Псина

— Знаешь, в чём проблема, Чёрный? — втирал я псу, стягивая с себя уличную одежду. — Мне бы хотелось сказать, что проблема в тебе, или в чём-то другом, или в ком-то другом, или в моём бате, чёрт бы его побрал! Но на самом деле нет, проблема во мне. Понимаешь? Я не знаю, понимал ли Чёрный. Он лежал на своём месте в углу, когда я вернулся. При беглом осмотре квартира выглядела целой: никакой съеденной мебели, никаких обоссаных тапок… всё прилично. И от этого мне почему-то стало ещё тоскливее. Будь у пса побольше раздражающих черт, я бы с радостью попытался избавиться от него. Но Чёрный как будто был идеальным зверем. И что уж говорить, мне хотелось его оставить. Но это был тот случай, когда нет возможности означает, что буквально нет возможности. Надо было думать, куда его деть. Кто бы сомневался, что я уже не мог позволить себе просто взять и пнуть его на улицу. — Проблема в том, что что бы я ни делал, всё идёт через жопу, — пожаловался я псу. — Образования нормального нет. Работы нормальной нет. Ещё и денег должен. И почему у других людей всё нормально, а у меня всё так?! Чёрный зевнул. Нет, мне очень нравился этот пёс как слушатель: внимательный, не перебивающий, без своих ценных советов. Но иногда он мог бы быть чуть более… чутким! Не зевать же на мои откровения. Хотя, быть может, я бы и сам на них зевнул, если бы услышал. Когда я шёл домой, то хотел выйти с Чёрным сразу, но теперь меня не сильно тянуло на улицу. Чёрный тоже не выглядел так, как будто ему срочно надо, поэтому я решил подождать хотя бы полчасика, а потом идти. А пока можно было согреться и разобрать то, что я притащил. Сосиски и пиво отправились в холодильник. Картоху я высыпал прямо в раковину: всё равно её предстояло мыть и чистить. Последними я вынул новенькие поводок и ошейник, а после пришёл с ними к Чёрному в коридор. — Смотри, приятель, — сказал я ему, — охеренно дорогие вещи. Самые дешёвые из всех, что были. И я понятия не имею, подойдёт ли тебе. Будем мерить? Чёрный был спокойным в этом плане: с утра он без проблем дал обмотать себя шарфом, а сейчас не возражал, пока я прикладывал ошейник к его шее и искал, на какую дырочку мне его застегнуть. Ошейник оказался подходящего размера. Хоть что-то радостное этим вечером. — Скоро пойдём, Чёрный, — сказал я псу и сел на пол в коридоре рядом с ним. Хотелось курить, но некуда было стряхивать пепел. Во мне боролись лень (вставать и идти за пепельницей), свинья (насрать прямо на пол, а потом убрать) и человек-потерпи (потерпи, бля, Саня!). Человек-потерпи в итоге победил. Сидеть рядом с пушистым боком Чёрного было уютно. Я подумал, что можно было бы его помыть и взять спать в кровать. Потом я подумал, что мне надо его пристраивать, а не брать спать к себе в кровать. — Знаешь, как я докатился до жизни такой? — спросил я пса, запустив руку в его густую гриву. Ему вряд ли было интересно. А вот мне было. Я ведь и сам не знал толком. — Я детдомовский, — признался Чёрному. — Типа… знаешь, это не то чтобы супер-драматично. Просто факт. Вырос в детдоме, предков не знал. Зато получил эту дыру… тьфу, квартиру на выходе. В общем такая себе жизнь, средняя. — Жил я себе, жил, подбирался потихоньку к кризису тридцатилетия… и вот мне однажды во вконтакте мужик написал. Незнакомый. Пишет, мол, у меня когда-то сын родился, и тыры-пыры, не знаю, что с ним. Знаю, что мать его в детдом отдала. Имя-фамилия ваши, возраст совпадает, не соизволите ли вы сделать генетическую экспертизу за мой счёт? Ну это он не так написал, конечно, но смысл был в этом, — фыркнул я. — Ну а я что? Мне любопытно типа стало. Я конечно напрягся, что это может развод какой, но всё по-честному прошло. Встретился с мужиком, тот и правда сына искал. Говорит, мелкие тогда оба были — они с мамкой моей. И он не стал связываться с этим родительством, а сейчас как-то… взыграло, короче. Сходил с ним, сдали кровь… Ну, в общем, это и правда был мой батя. Только знаешь, Чёрный, хер знает, зачем он меня искал. Я вздохнул, машинально почёсывая пса по загривку. Почему-то говорить всё это вслух мне было трудно. Я же никому и никогда не пересказывал эту историю в таком виде. И сейчас я вроде как пересказывал её сам себе, а заодно сам для себя узнавал, что я об этом думаю и как это всё вообще записано в моей голове. И оказалось, что это тяжело: все эмоции были глухими и весили, как кирпичи. — Короче, не задалось у нас общение. Ну, то есть мы болтали несколько раз, в кафешках сидели. Он мне пересказывал, как они с моей матерью затусили. А мне ему и рассказать было нечего. Да и слушать особо не интересно. В общем, встретились с ним раз или два и всё. А потом спустя какое-то время он мне написал, что лежит в больнице и помирает. Попрощаться хотел. Короче, так я узнал, что у бати рак, и что потомка он найти решил не от нефиг делать, а вроде как зная, что недолго осталось. Ну, а я что? Я ничего. Решил, что ладно, умирает человек, поразвлекаю его. Ходил к нему время от времени, пожрать приносил. Ну такое. Только у нас больницы как из ада. Он сначала лежал в переполненной палате, потом его и вовсе в коридор выперли лежать. И ему всё хуже, а врачам всё более похер, потому что он там не лечится, а помирает. Вот тогда ваш умный Саня решил: была не была! Надо помочь! И стрельнул я тогда денег у Давида. Давид — это мутный тип такой. Сидит тут в центре города, ломбард держит. Ну и быстрые займы даёт всяким нищим личностям вроде меня. Я тогда как раз недавно одну работу потерял. Короче, пришёл я к Давиду, рассказал всё честно, как есть: и что батя помирает, и что надо деньги оплатить палату хотя бы. И что работы сейчас нет, и что буду возвращать долго, но как найду работу, то верну. В общем, мы договорились, что займу я восемьдесят штук, а верну сотку. Проценты говно, конечно, но я решил, что так справедливо: мне же никто больше не займёт. И вот… помирал батя в своей палате. Помер. Я какое-то время ещё хуи пинал, пока мне Давид не позвонил и не спросил, как там мои поиски работы. И всё, что я тогда нашёл — это Чёрный и работа на складе. Полторы тыщи за смену — это типа шестьдесят шесть смен, чтобы вернуть долг. Ну, если представить, что я питаюсь воздухом. Ну или чуть больше ста смен, потому что я воздухом не питаюсь. Сейчас у меня уже лежит тридцатка. И сегодня, значит, ловят меня во дворе эти мудилы — типа от Давида, и говорят, что завтра мою тридцатку передадут ему. Знаешь что, Чёрный? Хуй им, вот что. Завтра я схожу к Давиду сам. И тридцатку отнесу. И спрошу, что за херня. Чёрный выслушал мою речь стоически, а мне стало значительно легче, когда в голове нарисовался план. Я даже придумал завтра свалить со смены пораньше, чтобы меня уж точно никто не подстерёг. Решив всё это, я наконец-то отлепил себя от пола, снова оделся и повёл Чёрного гулять. Снег уже почти перестал мести — теперь только летел с неба крупными белыми хлопьями. Особенно классно было смотреть на них в свете фонарей. Я останавливался под каждым таким, как дебил, задирая голову вверх и фыркая, когда снежинки падали мне в глаза или в рот. Чёрный стоял вместе со мной и тоже смотрел вверх, и хер знает, о чём он думал. Мы гуляли, а потом вернулись домой. Я жарил себе сосиски и картоху, а Чёрному варил сосиски. Потом мы жрали всё это, я ещё запивал пивом и смотрел на ютубе ролики о том, как сделать что-то из говна и палок. Забавнее всего было скармливать Чёрному сосиски: подносить одну к его носу и смотреть, как он деликатно её уминает и она уменьшается в размерах, пока совсем не исчезает в его пасти. Было забавно, но я знал, что не смогу постоянно кормить его сосисками. Завтра надо было сходить к Давиду. А потом открыть интернет и найти наконец какой-нибудь сайт по пристройству собак.