Сгоревшее королевство

Hell Boulevard — Rest Well

             Чайльду часто снятся кошмары — преимущественно о собственной смерти, потом уже обо всём остальном. Его убивают множеством способов, и ни одним дважды. Достойно уважения — он и сам знает бессчётное множество путей к единственному концу.       К смерти.       В этот раз его пытает Панталоне, изощрённый, изысканный палач, но страшнее боли другое — Альбедо заставляют смотреть.       — Моргнёшь — и он умрёт. — Шёпот Арлекино сливается со свистом вечной метели за стенами ветхого дома, мороз въедается в кожу, а Чайльд, забыв обо всём, одними губами говорит Альбедо: не смотри. Не помни меня таким. Я не хочу, чтобы ты рисовал меня калекой.       Но Альбедо смотрит не моргая, и Чайльд знает, почему. Он бы тоже не моргал, окажись на его месте.       Раскалённые щипцы цепляются за пальцы, и все мысли застилает собственный крик.       От него Чайльд и просыпается.       Он в постели один, на самом краю, корчится на смятом одеяле, с открытого балкона веет холодом, царапины и укусы снова саднят, а прокушенные пальцы под повязкой противно пульсируют. Чайльд тянет бинт зубами, чтобы посмотреть, насколько плохо дело, но Альбедо, словно почувствовав, что в нём нуждаются, появляется на пороге спальни в ту же секунду.       — Не трогай. — Его голос включает звуки непривычной для Чайльда мирной жизни. Шумит душ, под окном кто-то сигналит, воркуют голуби на балконе соседней — пустующей — квартиры. — Я сам.       Чайльд двигается, чтобы он мог сесть, кладёт руку ему на колено, сжимает пальцы. Плевать, что больно, — оно того стоит.       — Ты горячий. — Альбедо хмурится, щупает ему лоб. — Как себя чувствуешь?       — Паршиво, но ничего страшного. Пройдёт. От кошмаров всегда жар. — Чайльд просовывает мизинец под край его шорт, закусывает нижнюю губу в предвкушении. — Сегодня попробуешь со мной?..       — Будет зависеть от результатов осмотра, — хмыкает Альбедо и аккуратно снимает повязку. Чайльд бы, конечно, так с собой не церемонился. — М-м-м. Кажется, я не успел.       — Что? — Чайльд приподнимается и испуганно вскидывает брови: припухшие следы зубов обнесло какой-то зелёной дрянью, похожей на ряску. — Вот блядь!       — Думаю, нам стоит посетить Бай Чжу. — В отличие от самого Чайльда, готового прямо сейчас сунуть руку по локоть в огонь, Альбедо не спешит впадать в панику. — Я немного читал о заражении сумерскими спорами, но слишком волновался, чтобы сопоставить факты. Классические антибиотики против них бессильны, поскольку их попадание в открытые раны — достаточно редкий случай вне Сумеру, а у подавляющего большинства сумерцев врождённый иммунитет, чем и объясняется распространённость этого наркотика в пределах почти исключительно одной страны. Поставлять его в другие регионы попросту невыгодно. Учитывая, что Бай Чжу учился в Сумеру, думаю, у него есть подходящее средство.       — Может, уже поедем к нему? — жалобно спрашивает Чайльд. — Что, если я весь стану зелёным?       — Не станешь. Даже несмотря на то, что ты Гидро, а потому сильнее предрасположен к заражению, оно чаще всего возникает очагами и не продвигается дальше.       — Ты меня не успокоил!       — К тому же мы должны подождать Кэйю, разве нет? Не двигайся, я наложу чистую повязку.       — Можно, я всегда буду играть в доктора и пациента с тобой, а не с Бай Чжу? — хмыкает Чайльд, наблюдая, как Альбедо роется в аптечке Кэйи. — С тобой намного приятнее.       — Я бы поспорил. В отличие от Бай Чжу, я лишён врачебного гуманизма. — Альбедо брызгает на рану антисептиком, и Чайльд скрипит зубами: жжение снова напоминает о ёбаном сне. — Прости. Не хочу, чтобы рана под грибницей воспалилась сильнее.       — Грибницей?!       — Грибы рассеивают споры для размножения. Конечно, это грибница.       — Хочешь сказать, я стану как те кабаны из Гандхарвы?!       — Конечно, нет. — Альбедо пожимает плечами, прикладывая к укусу стерильный бинт. — В твоём случае это паразитирование, а не симбиоз. Проще говоря, грибница не заинтересована в твоём выживании.       — Может, не будем ждать Кэйю?!       — Я и обидеться могу, — фыркает Кэйа из коридора. К сожалению, прямо сейчас капли воды, сбегающие по его груди и животу к полувставшему члену, не могут отвлечь Чайльда от мыслей о том, как какие-то охуевшие грибы пожирают его плоть. — Что вы успели затеять за моей спиной?       — Нужно отвезти Чайльда к Бай Чжу, рана стала хуже, — спокойно поясняет Альбедо. — Я сейчас оденусь.       — Ты обрекаешь меня натягивать джинсы на мокрую кожу, — стонет Кэйа, но, разумеется, Чайльд видит, что он тоже начинает волноваться. — Я видел этого вашего Кави максимум пару минут, но он продолжает доставлять проблемы!       — В его духе, — бурчит Чайльд, размышляя, с какого предмета одежды ему начать. Рука болит не так уж сильно, но Чайльд не в силах коснуться ей чего-то из вещей: его трясёт от мысли, что грибница перекинется на постель или одежду и ночью прокрадётся в какую-нибудь царапину на его теле, чтобы пронизать нитями всё его тело. На её месте он бы так и поступил.       Пока Кэйа с ворчанием втискивает зад в самые свободные из своих джинсов, Чайльд вытаскивает из кучи одежды кожаные штаны и понимает, что одной рукой их не надеть. К тому же, в отличие от пижамы, их жаль будет сжечь.       — Поеду так, — говорит он. Кэйа оглядывается через плечо, меряет его взглядом и усмехается.       — Секси.       Проклятые споры. Не будь их, Чайльд бы провёл это утро кувыркаясь в постели, а не в сомнительных перспективах борьбы с грибами.       Альбедо, одетый так, будто собрался выступать на какой-нибудь конференции, заглядывает в спальню и строго смотрит на Чайльда.       — Едем?       Ежесекундно охая, Чайльд сползает с кровати, пихает ноги в расстёгнутые сапоги и так шлёпает к лифту. Стоит нажать на кнопку, двери распахиваются — и три зеркала с издевательской услужливостью демонстрируют Чайльду его самого, воплощение слова «потрачено». Кэйа и Альбедо — очаровательная небрежность и роскошная собранность — только оттеняют его совершенно всратый вид.       Не дожидаясь, пока он двинется вперёд, Кэйа обнимает его за талию, тянет за собой. Альбедо нажимает кнопку первого этажа и утыкается в телефон.       — Простите, — тихо говорит Чайльд и приваливается к плечу Кэйи, — от меня столько проблем…       — Нет, — ласково усмехается Кэйа, целует его в ухо, гладит по пояснице. Чайльд невольно подаётся под его руку, прижимается теснее. Под тонкой майкой Кэйа всё ещё мокрый… ох. — Тебе не за что извиняться.       Становится немного лучше, и, чтобы сохранить эффект, в зеркала Чайльд старается больше не смотреть.              — Кави говорил, что его муж говорил, что он станет плесенником от спор, — бормочет Чайльд, топая по длинному коридору к кабинету Бай Чжу. — Но плесенником стал только я!       — Как знать, может, Кави уже мутировал в плесень, — предполагает идущий рядом Альбедо.       — Ты снова меня не успокоил!       — Но мы ведь больше его не видели.       — Альбедо!       Кэйа со смехом толкает Чайльда вперёд, в приветливо распахнутые двери кабинета, и Бай Чжу немедленно поднимается навстречу.       — Не ждал вас так скоро! Неужели и впрямь решили навестить меня по доброй дружбе?       — Грибы, — говорит Чайльд и подносит руку к его лицу. — Здесь. Пожалуйста, избавь меня от них. Сейчас же, пока я не превратился в боровик.       Удивлённо распахнув ресницы, Бай Чжу наклоняет голову к плечу и переводит взгляд на Альбедо.       — Нет, он ничего не принимал, — серьёзно объясняет Альбедо и, перехватив руку Чайльда, снимает бинт. — Посмотрите. Если мои выводы верны…       — О. — Бай Чжу отбирает у него чайльдовскую руку так, будто она уже успела стать отдельным от Чайльда ценным экспонатом, и принимается с интересом её рассматривать. — Невероятно. Последний раз я встречал такой случай ещё в студенчестве…       — Насколько позволяют судить мои скромные познания, воспаление не распространилось дальше, отёк уменьшился, но признаков того, что мы можем наблюдать сейчас, — Альбедо наклоняется ниже, почти нос к носу с Бай Чжу, — я не видел. Предположительно, споры проросли в промежутке между полуночью и ранним утром.       Не смея вмешиваться в речи учёных мужей, Чайльд беспомощно оглядывается на Кэйю, но тот только разводит руками.       — Похоже на то. — Бай Чжу указывает Чайльду на кушетку. — Будь добр, присядь, а я пока схожу в хранилище за антимикотиком.       На всякий случай держа руку на отлёте, Чайльд садится, и без Бай Чжу воцаряется тишина, в которой Кэйа звучно зевает.       — Альбедо, — зовёт Чайльд; получается как-то жалобно, — ты знаешь, что такое антимикотик?       — Обыкновенно противогрибковое средство, — отвечает Альбедо, разглядывая этикетки на пузырьках, которыми набит огромный холодильник, — возможно, его эффект распространяется и на споры, если вспомнить об их общей природе.       Чайльд смотрит на зелёную херню, въевшуюся в и без того пострадавшие пальцы, и мысленно прикидывает, с какими видами оружия справится, если у него останется только одна рука. Любимые парные клинки отпадают сразу. Опять же, — думает он, взглянув на Кэйю и Альбедо, — две руки понадобятся не только в бою…       Метания между жизнью без руки и сомнительным будущим грибного кабанчика обрывает сияющий Бай Чжу.       — Нашёл! — объявляет он, подняв над головой пробирку с белым порошком. — Это должно помочь.       Альбедо сразу двигается ближе.       — Может немного жечь, — предупреждает Бай Чжу, натягивая перчатки, и встряхивает пузырёк. Порошок вспыхивает цветными искрами. — Я редко использую это средство, потому что…       — …вне Сумеру такая дрянь встречается редко, — уныло заканчивает Чайльд. Уважительный взгляд Альбедо того стоит.       — …плотоядный мицелий чаще всего поражает не конечности, а половые органы, — нравоучительно поправляет Бай Чжу, — и в таком случае рекомендуется использовать более щадящее, хотя и менее эффективное средство.       У Чайльда ком подступает к горлу при мысли, что однажды он мог проснуться и обнаружить на своём члене незваный гриб.       — Зрелище может оказаться травмирующим, — добивает Бай Чжу и открывает своё снадобье. От приторного сладковатого запаха Чайльда начинает тошнить ещё сильнее. Может, всё-таки стоило сперва прижечь калёным железом. — Если боишься, не смотри.       — Я ничего не боюсь, — бурчит Чайльд больше из чувства противоречия.       Крепко держа его за запястье, Бай Чжу щедро засыпает рану порошком и, убедившись, что грибница скрылась под ним полностью, льёт сверху антисептик. Порошок вспенивается, во все стороны валит зелёный дым, и Чайльд морально готовится к болевому шоку, но не чувствует ничего, кроме лёгкого покалывания.       — Так-так, — Бай Чжу вертит его руку так и сяк, пристально рассматривая там, где сходит пена. — Отлично, получилось с первого раза. Думаю, теперь ты в безопасности, но, если хочешь, могу добавить в твои ежедневные инъекции разовую дозу препарата с антителами.       — Угу… — Чайльд, едва освободившись, сам осматривает пальцы, но они выглядят… нормально, насколько это возможно. — Грибы точно не вернутся?       — Не должны. Споры не успели укорениться.       — Укорениться? — слабо переспрашивает Чайльд.       — На гениталиях обыкновенно прорастают сначала нити, а только затем плоды, что намного осложняет визуальную диагностику. В твоём случае рана была ещё открыта, спорам не требовалось дополнительных усилий, чтобы получить питание…       — Никогда не слышал о путешествиях грибов с члена на член, — усмехается Кэйа, — Сумеру удивительная страна.       — Есть риск, что… что я мог заразиться и… таким? — тихо спрашивает Чайльд. Вопрос интимный, но пусть лучше все узнают заранее, если… если… и по возможности не от него.       — Исключено, — отмахивается Бай Чжу, — Кавех сумерец, следовательно, у него врождённый иммунитет. Твой случай стал возможен только благодаря совпадению нескольких факторов: попадание спор сначала во влажную среду слизистых, а оттуда на нарушенные кожные покровы, последующее воспаление, давшее грибнице пищу и комфортные условия для жизни, а также отсутствие у тебя Глаза Бога и общее ослабленное состояние организма. Минус любой из этих факторов — и мы не имели бы удовольствия созерцать подобный феномен.       Чайльд смотрит на него уничтожающе.       — Удовольствия, — повторяет он злобно.       — Твоё излечение заняло не больше минуты, — замечает Бай Чжу. — Альбедо, скажи, что ты успел сфотографировать его руку.       — Нет, но я могу зарисовать по памяти.       — Будь любезен. Хочу сохранить этот случай из практики для будущих поколений.       Дождавшись, пока Бай Чжу наложит ему на руку очередную повязку, Чайльд бочком выходит из кабинета в коридор и прислоняется к стене.       Кажется, пронесло.       — Ты как? — спрашивает Кэйа и пристраивается рядом.       — Хреново! — огрызается Чайльд. — Как ещё?!       Стыд вспыхивает в нём вместе с раздражением, но не помогает остановиться. Его несёт. Его всегда несёт, если только что было страшно. Потому что страшно быть не должно. Никогда. Ни при каких условиях.       Он напрягается, готовясь отбить удар, — он заслужил удара, разве нет? — но Кэйа, щурясь, внимательно смотрит ему в лицо, лениво отлепляется от стены, снимает куртку, накидывает её Чайльду на голые плечи, а потом обнимает поверх.       — Тоже бешусь на голодный желудок, — спокойно говорит он, и у онемевшего Чайльда громко бурчит в животе. — Хочешь зайти в кофейню?              ~              — Рад, что твоя воля к жизни возвращается так быстро, — приветствует Бай Чжу, когда аль-Хайтам входит к нему в кабинет. — Хочешь прогуляться по парку?       — Я предпочёл бы прогуляться к Кавеху.       Бай Чжу откидывается на спинку кресла, складывает руки на груди, глядя аль-Хайтаму в лицо.       — Помнишь, о чём мы договаривались?       — Не разговаривай со мной как со слабоумным. Конечно, я помню. Полагаю, это значит «нет»?       — Именно так. И нет, работать отсюда я тоже не позволю.       Аль-Хайтам пытается испепелить его взглядом, но не преуспевает.       — Выпускать тебя из палаты я пока не планировал, — продолжает Бай Чжу беззаботно, будто речь о сущих пустяках, — но, раз уж ты решил заглянуть, даю тебе целых полчаса. Не натвори глупостей.       — Я похож на того, кто творит глупости? — скептически интересуется аль-Хайтам.       — Вообще-то, да.       Презрительно фыркнув, аль-Хайтам отправляется к лифту, спускается на первый этаж и выходит в холодный парк. Мутный осенний день только начался, но уже внушает уныние, и единственное тёплое пятно в царстве серого и чёрного — виднеющаяся за ветвями вывеска кофейни.       Пока аль-Хайтам идёт по выложенной плиткой дорожке, тревога о Кавехе снова сменяется яростью от предательства, и качнуть маятник обратно не получается, как он ни старается. Образ Кави, в слезах спящего в лозах, снова вытесняют проклятые укусы и синяки на его идеальной коже, и кулаки стискиваются сами собой.       Перед входом в кофейню приходится продышаться.       «Не делать глупостей, — повторяет аль-Хайтам, глядя на беззаботных посетителей, болтающих за столиком в залитом оранжевым светом зале, — чем меньше я раздражаюсь, тем выше мой показатель эмоциональной стабильности».       Бай Чжу не обязательно знать, что залог эмоциональной стабильности аль-Хайтама — жаркие фантазии о том, как он долго, со вкусом бьёт случайного любовника Кавеха головой о стену.       Как жаль, что у этого мерзавца из его воображения нет лица.              ~              За кофе и завтраком, как самый избирательный, отправляется Кэйа. Альбедо устраивается напротив Чайльда на диванчике, снова открывает блокнот, задумчиво рассматривает бумагу.       — Продолжаешь рисовать плесень? Не думал, что тебе и такое нравится, — язвит Чайльд и оттого ненавидит себя только сильнее. Ему дерьмово — от мыслей о расставании с рукой, от пережитого страха, от разъедающей вену инъекции, только что впрыснутой браслетом, от голода, в конце концов, и он бы на крови поклялся, что не хочет ссориться с Альбедо — только не с ним! — но заткнуться тоже не может.       И он снова ждёт удара, оскорбления, чего угодно, что позволит ему сильнее разозлиться в ответ, но Альбедо поднимает на него безмятежные глаза и улыбается.       — Видел когда-нибудь спаривание плесенников?       Вопрос ставит Чайльда в тупик.       — Спа… что? Они же… грибы?       — Переходная стадия между грибами и животными. Удивительное природное явление. Ты знал, что плесенники обоеполы? Выбрав партнёра, они решают, кто станет вынашивать потомство, в чувственной любовной игре. Они кружатся в танце, потираются друг о друга членами и яйцекладами, пока один из них не оказывается более впечатлён заигрываниями второго. После они создают прозрачный, похожий на виноградную гроздь комок слизи, и помещают туда яйца и сперму…       — Аль-Хайтам! Привет. Подождёшь, пока выполню заказ, или тебе с собой вне очереди? — слышит Чайльд голос бармена на фоне, но ему лень оборачиваться. Альбедо рассказывает о плесенниках с таким жаром, что от него глаз не отвести. Чайльд слушал бы про что угодно, хоть про еблю автоматонов.       — …а затем один из плесенников помогает второму поместить оплодотворённые яйца внутрь, чтобы выносить их. Пока потомство не явится на свет, плесенники буквально не разрывают объятий. Они могут предаваться удовольствиям дни напролёт. В таком случае им легко стать добычей хищников, но страсть слишком захватывает их. К счастью, для продолжения рода они обычно выбирают уединённые и относительно безопасные места…       — Давай трахнемся, — проникновенно предлагает Чайльд.       — Только если твоя рука будет в порядке. — Альбедо снова уставляется в блокнот и принимается что-то набрасывать. Наверняка похотливых плесенников. — После сегодняшнего случая я всерьёз за неё беспокоюсь.       — Шутишь?! — взвивается Чайльд, подскочив так, что едва не опрокидывает стул, срывает с себя куртку Кэйи и швыряет её на диван рядом с Альбедо. — Этот долбанутый Кави мне и так крови попортил, а теперь какая-то плесень с его зубов будет лишать меня секса?! Я не…       Рефлексы заставляют его метнуться в сторону и развернуться лицом к неизвестной опасности раньше, чем успевает среагировать мозг. Чайльд выставляет кулаки, в который раз за день готовый блокировать атаку, оглядывается по сторонам, но единственный источник вероятной угрозы — незнакомый сумерец, который надвигается на него, медленно и неуклонно, будто собираясь смять в лепёшку о ближайшую стену своей впечатляющей грудью. Он не делает попыток ударить, напротив, словно бы удерживается от этого, но его тяжёлый взгляд исподлобья вселяет в Чайльда больший страх, чем нападение.       — Ты, — сумерец наконец размыкает губы, и его глухой, глубокий, нарочито безразличный голос окончательно утверждает Чайльда в уверенности, что перед ним опасный психопат, — не обладаешь правом рассуждать о моём муже.       Так вот он кто.       Тот самый муж.       — Кави сказал, тебе всё равно, кто его ебёт, — ощетинивается Чайльд, зажатый на пятачке пространства между столиками и стеной.       — Он лгал.       Чайльд бросает быстрый взгляд на Альбедо, который неподвижно наблюдает со своего места.       «Отвернись, — думает Чайльд, — я не хочу, чтобы ты смотрел, как я убиваю».       Он не сомневается, что убивать придётся — возможно, прямо сейчас, — но сумерец не двигается с места. Между ними всё ещё достаточно пространства для хорошего замаха.       — Ты, — с нажимом повторяет муж Кави, окинув голый торс Чайльда унизительно оценивающим взглядом, — всего лишь очередная его игрушка. Использованная и вышвырнутая прочь. Ты недостоин произносить его имя. Недостоин касаться не только его самого — его следов в грязи. Тебе просто повезло его встретить. Дуракам часто везёт.       — Да ты ёбнутый, — говорит Чайльд почти с уважением. — Ты на его портреты молишься, когда дрочишь?       — Приблизишься к нему ещё раз — и я раздавлю твою голову, — очень тихо выдыхает сумерец и, резко развернувшись, широким шагом уходит к стойке, где бариста двигает к Кэйе поднос с заказом. — Тома, сделай с собой, я спешу.       — Он к тебе приставал? — хмурится Кэйа, подойдя к столику, и недобро оглядывается на сумерца. — Мне его догнать?       — Это муж Кави, — прокашливается Чайльд. Когда только у него успел сесть голос? — Кажется, он был рад встрече ещё меньше меня.       — Он обещал раздавить Чайльду голову, — добавляет Альбедо, и взгляд у него делается такой, будто он готов всадить этому типу между лопаток самый тяжёлый арбалетный болт. Или хотя бы заточенный карандаш.       — Надеюсь, своими грудными мышцами, — хмыкает Кэйа и, поставив поднос, протягивает Чайльду руку. — Тома достал для тебя булочки прямо из печи. Иди ко мне. Клянусь, если этот муж ещё раз к тебе приблизится, я сам ему что-нибудь раздавлю.       — Лучше раздави меня, — криво улыбается Чайльд и, поймав его ладонь, сразу садится ему на колени. — Бёдрами или… — Он смотрит на Альбедо, всё ещё опасно собранного, и снова чувствует укол возбуждения. Больше, чем возбуждения. Защищал ли его кто-то всерьёз с тех пор, как он перестал быть ребёнком? Вряд ли. — Или бёдрами Альбедо.       Звенит колокольчик — муж Кави покидает кофейню. Чайльд провожает его взглядом через стеклянную витрину — и вздрагивает, когда что-то касается его губ.       — Чайльд. — Кэйа поворачивает его к себе, подносит к его рту половину булочки. Чайльд ошалело смотрит на воздушную сеть белых пор с вкраплениями крема. — Здесь никто не посмеет на тебя напасть. Тебе не нужно сражаться за свою жизнь. Не нужно убивать, чтобы выжить.       — И не нужно драться с чужими мужьями, — добавляет Альбедо. — В крайнем случае, предоставь это нам. Я беспокоюсь за твою руку.       — Ещё одно слово о моей руке… — возмущается Чайльд, и булочка тотчас оказывается у него во рту, а Кэйа заливается торжествующим смехом.       Плевать на Кави, — думает Чайльд, набив полный рот, и ухитряется отхлебнуть горячего кофе, — раз этот псих так его любит, пусть сам и ходит искусанный. Есть дела поважнее.       Если Альбедо позволит себя трахнуть, Чайльд даже готов ещё послушать про секс плесенников.