Часть 2. Сломанные цветы.
Motionless In White — Sinematic
На четвёртой неделе, кроме руки и плеча, лозы освобождают лицо. Это случается ночью: аль-Хайтам по своему обыкновению задрёмывает над книгой, а когда его будят уже ставшие привычными звуки обхода, голова Кавеха покоится на подушке из широких листьев. Тут и там в его позолоченных рассветом волосах виднеются нежные цветы вьюнков. Ему не больно, — в очередной раз с облегчением думает аль-Хайтам и, ступая так осторожно, будто Кавех может исчезнуть от слишком громкого звука, подходит ближе. Рука на постели всё так же безвольна, дыхания почти не слышно — две трубки, уходящие в ноздри, насыщают лёгкие кислородом, — и, лишённое всякого выражения, его лицо кажется незнакомым. Столько раз аль-Хайтам любовался им во сне, но никогда не видел таким… расслабленным. Пока не пришёл Бай Чжу, аль-Хайтам гладит Кавеха по щеке — самыми кончиками пальцев, едва касаясь кожи, — по подбородку и носу, по тонким бровям и сомкнутым ресницам. Кавех ненавидит, когда трогают его лицо. Будь он в состоянии, обязательно бы проснулся. Но Кавех спит, спит так крепко, словно искра жизни в нём почти угасла, и никакая вера в науку не помогает аль-Хайтаму убедить себя в обратном. Нет сил даже решить, радостно или нет видеть это лицо. — Лозы разошлись! — восклицает Бай Чжу, и аль-Хайтам вздрагивает всем телом. — Доброе утро, аль-Хайтам! Позволь взглянуть на твоего мужа! Сам аль-Хайтам ненавидит, когда над ним стоят во время работы, но не может удержаться, подглядывает в планшет Бай Чжу через плечо. — Поздравляю, результаты более чем обнадёживающие! — Бай Чжу поворачивает к нему экран. — Только посмотри на индекс регенерации! Вырос почти на сто процентов. Интоксикация снизилась с критически высокого уровня до повышенного. И вот, вот! — Он указывает на один из графиков. — Лёгкие чистые! — Он всё ещё зависим? — задаёт аль-Хайтам вопрос, который волнует его сильнее всего. — Утверждать рано. — Бай Чжу присаживается рядом с Кавехом, перебирает свисающие с его запястья датчики, пристально осматривает вьюнки. — Физическое очищение организма — только первый этап. После лоз ему предстоит терапия, и она вряд ли быстро даст эффект. Не знай я вас так долго, предложил бы тебе вернуться в Сумеру, но… — Я шага отсюда не сделаю, пока не смогу забрать его с собой, — говорит аль-Хайтам. — Однажды я его уже бросил. — Об этом тебе стоит поговорить с Чжун Ли. — Бай Чжу похлопывает его по плечу. — А теперь оставь нас наедине. — Мне всё равно пора, — кивает аль-Хайтам и, заложив книгу шпилькой-пером, которую Кавех почти не снимал, отправляется наверх. Спустя восемь встреч в кабинете Чжун Ли аль-Хайтам всё ещё чувствует себя глупо. — Слышал, лозы проделали хорошую работу, — улыбается Чжун Ли, и либо Бай Чжу успел сообщить ему за ту минуту, которую аль-Хайтам поднимался по лестнице, либо научного объяснения его осведомлённости не существует. — Вы обрадовались, увидев своего супруга? Скрытое лицо близкого человека на многих производит удручающее впечатление. — Не уверен, — говорит аль-Хайтам. — Вот как? — Он… не кажется живым. Я знаю, что это впечатление рождено скорее моими страхами, чем объективной реальностью, но… — Аль-Хайтам, — деликатно перебивает Чжун Ли, — не обязательно подводить под свои эмоции логическое обоснование. Оно, напротив, чаще всего вторично. Постарайтесь вспомнить, что вы почувствовали, увидев его лицо? Аль-Хайтам закрывает глаза и позволяет себе утонуть в мягком кресле. Так, не видя Чжун Ли, думать проще. В одиночестве всегда проще. — До Кавеха я любил быть один. Кого угодно мог променять на книгу. Я часто говорил ему, что только рад его отъездам, но лишь когда мой дом впервые с нашей свадьбы опустел надолго, я понял, что значит одиночество. Сейчас он рядом со мной, но я по-прежнему одинок. — Кажется, вы упоминали, что ваш круг общения за последние недели расширился? — Социальные обязательства… утомляют. — Но? — К сожалению, они меня развлекают, — сдаётся аль-Хайтам и про себя заканчивает: пока этого не может делать мой муж. — К тому же, от них слишком сложно отделаться. ~ Иногда Чайльд думает, что лучше было бы об этом поговорить. Обо всём. О пари с Чжун Ли, о миллионах моры на счетах, о Порче, об особняках, набитых оружием, — но каждый раз, оказываясь рядом с Кэйей или Альбедо, он молчит. Не потому что не верит им или боится, нет. Он не хочет портить чувство, которое растёт между ними, такое хрупкое, что страшно дышать. Не хочет потерять их и снова превратиться в заблудившийся корабль без якорей. Ему больше не нужно вести себя примерно: и он, и Чжун Ли остались ни с чем. И всё же он регулярно заходит к Бай Чжу, чтобы наполнить браслет лекарствами, терпит уколы, покорно разрабатывает прокушенные Кави пальцы, пару раз в день что-нибудь съедает и спит как минимум по четыре часа. Сеансы терапии у Чжун Ли он больше не посещает, а Чжун Ли не встречается ему в коридорах, чтобы к себе пригласить. Ну и к лучшему. В конце концов, у Чайльда есть дела поинтереснее ковыряния в собственной голове. Например, его новый «приятель». — Эй, Хайтам. Не добившись ответной реакции, Чайльд пинает стул, на котором аль-Хайтам восседает с очередной унылой книгой. — Эй! — Ему не сложно пнуть стул ещё раз, но аль-Хайтам даже глаза не поднимает, только становится ещё недовольнее. — Хватит тут чахнуть, твой муженёк от этого быстрее не очухается. Пойдём, выпьем чего-нибудь. — Тебе нельзя, — ровно напоминает аль-Хайтам. — Я и не про алкоголь, — ухмыляется Чайльд. — И не говори, что липкий рис с куском рыбы внутри для тебя недостаточная причина поднять задницу. Давай, Хайтам! — Я же просил — аль-Хайтам. — Да кому нужно это «аль»?! — Мне. — Аль-Хайтам наконец удосуживается встать и захлопнуть свою книгу. — И, если ты забыл, я разговариваю с тобой только потому что меня попросил Альбедо. — Преподобная Царица, какой же ты нудный! — Сунув руки в карманы штанов, Чайльд направляется за ним. — Кстати, если ты вдруг забыл, я пинаю твой стул, а не тебя, только потому что меня попросил Альбедо. — Следовательно, нам обоим стоит поблагодарить Альбедо за то, что ты ещё жив. — Аль-Хайтам подпускает в голос яда, и Чайльд довольно улыбается. Он здесь с единственной целью: бесить. Аль-Хайтам только выглядит бесчувственным, Чайльд уже видел его слабость, и не сдастся, пока не увидит снова. В том причина, что он всё ещё зол на Кави и за Кави, или в том, что аль-Хайтам тоже Дендро, — раздумывать не тянет. Раздумья вообще не его сильная сторона. По пути до кофейни аль-Хайтам включает наушники, но Чайльду не обязательно болтать, чтобы его присутствие тяготило. Он идёт позади, так близко, что его дыхание можно почувствовать кожей. Трюк срабатывает — аль-Хайтам ощутимо напрягает плечи и не ускоряет шаг, только чтобы не подавать вида. Ха, Чайльда так легко не провести. Он раздражающе липнет к аль-Хайтаму всю дорогу, открывает ему дверь, как бы случайно трогает за поясницу, подталкивая вперёд, и сильные мышцы под его рукой каменеют. Будь аль-Хайтам хоть немного эмоциональнее, Чайльд бы уже пропахал лицом парковую дорожку, — но до такого ещё далеко. И всё же он почти нащупал ключик от крошечной дверцы, за которой прячется уязвимое, трясущееся от страха нутро. В кофейне почти пусто — в клинике время обеда, а для посещений слишком рано, — и за столом с Кэйей и Альбедо сидит Тома. Чайльда слегка колет ревность, но только слегка. Так, чтобы стало приятно. — Привет! — окликает он и делает вид, что хочет закинуть руку аль-Хайтаму на плечи. Того как ветром сдувает. — Тома, позавтракаешь с нами? — Вы сегодня рано! — Тома уступает ему стул. — Мне пора браться за пироги, но спасибо за приглашение! Аль-Хайтам, принести твои онигири или начнёшь с кофе? — Принести, — сухо говорит аль-Хайтам и снова открывает книгу. Он специально садится как можно дальше, рядом с Альбедо, но Чайльд укладывается грудью на стол, чтобы маячить в зоне бокового зрения. — Что выбрали? — спрашивает он. — И почему мы встретились так рано? — Бай Чжу сказал, Кави постепенно выходит из глубокого сна. — Альбедо, рассказывая, снова что-то рисует, но Чайльд со своего места не может подсмотреть. — Вряд ли он услышит нас, но я хочу его навестить. Знаешь, люди даже в коме часто воспринимают обращённые к ним слова. Может, если мы с ним поговорим, ему станет не так одиноко. — Я почти всегда рядом, — вставляет аль-Хайтам. Тембр голоса выдаёт, что он уязвлён, и Чайльд едва сдерживает довольную улыбку. Цель всё ближе. — Разумеется, — спокойно кивает Альбедо. С ним аль-Хайтам общается почти как нормальный человек. Может, потому что они оба двинуты на заумных книжках. — Но каждому из нас полезно время от времени заводить новые знакомства и расширять круг общения. А тебе не помешает отдых. — Я совершенно не устаю. Кэйа едва слышно вздыхает и под столом кладёт руку Чайльду на спину, просовывает пальцы под резинку штанов. Они не виделись пару дней, но Чайльд так изголодался, будто целую вечность провёл в одиночестве. И аль-Хайтам от этого бесит ещё больше. — Тоже хочу навестить Кави. — Чайльд скалит зубы в улыбке. — Может, он и после рад будет со мной поболтать. Мы с ним не договорили в тот раз. Аль-Хайтам едва заметно, но всё же меняется в лице. — Скоро вернусь, — говорит он и, положив открытую книгу рядом с Альбедо, удаляется в сторону уборной. Альбедо тотчас погружается в чтение. — Пойду сполосну руки, — объявляет Чайльд и, игнорируя предупреждающий взгляд Кэйи, направляется вслед за своей жертвой. Все кабинки, кроме одной, ожидаемо пусты. Чайльд проводит ладонью по тонкой дверце, примериваясь, и бьёт кулаком туда, где прикручена защёлка. Дверь распахивается — и тут же закрывается от удара изнутри. — Думаешь, я дурачок? — хмыкает Чайльд. — Если захочу огрести дверью в ебальник, справлюсь сам. Аль-Хайтам открывает, только чтобы смерить его уничижительным взглядом. — Что тебе здесь нужно? — спрашивает он. — Тот же вопрос, раз уж ты стоишь над толчком в застёгнутых штанах. Или… может быть, ждёшь меня? Попытка закрыть дверь не удаётся — Чайльд пинает её назад. Аль-Хайтам легко уворачивается, но теряет пространство для отступления, и теперь его проще зажать у стены. Чайльд сам не очень понимает, зачем ему это. Просто так. Хочется. Хочется увидеть на его лице страх, ненависть, отвращение. Что-нибудь ещё. Мерзкое. То, что спрятано от чужих глаз. То, что наверняка знает Кави. — Тебя я хочу видеть в последнюю очередь. — Аль-Хайтам поджимает губы, но он уже на пределе, Чайльд чувствует, и это горячит кровь. — Можешь хоть на минуту оставить меня одного? — Одного? Разве твой муж обрадуется, узнав, что я позволил тебе заскучать? Вокруг аль-Хайтама взвивается изумрудная дымка, и Чайльд понимает — попал. Осталось провернуть ключик. Прижимая Чайльда за горло к стене кабинки, аль-Хайтам чувствует себя лучше, чем за все последние месяцы. Злость, отчаяние, обида, страх — всё это требует выхода. Так говорил Чжун Ли, но аль-Хайтам по-настоящему сознаёт это только сейчас. Будь он свободен от обещаний и здравого смысла, сегодня убийство принесло бы ему ни с чем не сравнимое удовольствие. — Признайся, — хрипит Чайльд, и улыбка, расцветающая на его губах, кажется почти счастливой, — он был твоим первым. И последним, да? Ты ни с кем кроме него не трахался. — Не твоё дело! — огрызается аль-Хайтам — и сам себя выдаёт. Чайльд заливается безумным смехом, словно боль совершенно его не заботит, цепляет аль-Хайтама пальцами за бока, давит между рёбер. — Какая преданность! Он возвращался к тебе снова и снова, хотя у него было много мужчин, а ты? Боишься, что не захочешь его, если попробуешь с кем-то ещё? — Заткнись! — Попробуй, ну же. — Чайльд грязно трётся бёдрами о его бедро, пользуясь тем, что аль-Хайтаму некуда деться. В кабинке слишком мало места, и увильнуть от прикосновения можно, только если позорно сбежать. — Ему понравилось, может, и тебе зайдёт, раз он вернулся ко мне? «А не к тебе», — читается между слов, и это… слишком. — Замолчи, иначе я нарушу своё слово. — Аль-Хайтам сильнее сжимает пальцы у Чайльда на шее, надеясь, что боль остановит его… их обоих. — Да, — хрипит Чайльд, закинув голову, и прогибается в спине. Короткая майка задирается, и через тонкую ткань боди аль-Хайтам чувствует тепло его кожи. — Сильнее! Тебя тоже такое заводит? Да, аль-Хайтам ненавидит чужие прикосновения. Ненавидит, когда другие люди оказываются слишком близко. Он никогда и мысли не допускал, что кто-то кроме Кавеха окажется в его постели, в его объятиях, в его мыслях. Но стояк Чайльда упирается ему в низ живота, а аль-Хайтам всё ещё не дрожит от омерзения. Почему?.. Он всё ещё не хочет секса с этим надоедливым и раздражающим человеком, не хочет разрушать то, что есть между ним и Кавехом — хотя бы с одной стороны, потому что Кавех от своей половины сказочного замка не оставил камня на камне. — Не хочешь стать грязным, как он? — Шёпот Чайльда становится пугающим. — Держись за свои идеалы, Хайтам. Нравится чувствовать себя идеальным на фоне Кави? Нравится быть выше него? — Хватит мной манипулировать! Стоит на миг потерять самообладание — и Чайльд сам толкает аль-Хайтама. Перегородка за спиной вздрагивает и трещит; упираясь костяшками аль-Хайтаму в солнечное сплетение, Чайльд вталкивает колено ему между ног, снова притирается членом к члену. — Хочешь знать, почему я согласился его трахнуть в тот день? — Его глаза, синие, безумные, лишённые блеска, воскрешают в памяти просьбу Кэйи не вестись на провокации — но уже поздно. Аль-Хайтам повёлся, повёлся как самый настоящий простак, позволил собой манипулировать, и эта мысль оглушает. — Даже если не хочешь, я всё равно скажу. Он сказал, тебе противно к нему прикасаться. Я бы мог оттолкнуть его, но не стал, и знаешь, почему? Только тот, кто готов любить тебя больным, израненным и ослабшим, заслуживает ответной любви. Ври сколько угодно, что для тебя свет клином сошёлся на твоём муженьке. Пока ты брезгуешь им, я ни одному твоему слову не поверю. — Мне никогда не было противно прикасаться к нему, — холодно говорит аль-Хайтам. — И я был бы благодарен... — Не благодари, — обрывает Чайльд и, рванув его к себе за волосы на виске, целует. Вместо ожидаемой тошноты аль-Хайтам чувствует укол возбуждения. И нет, дело вовсе не... не в... ...как Кавех был с ним? Как он был с другими? Повторял ли их имена? Засыпал ли в их объятиях? Позволял ли целовать свои лопатки и выпутывать из волос серьги, пока нежился в полусне? — Хм-м-м-пх, — довольно стонет Чайльд. — Готов поспорить, ты сейчас думаешь, как я его трахал. — Как? — спрашивает аль-Хайтам. Чайльд удивлённо вскидывает брови и прижимается ещё теснее. — Хочешь знать в подробностях? — шепчет он и обхватывает член аль-Хайтама через тонкие брюки. Не то, что аль-Хайтам мечтал пережить, но ему нужно знать, и он никогда не спросит об этом у Кавеха. — Он просил его не щадить... подставлял свой зад, как течная сука. Я вставлял так глубоко, как только можно, и он просил ещё. Так кричал, что пришлось заткнуть ему рот, и всё равно он наделал шуму. У него не встал, но мне было всё равно. Если бы не сраные грибы, я бы снова позволил ему прокусить себе руку и что угодно ещё. Не могу себе представить, каким он был до… Ещё несколько секунд аль-Хайтам молчит, пытаясь переварить всё услышанное, — вряд ли это правда, — а Чайльд, вытащив член, дрочит о его бедро и тяжело дышит ему на ухо. — Он кричал? — тихо переспрашивает аль-Хайтам. — Ему было больно? — Это вряд ли. — Чайльд до боли стискивает его запястье и с длинным стоном утыкается лбом в плечо. Аль-Хайтаму на ладонь течёт сперма. — Я сделал всё, чтобы ему было хорошо. И могу сделать так, чтобы хорошо было тебе. — Я не нуждаюсь в твоих услугах. — Ну, — Чайльд выдёргивает из диспенсера горсть бумажных салфеток, вытирается и натягивает штаны, — моё дело предложить. Он удаляется, хлопнув дверцей. Болтавшаяся на последнем вывернутом шурупе защёлка скорбно падает на кафельный пол. Аль-Хайтам переходит в соседнюю кабинку, долго смотрит на испачканную руку, и то же чувство, которое побудило его отдать Глаз Бога, теперь толкает его стать... Нет, не грязным, — потому что Кавех не может быть грязным. Он расстёгивает брюки, размазывает сперму Чайльда по своему члену, медленно ведёт пальцами от основания к головке — и думает только о том, как давно Кави был с ним. Как давно повторял слова любви, позволяя себя брать, как нежно шептал на ухо после. Как ласкал ртом пальцы и чувствительные от разогревающего масла соски аль-Хайтама, пока двигался на его члене. Как хорошо им было вместе. Как сладко они спали, прижимаясь друг к другу. Но он кончает, думая, как Кавех вгрызается Чайльду в пальцы, как кричит и шире раздвигает бёдра, требуя больше, — и всё это аль-Хайтам ни за что не расскажет Чжун Ли.