Сгоревшее королевство

Hidden Citizens, Vanessa Campagna — Voices in My Head

      — Расскажите, зачем я здесь, — недовольно требует новый пациент, с размаху сев в кресло, и скрещивает руки на груди. — И почему вы вступили в сговор с моим мужем?       Чжун Ли позволяет себе приподнять брови.       — Кавех, — спокойно говорит он, — никто здесь не вступает в сговоры с против вас. Почему вы так решили?       — Потому что со мной всё в порядке! Что обо мне солгали в ваших бумажках?!       Конечно, Чжун Ли помнит все истории болезней, но специально для спокойствия Кавеха разворачивает свиток с диагнозами.       — Как заключил доктор Бай Чжу, вы находитесь в сильной зависимости от дурманящих грибов, а также злоупотребляете энергетиками и кофеином…       — Про кофеин ложь! — возмущается Кавех. — Он на меня давно не действует. Теперь можно идти?       — Зависимость угрожает вашей жизни. Вы упоминали провалы в памяти, бессонницу, отсутствие аппетита и других базовых потребностей…       — Моя базовая потребность — создавать архитектурные шедевры. У меня много заказов. Я не могу терять время, оно дорого стоит!       — Это правда, что ваш последний проект был отклонён из-за большого количества ошибок и непрофессиональных решений?       Кавех вспыхивает.       — И вы туда же! — восклицает он, стиснув кулаки. — Если мой заказчик оказался полным…       Его лицо вздрагивает в судороге, колени подкашиваются, и он рушится обратно на своё место.       — Я не наркоман, — хрипит он, панически шаря в поясной сумке. — Просто верните… верните мне мои…       — Ради вашего блага, Кавех, — тихо просит Чжун Ли, — позвольте вам помочь.       Кавех впивается в него взглядом так, будто хочет уничтожить.       Как всегда чувствующий, где нужен, в кабинете появляется Бай Чжу.       — Сейчас станет легче, — обещает он и надевает на Кавеха браслет. Слышится звук инъекции. — Досчитайте до трёх.       — На хуй… иди… — хрипит Кавех, пытаясь вырвать руку, но Бай Чжу с ласковой улыбкой держит его железной хваткой. — Я не… псих…       — Годится. Лучше?       Кавех вздыхает глубже, смотрит на свою руку.       — Не трясётся, — удивлённо говорит он.       — Если вы будете выполнять предписания, то скоро сможете свободно передвигаться вне территории реабилитационного центра. — Талант Бай Чжу одним тоном успокаивать самых вздорных пациентов работает — Кавех ненадолго затихает, глядя ему в лицо. — А пока ваши прогулки ограничены палатой и парком на территории. Не волнуйтесь, я вам всё расскажу.       — Мне не от чего лечиться, — едва на его лицо возвращаются краски, объявляет Кавех, — я превосходно себя чувствую!       — Тогда вам не о чем беспокоиться, — утешает Чжун Ли, — вы не останетесь в клинике надолго.       Это ложь. Если Кавеху не помочь, скоро его истощённое тело растает как дым.       Никто не заслуживает такого финала.              ~              Сегодня с Драконьего Хребта веет холодом, и Альбедо не моргая смотрит на снежные шапки, исхоженные вдоль и поперёк, знакомые до последнего камня. Совсем недавно один их вид будил желание взять карандаш.       Он прокручивает браслет на запястье, сверяется с расписанием приёма лекарств. До новой капсулы с успокоительным ещё два часа, и Альбедо отчаянно ждёт, пока они пройдут. Действующее вещество должно накопиться в крови, чтобы работать в полную силу, только тогда можно будет скорректировать дозу.       Альбедо прикрывает глаза, заставляет себя выдохнуть и вдохнуть, теребит швы на рукавах. Беспочвенная тревога трясёт его так, будто в нервную систему дали слишком высокое напряжение. Он знает, как это работает, знает, как действуют механизмы тревожности и панических атак, и способен сам себе объяснить, что именно сейчас толкает его в яму безумия, — но он беспомощен против себя самого.       — Дориан, — тихо говорит он, ища взглядом далёкие алые отсветы, — это я — дракон. И я бы понял, пожелай ты меня убить.              Сегодня в кофейне нет ни Кэйи, ни Чайльда. Альбедо достаёт телефон, но, не разблокировав, убирает назад. У него нет права звонить Кэйе. Нет права перевешивать проблемы на тех, у кого по горло своих.       Его должно успокоить тепло, оранжевый свет и большой стакан чего-нибудь горячего.       Осталось всего полтора часа, и после его ждёт несколько часов приятного отупения.       — Добро пожаловать! — Новенький бариста улыбается на удивление искренне. — Кажется, вам срочно нужно очень много кофе.       Альбедо кивает, указывает на пункт в меню, и бариста, понятливо замолкнув, пробивает цену со скидкой и включает кофемолку. Уткнувшись в телефон, Альбедо бездумно скроллит ленту подписок — в ней художники и только художники. Новые скетчи, неожиданные сочетания цветов, идеи. Множество идей. Его мозг поглощает всё это как губка, чтобы потом…       …ничего. Потом происходит ничего. Конвейер, раньше работавший безупречно, где-то сломался. Смогут ли лекарства его починить?       — Присядьте, я вам принесу, — предлагает бариста. — Всё равно сегодня никого.       Кэйа всегда садится у стены в центре зала, на диван за столик для четверых. У Альбедо другое любимое место — кресло у панорамного окна, поодаль от остальных. Подложив под спину мягкую подушку, он сползает по спинке, повторяет себе, что всё под контролем. Он может в любой момент позвонить доктору Бай Чжу или Чжун Ли и сказать, что он не в порядке. Что ему тяжело.       Эта мысль встречает внутреннее сопротивление, такое сильное, что начинает ломить виски.       — Осторожно, горячий. — Голос бариста мягкий. Полный такой заботы, что Альбедо становится… странно. — Не обожгитесь.       Из-под ресниц Альбедо провожает его взглядом. Типичный фенотип мондштадтца, но в артикуляции есть что-то иназумское, и украшения в волосах тоже с иназумскими мотивами. Интересно. Раньше попросил бы разрешения сделать набросок.       Пока Альбедо тянет свой кофе, мысленно твердя бесполезную мантру для медитации, в пустую кофейню заходит ещё один посетитель. Высокий, одетый по сумерской моде, в больших наушниках.       — Двойной эспрессо со льдом, — говорит он и сразу устраивается в самом тёмном углу, открывает ноутбук. Шелест клавиш странно успокаивает.       Посидев ещё немного, Альбедо достаёт из подставки салфетку. Мысль о карандашах вызывает панику; он вынимает из стакана трубочку, медленно проводит светлую линию, задумчиво смотрит на неё.       Рядом появляется шот эспрессо и несколько зубочисток в бумажных обёртках. Бариста уходит так же быстро, как появился. Правила хорошего тона требуют поблагодарить незамедлительно, но Альбедо не может.       Он разрывает бумагу зубами, выдёргивает зубочистку, макает в чёрный кофе, на пробу делает пару штрихов. Другая постановка пальцев, отсутствие привычных запахов, незнакомая фактура бумаги — может быть, обман удастся.       Первым приходит в голову иназумское украшение бариста — скромная веточка сакуры на лямке фартука. Потом руки Кэйи — Альбедо обожает рисовать руки. Для рук ему требуется ещё пара салфеток, одна — для схематичного наброска смеющегося Чайльда, одна — для профиля Чжун Ли и отдельно его серьги.       Как всегда во время рисования, Альбедо забывается — и приходит в себя только от вибрации браслета. Слот с нужной капсулой подсвечен жёлтым. Альбедо открывает его, запивает капсулу остывшим латте, снова откидывается в кресле.       Стол усеян набросками, и каждый из них паршивый.       Не в силах заставить себя с кем-то разговаривать, Альбедо швыряет салфетки и пустые стаканы в урну, оставляет на столике чаевые и выходит в прохладный вечер. Возвращаться к себе не хочется — тогда он выбросит все старые альбомы и холсты.       Ноги сами несут его в парк, ещё более тёмный и неприветливый, чем обычно. Вечер, когда он встретил здесь Кэйю, был лучшим за долгое время.       Альбедо проходит по запомнившимся местам: лавка, где Кэйа к нему подсел, поворот аллеи — здесь случилась вторая встреча. Как рядом с кем-то другим чувство комфорта может быть настолько сильным, что даже воспоминания приносят облегчение?       Он прислоняется спиной к дереву, закидывает голову. Густая крона тонет в сумерках, холодок крадётся под пальто, и жажда чужого тепла становится нестерпимой.       — Эй, — слышится тихое, — ты один?       Альбедо узнаёт голос.       — Да, — шепчет он.       Чайльд подходит, замирает в шаге — и, подождав ещё секунду, прижимается вплотную. Он настолько выше, что Альбедо мог бы уткнуться лицом ему в грудь. Приходится упереться макушкой в ствол дерева, чтобы смотреть в глаза.       Подцепив под колено, Чайльд легко поднимает его на свой уровень, вторую руку кладёт на затылок. Привыкший к морозу на Хребте, Альбедо не понимает, как он не мёрзнет в тонкой куртке и расстёгнутой рубашке, но закалка Чайльда ему на руку; он просовывает ладони под куртку, закусывает губу от удовольствия — такая горячая у него кожа.       Чайльд не разменивается на вопросы. Он целует Альбедо в шею, зубами выдёргивает из петли верхние пуговицы пальто, утыкается носом между ключиц, тянет зубами эластичную ленту чокера.       — Поедешь ко мне? — спрашивает Альбедо. — Я хочу тебя нарисовать. Не факт, что получится хорошо.       — Можешь мне не показывать, — хмыкает Чайльд. — Говори адрес.              В лифте Чайльд молчит, прислонившись к стене и сложив руки на груди, и Альбедо отзеркаливает его позу. Он не хочет заговаривать первым; он вообще не хочет говорить. Отупение от успокоительного хочется продлить, чтобы не проваливаться в утомительные мысли.       К нему в квартиру Чайльд заходит первым, присвистывает при виде холстов.       — Все твои?       — Да. — Альбедо толкает его в спину, к кровати. — Раньше я хорошо рисовал.       — Я в ванную, — Чайльд порывается выйти, но Альбедо перехватывает его за талию, сильно пихает в грудь и снова садится на него верхом. — Эй! Я же…       — Потом, — сипит Альбедо и сбрасывает пальто. У Чайльда округляются глаза. — Да, я надеялся тебя встретить.       — Или Кэйю? — у Чайльда садится голос. — Или его, да?       Он пытается вырваться, но Альбедо удерживает его. Это проще, чем кажется тем, кто видит его со стороны — и неизбежно недооценивает.       — Ты ничего мне не обещал, точно. — Чайльд скалится, пытаясь его сбросить. Ничего не выходит — Альбедо прижимает его руки к матрасу, сжимает рёбра коленями. — Пусти!       Альбедо удивлённо поднимает бровь. Чайльд определённо возбуждён, но почему…       Звук инъекции слышится в тишине полупустой квартиры так отчётливо, что отдаётся эхом. Браслет дважды мигает индикатором и коротко вибрирует.       Зажмурившись, Чайльд замирает, только руки дрожат. По его лицу расползаются алые пятна.       — Что случилось? — прокашлявшись, спрашивает Альбедо и ослабляет хватку. — Тебе плохо?       — Нет! — огрызается Чайльд. Вырваться он больше не пытается, и Альбедо окончательно теряется. — Я не… я не хотел, чтобы ты знал, ясно?!       — О чём?..       Чайльд поднимает руку, подносит браслет Альбедо к глазам.       — Меня лечат насильно, потому что те, кого я считал соратниками, заплатили, чтобы запереть меня здесь! Я не хочу сам принимать эту дрянь! Я бы лучше умер от эссенции, чем терпеть всё это! Я не собираюсь пить таблетки по расписанию, как ты! Я лучше сдох бы, чем…       Альбедо закрывает ему рот, второй ладонью проводит по щеке. Он не моргает — этот взгляд завораживает, он знает, — и Чайльд тоже перестаёт моргать, пялится на него, как на какое-то чудо.       — Почему ты злишься?       Мотнув головой, Чайльд сбрасывает его руки.       — Потому что мне не нужно твоё снисхождение!       Альбедо опускается, чтобы всем весом сесть ему на живот, сдвигается ниже. Чайльд отзывается болезненным стоном, впивается пальцами в простыню.       — Пожалуйста, — шепчет он, — скажи, что я нужен тебе не только как плюс один к Кэйе…       — Но в таком случае я бы просто не встречался с ним, когда он проводит время с тобой. — Альбедо пожимает плечами; медленно тереться о Чайльда так приятно. Жажда близости, и без того сильная, становится невыносимой. — У тебя были причины так думать?       Схватив за портупею на груди, Чайльд притягивает его к себе, проводит языком вдоль линии челюсти, от подбородка к уху.       — Скажи, что надел всё это не только для него, но и для меня тоже.       — Я надел это для себя, — с недоумением говорит Альбедо. — Мне нравится, как я выгляжу в таких вещах. И нравится, что никто об этом не узнает, пока я не сниму пальто.       Чайльд растерянно моргает.       — Что, правда?..       — Конечно. Разве ты одеваешься в то, что нравится другим, а не тебе?..       — Я… — Чайльд хмурится. — Я почти всегда ходил в форме. Или в том, что мне выдавали.       — Разница наших восприятий породила внутренний конфликт… — больше для самого себя констатирует Альбедо. — Извини, мне стоило сразу это разъяснить, но я не знал, что…       Чайльд снова тянет его ближе, приподнимает бёдра, чтобы прижаться теснее, и Альбедо вздрагивает от возбуждения. На нём только тонкое бельё, и прикосновение грубых штанов Чайльда к ягодицам и внутренним сторонам бёдер будоражит.       — Если я что-то для тебя значу, — шепчет Чайльд ему в губы и тяжело опускает ладонь ему на поясницу, — давай ебаться как проклятые.       — В целом, именно для этого мы здесь, — соглашается Альбедо. — Давай.              Маленькую квартиру вдалеке от набережной Альбедо снял в основном из-за кровати: его привлёк узор кованого изголовья и то, что на нём будут отлично держаться наручники и верёвки.       До этого вечера не было шанса проверить последний факт, но Чайльд просит сам.       — Ты, кажется, будешь против, если я сделаю лишнего, — задыхаясь, говорит он. — А я не хочу… не хочу, чтобы ты потом меня боялся…       — Я боюсь не тебя, — спокойно поясняет Альбедо, приматывая его запястья ремнями к чёрным изгибам металла, — я боюсь за тебя.       Чайльд смотрит на него с усмешкой, но хватает расстегнуть ему штаны, чтобы вся надменность испарилась в мгновение ока.       — Да, пожалуйста, — скороговоркой просит он, — Альбедо… Альбедо, я… пожалуйста, да…       Альбедо перехватывает его член у основания, сжимает двумя руками и обхватывает головку ртом. Он откровенно плох в таких ласках — в любых, если быть объективным, — но Чайльд задыхается и вскрикивает под ним. Ему действительно хорошо — такую крупную дрожь и частящий пульс не подделать.       Потянувшись к прикроватному столику, Альбедо берёт флакончик смазки, выдавливает несколько порций себе в ладонь. В любовных заклинаниях он тоже профан — не было времени освоить, а медицинский лубрикант, который он умеет создавать, — нечто совершенно не романтичное и к тому же безвкусное.       Остаётся надеяться, что Чайльду понравится.       Альбедо проводит ладонью по его члену и мошонке, теснее сжимает его бёдра и вкладывает свой член между них, в то нежное, чувствительное место, прикосновения к которому так заводят его самого. Чайльд дёргается, вцепляется в ремни; его соски становятся твёрдыми, мышцы на плечах вздуваются от напряжения. Похоже, всё идёт правильно.       — Скажи, если что-то будет не так, — просит Альбедо и ложится на него. Член входит глубже, скользит головкой по поджавшимся яичкам, и Чайльд снова вскрикивает — уже громче. У него на висках выступает испарина. — Придумаем что-нибудь другое…       Чайльд так выгибается под ним, что едва не сбрасывает на кровать.       — Еби, — рычит он и зажмуривается, — я с ума сойду, если ты не…       Альбедо вкладывает пальцы ему между зубов, заставляет шире открыть челюсти, прижимает язык, гладит; Чайльд почти сразу начинает сосать. Ласка, к которой невозможно остаться равнодушным.       Такой секс сладкий, легко доводящий до разрядки, и всё же достаточно безопасный, чтобы Альбедо мог расслабиться. Процентов на сорок. Чайльд стонет непрерывно, дёргаясь в ремнях, и кончает так бурно, что между их с Альбедо животами становится мокро. Пытаясь удержать его, Альбедо прижимается теснее и с горячим, освобождающим чувством отдаётся оргазму.       Стоит лечь Чайльду на грудь, грохот его сердца оглушает.       — Хочу ещё, — хрипит Чайльд и легко вытягивает руки из петель. — Или мне уйти?       — Нет, — тихо просит Альбедо, нежась в его объятиях, — останься. Я обещал тебя нарисовать.