***
Впервые она оказалась передо мной почти голая. И я с удовольствием впитывала то, что видела. Её совсем уже взрослое тело с изящными изгибами, мягкая и ровная, нежная кожа, к которой хотелось прикасаться и гладить бесконечно. Она смущённо наблюдала за моей реакцией и никуда меня, на удивление, не торопила. Лисицына позволила мне расстегнуть её бюстгальтер, трогать грудь, гладить талию, плечи, бёдра и шею. Мне так не хотелось, чтоб всё это заканчивалось. Я не могла решиться начать действовать, сама не зная почему, ведь чего мне было стесняться? Как будто до этого у меня не было секса. — Всё нормально? — пробормотала Аня, осторожно глядя то на меня, то на мои руки. В этот миг, как только она задала этот вопрос, я подумала о том, что Лисицына всё же была довольно чувственной девушкой. И в моей голове до сих пор не могло уложиться, как она могла вообще встречаться с кем-то вроде Белова. — Да, — тихо ответила я, а где-то вдалеке гремели новогодние салюты. — Просто ты такая красивая, что у меня земля из-под ног уходит. Найдя в себе силы, я наклонилась над девушкой и начала покрывать её тело нежными, но уже уверенными поцелуями. Она зарывалась пальцами в мои длинные волосы, гладила по шее и по спине, пока я осторожно прикусывала кожу в тех местах, где это можно было сделать. Потом Лисицына стащила с меня свитер и расстегнула пуговицу на моих джинсах. Чуть отодвинувшись и приподняв её ноги, я аккуратно стянула с Лисицыной последнее, что на ней было — тоненькие кружевные трусы. И она смущённо прикрылась. Но я снова приблизилась, аккуратно и медленно ведя свои пальцы от её грудей, вниз к животу, затем к лобку. Чёрт, она была невероятно прекрасной, особенно в этом тусклом, бордовом свете, который добавлял интимности происходящему. Когда моя рука наконец-то оказалась между её ног, я снова вспомнила то чувство, когда впервые коснулась её там. Так горячо и влажно, так мягко и нежно, что моё сердце вновь пропустило удар, жгуче кольнув где-то под лопаткой. Нежно проходя подушечкой пальцев по клитору вверх-вниз, я прислушивалась к её прерывистому и поверхностному дыханию. Через какое-то время Аня не выдержала и, схватив меня за запястье, едва смогла выдавить из себя: — Я хочу… что бы ты… ну… — она сглотнула. — Вошла в меня. Никогда бы не подумала, что Лисицына оказывается такая скромная и стеснительная, когда дело доходит до постели. Но мне это ужасно нравилось, и это не было похоже на какую-то наигранную сценку из раздела «Возьми меня, Ромео, будь огнём в моих чреслах». Это было искренне и этого требовало её тело. Я послушно кивнула и, введя два пальца, сразу же пожалела о содеянном. Лисицына зажмурилась, пискнула и напряглась, как перетянутая струна. — Боже, прости! Я не знала, прости меня! — я тут же попыталась отстраниться, но она не позволила. — Не смей, — шикнула Лисицына, глядя на меня слишком по-особенному. — Не смей их вынимать, ты уже начала… чёрт тебя… дери. Как же это больно, блять! — впервые я услышала как она матернулась. И меня охватил холодный пожар. Я вдруг вспомнила, как Катя тогда на балконе без какой-либо задней мысли запихнула в меня хоть и два тонких, но всё же пальца. Какая же я набитая дура, испортила такой момент. Я думала, нет, я была даже убеждена в том, что у Лисицыной уже что-то было. — Саша, я тебя прошу, не останавливайся, — жалобно простонала Лисицына. Я решила постараться исправить ситуацию, начав нежно целовать её в шею, подбородок и губы. Другой рукой я аккуратно гладила Лисицыну по плечу, а потом решила запустить руку ей в волосы, нежно поглаживая. Мне показалось, что она снова более менее расслабилась и затем я медленно, с опаской, начала продолжать поступательные движения внутри неё. Там оказалось так узко и в тот же момент так странно, будто мои пальцы обвивала какая-то тугая резинка для волос. Она всё ещё смирно лежала подо мной, а я нависала над ней как нечто, что причинило боль. Мне казалось, что всё это миф, и что мой случай — просто близкое расположение сосудов, более плотное… я, чёрт, да, я растерялась. Я видела, как ей было больно, но потом вдруг заметила, что её лицо медленно расслаблялось. Мне казалось, что после такого речи об оргазме и быть не могло, но когда она тихонько начала постанывать, я поняла, что хоть и лоханулась, но с возможностью реабилитироваться. И когда Лисицына уже не пыталась вжаться в пододеяльник, а мои движения стали более свободными, она даже попросила войти в неё глубже. И я, послушно введя в неё пальцы до упора, начала легонько их сгибать, стараясь доставить больше удовольствия. Когда мои пальцы почувствовали, что Лисицына уже изнемогала от желания получить оргазм, я приподнялась и добавила другую руку, лаская её клитор. — Блять, — снова выругалась Аня, выгибаясь как кошка. — Твою мать, господи… я… — но договорить у неё не получилось, потому как она застонала на вдохе, а потом замерла. В следующее мгновение Лисицына схватила меня за руки, одна из которой была всё ещё в ней, и задрожала, пытаясь свести вместе трясущиеся ноги, встретившие сопротивление в виде меня. Такого красивого момента, такого стона, такой красивой женщины у меня не было и никогда больше будет. Это было слишком прекрасно, слишком интимно и лично. Я поняла, что любила её всем своим существом от корки до корки. Чуть придя в себя, Лисицына попыталась отползти в сторону, а я медленно и аккуратно убрала от неё свои руки. — С Новым годом, — внезапно выпалила Аня, как будто так и было задумано. Повернувшись набок, девушка просто замолчала, наслаждаясь глухими салютами за окном. А я сидела и смотрела сначала в одну точку, а потом на мирно лежащую Лисицыну. Наверное, она улыбалась? Во всяком случае, я была бы рада узнать, что она улыбалась. — Я думала… — начала я, но Лисицына меня перебила. — Ты думала, что я шлюха, — она тихонько усмехнулась. — Ну, я… прости. — Что ж поделать, — я услышала какое-то шуршание. — Когда ревнуешь, то стараешься придумать себе что-то, что сгладит это чувство… Я не совсем поняла, на что именно она намекнула и просто подлегла к ней сзади, слегка приобняв. — Извини меня, — я медленно водила своей ладонью по её обнажённому телу. — Извинения принимаются, — тихо начала она. — Частично… — Э-э-это в смысле?! В следующее мгновение Лисицына уже повернулась ко мне и, начав гладить мой шрам над бровью, прошептала: — Я приняла их наполовину. Над второй половиной нужно будет поработать… так сказать, провести работу над ошибками. А сейчас спать. Я очень устала… только схожу в душ. Я чуть приподнялась, когда Лисицына встала с кровати и зашуршала в ящике комода. — А… бельё… мне… поменять? — Оставь, я потом сама поменяю, — хитро улыбнувшись, Лисицына выпорхнула из комнаты будто бабочка.***
Спала я так, словно меня ударили по голове, вкололи три дозы крепкого снотворного, и оставили лежать где-то в капсуле на дне океана. Когда я открыла глаза, Лисицыной в постели не обнаружилось, но было слышно копошение на кухне. Сладко потянувшись, я расплылась в блаженной улыбке от осознания того, что теперь Лисицына была взаправду моей. Чертыхнувшись, я нервно метнулась к телефону, что лежал на тумбочке. Чёрт, второй час дня?! Какой кошмар! Чуть не запутавшись в ногах, а потом в своих джинсах, я кое как собрала себя в единое целое и аккуратно, будто мышка, постаралась выйти из комнаты. Мне было очень страшно встретить там её отца или мать. Я даже не знала, кого всё-таки страшнее было из них встретить: строгого отца, или знающую обо всём Надежду. — Ань, хватит. Ты поедешь, — это был Фёдор Сергеевич. — Это не обсуждается. — Но папа! — голос Лисицыной был раздражённым, она чуть ли не скрипела сквозь зубы. — Я не хочу! Почему ты не можешь услышать моих желаний? Мы это уже обсуждали! — Вот именно, мы это уже обсуждали. И ты должна будешь взять на себя мой бизнес когда… меня не станет. Я всё сказал. Ты поедешь Санкт-Петербург. Я уже выбрал несколько подходящих вариантов. Когда я услышала, что Аня поедет в Питер, грудь сдавило так, как не сдавливало ещё никогда, как бы я ни переживала. У меня начало печь не просто в груди, а во всей грудной клетке. Сердце бешено колотилось и, словно не справляясь, пропускало удары, толкая мою грудь с такой силой, что от боли у меня начало звенеть в ушах. И этот белый шум постепенно растекался ото лба до самого затылка, как яд. Двигаясь по стенке, мне казалось, что пространство просто разъезжалось в разные стороны, как если бы меня укачало. Руки тихо немели и дубели, неистово покалывая до самых локтей, и я что-то бормотала себе под нос. Тут я подняла взгляд и увидела Надежду Николаевну, которая с опаской и тревогой разглядывала меня, пытающуюся не отъехать головой назад. Я едва ли могла удержать свою тушу на ногах. — Саш… ты… тебе плохо? Что с тобой? — Мне. Нормально, — ответила я, но даже не услышала своего голоса. Это прозвучало как какое-то далёкое эхо, слабое шипение или шёпот на выдохе. — Я. В. Ванную. Последнее, что я помнила перед тем как рухнуть на пол, это то, что на тревожный возглас Надежды Николаевны из кухни вышли Фёдор Сергеевич и Аня. — Мам… мам, скорую вызывай, — голос у Лисицыной чуть ли не сорвался на крик. — У неё было уже что-то такое, но она… не была такой серой… мам!***
Очнувшись в странной, огромной палате глубокой ночью, мои глаза встретились с рыхлым зелёным потолком. Тело казалось таким слабым и обессиленным, что я, повернувшись на бок, инстинктивно отлепила от себя странные кругляшки на груди и уснула. — Саша, — чья-то тяжёлая, но приятная рука коснулась моей руки, нежно её поглаживая. Я открыла глаза, но не видела ничего кроме яркого света. — Как себя чувствуешь? Александр Игнатович, сколько будем капать ещё? Саша, ты как? Соня, просыпайся, милая, ну сколько ты ещё тут храпеть будешь? — Ну давай до обеда, а там посмотрим. Ты сколько раз экг снимал? — Два раза, — мужская рука продолжала гладить меня по руке. Потом я услышала звук колёсиков и какой-то противный писк. Рука уже была у меня на ноге. — Картина потихоньку восстанавливается, думаю завтра уже можно переводить в палату, при условии, что весь день будет бодрствовать. Мне снились яркие и красочные сны о том, как я, будучи чем-то лёгким и прозрачным, путешествовала по большому и светлому городу, в котором не было никого, кроме меня. — Саша-Саша, опять все проводки поотрывала, ну что ж ты за хулиганка-то такая, — это был всё тот же голос, что гладил меня по руке. Во сне я спокойно могла пролететь через одно окно в другое, подняться высоко или наоборот — нырнуть под землю. Я ощущала себя спокойной, отдохнувшей и умиротворённой. — Так, мальчики, — взрослый женский голос отскакивал от левого уха и прыгал в правое. — Давайте сегодня без убийств, мне тут до десяти утра работать. — Таюш, ты спать идёшь или ещё бумажки заполняешь? — мужской смех стремительно удалялся, исчезая в темноте. — Я хочу курить! — кричал кто-то слева от моего уха. — Дайте мне сигарету! Я хочу курить! Дайте сигарету! — С чем привезли, Антон Юрьевич?***
Спустя пять суток после такого Нового года я более менее пришла в себя, но со мной толком не разговаривали. А на седьмые меня перевели в общую палату. Моим лечащим врачом оказался довольно симпатичный мужчина лет тридцати, которого звали Владиславом Станиславовичем. Белый халат очень подходил к его благородному и вытянутому лицу. — Ну что, — он сел на край больничной койки. — Как чувствуешь себя? — в руках у Владислава Станиславовича была тоненькая папочка. — Нормально, — я пошевелила рукой, которая была вся в синяках от иголок. — Когда уже можно домой? — Сегодня, — он раскрыл папку и достал ручку. — В общем Саш, скажу так. Кофе не пить, курить — не курить. Алкоголем не баловаться. Физические нагрузки в меру. Препараты пить строго по расписанию и не забывать про это. — У меня что-то серьёзное, да? Он тяжело вздохнул, пытаясь держать улыбку и весёлый взгляд. — Мерцательная аритмия, — потом он замолчал, наблюдая за моей реакцией. — И ещё небольшая дырочка в твоём большом и красивом сердце, относительно свежая, может ей два года, может пять лет. Но… опаснее первое, конечно. Эмоциональные потрясения — не лучший спутник в твоей жизни. Меньше переживай. Знаю, впереди у тебя экзамены и тяжело не переживать. Но ты уж постарайся. Лекарства сгладят симптомы, купируют приступы, со временем станет полегче, но нужно время от времени проверяться и ни в коем случае не пускать это на самотёк. — Ясно, — я уткнулась взглядом в одеяло. — Понятно. Значит, никаких эмоций? — Нет-нет, не эмоций, а эмоциональных потрясений. Старайся просто… избегать ситуаций, где ты слишком нервничаешь или много и долго переживаешь.***
Я давно уже не студентка, но всё ещё кошмарно любила этот проспиртованный, стерильный запах. Чёрт, да я жила на работе, чего уж тут скрывать. Когда впервые заночевала на кушетке в коридоре нашего хирургического, то с лихвой прочувствовала всю эту романтику ночных дежурств и убедилась в правильности выбора своей профессии. Иногда они, эти дежурства, были конечно тяжёлыми, но вся основная движуха протекала днём. Мой рабочий день начинался стандартно: уже в восемь утра я сверялась с тем, что произошло за ночь и, попивая горький, термоядерный кофе, перебирала и заполняла больничные анализы и прочие бумаги. — Александра Евгеньевна, там Подоляк просится на перевязку ещё со вчера, — в ординаторскую заглянула Марина которая сегодня была на ночной. — Говорит у него из-под бинта потекло всё. — Ага, — протянула я. — Пускай Фёдоров перевяжет и, если нужно, швы переделает. У него сегодня никаких операций нет, а у меня три на шунтирование и одна на ампутацию. — Хорошо, — кивнула Марина и скрылась за дверью. Закончив с делами, я взяла в руки привычную бледно-серую папку, надела широкие дырявые тапочки, поправила халат и пошла на обход. — Доброе утро Александра Евгеньевна. Там Семёнов на выписку, не забудьте пожалуйста! — простонала Ира, пробегая мимо по своим делам. — Не забуду! — ответила я и ускорила шаг по длинному коридору, пристёгивая впопыхах чуть гнутый бейджик. Василий Иванович опять порывался позавтракать, хотя ему было нельзя, и всё утро умолял нашу девочку на раздаче угостить его хотя бы кусочком сыра. — Василий Иванович, мой вы хороший… потерпите ещё чуть-чуть, вы большой молодец. Так, — я глянула в папку. — Пол стакана воды сегодня — это максимальный-максимум. Не больше. Он угрюмо кивнул и завалился в постель. Таисия Николаевна жаловалась на боли в прооперированной области, а Никита Сергеевич жаловался на бессонницу из-за того, что его соседка по палате храпела и читала во сне Есенина. В остальном, картина была вполне однообразной и не очень радужной: тратишь уйму времени на общение с каждым, а в итоге, все забивают на рекомендации и воротят, что хотят. Проблемы с сосудами, если они доходят до определённой границы — становятся гадкими настолько, что могут привести к… внезапному инсульту, превратить человека в овоща, и лет двадцать он будет жалеть, что не умер мгновенно. Впрочем, жизнь тоже в итоге приводит всех нас рано или поздно к смерти. Завершив обход обычных пациентов на седьмом этаже, я поднялась на восьмой, к нашим вип-одиночкам. Войдя в палату, я, пытаясь быть бодрой и весёлой, сказала: — Маргарита Владимировна, зайчик наш, с добрым утром, ну как вы? — подойдя к окну, я расправила шторы, чтоб впустить больше света. — Как ножки ваши? — Да ничего, дочка, — тяжело выдохнула Маргарита, пока я двигала стул к её кровати, чтоб сесть. — А вы-то как, работаете небось сутками напролёт? Я услышала какой-то скрип, но не обратила на него внимания из-за желания упасть и уснуть прямо тут, в палате Маргариты Владимировны. — Мы-то хорошо, — кашлянула я. — Что делать-то будем, Маргарита Владимировна? Таблетки пить не хотите, диету не соблюдаете. Сахара у вас знаете какие? Почти двадцать при поступлении. Ганренка-то ваша прогрессирует, — я положила свою руку на её торчащую из-под одеяла ногу, чувствуя холод, что был не очень хорошим знаком, — Повезло что сухая. Вы слышите меня? — Да, внучка, слышу… слышу. — Ну так что, Маргарита Владимировна… будем лечиться? — пока я пыталась наладить контакт с Маргаритой, где-то на фоне размышляла о том, как грустно быть одиноким и никому ненужным стариком, которого просто взяли и сплавили, хоть и за деньги. — Будем, внучка, — снова вздохнула женщина, глядя на меня мутными глазами, полными надежды и вины за плохое отношение к своему здоровью. — А операцию делать будем или опять отказываться начнём? Давление мы вам нормализовали… а больше тянуть я причин не вижу. Нужно венку починить, Маргарита Владимировна. Если не починим, ножку по бедро отрежут. Понимаете? — я пыталась быть мягкой, но в то же время серьёзной в своих попытках убедить её на операцию. Она мягко улыбнулась и медленно мне кивнула. Отметив в журнале интересующие меня пункты, я подняла глаза и, застыв, выронила ручку. Чертыхнувшись в попытке поднять её с пола, я чуть не грохнулась с этого треклятого пластикового стула. — Ой-ой, дочка, аккуратнее, — тихо пробормотала Маргарита Владимировна, пока я пыталась осознать увиденное и отмахнуться от подкатывающего удушения. На секунду мне показалось, что я потеряю сознание от переизбытка нахлынувших эмоций, с которыми у меня в своё время было очень много проблем. Передо мной стояла она. Спустя столько лет…