Of Monsters and Men — Your Bones
По дороге они болтают как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки, но Альбедо не обманывается этой мнимой непринуждённостью. На виду Дориан всегда такой — улыбчивый, обаятельный, располагающий. Пара минут — и кажется, что вы знакомы целую вечность. Только Альбедо знает его настоящего. Объект номер два, не удостоенный имени. «Один ты — совершенство», — сказала мать, прежде чем их разлучить. Единственный поступок, который Альбедо так и не смог ей простить. — Задумался? Опять? — Дориан толкает его локтем — в шутку, но всё равно получается больно. — Сегодня так холодно. Помнишь, как я выманивал тебя наружу, чтобы бегать босиком по снегу? Альбедо останавливается посреди тротуара, смотрит Дориану в лицо. — Не верю, что вижу тебя живым. — Оставим этот разговор для места за закрытыми дверями. — Дориан отворачивается так резко, будто получил пощёчину. — Ненавижу раскисать на публике. Улыбнувшись, Альбедо берёт его под локоть. — Мой Дориан, — тихо говорит он. — Ненавижу тебя, — бурчит Дориан и подозрительно шмыгает носом. — Я тоже ещё не поверил до конца. Как друзья они заходят в отель, как друзья поднимаются в одном лифте с весёлой компанией из Фонтейна, как друзья здороваются с прелестными горничными на этаже. Дориан всюду собирает очарованные взгляды и комплименты; он не стесняется использовать свой природный магнетизм, и Альбедо может им только восхищаться. Сам он так никогда не умел, да и внешность для него дело десятое. Когда дверь в номер отрезает их от остального мира, они становятся самими собой. — Альбедо, — горячечно шепчет Дориан, прижав Альбедо к стене, дёргает в стороны лацканы его пальто с такой силой, что пуговицы разлетаются в стороны. — Мой Альбедо… мой светоч. И Альбедо задыхается от любви в его руках. ~ В звенящей тишине коридора даже собственное дыхание кажется предательски громким. Чайльд переходит от двери к двери, заглядывает в каждую открытую. Ничего и никого. Может, Кэйа за одной из стихийных печатей, но всё равно нужно проверить. Он почти теряет надежду, когда слышит тихие голоса в самом конце коридора. Кэйа. — Кэйа! — Чайльд врывается в палату — и хватает ртом воздух от возмущения. На него распахнутыми глазами смотрит Кави. — Кави?! А ты что здесь делаешь?! — Вообще-то, я в своей палате, — сварливо заявляет Кави. Кэйа у него под боком поднимается на локте, вытирает с губ белые капли. Распахнутый халат падает с его плеч; самое время приревновать, но почему-то Чайльду это не приходит в голову — чуть ли не впервые. У Кэйи синяки вокруг запавших глаз, волосы взлохмачены, а сползающий всё ниже халат, кроме соблазнительной наготы, открывает прикреплённые к коже провода и датчики. Столько на Чайльде не бывало даже в самые дерьмовые времена. — Кэйа, — Чайльд кидается к кровати, опускается на колени, тянет Кэйю за руку. — Кэйа, тебе плохо? Посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри! Устало вздохнув, Кэйа переворачивается на спину, смотрит ему в лицо. У Чайльда против воли начинают дрожать губы. — Не волнуйся за меня, — тихо просит Кэйа и закрывает лицо рукавом потрёпанного халата. — Я сразу позвоню, как только приду в норму. — Нет, нет, — Чайльд отводит его руку, — мне уйти? Ты не хочешь меня видеть? Кэйа слабо усмехается — тень его обычной улыбки, — смотрит с такой нежностью, что Чайльда затапливает облегчением. — Очень хочу, — он двигается к краю кровати, тянет Чайльда к себе, чтобы шепнуть ему в ухо, — знал бы ты, как мне вас не хватает. — Хочешь, я останусь? Я могу тебя навещать? — Только когда я разрешу, — слышится голос Бай Чжу, и Чайльд сжимается от его непривычно холодного тона. — Как ты сюда пробрался? — Проскользнул в щёлочку. — Чайльд делает самые невинные глаза, на какие способен. — Разве было нельзя? — Ещё слово — и я выведу тебя за ухо. Вряд ли Бай Чжу шутит. Чайльд неохотно встаёт, но выпустить руку Кэйи ему не по силам. — Я соскучился, — говорит он. — Не мог перестать думать, что с тобой и где ты. В ответ Кэйа сильнее сжимает его ладонь — и отпускает. — Иди, — просит он. Ему Чайльд покоряется. Он выходит из палаты мимо Бай Чжу, мимо сестёр с завязанными глазами, которые безмолвно выпускают его из закрытого сектора и захлопывают дверь за его спиной. Залитый тёплым светом ламп холл клиники полон запахов и звуков — становится заметно только на контрасте. Вымученного спокойствия хватает ещё на пару шагов. Потом Чайльд приваливается спиной к стене, сползает на пол, обнимает колени. Он добился, чего хотел, но совершенно этому не рад. Может, теперь ему по-настоящему нужна консультация Чжун Ли. Но тогда сначала придётся извиниться перед аль-Хайтамом. ~MEG MYERS — Heart Heart Head
— Давай, — шепчет Дориан, и Альбедо знает, что не сможет ослушаться, что не смог ослушаться ни разу, — давай, Альбедо, покажи мне настоящего себя. Мы совершенство, венец искусства алхимии, воплощение мелового слоя. Наконец-то только ты и я. Не бойся. Тебе ли не знать, что твой принц может укротить любого дракона... Альбедо зажмуривается. Он так давно не чувствовал этого. Нет, не свободы, — абсолютной безопасности, покорности, рождающей бесстрашие. Знать, что Дориан справится с ним, если Альбедо не сможет сам, — лучшее чувство в мире. — Я люблю тебя, — шепчет Альбедо, и эти слова будто выворачивают его наизнанку. Тонкие, как лезвия, крылья вспарывают изнутри кожу на лопатках, из-под ногтей выползают когти, крошечные чешуйки золотят ладони и бёдра, костяные пластины укрывают грудь, лишают признаков мужского или женского. — Больше, чем человек, — в восхищении шепчет Дориан. — Больше, чем наша мать. Больше, чем любое земное создание. «Он одержим», — думает Альбедо — та его часть, которая видела больше, чем несколько запертых снаружи комнат, пятачок снежного ущелья, где позволялось гулять, все знания мира в уцелевшем каэнрийском хранилище информации и своего брата, единственного, с кем он мог быть на равных. Но не всё в жизни подвластно разуму и тем более здравому смыслу. Дориан ни разу не дал Альбедо того, что он хотел, ни разу не зашёл дальше сладких обещаний, но... Альбедо открывает рот, и Дориан кладёт обтянутые кожаной перчаткой пальцы ему на язык, растягивает губы, позволяя сосать. Его бедро у Альбедо между бёдер; теперь Альбедо знает, что могло у них быть, окажись Дориан смелее, а Альбедо — настойчивее. Мать, вероятно, осталась бы равнодушна к их связи, как была равнодушна ко всему, кроме чуда сотворения. — Мой Альбедо, — повторяет Дориан и отнимает руку, протягивая от губ Альбедо тонкую нить слюны. — Моё совершенство. Он выводит влажную дорожку от подбородка по горлу, между ключиц и костяных пластин к упругой чешуе на животе. Альбедо слышит его частое дыхание, чувствует биение его сердца, видит возбуждение в его глазах. Но, как и прежде, Дориан избегает касаться его члена и даже смотреть на него, будто это что-то грязное, что-то недостойное их возвышенной любви. Раньше Альбедо и сам в это верил. — Дориан, — решается он, — мы можем зайти дальше. — Дальше ничего нет, — тихо говорит Дориан. — Мы уже на краю. Он сжимает ладони Альбедо, притягивает к паху, кладёт поверх твёрдого до боли члена. — Ласкай себя, — приказывает он, сев рядом на постель. — Хочу узнать, чему ты научился. Альбедо подчиняется. Если расстегнуть брюки, Дориан сразу отвернётся, и потому Альбедо ласкает себя через два слоя ткани, сдерживая стоны, сбивая простыни золотыми перьями на концах крыльев. Под немигающим взором Дориана всё обретает новый смысл, новую ценность. Достаточно просто чувствовать его присутствие, чтобы оказаться на вершине блаженства. — Кончи для меня, — требует Дориан, когда Альбедо уже на пределе. — Покажи, как сильно меня любишь. Альбедо выгибается на постели, отчаянно толкаясь в собственные ладони. Сперма размазывается по белью; Альбедо хватает ртом воздух, пытаясь отдышаться, но Дориан вталкивает пальцы ему в горло, так глубоко, что темнеет в глазах. — Ты мой, — властно говорит он, — ты всё ещё мой. Всегда будешь моим. ~ Чайльд ненавидит откладывать дела в долгий ящик. Сказал — сделал, вот как принято в Снежной, пусть он и живёт в Ли Юэ. В прежней палате Кави, само собой, пусто, и аль-Хайтама тоже нет. Кровать застелена чистым бельём, окно нараспашку, душный запах лекарств больше не висит в воздухе. Наверное, аль-Хайтам пропитался им насквозь. Пораскинув мозгами, Чайльд решает зайти в кофейню. Он понятия не имеет, где аль-Хайтам живёт и жил ли вообще где-то кроме стула возле кровати Кавеха, но магия кофейни, с появлением Томы ставшая только сильнее, рано или поздно притягивает всех нужных людей. А если ничего не выйдет, можно просто позавтракать. По пути к кофейне Чайльд выкуривает ещё несколько сигарет, но после встречи с Кэйей руки всё равно трясутся. Только перед дверями, окутанный соблазнительным запахом выпечки, он вспоминает, что не зашёл в душ, но, в общем-то, ему уже всё равно. К его удивлению, аль-Хайтам действительно здесь, сидит за столиком на двоих и что-то сосредоточенно читает на экране ноутбука, напялив свои понтовые наушники. Чайльду так и хочется размять кулаки, но он пришёл извиняться, поэтому с угроз начинать не стоит. Может, придётся ими закончить, но тут зависит от ситуации. — Эй, Хайтам. — Он подходит к столику и, чтобы не разжигать конфликт ещё до разговора, негромко стучит кулаком по столу. Аль-Хайтам неохотно поднимает взгляд. — Пойдём выйдем. Аль-Хайтам постукивает пальцем по чашке наушников. — Что? — Пойдём выйдем, — повторяет Чайльд, уверенный, что засранец всё слышал. — Зачем? — Узнаешь. Бросив взгляд на часы, аль-Хайтам некоторое время в сомнениях поглаживает подбородок, но всё-таки поднимается раньше, чем Чайльд успевает прийти в ярость. Вместе они выходят из кофейни, заворачивают за угол, к глухой стене, возле которой посетители обычно курят. Из-за говняной погоды тут сейчас никого. — Что хотел? — спрашивает аль-Хайтам, скрестив руки на груди, наверняка чтобы лучше обрисовались мышцы на плечах. Но Чайльда мышцами не напугать, он только кажется дрищом, а уделать может любого. — Извиниться. Аль-Хайтам изумлённо вскидывает брови. — Я же не совсем ублюдок, — продолжает Чайльд и понимает, что прямо сейчас в глазах аль-Хайтама как раз и выглядит как абсолютный ублюдок, — в смысле, конечно, ублюдок тот ещё, в конце концов, я трахнул твоего мужа, даже не один раз, и чуть не трахнул тебя… — Ты пришёл напомнить мне сразу обо всех отвратительных событиях моего недавнего прошлого? — с деланным безразличием спрашивает аль-Хайтам и отворачивается, собираясь уйти, но Чайльд хватает его поперёк груди. — Никуда не пойдёшь, пока со мной не поговоришь! — Уверен, что извинения приносят именно так? — Сам не хочешь меня слушать! — С чего бы мне хотеть тебя слушать? Ты не валяешься в канаве только благодаря Альбедо. — Если будешь к нему клинья подбивать, я тебя отпизжу! С неожиданной силой аль-Хайтам скидывает его руки, сгребает его за ворот майки и ударяет спиной о стену. Из Чайльда выбивает дух; драться нельзя, повторяет он себе, не нужно доводить до драки, так ничего не получится… — В некотором смысле ты оказал мне услугу, — цедит аль-Хайтам, упираясь ладонью в стену у Чайльда над головой и нависнув над ним, как штормовая туча, — твои жалкие животные инстинкты продвинули мою терапию и расширили понимание мира, помогли осознать то, на что я долго закрывал глаза. Не думай, что я стану делать вид, будто ничего не было. Даже если ты встанешь на колени, время не обернётся вспять и не вычеркнет из моей памяти твой омерзительный поступок. Ты не просто домогался меня, ты воспользовался моей слабостью, чтобы потешить своё крошечное уязвлённое самолюбие. Именно это, а не прошлое Фатуи, не психические отклонения и не зависимость от наркотиков отталкивает от тебя людей. Рано или поздно ты оттолкнёшь всех. Даже тех, кто любил тебя больше жизни. Чайльд не может объяснить, почему выслушивает его назидательную речь, наверное, потому что всё ещё надеется извиниться, но последняя фраза выбивает все предохранители. Задохнувшись от гнева, он замахивается для удара — и в эту самую секунду игла браслета впрыскивает ему в кровь самое едкое лекарство. Вскрикнув от боли, Чайльд сгибается, прижимает трясущуюся руку к животу, пытается продышаться, но горло сводит судорогой, а жжение мгновенно распространяется до плеча. Чем сильнее напряжены мышцы во время инъекции, тем хуже побочки, а Чайльд совсем забыл о времени. — Блядь… блядь… — сипит он сквозь лязгающие зубы. — Сука… — Извинения не приняты. — Аль-Хайтам следит за его страданиями бесстрастно, без малейшего сострадания. — Я сказал бы, что хочу тебе отомстить, но нет. Ты достаточно наказан собственным ничтожеством. Он включает наушники и неторопливо уходит обратно в кофейню, а Чайльд сползает на сырую от дождя каменную плитку, скрючивается, укачивая руку, в которую как будто кислоты залили, утыкается лбом в колени. Какой-то выскочка из Сумеру уделал его без единого удара, и, хуже того, озвучил его тайные страхи. Чайльд так зол, ему так страшно и так больно, но ещё хуже то, что со всем этим он один на один. Сейчас он бы что угодно сделал, лишь бы рядом оказался кто-то близкий, кто-то, кому можно доверять. Но Кэйе и самому нужна помощь, а Альбедо до сих пор не вышел на связь. Кое-как Чайльд поднимается и, придерживая пострадавшую руку и невольно всхлипывая, смотрит на браслет. Остался всего один сектор. Захочет ли Бай Чжу видеть Чайльда после такого проёба? Теперь в истории болезни не осталось ни одного ненарушенного правила. Но, может, удастся встретить Чжун Ли. И, сдавшись перед мыслью, что ничего хуже уже не случится, он медленно, чтобы не стало ещё больнее, направляется к клинике. ~ — Я знал, что другие люди ослепят тебя, — печально говорит Дориан, глядя в потолок. — Встанут между нами, и ты уже не будешь любить меня как прежде. «Нет», — хочет сказать Альбедо, но почему-то не говорит. Может, потому что Дориан сейчас его не услышит. Не услышит никого, кроме себя. — Тот дом в снегах — всё, что у нас было. — Дориан горько кривится. — Я был с тобой так счастлив. — Тогда почему ни разу не коснулся меня как любовник? — тихо спрашивает Альбедо. — Я думал, я тебе отвратителен. Я и сейчас так думаю. — Нет! Не смей говорить так! — Дориан обхватывает его лицо ладонями, смотрит в глаза, придвинувшись близко-близко — и всё же Альбедо не может поцеловать его, не может попробовать на вкус его кожу, не может спать с ним, обнявшись так тесно, чтобы забыть, что они не одно существо. — Ты самое прекрасное, что я видел! Разве ты мне не веришь? Вывернувшись из его рук, Альбедо садится на кровати, с силой зарывается пальцами в волосы, сжимает ладонями виски. У него начинает болеть голова — как всегда, если он не понимает, что чувствует. Оказывается, у него так давно не болела голова. С тех пор, как в его жизни появились Кэйа и Чайльд. При мысли о них становится тоскливо. — Альбедо. — В голосе Дориана прорезается страх. — Почему ты на меня не смотришь? — Если я так прекрасен, — глухо говорит Альбедо, не поднимая головы, — поцелуй меня. — Если потрогать крылья бабочки — она больше не сможет летать. — Дориан встаёт подле него на колени, склоняется к уху. — Я не хочу делать тебя земным. Таким же грешником, как я сам. Альбедо закрывает глаза. На самом деле ничего не изменилось. Он хотел Дориана прежде, хочет и сейчас. Хочет так сильно, что с трудом может дышать. С тех пор, как они расстались, Альбедо узнал, что бывает иначе. И сейчас это ему не помогает. — Дориан, — он не открывает глаз, не двигается, не позволяет себе думать о том, как прижмёт Дориана к постели и не выпустит, пока они оба не насытятся. Такого воссоединения он ждал, а не… не возвращения в круг мучительного воздержания. — Я уже грешник, и не по твоей вине. Если тебя волнует только это… — Они входили в твоё тело? Разве я не предупреждал тебя?! — Ничего не случилось. — Тебе просто повезло! Дракон мог пробудиться в любой момент! И меня не оказалось бы рядом! Я просил тебя, Альбедо, я тебя умолял! Почему ты не послушал меня?! — Дориан вскакивает с кровати, проходит по номеру из стороны в сторону, сложив ладони перед лицом. Альбедо молча смотрит за ним — на него. На его длинные ноги, на обтянутые кожаными шортами ягодицы, на тонкую талию и широкий чокер на шее. На локоны, заколотые на висках, на грудь, скрытую коротким топом, и живот под прозрачной рубашкой. Весь в чёрном, с бледной кожей, Дориан выглядит как фарфоровая кукла. Из них двоих это он совершенство. Кто бы перед ним устоял? — Они всего лишь люди, не ровня нам! Раз ты так уверен, что они тебе не безразличны, должен был подумать наперёд! Что, если бы ты погубил их и после всю жизнь винил себя? Не позволяй, ты слышал? Никто не должен тебя осквернять! На мгновение Альбедо теряет чувство пространства и времени. Остаётся только голос Дориана, убедительный, увещевающий. Отталкивающий воспоминания о счастливых днях и ночах с кем-то, кроме него. — Чем меньше людей касается тебя, тем ты сильнее! Не растрачивай свой гений впустую! — Ты говоришь как мать, — шепчет Альбедо. — Матери на тебя было плевать! Как только ты родился, она забыла о тебе! Как и обо мне, неудачном экземпляре, достойном в её глазах лишь смерти! Но я… мне не всё равно, понимаешь?! Я не хочу, чтобы твой блеск стёрли чьи-то грязные руки! Боль, обручем сжимающая голову, слабеет, и на смену ей в груди зарождается дрожащая, вибрирующая ярость. — Не говори так о людях, которых я выбрал. — Альбедо старается говорить спокойно, но голос его выдаёт. Он не умеет лгать. — Врач, к которому ты приехал… что он внушил тебе? — Остановившись напротив, Дориан смотрит ему в глаза. — Убедил, что ты не должен быть со мной? Это ложь, Альбедо. Кому ещё мы можем довериться, кроме друг друга? Покачав головой, Альбедо встаёт, поднимает пальто, вдевает руки в рукава. Тело кажется тяжёлым, непослушным, будто больше ему не принадлежит. Но это лишь очередная иллюзия. — Альбедо! — окликает Дориан, но не двигается с места. — Альбедо, вернись! Теперь, когда я здесь, неужели ты от меня откажешься? Лучше проглоти меня, как Дурин, только не оставляй! Пожалуйста, Альбедо! Я не могу… не могу без тебя… Он плачет. Держась за ручку двери, Альбедо какое-то время не решается её повернуть и сделать шаг наружу. Каждый отчаянный всхлип разрывает ему сердце. Нужно вернуться, найти слова утешения, пообещать… Пообещать то, что Альбедо обещать больше не хочет. Не из-за низменной жажды секса и не потому что стал дорожить Дорианом меньше. Он не знает, как сказать, что его любовь осталась такой же сильной, может, даже стала ещё сильнее, что, если Дориан не готов, Альбедо будет ждать его вечно, и всё же… Дольше находиться здесь нельзя. Ещё мгновение — он сойдёт с ума, и даже Дориан не сможет остановить чудовище. Он открывает дверь, выходит в широкий коридор, поправляет воротник рубашки, прячет руки в карманах распахнутого пальто. Затягивающиеся порезы на спине саднят, под ногтями запеклась кровь, и лучше никому этого не видеть. Ему нужен душ, заживляющая мазь по рецепту матери, хотя бы двадцать минут сна, заглянуть к Чжун Ли и найти Чайльда. «Ваш брат любил вас так же сильно, как вы его?» — спросил Чжун Ли в тот единственный раз, когда они говорили о Дориане. «Да!» — выпалил Альбедо раньше, чем вопрос прозвучал до конца. И ему так невыносимо больно от осознания, что последняя истина, за которую он держался, больше не является таковой.