***
— Поговорим? — после того, как я это сказала, Лисицына попыталась закрыть дверь, но я задержала её своими руками, чуть не прищемив все десять пальцев. — Стой, подожди… — Я не могу, — замялась Аня. — Я… у меня работа, я занята… давай как-нибудь потом? — Не ври, ты не занята, — усмехнулась я. — Ты не умеешь врать. — Ты тоже, — напомнила она зачем-то. — Но я правда работаю. — Впусти, а? Меня в больнице чуть не сожрали, когда я влетела туда, будто только что из Тонтонской лечебницы сбежала в поисках твоего адреса. Когда Лисицына услышала, что я достала адрес, то на секунду её глаза засверкали. Но потом взгляд снова стал ровным, печальным и теперь уже слегка уставшим. Я всё же с силой открыла дверь, а в следующую секунду Лисицына замялась ещё больше. — Извини… это было грубовато, но, прости, — зайдя внутрь, так и не дождавшись приглашения, я закрыла дверь. Лисицына молча смотрела на меня снизу вверх, а потом всё же спросила: — О чём ты хотела поговорить в такую рань и… в рабочий будний день? — Я помою руки? — Э-э-э… чего? — она кашлянула. — Ну, помнится, ты первым делом гнала меня мыть руки. Или у тебя в ванной труп? Поставь чайник пока, — я мельком огляделась в коридоре и приметила, что у неё было всё так же аккуратно, как и в квартире её родителей. Она всегда любила какую-то по-особенному чистую-чистоту и даже взяв тогда в подъезде мою грязную руку — не смутилась ни на секунду. — Чайник? Нет, подожди… — пискнула Лисицына. Но я зашла и, включив воду в кране, закрыла дверь на замок. Глазами я рыскала по пространству. Шампуни, гели для душа, зубная щётка. Всё стандартно, в принципе. Кроме левого уголка в ванной, на котором за маленьким молочком для тела лежало лезвие, от которого вниз тянулась совсем свежая, тоненькая красная ниточка. Неудивительно, что она сорвалась, я даже не представляю каких титанических усилий ей стоила наша прогулка. И, господи, но почему мне так больно и страшно? Я ведь успела… успела, пока она не наделала ещё каких-то глупостей. В данную секунду я не могла до конца понять, была ли она способна довести дело до непоправимого, или же это всё-таки не было с каким-то умыслом, кроме как облегчить душевную боль физическим страданием. Но помимо этой молчаливой мольбы о помощи должно быть что-то ещё, чем она себя калечила. Потому что этого, я знаю, нет, я уверена — этого со временем становится мало. Я помню как перестала нормально спать, как почти перестала есть и постоянно пила дешёвую водку, заправляя свой организм травой — я наказывала себя за то, что испытывала. — Ты идёшь? — раздалось за дверью. Я тут же пришла в себя. — Да, прости. Просто привычка — долго и хорошо мыть руки, я же хирург, — крикнула я, а сама продолжала рыскать взглядом по пространству. В конце концов больше здесь оставаться я не могла и, легонько проведя руками под напором воды, я вышла. — Ты же… не пьёшь чай вроде? — поинтересовалась Лисицына, продолжая возиться на кухне. Я слышала, как у неё всё валилось из рук, но не спешила идти туда. — Я выпью всё, что ты мне нальёшь, — сказала я это так, будто она там сейчас мне яду заварит, чтоб я сдохла и больше тут никогда не появлялась. Пока Лисицына продолжала копаться на кухне, я легонько прошмыгнула к приоткрытой в комнату двери и заглянула туда. Аккуратно и чисто. Огромный стеллаж с книгами (расставленными в особенном порядке) и привычный цитрусовый запах. В углу комнаты стоял стол, компьютер и два монитора, а на краю стола лежало несколько книг и блокнот. В чём-то Лисицына не менялась: она могла создать уют просто одним своим нахождением в пространстве. — Что ты делаешь? — я дёрнулась от её настороженного голоса. — Ничего, — повернув голову, я увидела, как она стояла в дверях и едва подрагивала от нервного напряжения. — Просто осматриваюсь. — Саша, — она фыркнула. — О чём ты хотела поговорить? У меня через час митап, я занимаюсь очень важным проектом. И у меня нет времени на пустую болтовню, — выплюнула она мне в лицо с недоверием. — Прости, — поправилась я и тут же прошла на кухню, проскользнув мимо Лисицыной, стоявшей в проёме. Разглядывая большую и просторную кухню, которая по размерам была почти как моя комната в квартире, я отвлеклась на резкое движение Лисицыной, которая жёстко поставила передо мной чашку с чаем, и он чуть было не расплескался в разные стороны. Затем женщина села в кресло и чуть отодвинулась на нём в сторону едва приоткрытого балкона. Я села на стул. Медленно наблюдая за её рваными движениями, я сложила руки в замок и затем уставилась ей в лицо. Она в это время продолжала молчать, готовая защищаться от всего, что произойдёт дальше. Лисицына была колючей, как морской ёж и ядовитой, как медуза. От улыбчивой и вежливо-будничной женщины, которую я видела не так давно — не осталось и следа. Я поняла, что настоящая Лисицына пыталась ускользнуть сейчас куда-то далеко и глубоко. — Ты мне говорила, что я не умею врать… но я соврала тогда, — своим голосом я разрушила тишину, вставшую между нами. — Когда ты ко мне пришла тем вечером, и я наговорила тебе всяких глупостей — я врала. Каждое слово — это ложь, которую я выдавливала из себя через силу. Выдержав паузу, Лисицына проанализировала то, что сейчас услышала, а потом ровным, холодным тоном ответила: — Буду теперь в курсе этой инфы. Мои же когда-то сказанные ей слова за партой прошлись ножом по сердцу. — Прости меня. Если сможешь, — я продолжала держать соединёнными вместе пальцы с чувством того, как Лисицына начала плыть у меня перед глазами. — О, ты пришла чтоб услышать прощение? — огрызнулась женщина. — Ну, тогда слушай. Я прощаю тебя. Всё? Я повела бровью, наблюдая за тем, как Лисицына поёрзала на кухонном кресле. Что, любимая, ножки щиплет? Сучка чёртова, ты так легко от меня не отделаешься после всего этого спектакля в больнице и с кофе. А ещё у меня до сих пор саднило горло от руки Антона. — М-м-м, — я вытянула губы трубочкой. — Как ты смотришь на то, чтоб я тебе врезала? — Чего? — из её груди вырвался смешок. — Зимина, нам уже не семнадцать… — Вот именно, — я поднялась со стула и медленно направилась к Лисицыной, которая тут же вжалась в спинку кресла. — Знаешь, мне этого в своё время очень не хватило. Милые бранятся — только тешатся. Звонкая пощёчина резко накрыла пространство, а Лисицына не издала и звука. Она просто медленно приложила ладонь к щеке, выплёвывая попавший в рот локон каштановых волос. — И чем я это заслужила, позволь спросить? — она уставилась на меня, как на полоумную и медленно вернула руку в прежнее положение, в то время, как её щека начала стремительно краснеть. — Ко мне Антон заезжал, — я продолжала наблюдать за её замершим лицом. — И чуть не задушил меня. — И что? — равнодушно выплюнула Лисицына. — Мало душил, раз ты здесь. Тяжело вздохнув и со словами «ну хорошо» я выдала ей ещё одну пощёчину. В этот раз, тихо простонав на выдохе, Лисицына всё же попыталась защититься. — Зимина, ты совсем кукухой двинулась? Давай без рук, у меня терпение кончается. Это просто смешно… — Ага, — я схватила Лисицыну за тонкое запястье и, потянув на себя, подняла с кресла, будто тряпичную куклу. — Как ножки твои? — Да что ты пристала ко мне?! Катись к чёрту! — Ага, — обхватив Лисицыну за талию, я попыталась протащить её в комнату, но она упёрлась как баран и оказалась прижатой задницей к кухонному столу. — Ну давай, расскажи мне, чем таким интересным ты занималась всё это время, м? — Руки свои убери, Зимина, — процедила Лисицына, глядя на меня, как змея, готовая вцепиться в шею. — Это выглядит, мягко говоря, подозрительно… — Тебя ведь это возбуждает, правда? Момент этой боли. Сладкий, приятый, обволакивающий. И чем сильнее страдаешь внутри, тем легче потом становится снаружи. Но это ведь временно, да? А потом ты давишь ещё, ещё и ещё, пока… Тут уже она врезала мне, да с такой силой, что я ахнула, но руки по-прежнему держали её достаточно крепко, чтоб она не вырвалась. — Замолчи. — Послушай, — прошипела я, вернувшись к ней взглядом, и наши лица оказались в сантиметре друг от друга. — Я просто я хочу сказать тебе, что люблю тебя. Любила тогда, безумно. И люблю до сих пор. Я не знала, что тебе было настолько плохо. И мне очень жаль, что я — отчасти причина всего этого, что у тебя внутри… я думала, тебе плевать и ты давно живёшь где-то не на моей полосе… — Знаешь, — она продолжала плевать ядом в моё лицо, — Я тоже не знала, что тебе было настолько плохо тогда, только чувствовала это, — честно, хоть и грубо, но Лисицына начала высказывать свои мысли. — Но я не смогла тогда с этим что-либо сделать. А теперь ты ничего не сделаешь. Уходи, Саша. Всё кончилось ровно тогда, когда ты решила меня отрезать от себя. Я не собираюсь плакаться тебе в жилетку и что-то там рассказывать про первую любовь, и вот эти вот сопли размазывать. — Ага, — в третий раз повторила я, и резким движением запустила руку ей под резинку от домашних штанов. Она тут же зашипела от боли и горько простонала сквозь зубы, вцепившись ногтями мне в плечи. И когда мои пальцы прочувствовали всю мокрую от крови шершавость её внутренней стороны бедра, я медленно отстранилась. — Не делай так больше. Я люблю тебя. И не хочу думать о том, что ты продолжаешь заниматься тем, чем занималась сегодня утром. И я надеюсь, у тебя всё со временем наладится. Рано или поздно ты должна будешь переварить это всё. И ещё раз прости меня, Аня, — я медленно провела пальцами по её припухшей щеке. — Мне правда жаль, что я была такой идиоткой и так поступила по отношению к тебе. Но прошлое никак не изменить… есть только настоящее и будущее, которое мы строим своими руками, и неважно во сколько лет, хоть в семнадцать, хоть в тридцать… Потом нас снова накрыла тишина. Я тяжело вздохнула и направилась к выходу из квартиры. — Ты правда тогда мне солгала? — вдруг ни с того ни с сего спросила Лисицына. — Насчёт того, что хотела просто залезть ко мне в трусы и вот всё остальное… — Это была абсолютнейшая, наглейшая, беспринципная ложь, — усмехнувшись, я стояла к ней спиной, ощущая на себе взгляд. — Я начала врать тебе в тот вечер, как только ты переступила порог моей кватриры. — Зачем ты это сделала? Я развернулась к ней и наконец-то не выдержала: — Посчитала что… чувствовала, что просто не вынесу эти полгода рядом с тобой с мыслью, что ты уедешь в Питер. С мыслью, что я просто окажусь тебе не нужна… потому что тогда считала и привыкла считать, что всему взрослому миру на меня было начхать, и я придумала себе, что ты находилась где-то выше меня ступеней на десять по всем параметрам. Да, я привыкла к тому, что никому не нужна, потому что мне доставалось даже в школе, а ведь что я такого сделала? Да ничего, собственно. Ни один учитель за всё время не подошёл ко мне и не спросил, нужна ли мне какая-то помощь, хотя бы просто поговорить! И я закрылась… а потом появилась ты и… Лисицына внимательно слушала, изучая мои эмоции, которые лились почти что через край, хотя я и старалась выглядеть спокойной. — Продолжай. Я немного замялась, отшатнувшись от её глубокого голоса, который кольнул мой желудок. Мне было невыносимо больно врать тогда и не выносимо больно говорить правду сейчас. Я отвыкла от простого и человеческого. Да, я могла спокойно называть своих пациентов «зайками», «котиками», мягко с ними щебетать и искать к ним подход. Но как оказывается, к чужим людям искать подход гораздо легче, чем к самым дорогим людям на свете. Но теперь я решила выложить всё как есть. Потому что это был мой последний и единственный шанс. Потому что это была она. Если что-то пойдёт не так, и Лисицына что-то сделает с собой после такого моего пируэта — я окажусь мертва не только душевно. Физически отъехать мне поможет Антон. — И ты… у тебя были родители, любящие тебя отец и мать, у тебя были друзья, будущее… безбедное будущее в компании твоего отца и я думала, что мы из настолько разных миров, что они в принципе никогда не соприкоснутся вместе, потому что у них разные полюса. У меня не стало матери и считай что не было отца. Знаешь, он ведь так и не пришёл. Он ни разу не позвонил, пока я захлёбывалась в своих кровавых слезах. А мои друзья… я их просто оттолкнула, хотя знала что тот же Антон — хороший парень, хоть и не без недостатков… а потом, когда я лопнула и сорвалась на тебя — я решила, что мне станет легче, а тебе так будет проще. И спустя время я вроде как-то начала жить дальше, смирившись с мыслью, что ты где-то там, где-то далеко и у тебя всё хорошо, дети там, муж или жена… — Всё было так серьёзно тогда в твоей голове? — Тогда мне это точно казалось серьёзным и непреодолимым. Я просто не могла принять тот факт, что у тебя было всё, а у меня ничего. Не в смысле, что я тебе завидовала, а что в итоге я просто стану в какой-то момент не нужна, да ещё и со своими нищенскими закидонами типа: «О! Сыр красная цена по акции» и прочее. Я до двадцати пяти сидела на дошираке и на сосисках за восемь рублей, — тут из моей груди вырвался смешок. — И ещё я думала, что я просто начну тебя раздражать в какой-то момент, перетягивать одеяло… я не знаю, я много всякого глупого тогда думала, — и я пожала плечами. — А сейчас? — А сейчас я всё ещё люблю тебя, не переставая любить всё это время. Тогда я была полной дурой, которая взяла на себя смелость решать за двоих. Ты ведь решила, что я достаточно взрослая, да? А по факту взрослой из нас в тот момент оказалась ты. Прости, что я сейчас вот так стою и выливаю на тебя это, как будто ты эмоциональная помойка. Она ничего не ответила. — Если сможешь прости меня, Аня. А если не сможешь, то я всё понимаю. Но, пожалуйста, прекрати вырисовывать это на своих шикарных бёдрах. Ты достойна лучшего и большего. Если это не я, если я не понимаю твою боль, то я всё равно уверена, что где-то есть человек, способный понять и разделить, — не найдя что ещё сделать или сказать, я вышла из квартиры и захлопнула дверь. Спускаясь вниз на лифте, я молилась, чтоб меня не хватил какой-нибудь инфаркт. Но я хотя бы попыталась. И я впервые открылась кому-то так, как ей. Да, пускай слишком поздно, но… внутри стало немного легче, как если бы я наконец-то откашляла комок шерсти. Я чувствовала себя тем поломанным взрослым, который ходит по этой земле и думает, где и когда он свернул не туда: в тот ли момент, или в этот, или путь был неправильным с самого начала, а может, всё шло именно так, как и задумано кем-то, где-то там? Когда я смотрела на Лисицыну, я знала точно, что любила её, и мне не нужно было переспрашивать себя, чтоб точно убедиться в правильности этого чувства. И на самом деле я очень хотела её любви в ответ. Так сильно хотела, что когда-то испугалась и сбежала. В отличии от меня, Лисицына всегда ведь старалась пробраться через мою щетинистость, и каким-то образом вполне успешно продвигалась, пока я не решила всё это разрушить. Раньше я бы подумала, что никогда себе этого не прощу и снова бы начала упиваться болью в груди, добавив какой-нибудь новый способ медленного саморазрушения в свою жизнь. Но сейчас я решила, что попробую жить иначе и позволю себе больше не зарываться головой в песок. А что до моей любви… а моя любовь теперь просто останется со мной без возможности быть подаренной тому, кому она принадлежала. И я ничего теперь уже с этим не сделаю. Да и надо ли с этим что-то делать? Я просто приму тот факт, что это есть, было и останется, и что это в итоге оказалось единственным, что притягивало мои ноги к земле, не давая окончательно раствориться в густом и непонятном коктейле из окружающей действительности. Сидя в такси по дороге домой, я молилась, чтоб от Антона не пришло сообщение о том, что наш с Лисицыной разговор привёл к чему-то ужасному. Каждой из нас после сегодняшнего разговора нужно было отпустить что-то своё, что гнило где-то внутри. Эмоции и мысли бывают как мусор, который нужно иногда выносить. И порой совершенно непонятно, где взять этот самый мешок, чтоб всё туда сложить перед тем, как выйти на помойку. Да и так просто Аня навряд ли выдворит всё это из своей головы.***
С момента нашего с Лисицыной разговора прошла неделя. Я старалась погрузиться в работу и не крутить в голове мрачные мысли. Параллельно с этим я начала вести ежедневник, в котором старалась регулировать время приёма еды и сна. Пока получалось не очень с этим списком «нормальной жизни», но и не сказала бы, что всё валилось из рук (мне вообще противопоказано чтоб что-то из рук падало). Сколько там нужно на то, чтоб привычка выработалась? Двадцать один день или шестьдесят два? — Саша, а чой-то ты довольная такая? — расплывшись в улыбке, мужчина повесил куртку на крючок в ординаторской и прошмыгнул к аквариуму с рыбками, чтоб их покормить. — Дмитрьалексеевич, так премия через месяц, — я снова чуть не подавилась супом. Как он вообще умудрялся так внезапно появляться? Думаю, мне всё же нужно нормально обследоваться, а то я с таким графиком и сердцем когда-нибудь до утра не доживу. Единственное, в чём я сомневалась по поводу привычек, так это в своих силах отказаться от утреннего горького кофе. На работе я пила его под строгим взглядом Дмитрия Алексеевича, который до сих пор не спускал с меня глаз и между делом, как-то вскользь говорил что-то из разряда: «Давление мерила? Ты в курсе, что у тебя может развиться гипертония?», или: «А эти жёлтые таблеточки не гомеопатия ли часом? Нет? Ну хорошо». Шилов и Лисицына так и не объявились за эту неделю. Я решила, что это хороший результат. Как минимум по той причине, что никто не пострадал. Антон точно бы выкинул меня в окно, случись чего с Аней. Во всяком случае, я очень на это надеялась. И честно, я всё ещё переживала за неё. Мне до сих пор казалось, что тогда я могла наговорить чего-то лишнего или перегнуть палку, ведь это было излияние моих собственных чувств. Как и чем вообще можно помочь человеку с такой проблемой? Это ведь дело не одного разговора за чашечкой чая, и даже не двух. Мне было немного стыдно за то, что я так бесцеремонно пробралась к ней в штаны. Боже, чем я вообще думала... В свой выходной день, который выпал на четверг, я заказала продукты и валялась дома перед ноутбуком: то смотрела сериал, то возвращалась к книжке, которую перечитывала уже раз в пятый. Обложившись хлебцами и чаем, я мечтала о том, чтоб сейчас какая-нибудь тайская богиня сделала мне не менее божественный массаж. Но вместо тайской богини я услышала скрипучий звонок в дверь. — Фига, — подскочив, я уронила хлебцы с живота в попытке встать как можно быстрее. — А доставка работает всё шустрее и шустрее… они там что, на истребителях что ли передвигаются? Открыв дверь, я побледнела…