Siouxsie and the Banshees — Forever
Почти каждый день аль-Хайтам остаётся после закрытия кофейни. С любым другим Тома сам бы начал разговор, но аль-Хайтам не тот случай. Ему нужно время, а времени у Томы достаточно. После визита Аято он уже никуда не спешит. Как обычно, приглушив в зале свет, Тома протирает столики, полирует стойку, расставляет посуду, выносит из кладовой новый пакет кофе, проверяет, достаточно ли осталось продуктов, а напоследок оставляет самое приятное — тесто. Нельзя сказать, что он не скучает по имению, по Аято и Аяке, по чайному дому, по лепесткам сакуры, вместе с ветром струящимся вдоль дорожек, но есть что-то особенное в свободных вечерах, которые можно полностью посвятить любимым делам. Завтра будет большой пирог с узорами и сладкие булочки. Может, ещё что-нибудь — как подскажет вдохновение, например, пара пышных лепёшек с овощами для доктора Бай Чжу. У него завтра насыщенный день. При мысли о том, как с утра к стойке выстроится очередь, Тома невольно улыбается. Как бы больно ни было в разлуке, Аято прав. Мирная жизнь им всем идёт на пользу. Он откладывает ложку, подсыпает ещё немного муки и принимается за дело. Вымешивать тесто руками — лучше любой медитации. Тома так погружается в это занятие, что забывает обо всём — и об аль-Хайтаме в том числе. Когда на талию ложатся знакомые тяжёлые ладони, Тома едва не подскакивает от неожиданности. — Я думал, ты ушёл, — весело говорит он. Аль-Хайтам не отвечает. Обняв Тому со спины, он кладёт голову ему на плечо и молча смотрит на тесто в большой чаше. Наушник упирается Томе в щёку. Может, шумоподавление и выключено, но, будь аль-Хайтам настроен поговорить, начал бы с порога. Так что и Тома замолкает, просто продолжает своё нехитрое дело. Монотонная работа ведёт к внутренней безмятежности. И всё же, когда аль-Хайтам целует его в шею, у Томы прикрываются глаза, и стон сам собой выскальзывает из горла. — Я не знаю, что делать, — говорит аль-Хайтам и утыкается лбом ему в затылок. — Я соскучился по тебе. Просто смотреть недостаточно. — Ты оставался, потому что скучал? — Тома невольно улыбается. Аль-Хайтам такой… странный. По-хорошему странный, а Томе всегда нравятся странные мужчины. — И думал, это пройдёт? — Да. — Он прижимается сзади, и Тома тяжело сглатывает. Этот большой член он бы с удовольствием оседлал снова, и не раз. — Но имею ли я право на удовольствие, когда моему мужу настолько плохо? Тома так стискивает кулаки, что тесто выдавливается между пальцами. — А что он сам думает? С удивлённым «гхм» аль-Хайтам делает шаг назад, убирает руки. Ну конечно. Ему снова не пришло в голову спросить. Они вообще когда-нибудь разговаривают? И почему Тому это волнует? Он видел Кавеха всего однажды, и то издали, даже словом с ним не перекинулся. Каждый раз он обещает себе не подпускать случайных партнёров слишком близко, не расспрашивать их о личных делах, не предлагать помощь и не давать советы. И каждый раз сам себе лжёт. Почему ему не может быть всё равно? — Разве подходящее время для таких вопросов? — тихо спрашивает аль-Хайтам. — Ему постоянно больно. — А тебе не больно? — Тома разворачивается к нему, сгребает горсть бумажных полотенец, чтобы вытереть руки. Для теста уже не то настроение. — Ты уверен, что твои страдания ему безразличны? — Мои страдания ничего не стоят по сравнению с тем, что вынужден терпеть он. — Аль-Хайтам печально опускает уголки губ. — Я готов молчать о чём угодно, лишь бы ему не пришлось переживать ещё и из-за меня. Несколько мгновений Тома испытующе смотрит ему в лицо, но аль-Хайтам смертельно серьёзен. Святые архонты. Взгляд аль-Хайтама плавно соскальзывает к его губам — и светлеет. Тома крепится — для них обоих было бы лучше закончить этот разговор и вернуться к своим делам, — но предсказуемо не выдерживает. — Я тоже скучал, — шепчет он, подаётся ближе, и они с аль-Хайтамом целуются. Тома сцепляет руки у него за затылком, стараясь не испачкать, но аль-Хайтам в этот раз не церемонится, сразу подхватывает его под зад, сажает на свободную столешницу, расстёгивает брюки. Забыв про условности и остатки муки на руках, Тома просовывает руку под тонкую молнию, расцепляет крючки боди, и налившийся член ложится ему в ладонь. — Кавех сказал, не осуждает меня, — хрипло говорит аль-Хайтам, прижавшись лбом к его лбу. — Но стоит ли верить его словам? Для меня они звучат как что-то… сомнительное. Не доказанное научно. Как можно добровольно делить с другими человека, которого любишь? Так он ещё и ревнивый. Тома чувствует, что ещё одна фраза — и вместо секса случится очередной разговор по душам. Не то, в чём он нуждается сегодня вечером. А также завтра вечером и во все последующие вечера. Поэтому он хватает аль-Хайтама за длинные волосы на макушке, притягивает к себе и снова затыкает ему рот поцелуем. Аль-Хайтам стонет ему в рот, так откровенно, что у Томы от возбуждения сводит в паху. — Рад, что ты пришёл, — говорит он. — С тобой было так хорошо. Трюк срабатывает — Аль-Хайтам краснеет как мальчишка. — Тебе понравилось?.. Не выдержав, Тома заливается смехом. — Конечно, — отвечает он, касаясь губами губ. — Конечно. ~ Когда Сайно берётся за ручку двери, у него вздрагивают пальцы, и секунду он медлит. Тигнари не торопит. Конечно, он соскучился по Кави. Конечно, хочет поскорее его обнять, но для Сайно это важно по-другому. Он слишком часто сталкивается со смертью, слишком уверен в её неотвратимости. Являясь её орудием, он боится не её — своей слабости. Тигнари обмахивает хвостом его лодыжки, и, будто проснувшись, Сайно открывает дверь в палату. — Сайно! Это определённо голос Кави. Сайно приоткрывает рот, по традиции пытаясь пошутить, но не может выдавить ни звука. Наконец, он медленно делает шаг вперёд, ещё один, а потом рыбкой прыгает на кровать. — Кави! — выдыхает он. — Кави, как ты? Ты выздоравливаешь? Ты ещё долго будешь здесь? Когда мы сможем тебя забрать? Смех Кави такой радостный и искренний, что не каждый способен расслышать за ним сильную физическую боль и полное моральное истощение. Иногда Тигнари проклинает свой слишком острый слух. — Я выздоравливаю, — заверяет Кави, позволяя себя тискать, и наконец замечает Тигнари. — Нари! Вы вместе! Как хорошо! — Думаешь, я бы приехал без него? — Откуда я знаю, вдруг ты здесь по работе! Тигнари подходит, садится на край кровати, берёт его руку, ласково сжимает. Перед отъездом Кави похудел, теперь кажется, что он вообще ничего не весит. — Мы скучали, Кави. Взяв себя в руки, Сайно свешивает ноги с кровати и тоже чинно садится, но всё равно держит Кави за плечо, будто пытаясь убедиться, что перед ним не иллюзия. — Расскажи, что с тобой было. Как тебя лечат? Тебе помогает? Я думал, получится быстрее! — Моё состояние оказалось чуть хуже, чем мы думали. — Кави растягивает губы в улыбке, но его глаза, всегда такие сияющие, отражающие каждую эмоцию, сейчас полны только усталости. — Кризис кончился… вроде как. Ничего интересного. — Он сползает ниже по подушкам, со стоном устраивается удобнее, и Тигнари автоматически замечает, что у него сильно перетянуты мышцы, болит шея и спина и скорее всего ноют суставы. Намётанный за годы работы в Гандхарве взгляд не помогает беззаботно радоваться встрече. — Что у вас нового? Как Коллеи? — Кстати, о Коллеи! — Сайно выхватывает телефон. — Она очень просила сделать с тобой фотографию. — Правда? — Кави растроганно шмыгает носом, совсем тихо. — Она скучала? — Она очень скучает по твоим рассказам с непонятными словами, — усмехается Тигнари и привычно опускает голову Кави на плечо. Сайно наклоняется к ним, показывает в камеру язык. На экране разница между ними и побледневшим, замученным Кави очевидна настолько, что Тигнари сомневается, стоит ли отправлять фото. Звук отправки раздаётся раньше, чем он успеет озвучить эту мысль. — Пусть пришлёт фото в ответ! — Кави снова откидывается на подушку, переводит взгляд с Сайно на Тигнари. — Спасибо, что приехали. Я так рад вас видеть… я… Он шмыгает носом громче. — Хочешь погладить мои ушки? — спрашивает Тигнари. Кави округляет глаза. Он будто забыл, что так можно. — Хочу! Тигнари деликатно наклоняется, и Кави легко-легко ведёт подушечками пальцев по гладкой шерсти. — Нари, — всхлипывает он и обнимает Тигнари за шею, утыкается носом ему в макушку. — Нари… И за искренней радостью Тигнари слышит «пожалуйста, заберите меня домой». ~Vast — You Are the One
Аято всегда забавляло то, как Тома во время секса начинает стремительно выползать из одежды. Иногда даже специально просил надеть на себя побольше. Сегодня на Томе всего ничего: футболка, штаны, трусы и гэта, которые стали привычнее любой другой обуви. Надо ли говорить, что ещё до того, как аль-Хайтам ему вставит, он остаётся только в цепочке на шее и повязанной через лоб бандане? — Тома, — говорит аль-Хайтам так серьёзно, будто они собираются трахнуться на главной площади перед Академией, одновременно читая доклад об инновациях. Тома ждёт продолжения, но аль-Хайтам приподнимает его голову под затылок, прижимается губами к шее, ведёт языком от ключиц к подбородку, прикусывает ухо. Он больше не смущается, не пытается быть осторожнее и нежнее, чем есть, и Тома сильнее сжимает коленями его талию, вцепляется ему в лопатки под задранным боди. — Тома. — Выеби меня, — хрипит Тома. Он голый, но ему жарко, ещё жарче, чем обычно. — Сильнее… сильнее… Аль-Хайтам двигает его к себе, натягивая на член, и это так хорошо, что можно кончить прямо сейчас. Стоило бы сдержаться, но аль-Хайтам убирает ладонь с его затылка, чтобы прижать к столу за плечо, обхватывает губами сосок, несколько раз обводит языком и сжимает зубами. У Томы высокий болевой порог, но эта боль — что надо. Достаточно, но не чересчур. Толстый член растягивает его задницу всё сильнее, и, чувствуя предательскую дрожь в коленях, Тома сдаётся и утыкается аль-Хайтаму в плечо. — Прости… — шепчет он между стонами, едва шевеля языком. — Про… продолжай… Аль-Хайтам скрипит зубами, пережидая его оргазм, — и с трудом, но выдерживает испытание. Невероятная сила воли, — думает Тома. — Я бы уже дважды кончил. — Поцелуй меня, — говорит аль-Хайтам так спокойно, будто не он размазывает сперму Томы по своему животу с каждым резким толчком. — Я хочу лечь у тебя. Хочу провести с тобой всю ночь. — Если снова сходишь со мной в душ, — слабо смеётся Тома. Колени опять начинают дрожать. — И подождёшь, пока я закончу с тес… том… Аль-Хайтам всем телом придавливает его к столу, сжимает пальцами его подбородок и засаживает так глубоко, что у Томы сами собой закрываются глаза. Уже не помня, что хотя бы ради приличия не стоит орать во всю глотку, Тома судорожно цепляется за скрученное боди у аль-Хайтама на спине, кончает ещё раз — и уже хочет ещё. Больно становится всерьёз, но прямо сейчас ему заходит. Даже если придётся пару дней потерпеть дискомфорт или попросить рецепт у доктора Бай Чжу. Или… ох… Аль-Хайтам продолжает трахать его как одержимый, а когда наконец кончает, Тома сам себе напоминает тесто. Хорошо размятое и даже в некотором роде взбитое. — Тома, — выдыхает аль-Хайтам ему в ухо и мягко касается губами скулы. — Я не хочу считать тебя другом. Я хочу, чтобы мы были вместе. Как пара. Тома готов поклясться, что Аято покорило бы признание при таких обстоятельствах. Особенно если бы ему кончили на лицо и пару раз на грудь и живот. Возможно, он бы даже поддерживал иллюзию заинтересованности — пару недель, пока его не утомит этот фарс. Только Томе каким-то чудом удалось задержаться в его жизни так надолго. Но, в отличие от господина Камисато, Томе отвратительны игры с чужой привязанностью. С любыми чувствами, добрыми или нет. Он со стоном вытягивается на столе, закрывает лицо ладонями и отпихивает аль-Хайтама коленом. — Я сделал что-то не так?.. Тома испытывает сильнейшее желание завыть. — Ты начал с того, что Кавех страдает, — говорит он, приподнявшись на локтях, и чуть не забывает о теме разговора, увидев, сколько спермы у него на животе и бёдрах. Стоп, когда он начал называть мужа аль-Хайтама по имени? — А теперь у него за спиной предлагаешь мне… что? Всё ещё тяжело дыша, аль-Хайтам задумчиво обводит пальцами подбородок. Он снова смертельно серьёзен — на контрасте с расстёгнутыми брюками и скрученным на плечах боди выглядит так смешно, что Тома почти перестаёт злиться. — Вероятно, я выразился неправильно, — медленно произносит аль-Хайтам. — Я не имел в виду брак или совместную жизнь. Я хотел бы оказывать тебе небольшие знаки внимания. Сомневаюсь, что такие жесты уместны между друзьями. Тома снова растягивается на столе. — Разговоры не твоя сильная сторона, — признаёт он. — Только в области человеческих эмоций. — И ты же рассказывал про косы солнца. — Несмотря на ярко выраженную эмоциональную составляющую, этот текст имеет скорее историческую ценность. — Аль-Хайтам, — вздыхает Тома и кое-как сползает со стола, — если останешься у меня, я с тебя до утра не слезу, а доктор Бай Чжу попросил меня быть в кофейне. Как насчёт встретиться завтра вечером? По вторникам мало посетителей, я смогу взять выходной. Аль-Хайтам пожимает плечами. — Разумеется. Пока он обтирается влажными полотенцами, Тома собирает свою одежду с пола и стульев, подумав, натягивает штаны на голое тело. Проще дойти до дома и закинуть все вещи в чистку, а себя в душ, чем пытаться привести себя в порядок подручными средствами. Остаётся только убрать тесто в холодильник и вернуть на место банку с мукой. Разделавшись с последними мелочами, Тома некоторое время залипает на то, как аль-Хайтам пытается расправить боди, а потом подходит сзади, аккуратно выпутывает застрявшие крючки. — Одному тут не справиться, — улыбается он. Замерев, аль-Хайтам позволяет ему помочь, и Тома не удерживается от соблазна: расправляет складки на талии и сам застёгивает крючки в паху. Сглотнув, аль-Хайтам поправляет брюки. — До завтра, — буркает он и исчезает так стремительно, что Тома не успевает ответить. По крайней мере, встреча закончилась на хорошей ноте. Наверное.