Сгоревшее королевство

Siouxssie and the Banshees — Something Blue

             — У меня ещё две минуты, — говорит Чайльд, сверившись с часами на браслете, — погнали.       Они входят через дверь для персонала, привычно поднимаются по боковой лестнице, чтобы ни с кем не столкнуться в лифте. Чайльд заходит на этаж первым и сразу слышит ворчание аль-Хайтама за углом, недалеко от палаты Кави.       — Если ты не понял предыдущие четыре раза, он запретил мне приходить.       — И ты послушал?!       — Я должен уважать его желания, разве нет?       Придержав дверь, Чайльд впускает Альбедо. С трудом встав на ноги, Кави сразу прислоняется к стене.       — Скажи, что ты ставишь его желания выше своих, и я…       — Сайно, — вмешивается в спор некто третий, — пожалуйста, хватит.       — Нари, я просто…       — Сайно, — вздыхает аль-Хайтам, — руганью мы никому не поможем.       — Ты его видел?! Он выглядит как человек, который жаждет одиночества?!       — Моей компании он жаждет в последнюю очередь.       Кави ударяется затылком о стену и устало проводит ладонью по лицу.       «Аль-Хайтам», — читает Чайльд по его губам.       — Мне пойти с тобой? — Вряд ли спорщики услышат, но Альбедо тоже шепчет на пределе слышимости. — Если потребуются объяснения…       — А если пойду и я, объяснений не попросят, — ухмыляется Чайльд.       — Я сам, — бледно улыбается Кави, — он уже восемь лет мой муж.       — Не давай ему спуску. — Чайльд подходит вплотную, развязывает рукава рубашки у него на груди, подсовывает руки под одеяло, чтобы её снять.       Отлепившись от стены, Кави обнимает его за шею. Рубашка соскальзывает с него вместе с одеялом; Чайльд автоматически ловит то и другое, сжимает в кулаках, не зная, куда себя деть. Объятия — последнее, чего он ждал от Кави после… после всего.       — Спасибо за вечер, — Кави шепчет, касаясь губами его уха, — заходи ещё, рыжий.       — Ага, — ошеломлённо кивает Чайльд и натягивает на него одеяло. Придерживая края под горлом, Кави крепко обнимает Альбедо, с глубоким вздохом выпрямляет плечи и заворачивает к палатам.       — Опять вы собачитесь? Меня не было пару часов!       — Кави! — восклицает Сайно. — Тебя понести? Помочь тебе? Как ты сюда добрался?       — Я справлюсь, Сайно.       — Как видишь, он отлично справляется без меня, — ядовито сообщает аль-Хайтам. Сайно рычит в ответ. — Может, расскажешь, как тебя унижает моя помощь, Кавех?       Во вздохе Кави вся усталость мира.       — Я помогу, — шепчет Сайно.       Теперь затылком о стену бьётся Чайльд.       — Пойдём, — говорит Альбедо, сжав его руку. — Ты не хотел опаздывать.       — А ты? — Чайльд останавливает его на лестничной площадке. — Наверняка Кэйа уже внизу.       — Я задержусь. — Альбедо деликатно высвобождает руку. — Подождите меня в кофейне.       — Не вопрос. — Чайльд кивает и, сунув руки в карманы, отправляется вниз. До первого этажа он уверен, что Альбедо нужно к сёстрам, но…       Блядь, блокнот!       Первый порыв — метнуться наверх, но искать кого-то по всей клинике — занятие почти безнадёжное, а Кэйа ждёт, и после всего увиденного Чайльду невыносимо хочется его обнять.       Блокнот никуда не денется, если, конечно, Альбедо не спустит его в унитаз. Было бы, кстати, смешно.       Рано или поздно все лица, даже самые светлые, измазываются дерьмом.              ~              Альбедо дожидается, пока шаги Чайльда затихнут, спускается на второй этаж, просовывает в щель между косяком и дверью мастихин и со второй попытки сдвигает защёлку потрёпанного замка.       Комната отдыха снова пуста. Альбедо проходит по толстому ковру в самый дальний угол, включает маленькую лампу на стене, с ногами забирается в кресло и достаёт блокнот. Какое-то время он просто гипнотизирует взглядом обложку. В памяти снова всплывает гул, с которым осел старый дом. Говорят, рассыпаясь, стены погребают под собой и воспоминания. Значит, кроме блокнота ничего не осталось.       Альбедо проводит ногтем по срезу, отделяя листы, где рисовал Кави. Отличить их легко — продавленная карандашом, бумага стала волнистой.       Страшно.       Страшно, но всё, что только существует, неважно, в реальности или в фантазиях, можно нарисовать. Художник не должен бояться. Откройся любому чувству — и оно ляжет под карандаш.       Смотри не как человек, — говорит себе Альбедо, — смотри как художник.       Первая же страница наносит его настрою сокрушительный удар.       Прижимаясь щекой к макушке разбитого фонтана, Кэйа сидит на полу, и полосы белой ткани с его груди и бедра сползают в грязную воду купальни. В грубом, почти гротескном рисунке Альбедо скорее чувствует это, чем видит; за резкими штрихами угадываются выпирающие кости. Мышц почти нет, правый глаз закрашен чёрным. Альбедо передёргивает от мысли, что глазница пуста, но, вероятно, Кави обозначил так метку Бездны из смутного образа. Точно, он ведь не видел Кэйю без повязки.       Альбедо переворачивает страницу, и ещё одну, и ещё. Человек в нём хочет стереть увиденное, вырвать из памяти каждую картинку, где жирно обведены не с первого раза удавшиеся детали. Вырванные с мясом датчики, грязные бинты, рассыпанные таблетки, бесконечные пузырьки и шприцы, искажённые фрагменты лица — оскаленные зубы, кривые усмешки, пена в уголках губ, расширенные глаза с ярко обозначенными сосудами, зажмуренные веки, между которых проступают слёзы. Всё перемешивается, сливаясь в бесконечный кошмар, одни рисунки перетекают в другие и продолжаются на следующих страницах. Кое-где на бумаге маленькие вмятины от слёз.       «Смотри как художник», — повторяет Альбедо как мантру, цепляется за эти слова, как за иссыхающую веточку на краю обрыва, и заставляет себя листать.       На очередном развороте мантра не спасает.       В густой штриховке угадывается мощная фигура; лицо и торс Кави не удались, поэтому сверху размашисто подписано «мужик». Под этим пугающим силуэтом угадывается Кэйа: Кави обозначил только широко открытый рот, растрёпанные волосы, тонкую руку и острое колено, пугающе бесцветные на фоне грузного любовника. Та лежанка на полу и бутылки рядом. Дальше ещё несколько похожих сцен; в нижнем углу листа набросок рта, насаженного на толстый член, и густо отмеченная чёрным слеза, бегущая со скулы.       Нужно передохнуть, но Альбедо не может остановиться.       Между меткой Бездны, наполовину прикрытой ладонью, и валяющимся на полу пакетом с оборванной трубочкой капельницы удивительно чётко нарисована фотография: Кэйа, ещё подросток, обнимает за плечи своего погодка. Они в одинаковой форме, радостные улыбки открыты всему миру, и Альбедо понимает: это Дилюк. Черты его лица немного напоминают разбитый фонтан — те же распахнутые глаза, кудрявые волосы, нежный овал лица. Дальше — пробитая кривыми гвоздями дверь и Кэйа, прижимающийся лбом ко лбу барельефа.       Если фотография из юности ещё существует, она погребена под развалинами в той самой заколоченной комнате.       На странице рядом лица, ни одно из которых Альбедо не знакомо. Угрюмая женщина в чёрной фате, светловолосая девочка в молитвенном жесте держит перед лицом меч, загадочная дама в широкополой шляпе, сломанная сумерская роза, грязные бинты, ведущие на следующий разворот. Там длиннопалая рука, напоминающая о вестниках Бездны, и рядом крошечная в сравнении с ней латная перчатка мондштадтского ордена. Поверх бинтов голова взнузданной лошади, шпора-звёздочка, отделанная светлым щёгольская повязка на глаз — а дальше снова сломанные вещи, разбитые датчики, продавленные зубами шприцы, измочаленные жгуты на предплечьях, липнущие к мокрому лбу волосы, использованные презервативы. Поверх снова Дилюк, теперь со спины. Альбедо узнаёт его по собранным в хвост волнистым волосам.       Две последние страницы присохли друг к другу. Альбедо отгибает обложку, рассматривает тесно прижатые скетчи. Тот самый диван, Кэйа лежит на нём, свесив руку, по стене ползёт ящерка; Кэйа сидит у стены, щелчками разбрасывая по коридору пузырьки (Кави изобразил пунктиром траекторию); Кэйа, по щиколотку стоящий в воде напротив фонтана, обнажённый, на спине и ногах толстые швы под отходящими пластырями; выкрашенные чёрным лаком, обломанные ногти; картонный стаканчик кофе в руке; ворот растянутого халата, торчащая из рукава пачка сигарет и огромная зажигалка. Странно, но от последнего рисунка веет… надеждой?..       Со слипшими листами приходится повозиться. Альбедо осторожно разделяет краешки, кое-где разрезает бумагу скальпелем.       Когда листы раскрываются, Альбедо захлопывает блокнот, но нагромождённые друг на друга, вкривь и вкось написанные слова уже выжжены на сетчатке. Не поможет ни уничтожить блокнот, ни зажмуриться.       «Помоги», «дай мне умереть», «я не хочу возвращаться», «беги», «мне так больно», «уходи, уходи», «не смотри на меня», «забудь», «Дилюк», «я проиграл», «я не могу», «отпусти», «больно», «пожалуйста», «я горю», «мне ничего не поможет», «я хотел забыть», «меня больше нет», «я забыл своё имя», «не надо», «я боюсь теней», «страшно, страшно». Каракули помельче разобрать невозможно — у Кави тряслась рука.       Альбедо прижимает блокнот к груди, утыкается лбом в колени.       В сравнении с этим даже самые тёмные моменты его жизни не заслуживают слова «страдание».       Честно ли узнать такое о человеке, которого впервые встретил уже много после? Удастся ли это скрыть? И стоит ли показывать Чайльду?       Если не показать, он заберёт блокнот силой — и сам же пожалеет.       Комната отдыха убаюкивает каждый вырвавшийся на свободу звук — плач, сорванное дыхание, стук зубов. Чем дольше Альбедо сидит неподвижно, тем дальше от него все печали. Он думает о Кави-художнике — идеальная перспектива, яркий стиль, отошедший от академического в сторону гротеска, почти грубо выделенные акценты, презрение к мелким деталям в пользу эмоционального накала. Рисование для него — не основное занятие, и он может позволить себе вольности, те вольности, которые превращают сухие отпечатки реальности в нечто уникальное, отражающее собственный взгляд на мир.       Звонок раздаётся так неожиданно, что Альбедо едва не скатывается с кресла. Номер незнакомый; на секунду Альбедо воображает, что это Дориан, и уже собирается сбросить, но на помощь приходит рассудок.       Вряд ли Дориан позвонит или даже напишет.       — Да?..       — Мне дал телефон Сайно. — Это Кави, и он торопится. — Слушай, этот блокнот. Ты его посмотрел?       — Да, только что.       — Я не помню толком, что рисовал. Если какой-нибудь трэш, не зацикливайся. Камни часто искажают воспоминания, да и рисовальщик я посредственный. Может, там вообще ничего не понятно.       — Я кое-что разобрал. Спасибо, Кави. Ты сильно помог мне… нам. Нам всем.       — Скажи, что там нет идиотских подписей.       — Я не заметил.       Кави вздыхает с облегчением.       — Можно вопрос?       — Конечно.       — Ты знаешь, кто такой Дилюк? Постоянно мне в голову лез, я еле сдержался, чтобы на каждой странице это имя не писать. Какой-то друг Кэйи?       — Не знаю. — Альбедо поглаживает корешок блокнота. Совсем растрепался. — Кэйа ничего о нём не рассказывал.       — Может, они порвали. Ну, хорошо. — Он прикрывает трубку ладонью. — Заходи ещё, хочешь, вместе с рыжим. И Кэйю тоже позови. Буду рад вас видеть. Познакомитесь с моими друзьями. Жаль, не устроить вечеринку.       — Уверен, Кэйа бы придумал что-нибудь. — Альбедо улыбается, и ему становится легче. — Я у него спрошу.       — Тоже верно, он провёл здесь столько лет. Наверное, хотелось и повеселиться. Ну, пока, а то Сайно меня с потрохами сожрёт, мне нельзя волноваться.       Некоторое время Альбедо слушает короткие гудки, будто они тоже способны что-нибудь рассказать, а потом поднимается, разминает затёкшие ноги и кладёт блокнот во внутренний карман сумки.       Нужно умыться, перевязать волосы и найти Чайльда и Кэйю. А там…       …там — как получится. На такой случай не может быть плана.              ~              Едва Чайльд заворачивает за угол, Кэйа ловит его в объятия.       — Долго ждал? — спрашивает Чайльд и понимает, что голос сел в ноль. — Извини, я… я задержался…       — Нашёл за что извиняться, — усмехается Кэйа и целует его как умеет только он один, мягко и сладко, глубоко, так возбуждающе, что у Чайльда сразу встаёт. Да и так бы встал, достаточно просто приблизиться. — Успел выкурить лишнюю сигарету.       Чайльд тянет его за отворот куртки и целует в ответ. У него не получается так же: он только и делает, что заталкивает язык Кэйе поглубже в рот, и постоянно пускает в ход зубы, сначала чтобы подразнить, но потом становится сложно себя контролировать. Было бы проще не целоваться вовсе, но с Кэйей сдержаться невозможно. Чайльд помешан на том, чтобы его трогать, кусать, сосать ему, садиться на его член, засовывать руки под одежду. Наверное, со стороны они выглядят как двинутые на сексе. Почему с Альбедо не так? Не только у Чайльда, у Кэйи тоже. С Альбедо хочется быть нежнее, хотя…       Он носил Кави на руках и даже не запыхался. Чайльду такое не под силу, он бы выдохся метров через двести.       Не выпуская из объятий, Кэйа тискает его через штаны, просовывает руку под резинку, гладит между ягодиц. Вскрикнув, Чайльд выгибается ему навстречу.       — Трахни меня, трахни, трахни… — шепчет он. — Я сейчас без рук кончу… Кэйа…       Он поворачивается лицом к стене, упирается ладонями в холодные камни. Одной рукой расстёгивая джинсы, второй Кэйа смазывает его, ласкает пальцами внутри, и от одного этого Чайльд готов спустить. Ему даже не холодно, так он горит. Кэйа вставляет медленно, только головку, потом отстраняется и добавляет смазки. Чайльд выть готов — он сам слишком напряжён, но ему так хочется жёстче, чтобы жгло на каждом шагу, чтобы ещё сутки рыдать во время секса.       Рассказывать такие фантазии стыдно… пока. Вряд ли это «пока» продлится долго.       — Кэйа, — захлёбываясь слюной, шепчет он и поддаёт задом навстречу, как только Кэйа снова проводит членом вокруг входа. — Ну давай, глубже… засади… мне надо, очень надо…       Кэйа кладёт ладонь ему под подбородок, засовывает в рот три пальца, и Чайльд жадно обхватывает их губами, принимается сосать, нетерпеливо хлюпая. У него мутится в голове, Кэйа тянет его зубами за ухо, шепчет что-то сладкое и грязное, чего Чайльд сейчас даже не может разобрать, со шлепками насаживает его на себя, беспардонно навязывая свой темп. Будь они одни, Чайльд бы дал волю стонам и вздохам, но здесь лучше молчать, не потому что ему стыдно — потому что он не хочет отвлекаться на разговоры и оправдания с кем-то левым.       — Чайльд… — шепчет Кэйа, уткнувшись носом ему в затылок, задирает рубашку и майку, проводит ладонью в кожаной перчатке вдоль позвоночника, прикусывает кожу между лопатками, там, где мерцает отпечаток Бездны. Он давно не пробуждался, и эта приятная боль от укусов — физическая, простая и знакомая. Понятная.       — Сильнее… — молит Чайльд. Кэйа заставляет его шире открыть рот, давит на язык, собирая вязкую слюну, и после размазывает её по крепко стоящему члену. Чайльд закусывает губу, размашисто трахая его сложенные кольцом пальцы, и сам не замечает, что стонет всё громче. — М… м-м-м-м…       Сперма брызгает на стену и Кэйе на перчатку. Чувствуя, как колени подкашиваются, Чайльд вместо ладоней упирается в стену локтями и сразу ссаживает их о шершавые камни, но ему плевать. Член Кэйи растягивает его до боли в мышцах, внутри становится горячее от спермы. Кэйа размашисто дрочит ему, и Чайльд кончает ещё раз, через лёгкую боль в члене и острую — в заднице. Так ещё лучше.       Тяжело дыша, Кэйа прижимает его к себе, трётся о зад низом живота. Его кожа такая горячая и гладкая, кто бы мог подумать…       Рот надо держать на замке.       Кэйа вытаскивает из заднего кармана пачку сигарет, выбивает одну, зажимает фильтр зубами, прикуривает и только после первой затяжки перехватывает сигарету пальцами. Чайльд притягивает его руку к лицу, с наслаждением затягивается тоже. Собственный привкус только добавляет остринки.       — Альбедо просил подождать его в кофейне, — докурив с Кэйей пополам, выжимает из себя Чайльд. Больше всего хочется рухнуть в постель, забраться на Кэйю и отрубиться на нём до следующего полудня. — Пойдём?       — Пойдём, — соглашается Кэйа, но ещё две сигареты они прижимаются друг к другу, и Чайльду абсолютно насрать, увидит его кто-нибудь в таком раздёрганном виде или нет. Доводилось сражаться и без штанов, подумаешь.       Отстранившись, Кэйа достаёт влажные салфетки, но Чайльд натягивает штаны раньше, чем он успевает отлепить клапан.       — Хочу, чтобы из меня текло всю дорогу. — Он скалится Кэйе в губы, вытягивает из пачки пару салфеток за раз, комкает в кулаке, чтобы согреть, и только потом обтирает его обмякающий член, сжимая то под головкой, то у основания. Кэйе тоже немного больно — Чайльд чувствует это кожей, — но им обоим нравится боль. В разумных пределах.       Или в безумных, это как посмотреть. Главное, что пределы почти совпадают. По крайней мере, пересекаются.       — Умираю с голоду, — признаётся Чайльд, закончив. — Давай зайдём к Томе, а потом ещё разок трахнемся?       Кэйа со смешком поправляет джинсы.       — Мне нравится твой план.       Идя за ним след в след и держась за его руку, Чайльд оглядывается на окна клиники. Свет ещё не включили, и даже сиди Альбедо у самого окна, не получилось бы его увидеть.       Что там, в этом блокноте? То же, что было на конференции? Стоит ли вообще туда смотреть, или лучше сжечь не глядя?       Но эта вещь Чайльду всё ещё не принадлежит, хоть он и уверен, что имеет на неё столько же прав, сколько и Альбедо. И прав на Кэйю у них тоже поровну. Чайльд мог бы забрать силой — у кого угодно, кроме тех двоих, с кем его жизнь стала совсем другой.       Он нагоняет Кэйю, обнимает его за талию, и Кэйа, повернув его к себе, целует ещё раз — получается ещё слаще, ещё глубже. Чайльд не отказался бы остаться прямо здесь, на холодной земле, лишь бы под ним, лишь бы нежиться и целоваться до самого утра.       Но ему слишком сильно хочется жрать.