставить тебя носить маггловскую одежду. Однако, возможно, мы могли бы достичь небольшого компромисса? Антонин прищурился. – Чувствую подвох, лапонька, – сказал он с усмешкой. – Нет, все честно. В выходные можешь носить любую одежду, какую хочешь. Я принесу тебе что-то из Косого переулка, чтобы пополнить гардероб. Но, может, у тебя получится пересилить себя и надеть маггловскую одежду в будни? – Тебе прям не терпится напялить на меня тряпье магглов, да? – Это часть программы. – Программы, которую ты сама придумала. Что насчет одежды? – Программа комплексная, важен каждый элемент. Ты поймешь, со временем. – Это не ответ на мой вопрос. – Пожалуйста, Антонин, – тон девушки стал умоляющим. – Ты ведь сказал, что для тебя ценно то, что я сохранила твою куртку? Неужели ты не можешь пойти на эту небольшую уступку? Всего пять дней в неделю… – Нашла себе козырь, да? Маленькая манипуляторша. – Это сработало? – с надеждой заглянув ему в глаза, спросила гриффиндорка. Долохов выдержал мучительно долгую для Гермионы паузу с десяток секунд, а потом шумно выдохнул. – Ладно. Но… Четыре дня. В пятницу и выходные – ношу, что хочу. Идет? Антонин протянул руку для рукопожатия. – Я… – замялась гриффиндорка. – У моего предложения есть срок действия, лапонька, и он короткий. Так что решай быстрее, пока я не передумал, – снова улыбнувшись, произнес Долохов. – Похоже, это большее, на что я могу рассчитывать, да? – хмыкнув, проговорила девушка. Поколебавшись еще несколько мгновений, она все же пожала протянутую руку, отметив про себя, как стайка мурашек пробежалась по спине, когда прохладные пальцы мужчины обхватили ее ладонь. – А ты и правда замерз, – констатировала Гермиона. Антонин вопросительно вскинул правую бровь. – Руки холодные, – уточнила она. – Зато все остальное горячее, – сказал мужчина, и Гермиона покраснела. – Я… не готова вести такие двусмысленные диалоги, пока ты не оденешься. Антонин хохотнул и пошел к шкафу. – Было бы неплохо, если бы ты дверцу на место вернул, – поравнявшись с мужчиной, произнесла Гермиона, как и он, уставившись на распахнутый шкаф. – Пожалуй, – согласился Долохов. – Прихреначу обратно сегодня. Будут еще какие-нибудь пожелания, маленькая грязнокровка? – Вообще-то, есть одно, – прищурившись, произнесла девушка с лукавой улыбкой на губах. – Может перестанешь называть меня грязнокровкой? – Ну-у, нет. Это уже слишком! – театрально всплеснув руками, воскликнул Долохов. – Ты просто невыносим, знаешь? – Гермиона чуть толкнула мужчину локтем в бок. – Ага, знаю. Гриффиндорка лишь закатила глаза, поражаясь самодовольству собеседника, после чего снова уставилась на одежду, висевшую в шкафу. Это было так… комфортно. Просто стоять рядом, дышать одним воздухом. Комфортно для них обоих.