Слабое звено

      — А-а-а-а-а-а-а!!!       Этот вопль разрезал затхлый воздух помещения, в которое парень свалился под натиском взрывной волны из разрушенного шлюза. Крис был наименее желанной неожиданностью после того, что случилось с Майлзом. Из-за жуткого, но спасительного изнасилования братьями журналист едва передвигал ноги. Ему повезло, что коридоры оказались слишком короткими и от амбала с развороченной рожей не пришлось бежать... Хотя волновала ли репортера боль теперь, когда она проела его тело насквозь?       Он рухнул на что-то почти мягкое и орал, пожалуй, только от страха упасть не так и сломать позвоночник. Однако ноздри тут же наполнило невыносимое зловоние, и рой мух, испуганно метнувшись вверх, в общем хаосе забился о кожу. Легкие сжал спазм; Апшер схватил камеру и отшатнулся назад, с трудом заставляя себя глотать воздух, беспомощно скользя и шаря ладонями по груде разлагающихся тел и ошметков, этими телами бывших. Все нутро тащило репортера в ближайший темный угол. Он уселся — вернее, снова упал и свернулся в комок, — обхватив руками колени, и, безумно всхлипывая, уставился на картину пиршества Вельзевула. Воистину, этот демон, Повелитель Мух — он царствовал здесь, отравляя рассудок, навязывая почти языческую веру не в Господа, но в темные силы, которые нужно умаслить, чтобы сохранить себе жизнь. Раздался звон взорвавшейся лампы. Проводка заискрила, насекомые с истерическим жужжанием взмыли к потолку. Зал погрузился во тьму.       Однако зря журналист думал, что один этаж отделит его от преследователя. Сквозь давящую тишину вдруг пробился отдаленный звон цепей и тяжелое хриплое дыхание, перемежающееся с бормотанием.       — Я иду... ты не спрячешься... я иду! — рычал почти нечеловеческий голос, в котором терялись губные звуки.       Нет, на этот раз Крис определенно не просто охранял территорию. Он нарочно спустился и искал Майлза. Того, кто даже не может бежать от слабости в ногах. Того, кто по уши испачкан в крови и перегное и веет смрадом на далекое расстояние: такое просто нельзя не отыскать по источаемому «аромату» даже в кромешной темноте. Однако Уокер не ощущал запахов, и это репортер понимал. У громилы не было носа, нарушилась сама обонятельная система. А практика показала, что главное оружие Криса — это слух. Заставив себя очнуться и действовать (нужно было успеть уйти на достаточное расстояние, пока монстр не приблизился), парень снова приладил камеру к глазам, осматривая помещение. Он находился в отделении, очень похожем на то, в которое попал после транквилизатора отца Мартина. Это оставляло преимущество: скорее всего, планировка не отличается совершенно ничем, и блок C (эта буква виднелась на одной из колонн) просто отражает блок B.       Эти знания немного приподняли отравленный дух парня. Он приободрился, хотя идти все еще было очень тяжело, а ноги, сказать честно, просто не сводились вместе от боли в спине, в пояснице. Что неудивительно... совсем неудивительно. Мысли о том, чтобы сесть, Майлз даже допустить не мог. Но прочь усталость — надо идти вперед. Надо. К тому же, чуть ли не в спину дышал Крис. И не просто дышал: он метал и рвал, до уха репортера доносились треск сломанной мебели (или костей?) и буханье бьющих по стенам конечностей монстра. Это, несомненно, сподвигло парня к ускоренному темпу. Майлз начал петлять по коридорам. Его пугала каждая тень, каждый шорох и эта капелька воды из протекающей трубы, что с точным интервалом соприкоснулась с лужей... Громила хоть и оказался слишком шумный, что невозможно было иметь глупость попасться ему под ноги, и двигался нарочито медленно (все же он здесь хозяин), но репортера монстр умудрился загнать в помещение, из которого не было выхода. Коридор заканчивался завалом, через который нельзя пролезть при всем желании. А с другой стороны надвигался Крис.       Когда все попытки Майлза расчистить путь не дали никаких результатов, он, наконец, решил найти альтернативы. «Не может так все кончится. Должен быть выход...» — назойливой навозной мухой вилось в его голове, когда взгляд зацепился за дверной проем. Кто-то давно вынес дверь вместе с петлями, а само помещение являлось, вероятно, кладовой... Или там хранились личные вещи санитаров? Впрочем, какое все это имеет значение, когда кто-то очередной раз рванул предмет мебели и расшиб его об стену, знаменуя тем самым свое приближение? Майлза начало колотить. Он судорожно пытался схватиться за дверцу одного из шкафчиков, которые стояли в спасительном (как надеялся журналист) помещении посреди тупикового коридора. Пальцы безнадежно соскальзывали с неудобных ручек, являвшихся углублениями в металлической створке... Еще пару истеричных усилий, и репортер выдохнул из легких спертый воздух, прислонившись лбом к прохладной поверхности. Больше некуда бежать. А от опасности внешнего мира отделяет лишь хлипкая дверца узкой и покосившейся алюминиевой коробки. Майлз замер. Ждал. Каждый раз какая-то неведомая сила, а, быть может, просто тетушка Удача, спасала репортера от цепких лап пагубного случая. И в этот раз, затаив дыхание, он верил, что Крис пройдет мимо, откроет один из пяти или шести стоящих шкафчиков и удалится, выкрикивая какую-нибудь мерзкую пошлость. Момент настал...       — М-м-м-м... — вдруг раздалось прямо над дверцей, скрывавшей Майлза. Репортер испуганно дернулся, покосившись на прорези для вентиляции. Огромная тень, закрывшая обзор, в тот же миг сдвинулась в сторону, и сбоку послышался лязг распахнутого ящика. Парень облегченно вздохнул про себя. Сейчас все происходило так же, как и всегда: Крис, наделенный после проводимых над ним пыток лишь инстинктами, привычками и схемами мышления, всегда начинал с одного или другого конца. Уже по наитию Майлз прятался там, где не прячется человек, бегущий от смерти. Спешащий. Его сознание всегда оставляло секунду для того, чтобы обмануть систему «Маунт-Мэссив»...       — Оди-ин... — считал Крис, и отчего-то в его хриплом, похожем на хрюканье борова, дыхании читалось ликование. Справа гремели распахнутые створки. — Два! — еще один шкафчик был сломлен огромной, обвитой тяжелой цепью, рукой. — Три!..       Майлз почти почувствовал кожей, как стонут петли. Но почему-то его укрытие осталось неприкосновенным. А снаружи послышался глубокий, длительный вдох...       — О-о... они трахали тебя... они поняли, кто ты!.. Ты! — Кулак Криса неожиданно врезался в дверцу спасительного шкафчика, вбивая ее глубже. — Дохлая! — Еще один удар, и в ребра журналиста уперся вывернутый металл. — Сраная! Шлюха!       Сломанная и смятая дверца съехала с петель, обнажая прикрытое ладонями лицо журналиста. Его глаза широко распахнулись, и мгновением позже, чем холодный и сырой воздух обдал кожу парня, гигантская рука, замотанная в цепь, схватила репортера за глотку. Он сдавленно захрипел, вцепляясь пальцами в мощную ладонь в попытке освободиться, но тело репортера уже взметнулось ввысь, поднятое, как атлетический снаряд перед броском. Потом его спина больно врезалась в проем прежнего укрытия. Парень громко застонал, кривя лицо: сейчас его тело напоминало минное поле, в котором боль взрывалась даже от неосторожного шага — что уж говорить о таком?       «Сука... пожалуйста, блядь, только не убивай меня...» — мельтешили в голове мысли, а зрачки в такт метались из стороны в сторону, обводя силуэт громилы. Майлз чувствовал, что сейчас его мозг пульсирует не от одного страха. Он даже не моргал, а трясшиеся минутами ранее руки цепко впились в камеру. Это было раздражение. Точнее, даже ярость. Новая анастезия для больного рассудка, приведшая разом все тело в оцепенение. Некий укол для нервной системы, которая не способна справиться со сложившимися обстоятельствами.       И некуда бежать. Крис смотрел на репортера с торжеством угнетателя над рабом. Плотоядный взгляд рвал парня на куски. Во всяком случае, ему так начало казаться.       — Поросе-е-е-е-ено-о-о-о-очек, — протянул, наконец, Крис, заглушив биение пульса в ушах репортера. Причем, буква «п» по обыкновению пропала в его речи. — Я хочу слышать, как ты визжишь...       Майлза передернуло, но он не двинулся с места, выжидая следующего действия громилы. «Ну, давай...» — заклинал молодой человек; тогда бы он смог воспользоваться элементом неожиданности и проскочить мимо Криса. И вот, Уокер подался вперед, вытянув руку. Но схватить репортера не вышло: журналист плавно прошмыгнул мимо, нырнув под тянущейся к нему конечностью. Крис не растерялся, медленно разворачиваясь и направляясь к выходу, за которым только что на всех парах скрылся Майлз.       — Ну побегай-побегай. Только ярче будет вкус... — безучастно отозвался громила, медленно переваливаясь с ноги на ногу. Он-то знал, что наделал слишком много шума по пути сюда. Пациенты давно проснулись и бродили по коридорам. Даже при большом желании сложно проскочить среди них, тем более, такому маленькому и худенькому репортеру.       Так и случилось. Пробежав пару пролетов с подругой-камерой, Майлз остолбенел перед стеной из живых тел. Мигающий свет поврежденной проводки раздражал воспаленное сознание буйных. Это отражалось в изломанных туловищах и сумасшедших взглядах. Парень взвыл... но лишь в своих мыслях. Он старался не привлекать внимания, сжал испачканными пальцами камеру и принялся протискиваться между психами. Шаг. Еще шаг. «Пока все получается!» — ликовал репортер... пока не обронил камеру, когда кто-то из пациентов дернулся и толкнул его. Майлз запаниковал. Он метнулся вниз, подобрать свое имущество, и уже намеревался бежать прочь, как обнаружил, что окружен. Тысяча — ему казалось — рук тянулись к лицу, хватали за одежду, дергали, царапали, рвали... Майлз потерял контроль и начал без разбора отбиваться, брыкаться, а потом — потом под его ногами содрогнулась земля. Это Крис заявлял свои права.       — Эй! Мой поросеночек! — и чья-то голова от разлета всей большой души громилы, какая могла бы поместиться в его крупном теле, ударилась о стену. Майлз услышал треск, а ушибленный взвыл. Где-то словно эхом отозвались еще пара человек... — Пошли отсюда!       Как по волшебству, пациенты пустились в рассыпную. Крис схватил Майлза за волосы и потащил прочь, что-то злобно булькая себе под нос... если бы он был. Репортер же еще не успел прийти в себя. Минута оцепенения скоро сменилась агрессивными выкриками и попытками избавить шевелюру от цепких лап громилы. А самого Криса, кажется, это только забавляло.       — Отпусти! — яростно вцепился в пальцы Уокера Апшер, стараясь их разогнуть. Крис засмеялся. Точнее, издал какое-то изуродованное хрюканье и сопенье. Его эмоции изувечены настолько, насколько и лицо.       Они шли минут пять, куда-то постоянно заворачивая. Слабое освещение и больная голова не дали репортеру запомнить путь. Комната, кафель, кровь и вонь — ничего нового в месте, куда его привел громила, не было. Разве только кровать где-то в углу, перевернутая очередным буйным. Уокер подтянул Майлза за волосы перед собой, заставив того повиноваться, и перехватил его за руку. Нечеловеческая сила могла бы убить молодого человека с двух ударов. Но репортеру не было страшно. Он был зол. Устал и зол. По-звериному, нечеловечески зол.       Крис поднял репортера. И поднимал до того момента, пока глаза Майлза не оказались на уровне его глаз. Теперь удалось разглядеть лицо насильника: извращенная вечная улыбка, изуродованное донельзя лицо, кровоподтеки, синие вздутые вены, отсутствие носа и подернутые белой пленкой, подслеповатые зрачки. Репортер дернулся и попытался ударить громилу по лицу камерой. Но кажется, от этого пострадала только последняя. Уокер же дал сдачи, и Майлз вскользь налетел боком на сломанную ножку кровати. Из горла вырвался сдавленный крик. Одежда начала быстро пропитываться свежей кровью из глубокой царапины.       — Блядь! Отъебись от меня!.. — вдруг вырвалось у репортера, когда тот обессиленно откинул камеру в сторону, вперив взгляд во врага. Уокер издал странное приглушенное рычание: как и любой зверь, он ощутил некое стеснение из-за того, что его жертва более не испытывала страха. По челюстям громилы по-прежнему текла голодная слюна. Когда-то он гнал этого мальчишку с некой целью, которая исчезла вместе с рассудком. Теперь это добыча: свежее мясо, которого так мало осталось в «Маунт-Мэссив»... однако Крис не мог ожидать, что система его существования будет нарушена и у жертвы вырастут клыки.       Майлз смотрел победоносно. Он не хотел умирать, хотя в иной момент согласился бы сдохнуть, лишь бы этот кошмар закончился. Сейчас к нему пришло осознание, что бороться можно и нужно, а для этого следовало собрать в кулак все свое достоинство и продемонстрировать, что жалкий слабый человек сильнее, чем выглядит. Разбитые губы растянулись в широкой безумной улыбке. Парень продолжил уже хриплым, елейным голосом, подсознательно распознавая свое возрастающее превосходство:       — Они трахали меня. Слышишь, Крис? Твоего поросеночка, твою шлюшку — как ты, блядь, еще меня называешь — трахали два здоровых мужика, кончали мне на лицо. По всем законам природы я принадлежу им... — репортер сощурился и сплюнул в сторону, а потом потрогал неглубокую рану на боку. Уокер смотрел молча. Его маленькие заплывшие глазки следили за каждым движением Апшера. Сейчас громила просто не мог понять, что происходит. Однако журналисту удалось подвинуть голод любопытством. Юноша наблюдал, как по ладони течет свежая кровь — потом попробовал ее на язык и снова поднял взгляд на мучителя.       — Смотри, что ты сделал, Крис. А те... они меня спасли, представляешь! У них было полное право меня отыметь... А потом... о, кстати, я тоже кончил!.. Я это даже помню... — И тут парень расхохотался. Смех вырывался из груди с такой силой и безумием, что самому Майлзу вдруг все происходящее начало казаться забавным. Все его злоключения в больнице легко можно было представить, как игру. Как искаженную и изуродованную аналогию обычной жизни. И что самое удивительное, это работало! Ибо Крис вдруг зарычал, хватая парня за руку и лишь ревностно доказывая свой доминантный характер. В тот же миг он всадил репортеру со всей дури по лицу. Мир перед глазами страдальца рухнул, глаза закатились...       Вряд ли прошло много времени с тех пор, как Майлз потерял сознание. При пробуждении журналист испытывал слишком богатый набор не самых приятных ощущений, и это подтверждало, что он пока жив. Было очень холодно (на теле не оказалось одежды), а сам репортер лежал на здоровом боку. Другой болезненно тянуло, перед глазами плыло: чувствовалось, как сочится из полузатянувшейся раны кровь, от потери которой кружилась и болела голова. Поврежденного места касался горячий и влажный язык хищника, зализывавшего царапину.       — Мой, мо-ой поросенок... Рано подыхать... Я остановлю боль... — похрюкивал за своим занятием Крис, и его огромные лапищи ощупывали покрытое грязью, синяками и ссадинами тело парня. Последний отозвался тихим шипением, а после медленно, дабы не вызвать излишней агрессии, перевернулся на спину и уставился на громилу.       — Обидно тебе, а, Крис?       — Не двигайся, — донеслось угрожающее сипение. В следующий же миг зрачки журналиста расширились, и тот конвульсивно задергался. Челюсти Уокера обхватили пораненное место, а обглоданный, растянутый зажимами рот засосал этот участок плоти. Когда громила отстранился, репортер снова принял более удобное положение, при этом постаравшись отдалиться от врага.       — Я чувствую твой вкус... шлюшка. Ты меня нервируешь...       Парень наблюдал. От его внимания не ускользнуло то, что охранника временно покинула жажда убивать. Теперь он выглядел озабоченным и задумчивым.       — Чего ты хочешь?       — Жрать! — Уокер заревел. Апшер снова едва не подскочил, к телу на миг вернулось обыкновенная околошоковая чувствительность, обусловленная выбросом адреналина. Тут же мозг усердно заработал в поиске перспектив и возможностей. «Он меня еще не убил... все еще не убил», — очевидный вывод. — Или... — уже тихо и раскатисто добавил Крис и замолчал, сопя и неопределенно смотря на репортера.       Майлз понял, что его смерть отсрочена лишь по счастливому случаю или злой иронии. Крис был хозяином положения и ревностно охранял личное пространство, коим считал, возможно, всю больницу. Журналист же, будучи отныне ее частью, автоматически попадал во владения Уокера. И видит Бог, заявление репортера о том, что его присвоили себе прихвостни отца Мартина, оказалось резонным. «Бедный обиженный мальчик Крис...» — саркастично хохотало подсознание журналиста. — «У тебя совсем нет друзей здесь!» Здравый смысл парня, доселе отдыхавший на задворках, в свою очередь, снова был оттеснен инстинктом самосохранения.       Майлз потянулся навстречу чудовищу. Отключая эмоции, побарывая отвращение и ужас, он развел колени и осторожно приподнялся на руках. Сел. Цепкий взгляд журналиста бродил вдоль массивного мускулистого тела, покрытого шрамами и кровавыми разводами. А остановился — на промежности.       «Давай, Апшер. Тебе понравится!» — сказал сам себе Майлз и прежде, чем разум опроверг этот безумный порыв, прижал разбитую ладонь к паху чудовища. Нельзя было сказать, что движило парнем в тот момент, однако его мозг уже отключился, отрицая неприветливую реальность. Осталась лишь та часть сознания, что уже была изменена атмосферой лечебницы. Прикосновение к одному из здешних господ постепенно наполняло съезжающего с катушек репортера ощущением власти. «Вот так, Майлз. Ты до сих пор жив... а значит, именно ты хозяин ситуации! Сама смерть боится тебя!» — эти мысли с оттенком детского восторга ползали по извилинам, плыли по позвоночнику и наконец наполняли всю нервную систему бывшей жертвы восторженным натяжением. Тонкие (по сравнению с Крисом) пальцы чутко ощупывали то, что огромный страж так по-человечески и так цивилизованно скрывал под одеждой...       — Не борзей, покойничек, — с натягом прорычал сверху Уокер. Иллюзия свободы и безопасности, которую выстроил Майлз, рухнула, как только громила заломил ему руки и швырнул парня обратно на пол. — Даже такой сладенькой шлюшке, как ты, не обмануть закон. Ш-ш-ш...       Снова смех. Где-то на заднем плане журналиста снова охватывал страх, и на его лицо наползло самое жалкое выражение, которое только можно вообразить. Но вместо истерики (которую организм уже счел дефектным элементом поведения) парень превратился в болезненно стонущий и мычащий пластилин, и его душили, ломали, крутили под эти бесконечные «шлюшка», «падаль», «мерзость». Реакция пошла лишь тогда, когда толстые когтистые пальцы громилы нащупали разорванный анус. Майлз страдальчески заорал и забрыкался, но незажившие раны вскрылись раньше, чем он успел это осознать.       — Красный... маленькая красная дырка, — фыркал Уокер, разминая содрогающиеся в мучительных спазмах мышцы и прижимая журналиста грудиной к земле так, что невозможно было дышать. — Ты будешь ходить у меня... в красном. Ты у меня... кровью изойдешь!       Громкий выдох-вскрик вырвался из глотки репортера, когда его резко отпустили и поставили кверху задом. Удерживая парня за загривок, Уокер продолжал грубо и быстро терзать рукой анальное отверстие.       — Раз... два... три... четыре!.. — считал Крис, а Майлз орал, как орет резаная свинья: ему казалось, что болят даже кости таза от этого невыносимого натяжения. — Вопи, хрюшка! Визжи! — командовал бывший армеец, тупо пялясь белыми глазами на ярко-красную кровь, покрывающую грязную ладонь. Боль была нестерпимой. Однако краем сознания репортер понимал, что нравится мучителю: реакция, крики, стоны... Видно, именно поэтому громила вытащил руку и принялся ее облизывать, разомкнув челюсти и высунув язык. Он насытился и пробовал результат своих трудов не только на слух, но и на вкус. Апшер дергал задницей, нервно съеживаясь от каждого движения, даже не обращенного к нему самому. Всю его нервную систему раздражал каждый шорох, малейший треск разбитой плитки на полу и звон цепей, обмотавших запястья Уокера. Измученное и уставшее тело готовилось к новой порции страданий. Те, в свою очередь, не заставили себя ждать.       Журналист вдруг уловил, как цепь разматывается и покидает прежнее место, покачиваясь и задевая бедро. Крис что-то бубнил, но парень не мог разобрать ни слова. А потом он ощутил, как гладкое, отполированное железо прикасается к развороченному сфинктеру. Бедра Майлза задрожали: он одновременно испытал облегчение от прохлады на больном месте и ужас предвкушения. Толстые звенья одно за другим стали входить внутрь, грубо пропихиваемые толстыми пальцами громилы. Репортер заныл, сжимая кулаки — все внутри жгло и саднило, быстро нагревающийся металл уже не притуплял боль, а лишь увеличивал ее.       — Один за другим... один за другим они шагают под знаменем... и ротные песни поют... — рычал Уокер, кажется, нарочно проделывая все медленно и схематично. Ему доставляло удовольствие то, как сводит от каждого нового движения мышцы жертвы. Как она стонет. О да, поросеночек знает, что последует за тем, как цепь окажется внутри большей своей частью...       И вот, своеобразная «работа» была окончена. Майлз испуганно сжался, ощущая всем своим нутром тяжесть в животе. Интересно, если бы у Криса были губы, он бы улыбался? Возможно, оно и к лучшему... что их нет. На секунду Уокер затих, прислушиваясь к чему-то. Ну а после принялся тянуть цепь. Последняя медленно показывалась звено за звеном из переставшего кровоточить ануса репортера. С каждым появляющимся отрезком цепи Апшер стонал, а колени теряли опору и заваливались. Крису пришлось поддерживать бедолагу, но своего развлечения он не оставил. Чем ближе к концу, тем острее ощущения: приближался конец пытки, а репортер уже молил громилу оставить его в покое, позабыв все свои обещания и намерения. На это Крис только злорадно хмыкал. Последнее звено было выдернуто резко, с силой, отчего репортер завопил, подскочил, но тут же завалился на бок. Громила торжествующе зарычал.       Майлз старался отдышаться... холодный кафель сбивал жар растерзанного и изнасилованного тела, словно холодный душ, словно смывали грех. Он слышал, как Крис ходит вокруг него, примеряясь, прицениваясь. Этот взгляд возможно ощутить кожей... И парень ощущал, пока его не дернула сильная рука, заставив встать на колени. И он повиновался. Трудно сказать, чем обусловлено было такое послушание: тем, что Майлз уже просто смутно соображал, или тем, что у него в голове все еще вертелся коварный план по спасению от участи быть съеденным. Но сможет ли он унести ноги, когда тело устроило бунт и требует отдыха и надлежащего обращения после подобных терзаний? Однако все эти и многие другие мысли быстро улетучиваются из головы, когда прямо перед твоим носом оказывается такой... член. Наверное, это будет одно из самых... значительных (точнее, больших) воспоминаний в жизни репортера. Крис требовательно тыкал Майлза носом в свое хозяйство, что маленького кота, требуя от него сладких утех и ласк, которые являются столь редким товаром в этом непростом мире. При этом он рычал, и слабое подначивание сопровождалось жестокими угрозами: «Я харю тебе разорву и буду ебать ее остатки, если ты не…» Репортер, сжавшись, послушно открыл рот, принимая головку члена и вылизывая ее. Уокер довольно засопел, убирая свою большую руку с головы Майлза. Но скоро таких неосторожных ласк ему показалось недостаточно. За это репортер получил болезненный пинок, который пришелся по бедру. Журналист застонал от боли, поднимая взгляд на мучителя. В лице последнего читалось извращенное торжество над жертвой...       — Старательнее. — Короткое слово — и несчастный вновь притянут за волосы к месту последней дислокации рта. Апшер скривился в отвращении, подавляя рвотный рефлекс, который возникал только при приближении к изуродованной мужской плоти. Громила дернул его за плечо, намекая тем самым подключить руки. Нехотя репортер обхватил тонкими пальцами член Уокера, начиная массировать, выжимать удовольствие из детородного (в прошлом) органа. Ему все еще сложно было принять в рот плоть мужчины, она была слишком крупной, но гулять языком по взбухшим в извращенном наслаждении венам у него получалось. Отметив, что эти действия приносят удовольствие Крису и тот начинает забываться в ласках, парень стал увереннее. Он сжимал рукой яйца, массируя и трепыхаясь языком об узкую щелочку на головке члена, старательно сдерживая дыхание (моются тут редко). А теперь руки снова переместились на ствол, обхватив его сложенными в замок пальцами, надрачивая. Поначалу такие ласки вполне устраивали громилу, и он только иногда невольно переминался с ноги на ногу, вероятно, возвращая телу ощущения. Но недолго пришлось длиться этому безмятежному спокойствию… если так можно выразиться. Крис вдруг начал недовольно фырчать, а репортер в растерянности отстранился. Его тут же больно схватили за плечо и вернули обратно.       — Соси, — выпалил громила, ткнув журналиста мордой в пах. Тот вновь взял головку, начал вылизывать... — Мало! — завопил Крис своим нечеловеческим ревом, и в момент толкнул плоть глубже в рот. Глаза репортера расширились, он уперся ладонями в ноги Уокера, инстинктивно пытаясь отстраниться. Но поздно. В глотку настойчиво рвался пульсирующий член, а разворота челюсти не хватало, чтобы принять его, не задевая зубами. Впрочем, кажется, такая чуть острая боль пришлась Крису по вкусу. Пересохшие в действе губы Майлза начали рваться на уголках, тоненькая струйка крови побежала по подбородку. Слизистые оболочки тела активизировались с целью как-то унять такой стресс для организма: из глаз текли слезы, слюна выделялась в таких объемах, что не умещалась во рту (место-то там уже занято), густыми потеками собиралась на возбужденной плоти, подбородке и капала на грязный кафель розовыми каплями, окрашенная кровью. Репортер хныкал и стонал, извиваясь, но победить силу Уокера ослабшему человеку было, фактически, невозможно.       Глотка сжалась в спазме. Раздался грубый стон Криса. Еще один спазм — и Майлзу показалось, что член пульсирует у него в голове. Желчь подобралась к глотке и огорчила без того тяжелый вкус мужского полового органа. А Уокер, дернувшись, излился прямо в горло репортера, издавая то ли стон, то ли смех. Кажется, последнему большее удовольствие доставил не сам факт оргазма, а реакция парня после. Как только он отпустил репортера, тот соскользнул с члена, упал на кафель и начал истерично отхаркиваться. Крис мог поклясться, что он рыдает. И громиле нравились эти всхлипы, булькающие звуки рвотных рефлексов, дерущий внутренние органы кашель. Он ими упивался.       Когда Майлз оправился и вытер губы, все еще мучаясь от пустых сокращений пищевода и желудка, он вновь поднял взгляд на громилу. В глазах засела усталость. Уокер, насладившись еще с минуту этим жалким зрелищем, с грохотом опустился на пол, приближая свою морду к лицу репортера. Тот слабо отклонился назад.       — Сядь, — слабо и отрешенно велел журналист. Он снова пребывал в том опустошенном состоянии, на которое громила не мог реагировать с обыкновенной агрессией. Уже предвкушая новую порцию удовольствия, Крис повиновался, однако не перестал пристально следить за жертвой. Апшер, стараясь не совершать резких движений, потянулся к своей одежде, подвинул ее и натянул рубашку, беспрестанно повторяя, как заклинание:       — Я сделаю это и уйду. Ты отпустишь меня. Помни: ты отпустишь меня. Когда одежда прикрыла торс, спасая от вездесущего сквозняка и этого ужасного спертого воздуха, парень подобрался к Крису совсем близко. Он заполз на бедра громилы, сел на слабо пульсирующую плоть. Близость мягкой и «шелковистенькой» (так здесь выражались некоторые особо извращенные больные) кожи взбудоражила Уокера. Он завелся, задвигался, зарычал, выпуская на волю свою жажду. Майлз, зажмурившись и сглотнув, в этот момент ощутил, что не сможет сдержать рыданий. Его нервная система стала такой чуткой, что – журналист был уверен – он смог бы выжить в этом месте, даже лишившись зрения, слуха и обоняния. Эмоции были преумножены во сто крат на почве бессилия. И поэтому когда ручищи Криса обхватили жертву за бока, когда конец массивной плоти нашел место между ягодиц, Майлз заорал на секунду раньше, чем страшная боль разорвала нижнюю часть его тела. Ноги снова заколотило в судороге, мышцы невозможно было контролировать: парня крутило так, что он мог бы дать фору любому из самых буйных пациентов… Но Уокер был неумолим. Он входил в юношу, как нож в масло, и репортер чувствовал, как легко смазанный кровью член растягивает еще раньше растраханный сфинктер. Нытье, периодически прерываемое болезненными повышениями тона, постепенно хрипнущее и останавливающееся лишь для нового глотка воздуха, напоминало мантру. И снизу, совсем рядом, шумно и тяжело дышал Крис, издавая эти фыркающие и мычащие звуки. Как только терпеть стало невозможно, сознание журналиста закрылось. Совсем недавно столь острые ощущения вдруг стали чужими, и Майлз неожиданно понял, что все, происходящее с ним сейчас, он наблюдает как будто со стороны. Крис сам по себе не был садистом – лишь тупым животным, желающим трахаться и кончить, — а потому не мог поддерживать восприимчивость жертвы. Его вполне устраивало, что тельце, обхватившее его хер, не брыкалось, не мешало кайфу; что по лицу жертвы нескончаемым потоком текут сопли, слезы, слюни; что изо рта вырываются всхлипы и гудение; что пальцы стискивают ручищи монстра. Все это уже было достаточной причиной считать, что человек жив и испытывает страдания.       Лишь перед оргазмом Уокера Майлз очнулся. Частые, но несильные и неглубокие толчки скорее раздражали, чем приносили боль, и парень сдвинул колени, мотая головой и начиная судорожно утирать лицо. Слизистые воспалились, и после рыданий он мог дышать лишь ртом, тупо и прерывисто мыча в нос. Опухшие глаза завращались в неконтролируемом поиске чего-то спасительного, когда одна ладонь Криса переместилась на шею, лишая хоть какой-то возможности нормально получать кислород. Тело парня буквально прижали к напряженным бедрам, вогнав извергающую сперму плоть максимально глубоко – громила издавал сладостный гортанный рык, сощурясь… Потом репортера отбросили. В спешке и от греха подальше Майлз отполз к стене в темный угол, отвернулся и перекатился на здоровый бок, вцепляясь пальцами в поясницу, скуля и трогая теперь разбитый, истекающий анус.       Уокер пришел в себя, поднялся. И прислушался. Их деяния не прошли бесследно: громкие интересные звуки привлекли не менее интересных слушателей. Крис насторожился, когда Майлз совсем не обратил на это внимания. Слишком был измучен последний.       Доля секунды понадобились репортеру, чтобы попытаться подскочить, испугавшись гомона, который шел из коридоров доселе тихой больницы (или ему так только казалось?). Но у него ничего не вышло, болезненный спазм ниже поясницы скрутил и поставил на колени. Крис же не успел обернуться к источнику шума, как на него с диким ревом налетели пациенты. Они тянулись сразу к лицу и голове, стараясь выцарапать глаза, залезть в рот, тянуть, мешать. Но Крис успешно откидывал от себя в стену одного за другим. Слышался рев, хруст костей, чьи-то зубы посыпались к рукам Майлза. И последний посчитал это прямым намеком на то, что пора «делать ноги». Аккуратно подобрав одежду и быстро, наспех, натянув то, что было снято, он решил, что выбраться из дверного проема пока не представится возможным. Там Крис разворачивал кровавую бойню, радостно гогоча. Противоположная стена оказалась порушена, а за ней находилась закрытая палата. Пробравшись под дождем из чьих-то конечностей и крови, репортер таки добрался до места назначения. Всего секунда понадобилась, чтобы определить: там никого нет. И еще минута, чтобы свернуться незаметным калачиком под ржавой кроватью в спасительном закутке. Скоро, совсем скоро Апшер снова сможет воспользоваться своим шансом выжить...       Крис еще долго не мог умалить своей жажды разрушений. Более всего прочего его, вероятно, расстроила потеря любимой игрушки.