Сгоревшее королевство

      Альбедо звонит ещё раз, но на той стороне включается автоответчик.       — Ваш любимый абонент чуточку занят. Перезвоните позже или скажите ему что-нибудь хорошее после сигнала. Ла-ла-лаа! Это и был сигнал, чего ждёте?       — Не берёт? — спрашивает Кэйа. Он курит в постели, раскинувшись на спине, и Альбедо валялся бы вместе с ним, но его гложет тревога, хотя он только что принял капсулу.       — Нет. Послушай, — Альбедо садится рядом с Кэйей, заглядывает ему в лицо, — ты ведь тоже думал, что он сразу поедет сюда? Или хотя бы позвонит?       — Да, — с неохотой признаётся Кэйа.       — Можно?..       Кэйа подносит сигарету к его губам, и Альбедо на пробу набирает дыма в рот. Вдохнуть не получается, но сам процесс немного успокаивает.       — Хочешь одну?       — Пока хватит. — Альбедо подтягивает колено к груди, обнимает, задумчиво глядя перед собой. — Может, это моя паранойя, но я боюсь, что с ним что-то случилось. Я почти всегда этого боюсь, но…       — Сейчас для этого есть основания? — заканчивает Кэйа.       — Я, скорее всего, преувеличиваю.       Поддавшись порыву, Альбедо вытаскивает скетчбук, находит чистую страницу, прикрывает ладонью прошлый неудачный эскиз. Сумка всегда набита карандашами, красками, кистями; на самом дне всё-таки находится пастель и нож, которым Альбедо подтачивает грифели.       — Извини. Я немного помолчу.       Кэйа кивает и закуривает следующую сигарету. С ним уютно молчать — Альбедо и не представлял, что такое возможно.       Нужно всего два цвета — светлая охра и ржавый красный. По дороге в Ли Юэ он хотел набросать пейзаж в таких тонах, но…       Он рисует тонкий пунктир позвонков, угловатые плечи и длинную шею, выступающие лопатки и сухие мышцы под рёбрами, острые локти и колени, складки простыни под ягодицами и ямочки на пояснице, в которые тянет вложить пальцы. На эскизе Чайльд со спины — Альбедо не хочет разбавлять тёплую гамму мёртвой синевой. По той же причине он не рисует разводы от метки Бездны.       Вместо этого он сбрызгивает лист крошкой ржавого красного, нежно вбивает их кончиком пальца между лопаток и на плечах, добавляет немного над локтями и на тыльных сторонах ладоней. И, закончив, показывает лист Кэйе.       — Как живой, — говорит Кэйа и отводит его руку от предыдущей страницы. — О.       Этот набросок не удался — узнаваемой выглядит только повязка на глазу и волосы, заправленные за ухо, но Кэйа улыбается… растроганно?       — Выглядит как признание в любви.       Альбедо закусывает губу, испытующе смотрит исподлобья ему в лицо. У себя дома Кэйа не носит повязку, и можно безнаказанно смотреть на поцелуй Бездны вокруг его правого глаза.       — Да.       Кэйа удивлённо приоткрывает рот, будто собирается что-то сказать, но сразу отказывается от этой мысли.       Это ничего не значит, — хочет сказать Альбедо, — для тебя это ничего не меняет. Я люблю всё красивое. Ты красивый. Ты много для меня значишь. Но я никогда не стал бы пытаться тебя удержать. Я бы не хотел стеснять тебя. Ты нравишься мне свободным. Я люблю тебя таким. Таким, какой ты есть сейчас.       Но он тоже ничего не говорит. Не произносит ни слова.       Криво улыбнувшись, Кэйа притягивает к губам его руку с огрызком пастели, целует пальцы, и на его щеке остаётся ржавый след.       — Скажи, если захочешь нарисовать меня с натуры, — влажно усмехается он и притягивает Альбедо к себе, целует в шею, в висок, в ухо. — Всегда готов для тебя раздеться.       И Альбедо достаточно хорошо читает между строк, чтобы услышать его ответ.              ~              Чайльд просыпается от боли — не привычной, тянущей суставы и жгущей кости, а от полузабытой, почти приятной, обещающей скоро пройти. Боли после битвы. Сколько раз он просыпался так, измотанный демонической формой, полуживой и безмерно довольный очередным поединком. Поединком, из которого почти наверняка вышел победителем. Снова.       В носу невыносимо зудит. Чайльд чихает раз десять, прежде чем ему удаётся отлепить язык от пересохшего нёба. Он садится в постели, тянется пригладить волосы и шипит от резкой боли. Указательный и средний палец в запёкшейся крови, опухшие до красноты. Поморщившись, Чайльд оглядывает себя со смесью удивления и уважения: царапины, следы зубов и синяки повсюду, кое-где ещё побуревшая кровь, и, судя по тому, как саднит задница и спина, там ещё хуже.       Сходив за бутылкой воды, Чайльд зажимает её под мышкой, чтобы скрутить крышку, и снова плюхается в кровать. Он выпил бы всё, но из-под одеяла требовательно высовывается рука в золотых кольцах.       — Держи, — сипит Чайльд.       Кави бесстыдно спихивает с себя одеяло, наклоняет бутылку и тут же захлёбывается: ему льётся на лицо, в нос, на подушку, на искусанную шею, куда угодно, кроме рта. Чайльд невольно хихикает.       — Лучше бы помог, — шепчет Кави почти беззвучно и сверкает покрасневшими глазами. Чайльд поднимает трясущуюся руку:       — Извини.       — Тебе не жаль, — огрызается Кави и, приподнявшись на локте, кое-как вливает в себя несколько глотков, снова кашляет. — Сделай мне поесть.       Поесть.       Чайльд смотрит на часы. Он просрочил ужин. Часов на десять.       Можно зачесть за восьмичасовой сон.       — Одевайся. Позавтракаем по пути.       — Ты шутишь? — Кави указывает на синяки на груди и бёдрах. — Куда я, по-твоему, поеду в таком виде?!       — Куда я скажу, — холодно говорит Чайльд. — Не беси меня. Возьмёшь что-нибудь из моих вещей.       — Если у тебя вся одежда состоит из дрянных спортивных штанов, я лучше поеду голый, — ворчит Кави, но спесь с него слетает. Когда Чайльд говорит так, с ним мало кто решается пререкаться.       — Как хочешь. Пошарь в моём шкафу.       Пока Кави гремит вешалками, Чайльд в ванной разглядывает себя в большом зеркале. Он помнит упоение от секса, привкус крови на языке и ощущение собственной силы — и близко не такое, как от эссенции, но всё же приятное. Остальные воспоминания как ножом отрезаны. Что они с Кави делали после того, как вдохнули споры, сколько раз трахнулись и когда отключились — ничего. Обычно он отлично помнит детали. Весь вкус в деталях.       Грёбаные сумерские грибы.       — Я возьму это. — Кави открывает дверь, поворачивается спиной. — Хорошо сидит?       Да Бездна его засоси, дорогие шмотки, подаренные Чайльду Панталоне за очередной успешный рейд по должникам, сидят на Кави лучше, чем на самом Чайльде. Алая рубашка немного широка ему в плечах, а серые брюки слишком обтягивают задницу — но его уже хочется облапать.       Чайльд не отказывает себе в удовольствии — в конце концов, это его вещи. И то, что в них, тоже немного его.       — Хочешь ещё? — усмехается Кави. — У меня есть на разок.       — Нет. — Чайльд притягивает его к себе за талию, просовывает руку под рубашку, гладит по животу и груди. — Мне нужно к Альбедо.       — Кто такой Альбедо? Твой парень?       — …почти, — неразборчиво бормочет Чайльд и пихает Кави к выходу. — Сейчас буду.       Пока он чистит зубы, укладывает торчащие волосы и умывается, Кави снова чем-то гремит, и, когда Чайльд выходит в коридор, швыряет ему безрукавку в мелкую сетку и кожаные штаны.       — Будь добр, надень что-нибудь вменяемое, — шипит он и суёт ноги в свои ужасные остроносые тапки. — Я сейчас откинусь от голода.              Кави берёт три острых грибных супа и огромный молочный коктейль с двумя сиропами и удаляется к столику, оставив Чайльда платить за двоих.       Чайльда тошнит даже от слова «грибы». Часто дыша, чтобы не думать об отвратительной тяжести под рёбрами, он заказывает мелко порубленные креветки с соусом и огромный чайник ягодного чая. В Ли Юэ полно удивительных блюд, но большая их часть надоедает с первого раза, а блевать среди глазурных лилий сегодня не входит в его планы.       Муки выбора длятся совсем недолго, но к моменту, когда он доходит до столика, Кави уже приканчивает свой коктейль. Три миски от супа вычерпаны дочиста.       — Куда это всё влезло? — фыркает Чайльд.       — Твой член же влез, — невозмутимо отвечает Кави и прикрывает глаза. Он нежится на солнце, а Чайльд… ему паршиво, и тошнота никак не проходит, даже после освежающего кисловатого чая. Он смотрит на браслет — из девяти секторов пусты всего три. Время ещё есть.       — Поехали. Я спешу.       — Ты не прикоснулся к еде.       — Расхотелось.       — Выглядит вкусно. — Кави двигает тарелку к своему краю стола, и её содержимое исчезает в мгновение ока. — Я готов.       — Ты что, фокусник?       — Мне нравится местная кухня… хотя после спор я бы что угодно сожрал. Даже тебя.       Чайльд проглатывает это «даже», потому что ему слишком херово.              ~              — Он что? — переспрашивает Бай Чжу.       — Устроил сцену в кофейне и куда-то уехал. — Аль-Хайтам в трубке тяжело вздыхает. — В его стиле… с тех пор, как споры превратили его мозги в мох.       «Раньше он таким не был», — эту фразу, сказанную прямо и между слов, Бай Чжу слышал тысячу раз.       — Знаешь, мы здесь против насилия, — он проходится по пустой палате Кавеха, ища возможные зацепки, но их нет, по крайней мере, на первый взгляд. — Отношения с пациентами строятся на доверии. Если есть хотя бы небольшой шанс, что наш подопечный захочет приложить усилия к своему выздоровления, мы дадим ему столько времени, сколько нужно. Но, — он устало вздыхает и трёт висок, — аль-Хайтам, твоего мужа я посадил бы в клетку.       — Иногда я и сам об этом думаю, — неохотно признаётся аль-Хайтам. — К сожалению, я не могу уснуть и проснуться пять лет назад, чтобы выбить из его головы саму мысль о спорах. И насильно увезти его отдыхать в Гандхарву, а не потакать гениальным идеям о ста процентах возможностей мозга.       — Не вини себя, — тихо говорит Бай Чжу. — Я сделаю всё, что в моих силах.       — В тебе я как раз не сомневаюсь. — Ещё раз вздохнув, аль-Хайтам продолжает: — После того, как он пришёл ко мне в прошлый раз, я думал, он взялся за ум.       — В прошлый раз?..       — …ты не отпускал его? Почему я не удивлён.       — Как он удрал? — Бай Чжу хмурится, снова проходит по палате. — Подожди… когда это было?       Аль-Хайтам называет примерное время, и Бай Чжу, озарённый внезапной идеей, заходит в палату Чайльда, осматривается по сторонам, заглядывает под кровать — и качает головой.       Погнутая красная заколка. Ну конечно.       — Кажется, я знаю, кто пособник твоего мужа.       — Что?..       — Дай мне полчаса.              Чжун Ли держит лицо лучше, чем вчера, но давящая атмосфера в его кабинете не располагает к лишним разговорам. Впрочем, Бай Чжу этим не отпугнуть.       — Как думаешь, — он садится на место пациента и кладёт ногу на ногу, — чем займутся два малознакомых человека с сильной зависимостью в анамнезе?       Сузив глаза, Чжун Ли пристально смотрит на него.       — Аякс выходил на связь? — продолжает Бай Чжу.       — Он не из тех, кто станет звонить, чтобы поболтать, — мрачно говорит Чжун Ли. — Когда у него случился приступ, мне позвонил Кэйа.       — Кэйа. — Откинувшись в кресле, Бай Чжу задумчиво поглаживает себя по подбородку. — Насколько у них близкие отношения?       Помолчав, Чжун Ли сцепляет пальцы перед лицом.       — Достаточно близкие, чтобы предаваться любви в пустой палате, — ровно произносит он, но где-то очень глубоко в его груди зарождается рык.       Становится ещё интереснее.       — Оставлю эту информацию на крайний случай.       — Бай Чжу, — окликает Чжун Ли уже когда он открывает дверь, — не позволяй мне вмешиваться.       — Только Селестия способна тебе помешать, — усмехается Бай Чжу, — но я постараюсь напомнить тебе о твоих же словах, великий дракон.              ~       

The Slow Readers Club — Everything I Own

             Чайльд так долго мнётся под дверью, что Кави начинает зевать.       — Если не собираешься звонить, я сам верну твоё одеяло. — Он уже тянется к большому пакету у Чайльда в руках, но Чайльд отступает так резко, что бьётся плечом о косяк. — Что? Помощь не нужна? Как хочешь.       Дверь открывается, и Чайльд немеет под вопросительным взглядом Альбедо.       Он ждёт вопросов, упрёков, просьбы убираться прочь, — чего угодно, кроме…       Альбедо обнимает его, утыкается лицом в грудь. Пока Чайльд мучается сомнениями, обнять его в ответ или сначала объясниться, в дверях спальни появляется Кэйа — и расплывается в широкой ухмылке.       — Кто тебя так отделал?       В ту же секунду Кави с ловкостью угря пробирается мимо Чайльда в квартиру и жестом царственной особы протягивает Кэйе руку.       — Я Кави, — мурлычет он, оценивающе рассматривая его голый торс и низко сидящие домашние штаны. — Так это ты тоже не носишь белья.       С вскипающей яростью Чайльд понимает, что Кэйа уже очарован.       — Тоже? — Его взгляд падает Кави ниже пояса. — Кто дал мне такую блестящую рекомендацию?       Кави стреляет глазами в сторону Чайльда.       — Кави, — рычит Чайльд.       — Это твой друг? — спрашивает Альбедо, и Чайльду смертельно хочется снова обвить себя его руками, желательно, сперва вышвырнув Кави из квартиры.       — Разве что по несчастью. — Кави поворачивается к Альбедо, шагает навстречу, расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки, словно бы ему жарко, и Чайльд кожей чувствует… нет, даже не напряжение, повисшее в воздухе.       Между ними взрыв сверхновой.       — Можно написать твой портрет? — глухо спрашивает Альбедо и вместо того, чтобы пожать Кави руку, оттягивает воротник его рубашки, касается пальцами запёкшегося следа от зубов.       — Только портрет? — эхом отзывается Кави. — Неужели не попросишь раздеться?       — А можно?       «Нельзя!» — хочет сказать Чайльд, но он чувствует себя слишком виноватым. За Кави, за то, что не заглянул раньше, за долбаные споры, за то, что ему до сих пор хреново, за свой потрёпанный вид, даже за постыдный договор с Чжун Ли.       Почему Альбедо после всего этого должен ему верить?       — …сильно болит? — долетает до Чайльда конец фразы Альбедо. Его рука всё ещё у Кави на шее.       — У тебя есть антисептик? — Кави мило поднимает брови. — Не уверен, что везде дотянусь сам…       — Я помогу, — спокойно говорит Альбедо, и через мгновение ока они закрываются в ванной.       Чайльд приходит в себя только когда внутри щёлкает замок.       — Эй! — рявкает он и тянется к ручке, но Кэйа перехватывает его, поворачивает к себе, осматривает лицо и шею.       — Это всё он?       Тяжело сглотнув, Чайльд отводит взгляд, переступает с ноги на ногу.       — Мы ничего друг другу не обещали, так? — жалко спрашивает он — и ненавидит себя за этот тон и за очередное враньё.       Кэйа отводит его волосы со лба, заставляя закинуть голову, смотрит в глаза. Чайльд так привык к его повязке, что без неё Кэйа… нет, не пугает. Скорее, его страшно не послушаться.       — Что ты принял?       Неожиданно для самого себя Чайльд шмыгает носом. Тошнота только нарастает, и снова хочется чихать.       — …споры, — мямлит он под нос. — Не так уж много.       Подняв его руку, Кэйа смотрит на браслет, прокручивает его, считая пустые сектора. К удивлению Чайльда, он не злится, только стискивает челюсти.       — Не звони Чжун Ли, — Чайльд ловит его за локоть, — пожалуйста.       — Где-нибудь болит? — перебивает Кэйа. — Тошнит?       У Чайльда хватает сил только кивнуть.       — Никогда не имел дела со спорами, — бормочет Кэйа и, вернувшись в спальню, открывает ящик тумбы у изголовья. — Если они хотя бы немного похожи на натланские кактусы…       — Что? — хмурится Чайльд, стараясь дышать чаще. Ком в горле пухнет, и игнорировать его всё труднее.       — Вот это, — Кэйа вынимает из ящика пузырёк и, бесцеремонно разжав Чайльду челюсти, капает ему на язык неприятной на вид чёрной жижи. — Если через полчаса не станет лучше, я позвоню Бай Чжу. Боюсь, Чжун Ли нам не поможет.       — Бай Чжу запрёт меня в боксе для буйных, если я спалюсь. Я не хочу снова оказаться в четырёх стенах. Я… я буду по вам скучать!       Слова вылетают из его рта почти против воли — а за ними рвутся невыносимо стыдные рыдания, но Чайльд не может удержать всё это в себе. Не может лгать. Не может один на один столкнуться с худшими своими страхами, когда так слаб.       Он хочет уйти, хочет спрятаться где угодно, чтобы Кэйа не увидел его таким; может, лучше сесть в тачку, уехать к себе и вернуться для разговора, когда станет лучше; может, стоит даже сдаться на милость Бай Чжу…       Кэйа притягивает его к себе, стараясь касаться там, где меньше ссадин, прижимается губами к его уху.       — Прости, забыл сказать сразу. Выглядишь роскошно.       Закрыв глаза, Чайльд утыкается ему в шею и до скрипа стискивает зубы.       Он так хотел бы пообещать. Хоть что-нибудь пообещать.