Сильный духом, сильный сердцем

                              — Как вы назовёте её? — Паук шлифует один из белых редких камней, которые в будущем, станут частью Песенной нити для ребёнка Ронал.       Женщина поворачивает голову в его сторону, но смотрит не пристально и даже наоборот, как бы старается показать — Паук имеет право самому учиться этому ремеслу.             Обычно, украшения для Вайтелем делают сами родители или же близкие друзья семьи — настолько близкие, что они чуть ли сами не являются частью рода. Ронал лучше любого На’ви знала правила, которые ей самой вложили в младенчестве, но ни слова Тоновари, ни обычаи, соблюдавшиеся ещё со времён Первых Песен не остановили её от просьбы к Пауку.       Её руки аккуратно приглаживали волосы девочки, мирно дремавшей у неё на руках. В хижине пахло маслами, но это не значило, что чистый воздух не проникал в уютное убежище. Цахик Ава’атлу аккуратно поправляла Паука, если он, по своему незнанию, делал неправильный наклон или шлифовал недостаточно аккуратно.                   По прошествии нескольких ночей, Ронал привыкла к мальчику, тихо сидящему у входа и изредка спрашивающему — всё ли хорошо и нужно ли ей поесть. Его чуткость смягчали её сердце, в отличие от неугомонного Аонунга, Сокорро был крайне послушным и тихим — его присутствие иногда казалось столь привычным, что Ронал приходилось задумываться — была ли она права на счёт Демонов.       Этот ребёнок, не столько человек сколько На’ви, его способность поражала сознание женщины, а его «звёзды», тянущиеся от самого загривка были тем, что хотелось понять. Изучить. Спросить о его ощущениях и о том, каково это — быть избранным.             Ронал считала его если не избранным, то благословлённым самой Эйвой.             Но не из-за этого она подпускала его так близко к новорождённой малышке — доброе сердце не скроешь под кожей человека, а опыт не исчезает даже спустя столько времени в заточении.                   Он был аккуратен, всегда спрашивал разрешения и никогда не говорил, если не было необходимости.       Его руки, привыкшие к труду и вырезавшие множество деревянных изделий, дабы порадовать детей Оматикайя, быстро привыкли к шлифовке камней. Он исправно проделывал в мелких камешках аккуратные дырочки, так, что не было даже намёка на трещину. Сокорро плёл прочные тугие верёвочки, которые были основой для Вайтелем, и которые можно было вплетать в волосы.                               — У тебя некрасивые волосы, — Ронал неспешно поднялась с колен, положив ребёнка на сделанную из листьев «кровать». — Позволишь? — Паук испуганно взглянул на женщину, но возразить не посмел.                         Женщина опустилась на колени рядом с мальчиком и несколько секунд рассматривала его неаккуратно сплетённые волосы.       Без лишних слов, Цахик аккуратно принялась за работу — её умелые и вместе с тем длинные пальцы, поочерёдно расчёсывали каждую из прядей. Всё то время, что она кропотливо возилась с волосами Сокорро, юноша осмеливался задавать ей короткие, но ёмкие вопросы.                               — Какой камень станет Её камнем? — Спрашивал Паук, зная, что женщина не ответит быстро и резво, как это делают несмышлёные дети: она будет обдумывать слова, молча расплетая косы Паука, и лишь спустя какое-то время тихо и размеренно ответит:                               — Ты поймёшь, когда будешь шлифовать Её камень, — Ронал мягко касается головы Паука, фиксируя то положение, в котором Сокорро должен держать голову, дабы Ронал было удобнее причёсывать юношу.             Снаружи слышны голоса и всплески воды, но Паук не стремиться к тем, кто снаружи. Шлифовка камней не кажется ему скучным занятием, а с Кири они уговорились встретиться, когда на Пандору опустятся сумерки.       Время течёт подобно воде, удары волн о берег не становятся тише, а камни, что обрабатывает Паук, медленно становятся аккуратно уложенными вряд, учтены их природные изгибы и мелкие ложбинки, стёрты углы, которые могли бы повредить, и каждая форма по-своему красива.                               — Ронал? — Паук опускает глаза и кладёт камень подле себя. Подросток слышит, как вздымается грудь женщины и чуть ли не видит, как она прикрывает глаза, давая этим жестом разрешение к последующей беседе.                   Но Паук не продолжает, его фигурка, кажущаяся и без того маленькой по сравнению с телом На’ви, кажется вдвое меньше, биолюминесценции мягко мерцают в окутавших хижину сумерках.       Ронал касается спины мальчика, прося завершить смысл фразы.                         Паук не говорит ничего, его тело дрожит.                               — Рими’ун, ей бы подошло имя Рими’ун, — Паук оборачивается к Ронал, не пытаясь скрыть дорожки солёных слёз, — простите. — Юноша стирает тыльной стороной руки, не прекращающийся поток слёз. — Я н-не смог остановит-ть и-их, простите, простите, мне так ж-жаль, Ронал м-м-молю, я больше так не могу п-простите я-я был т-там, ваша Сестра, е-йё ребё-ёнок, Р-ронал простите я-я такой урод, простите, простите, все так добры ко мне, а я-йа позволил им-м умерерт-ть, — Паук дрожал и его срывающийся голос был, наверное, самым печальным, что довелось слышать Ронал.       Но в то же время её переполняла злость.             Ненависть к этому ребёнку.       Сознанием он понимала — он не был способен ничего изменить, с другой же…. С другой стороны Паук был способен изменить хоть что-то. Её сердце рвалось на части, слыша тихие всхлипывания мальчика, женщина сама не заметила, как редкие слёзы стали капать с её лица и как её руки сами собой потянулись к юноше. Неслышные никому рыдания и дрожащее от страха тельце. Ронал сжимает зубы и закрывает глаза так, чтоб не чувствовать себя одной. Потому что теперь, без Роа она была одна. Вся её жизнь, все те песни, далёкие-далёкие мечты о счастливой жизни вместе с Тулкуном были убиты. Взорваны, выпотрошены, изуродованы и выброшены в океан. Безграничный океан, в котором зарождается и умирает жизнь, столь далёкий и вместе с тем роднее него у Ронал не было ничего.                   Её руки укрыли спину мальчика, его резкие вдохи и дрожь во всём теле были знакомы и понятны Цахик, Паук тоже потерял важное существо.       Ронал знала боль и страх, таившиеся в душе юноши, его мольба о прощении уже давно была исполнена, и лишь его собственное осознание отторгало его самого. Паук видел в себе лишь ошибки — его добрых дел как будто бы и не существовало.                         Тогда, в море, Ронал умерла. Часть её души была навечно утеряна, её мысли были мутными, непонятными, потерянными. В то мгновенье она молила Великую Мать забрать и её тоже, умертвить её и вернуть Роа к жизни. Ей тогда было всё равно на принципы и правила, вся её будущая жизнь казалась бессмысленной и потерянной, лишь страх за свой народ останавливал её. Страх за Тулкунов, страх за своих детей, страх за мужа и любимых друзей.       Паук тоже умер.             В тот день, прыгнув в море перед Аватаром, он предал часть себя.       Убил всё, что связывало его с миром Демонов, и в то же время он лишился отца.                   Он лишился единственного родного существа, единственного друга.                               — Её будут звать Рими’ун, — Паук услышал шепчущий голос Ронал, когда она закончила с его волосами и поднялась с места, чтобы покормить дитя.       Глаза у Паука расширились, а руки начали дрожать, только он обернулся в сторону Цахик клана Меткайина, как увидел, что один из отшлифованных им камней Ронал нанизывает на свой Вайтелем.             Её рука тянется к нему. Паук опешил, и лишь спустя мгновение понял, что просит от него женщина — его Песенную нить. Садясь перед ней на колени, юноша внимательно вслушивается в тихую мелодию, которую На’ви напевала, окутывая своим голосом всю хижину. Она была первой после Кири, кто пел ему песню, далеко не ребяческую и не игривую — Ронал была серьёзна и вместе с тем добра, каждое её движение было медленным и аккуратным. Паук следил за тем, как ловко она продевает связанный им шнур, в аккуратно просверленную дырочку. Песни клана Меткайина монотонны и вместе с тем слова там главнее мелодии, каждое слово созвучно с предыдущим, а мысль льётся медленно и чётко. Ронал пела о счастье и времени, о рождении Рими’ун и о даре Паука. Пела об их клане и тайне, что теперь была сокровищем между ими тремя, пела медленно и её низкий голос нежно окутывал мысли детей.       Паук тихо плыл рядом с Кири.                   Водная гладь мягко окутывала их кожу, кажущийся жёлтым при свете Алафа Центавры, новый камень Вайтелем Паука не стал чем-то странным для Кири — слишком хорошо она знала всё то, о чём думает Паук.