***
Первая половина лета после девятого класса выдалась достаточно продуктивной. Помимо обычных гуляний, мы с Антоном смогли попасть на несколько районных соревнований по шахматам и занять призовые места. Единственное, что нам пришлось пережить, так это экзамены. Спустя пару июльских недель Алина, когда мы остались у неё на ночёвку и читали стихи под дешёвое пиво «Оболонь», внезапно предложила помочь ей в организации её первой в жизни выставки среди подростков. Мы с Антоном присвистнули, когда узнали что Алина оказалась настоящей будущей художницей. И, конечно, мы решили ей помочь. Тогда я узнала, что Алина написала портрет Антона, хотя людей, как призналась наша подруга, она не очень любила рисовать. И тогда же я познакомилась с Женей, одной из участниц выставки, которая предложила погулять нам всем вместе, после того как всё кончится. — Как насчёт набережной? — предложила Женя, наблюдая как Антон с Алиной щебетали неподалёку от нас. — Погода тёплая, на небе ни облачка. — Слушай, — я сунула руки в карманы джинсов. — Предлагаю дать им побыть вместе. Мне кажется, у них что-то намечается и я бы… — Тогда пошли вдвоём, — моментально предложила Женя. — Или ты… не хочешь? — О, нет, очень даже хочу! Только надо предупредить Антона, а то решит, что мы его кинули. Антон только обрадовался тому факту, что останется наедине с Алиной. И мы с Женей, со спокойной душой, гуляли по набережной примерно до трёх часов утра. Сначала она рассказывала о своих планах на будущее, которые целиком и полностью связывала с творческой деятельностью, а потом наступила моя очередь рассказывать о своих. Погода и правда была прекрасной, а ещё оказалось, что эта июльская ночь была самой светлой за всё лето. И когда мы с Женей окончательно выдохлись и упали на лавочку, она вдруг спросила: — А тебе нравится кто-нибудь? Я аж поперхнулась, пытаясь собрать мысли во что-то оформленное. Мне сложно было объяснить Жене, что и кто мне нравился на самом деле. Я с детства знала что меня привлекал свой пол, потому что осознала это ещё в садике, когда мне понравилась девочка из группы. И мне тогда казалось, что я тоже ей нравилась. Мне было очень волнительно незаметно таскать с общего стола какие-то сладости и дарить их ей, а ещё она позволяла мне заплетать косички у неё на голове (хотя получалось у меня так себе). Правда, всё это кончилось, как только мы навсегда переступили порог садика и больше я её никогда не видела. — Так что? — Женя вернула меня в реальность. — Прости, я спросила что-то неудобное? — Н-нет, просто, — я замялась. — Знаешь, мне нравятся девушки, — решила признаться я, глядя в её светлые и блестящие глаза. — Я заметила, — улыбнулась Женя. — Не знаю как. Просто почувствовала. — Извини, я… если что… ты не подумай на свой счёт что-то такое, — кашлянула я и уловила в глазах Жени разочарование. — Значит, я тебе не нравлюсь? На самом деле Женя мне понравилась почти сразу, как только я её увидела. Она выглядела милой девушкой с курносым носом, веснушками на щеках и округло-подростковым лицом. Но больше всего меня впечатлили её аккуратные и длинные пальцы. И пока мы гуляли, я представляла, как она держала руками кисточку. Как вела её по холсту, прижимая эту самую кисть большим, средним и указательным пальцами. — Ну… на самом деле… нравишься? — неуверенно ответила я. И Женя, улыбнувшись, подвинулась чуть ближе ко мне. Я почти моментально залилась краской, не зная куда спрятать всё своё смущение и неуверенность. Я никогда раньше не целовалась, и у меня от переизбытка чувств сдавило горло. — Я никогда не целовалась, но, — пожала она плечами. — Ты полагаю тоже? — Угу, — прохрипела я, разглядывая своё отражение в её глазах. И мы поцеловались. Вернее, так и произошёл мой первый поцелуй. Он был неловким, слегка неуклюжим, но мягким, приятным и возбуждающим. Женя оказалась очень нежна в своих действиях. Мы обе пытались скрыть свою неумелость и неопытность, и просто идти навстречу неизвестности. Я чувствовала её слегка пересохшие, чуть пухлые губы на своих и отвечала на поцелуй, подаваясь вперёд. Так прошла остальная половина лета. Антон встречался с Алиной и я не чувствовала себя третьей лишней, потому что всё это время со мной была Женя. Вот так мы и гуляли вчетвером. А когда мы с Женей оставались наедине, то сразу же, как безумные, начинали обниматься и целоваться, пока нас никто не видел. Однако, в конце прохладного августа произошло то, что заставило меня переосмыслить всю свою жизнь. Я не любила рассказывать о чём-то подобном даже Антону. Он был в курсе моей ситуации лишь частично, а Женя с Алиной об этом вообще не знали. Моя мать постоянно подозревала отца в изменах, да и в принципе никогда не отличалась психической стабильностью. И пока он был на вахте, она допивалась до состояния мокрой и вонючей тряпки, как только приходила с работы. По этой причине я старалась быть где угодно, но только не дома. И по дороге в квартиру я каждый раз молилась, чтоб в окнах не горел свет. Подойдя к двери, я не услышала привычного «Хали-гали» или «Дым сигарет с ментолом». С облегчением вздохнув, я сунула ключи в замок и, открыв дверь, зашла внутрь. В нос ударил странный и тяжёлый аромат. Сердце сжалось от страха. Повесив лёгкую курточку на покачивающийся крючок, я шагнула вперёд по тёмному коридору мимо комнаты, задев что-то ногой. И чем ближе я подходила к открытой ванной, из которой доносился этот запах, тем сложнее мне становилось дышать. Моя рука потянулась к старенькому, пожелтевшему выключателю. Я положила свои пальцы на кнопку и, уже видя в темноте очертания, которые не хотела бы видеть, застыла как вкопанная. — Нет… — тихонько простонала я и наконец-то нажала на кнопку. Свет ударил в глаза. Я прищурилась и сделала один глубокий вдох. Волна ноющих, ледяных мурашек прокатилась от моих пяток до самой макушки. Руки и ноги скрутило болезненным онемением. Рот открылся, а глаза застыли. То, что я увидела — сломало меня в один миг. Да, я ненавидела её за все страдания, которые она принесла в эту семью своим алкоголизмом и нездоровой ревностью. Но я не хотела, чтобы всё кончилось так. Она лежала в ванне, наполненной мутной, красной водой. Я обратила внимание на то, как были раскинуты её руки и как её голова была чуть запрокинута назад. На полу лежали два грязных, окровавленных ножа, а на стиральной машинке стоял такой же замызганный кровью магнитофон, который давно зажевал кассету и уже ничего не проигрывал. Спёртый, отвратительно сладкий запах добрался до моего желудка и, нагнувшись, я высвободила всё то, что в нём было. Лицо скривило от жгучей боли в груди, а слёзы и сопли начали перемешиваться вместе со стекающими изо рта слюнями. В голове пронёсся немой вопрос, ответ на который я уже никогда не узнаю. Я пыталась не сорваться в отчаянный крик. Я знала что нужно делать, но не могла пошевелиться, потому что тело меня совершенно не слушалось и возникло чувство, будто бы оно больше мне не принадлежало. Спустя какое-то время, плюхнувшись на задницу, я отползла к стене, разглядывая то, что находилось в ванне. Мама выглядела такой умиротворённой и расслабленной, что казалась мне ненастоящей. Трясущимися руками достав из кармана кнопочный Nokia, я позвонила сначала в скорую. Там мне сказали, что приедут только утром и что мне нужно позвонить в милицию для того, чтоб пришёл участковый и всё засвидетельствовал. Мучаясь от боли, остаток ночи я провела в своей комнате вместе с трупом матери, который лежал в ванной. Я не знала, что будет дальше со мной, что будет с нами… я не знала, как сообщить новость отцу, который должен вернуться домой только через месяц.***
Антон пришёл ко мне на квартиру спустя несколько дней. Мы вместе разбирали старые мамины вещи и приводили убитую квартиру в какой-никакой порядок. Он ничего не спрашивал, а я ни о чём не рассказывала. Перед глазами всё ещё была эта кровавая баня, которую мне пришлось убирать собственными руками. Она даже записки не оставила, просто молча ушла, хорошенько надравшись самой дешёвой водкой. Я рыдала всё то время, пока возилась с окровавленными тряпками, а когда совсем не выдерживала — бегала блевать чем-то горьким и склизким. Кое-какие вещи моей матери мы с Антоном отнесли на мусорку, а какие-то на переработку, которая сравнительно недавно появилась в нашем городе и превратилась в модное течение вроде «дай вещи второй шанс». После этого мы вернулись ко мне и молча пили чай. Я была благодарна за то, что он согласился помочь и не оставил меня совсем одну. И я была рада, что его совершенно не смущал мой полумёртвый вид. В тот момент ко мне пришло осознание, что вместе со смертью матери я потеряла какую-то ментальную невинность. В итоге наше чаепитие закончилось моей истерикой, и я замарала своими соплями красивый бежевый свитер. Он лишь улыбнулся и сказал, что свитер — это последнее, о чём сейчас стоило думать. Вечером, когда он ушёл, я написала Жене, что между нами не может быть чего-то серьёзного, потому что после того, как я закончу школу, я уеду в Москву. То, что я хотела в Москву — я решила буквально в тот момент, когда писала ей эту чёртову смску.***
Отец не вернулся. Даже не позвонил, хотя уже обо всём был в курсе. Я начала получать от него лишь небольшую сумму денег, которая способна покрывать расходы на еду и коммуналку. И это взращивало во мне дополнительную озлобленность на человека, который почти никогда не присутствовал в моей жизни и в итоге из неё исчез. Я оказалась не нужна ни матери, ни даже отцу. Это подливало масла в огонь, убивая во мне веру в то, что кому-то может быть не плевать. Незаметно подкрался десятый класс и начался новый учебный год. Антон тогда с силой вытащил меня на сентябрьскую линейку. Этот сумасшедший парень, вместе с Алиной, караулил «моё величество» у двери с шести утра. В итоге я сдалась и открыла. — Подруга, — бодро обратилась ко мне Алина, стараясь не вдыхать исходивший от меня перегар. — Я принесла это. Она выложила на мою мятую кровать чёрные зауженные джинсы и белую блузку. А потом достала чёрный жакет. Видимо, Антон подсказал ей мои вкусы. А иначе, я и не знаю как она угадала, потому что я всегда ходила как какой-то оборванец, из-за отсутствия должного количества денег. Глядя на них я поняла, что уже не могла воспринимать Антона и Алину как своих близких, хоть они и старались мне чем-то помочь и не бросать меня в пучину темноты. — Отец так и не приехал? — поинтересовался Антон, пялясь в стену, когда я переодевалась, а Алина героически прикрывала меня собой. — Нет. Но… он присылает мне немного денег, видимо, чтоб я с голоду тут не сдохла, — мямлила я, застёгивая пуговицы. — Но, я устроилась на подработку в местную рыгаловку на полставки, так что с деньгами проблем нет. — Вот урод, — шикнул Антон. Моему отцу действительно не было никакого дела ни до меня, ни до моей умершей матери. Я не знала, правда ли он работал где-то далеко, как говорится, «вахтовым» методом или же жил на две семьи. Я знала лишь одно: он не придёт. Сначала по каким-то причинам, о которых я не знаю, а потом просто потому, что не сможет посмотреть мне в глаза.***
Спустя месяц вся школа была в курсе того, что моя мать «суициднулась», а новый парень Лисицыной (чёрт, я даже имени его не запомнила) сказал, что и мне тоже стоило бы сделать это за компанию. Я, конечно, никак не отреагировала, но от приступа удушья пришлось избавляться под ледяной водой в нашем школьном туалете. Спасибо Татьяне Михайловне, нашему директору, которая решила проявить сочувствие и растрепать эту новость всему учительскому составу. Был во всём этом только один плюс — учителя меня не трогали даже в те моменты, когда я просто вставала посреди урока и выходила из класса. От Алины и Антона я неумолимо продолжала отдаляться. Они звали меня гулять, а я не шла. Они звали меня в гости поиграть в игры, а я говорила, что занята. В итоге, вне стен школы мы практически не взаимодействовали. Признаться честно, какое-то время я скучала по ним, по этим стихам Бодлера, по дешёвой «Оболони»… но видя, как они поедали друг друга взглядом, я не захотела быть третьей лишней. А ещё, я почему-то перестала нормально спать. Мой цикл бодрствования доходил до двадцати часов, а цикл сна составлял от четырёх до шести. Может, проблема была в алкоголе? Купить его не трудно, просто подмазываешься к продавщице в палатке и она уже твоя лучшая подружка. В каком-то смысле мне это даже нравилось, потому что я стала больше времени посвящать интересующей меня литературе. Моё желание стать врачом усилилось и превратилось во что-то маниакальное и болезненное. А ещё, я заметила, что Лисицына перестала влезать в споры. Я пыталась, как обычно, вставить что-нибудь ей в колёса на уроке просто по старой привычке, но она упорно меня игнорировала, а когда отвечала я — Лисицына и вовсе замолкала. — Хватит пялиться, — огрызнулась Пучкова, когда я залипла в одну точку в раздевалке перед уроком физкультуры. — Ты что, лесбиянка? Мои брови напряжённо сдвинулись, а губы поджались. Я смотрела на Лисицыну и ждала от неё хоть какой-то реакции. Но она просто смирила нас своим фирменным взглядом и ничего не ответила. — Будь я лесбиянкой, а ты последней женщиной на этой чёртовой планете, то я бы даже не посмотрела в твою сторону, — холодно процедила я и натянула помятую чёрную майку. Пучкова хотела было возмутиться на бездействие Лисицыной, но потом бросила эту затею и, завиляв хвостиком, ускакала вслед за своей Госпожой удаляющейся из раздевалки. Год пролетел как в тумане. Наступили майские и я влилась в тусовку людей старше меня года на два, три, а то и больше. Мне нравилось то, что они выглядели круто, взросло и от них веяло самостоятельностью. Из одежды они предпочитали всё чёрное и из кожи, мощные высокие «говнодавы», и кучу странной панковской атрибутики. А некоторые из ребят и девушек носили разноцветный, так называемый, ирокез. Я как-то помогала ставить его и скажу, что эта деревяшка, которую нужно крепить на голове — самое странное устройство, которое я тогда видела. Неотъемлемой частью наших тусовок были такие группы как Ария, Король и Шут, Роб Зомби и Красная плесень. Тогда я узнала что такое курить «в затяг», курить «по-цыгански», и что такое водка с пивом, смешанная с ред-буллом. Я втягивалась в этот пьяный угар очень быстро и даже как-то легко привыкла к тому, что начала просыпаться в незнакомой квартире, которая наутро была пропитана запахом перегара и табака. Однажды Стас, заводила в нашей компании, который носил длинную козлиную бородку, познакомил меня с Катей. Я влюбилась почти моментально. Она была старше меня, что неудивительно. И выглядела эта Катя словно ангел-секса: девушка оказалась обладательницей умопомрачительно длинных ног (которая очень любила сетчатые колготки) с утончённой фигурой, похожей на акустическую гитару, а ещё она всегда красила губы красной помадой. Спустя некоторое время совместных вписок, мы с Катей сидели на балконе чьей-то коммуналки и целовались так, словно были портовыми шлюхами. Я, оседлав её сверху, с удовольствием размазывала своими губами её помаду в страстном поцелуе, и запускала пальцы куда было можно и даже нельзя. Она отвечала мне полной взаимностью и с такой отдачей, что я возбуждалась только лишь при одном взгляде на неё. В тот вечер от Кати пахло травкой и алкоголем. Мы были в дрова укуренные, но практически не пили. Катя не знала, что у меня ещё не было секса, поэтому как-то быстро и без стеснения, засунув мне руку в джинсы, прошептала прямо в лицо: — Ты такая мокрая, — этот сладкий голос ещё сильнее заставил сжаться все мои внутренности и я даже не заметила, как простонала ей что-то нечленораздельное прямо в ухо. Затем Катя с трудом вошла в меня, явно не рассчитывая встретить какое-то сопротивление. А я почувствовала, как между ног будто что-то налилось кровью и затем лопнуло. Мои пальцы вцепились в её плечи и, сидя на ней сверху, я пыталась выгнуться, как раненная кошка. В миг как только моя спина прогнулась, я почувствовала каждый её палец внутри себя. А вся боль сосредоточилась где-то внизу. Но я решила, что позволю себе насладиться этой болью, начав двигать бёдрами в такт её движениям. Она трахала меня на этом старом диванчике, на широком и тёмном балконе, а я лишь чувствовала, как с каждым её толчком превращалась в тряпку. Из квартиры доносился пьяный хохот и привычный Король и Шут, а мне было жутко неудобно в этих узких джинсах. В итоге меня хватило минут на пятнадцать, а потом я попросила остановиться. Она легонько отстранилась от меня, уставившись в лицо своим кошачьим тёмным взглядом. Я нервно сглотнула. — Тебе не приятно? — Катины пальцы были всё ещё во мне и стоило ей пошевелить ими хоть немного, как у меня начинались какие-то разноцветные мельтешения перед глазами. — Мне приятно… было приятно, просто… я… — мой голос дрожал и я оказалась не в состоянии его контролировать. Тут Катя догадалась в чём дело и, свободной рукой подвинув к себе портфель увешанный тонной значков, нащупала там сухие салфетки. — Ты бы сказала что ли, — в её голосе промелькнули нотки возмущения. Под моё шипение она аккуратно вытащила пальцы и начала таранить мое лицо сочувствующим взглядом. — Прости, — я замотала головой. — Если бы я сказала, ты вряд ли бы захотела этого с неопытной малолеткой. — Дура что ли, — рассмеялась Катя, всовывая салфетки мне в руки. — Мне вообще-то только девятнадцать будет. И… тебе нужно сходить в душ, а то ведь знаешь, всякое можно занести… мы же на балконе, а не на шёлковых простынях. Давай я вызову такси. Так я лишилась девственности. Отделалась конечно малой кровью, да и вообще я не ожидала, что у меня она будет. Но следующие пару дней я передвигалась с ощущением того, что у меня в вагине что-то застряло. В итоге, к концу лета мы с Катей разошлись, но не потому что между нами ничего не ладилось, а просто так сложились обстоятельства. Нам было не по пути, но мы остались хорошими приятельницами. Всё лето она заезжала ко мне (или я к ней), мы трахались, смотрели кино и покуривали травку, запивая это дешёвой водкой. Иногда, конечно, мы делились мечтами друг с другом, но не во всех красках. Катя хотела покорить большой город, но пока не придумала как. А я всё туда же, стать врачом и всё такое. От Кати я приобрела дополнительную щетинистость в характере, манеру одеваться во всё чёрное, ну и любовь к Рю Мураками. Она часто смеялась на тему моей бессонницы, интересуясь тем, а спала ли я вообще. — Как там Стас? Что-то давно его не видела, — поинтересовалась я у Кати, когда она стояла с чемоданами на нашем маленьком и потрёпанном вокзале. — Женится скоро, — улыбнулась она. — И, вроде как, начал играть в какой-то рок-группе. Ну это же Стас, у него семь пятниц на неделе. Сегодня музыкант, завтра писатель. После недолгих разговоров мы замолчали и утонули в объятиях друг друга. Крепко и с чувством, мы с Катей пытались впитать последние секунды нашего времени. Я подарила ей своё любимое собрание Бодлера и, прижав мой подарок к груди, Катя зашла вагон. Двери закрылись и поезд тронулся. Я потом долго стояла на пустом перроне, сверля взглядом одну точку. К горлу снова подкатила мрачная тревога. Затем я вернулась домой и провела увлекательный вечер за просмотром одного японского мультсериала, в котором главная героиня процитировала строчки Ницше: «Если долго всматриваться в бездну, то бездна начинает всматриваться в тебя» Уже глубокой ночью меня снова накрыла боль, какое-то ощущение утраты и непомерное, ни с чем не сравнимое, одиночество. Когда я метала стулья, опрокидывала стол и била посуду, то поняла как сильно я ненавидела всё, что меня окружало. Я ненавидела Лисицыну, её курицу подругу и этих её «плохих мальчиков». Я ненавидела Антона, который нежно смотрел в глаза Алины. Я возненавидела Катю за то, что она так легко отказалась от меня и уехала. Но больше всего я ненавидела этот город и отца с его подачками, который решил сбежать из моей жизни. Во мне с новой силой забурлило всё то, что я старалась скомкать и выбросить. После того, как я разбила последнюю кружку, меня накрыло глубокое бессилие и ленивое отчаяние. В конце концов мой организм сдался и я рухнула на кровать. А потом даже не заметила, как уснула. Впервые за это время я спала так крепко, что когда пришла в себя, даже не сразу поняла где я находилась.