Сгоревшее королевство

      — Скоро ночной обход, — шепчет Кави, и аль-Хайтам понимает, что задремал на его плече. — Тебе пора.       — Почему я не могу остаться с тобой… — бормочет он и зевает.       — Потому что лечение очень личное дело. — Кави улыбается, гладит аль-Хайтама по щеке, касается ресниц, щекотно прижимает кончик носа. Когда-то давно он, на вид совсем взрослый, дразнил так юного аль-Хайтама. Конечно, аль-Хайтам бесился, считая, что Кавех над ним насмехается. Понял всё, только когда стал достаточно взрослым. — И я не хочу, чтобы ты смотрел. Лучше хорошо проведи время где-нибудь ещё и приходи навестить меня с улыбкой. На унылое лицо я могу насмотреться и в зеркале.       Аль-Хайтам приподнимается на локте, чтобы его поцеловать, и с неохотой встаёт.       — Салфетки здесь. — Кавех пихает ему большую пачку. — Поспеши. Кстати, — продолжает он, пока аль-Хайтам пялится на него, — как у тебя с Томой?       Салфетки падают у аль-Хайтама из рук. Кавех до кашля заливается смехом.       — Архонты, ты меня убьёшь, — стонет он, — что за лицо… а-а-а… пожалуйста, перестань…       Глядя, как он колотит ладонью по кровати, аль-Хайтам даже немного обижается.       — Ничего смешного!       Кавех отвечает новым взрывом кашля со смехом.       — Я… — Аль-Хайтам глубоко вздыхает, всё-таки вытаскивает себе несколько салфеток, обтирается, очень тщательно, больше чтобы не смотреть Кавеху в лицо. — Я недавно виделся с ним. Наверное, я плохой человек, если провожу время с другим, пока ты здесь?       Уже без тени улыбки Кавех садится, поджимает под себя левую ногу. Аль-Хайтам видел это непринуждённое, такое естественное в своей простоте движение без преувеличения тысячи раз: его муж словно нарочно предпочитал позы, способные максимально навредить суставам и спине. И в то же время не было ничего уютнее смотреть, как Кавех то и дело пересаживается, возится, устраиваясь удобнее, затыкает стилус то за ухо, то под манжеты, разбрасывает, теряет и находит вещи…       Всё это давно ассоциировалось у аль-Хайтама с домом. Сейчас, в пропахшей лекарствами палате, сидящий на мокрой от пота скомканной простыне, исхудавший едва ли не до костей, будто погасший внутри Кавех разбивает ему сердце. В очередной раз.       — Послушай, — говорит Кавех, — лишая себя радости, ты никому не поможешь. Ни себе, ни тем более мне. Думаешь, мне приятно видеть тебя осунувшимся от бессонницы? Хороший секс помогает выспаться. Даже если между вам нет симпатии.       — А если… она есть?.. — Аль-Хайтаму снова становится стыдно, и теперь он принимается возиться с одеждой. — Это считается изменой? Ты станешь на меня злиться?       Тома прав, он плох, очень плох в откровенных разговорах.       — Тем лучше.       Глубоко вздохнув, аль-Хайтам всё-таки поднимает глаза, подходит ближе, на расстояние вытянутой руки.       — Скажи честно, я стал значить для тебя меньше, Кави?       На этот раз Кавех не смеётся. Он берёт аль-Хайтама за руки, прижимает его пальцы к губам.       — С кем бы я ни спал, у меня всего один муж. Ты — человек, к которому я всегда возвращался, аль-Хайтам, ты моя семья, мой дом рядом с тобой. Я бы сошёл здесь с ума, не будь тебя рядом. Будь моя воля, я не отпускал бы тебя ни на секунду, но я знаю, что такое неотлучно находиться при больном. Это высасывает силы, любовь моя, и ты сам словно бы делаешься больным, а для тебя я не хотел бы и минуты страданий.       — Не говори так, — сдавленно шепчет аль-Хайтам. — Пожалуйста, Кави.       — Почаще называй меня так. — Кави протягивает ему руку и, когда аль-Хайтам наклоняется её поцеловать, гладит его по губам. — И не ищи загадок там, где их нет. Ты сам сказал, что Тома хороший человек, а я скажу, что только очень хороший человек способен подобраться к тебе на расстояние поцелуя. Береги его, иначе, — он озорно улыбается, — тебе несдобровать!       — Почему ты заботишься о нём больше, чем обо мне?!       — Потому что хорошо тебя знаю. Ты зануда и социофоб. Помни, люди не очень-то легко переносят, когда их любовники без предупреждения на год запираются в своей библиотеке.       — Я не единственный, кто с ним был!       — И что с того? Ты отвечаешь только за себя.       — Как скажешь. — Аль-Хайтам дёргает плечом. — Пойду к нему прямо сейчас.       — Передай ему мою благодарность!       — Ещё чего!       — И в следующий раз принеси булочку!       — Тебе нельзя!       — А мы никому не скажем!       — Кавех, — выдыхает аль-Хайтам и, быстро, очень быстро поцеловав его в губы, чтобы не завалить обратно на кровать, вылетает из палаты и закрывает за собой дверь.       Казалось, они давно выросли из подобных перепалок, но губы сами расплываются в улыбке, пусть лицо и горит от стыда за такое ребячество. А ещё…       С разрешением Кавеха ему легче. Глупо думать, что раньше он запрещал, тем более аль-Хайтам уже рассказал ему, но… Оказывается, было важно это услышать. Увидеть лицо Кавеха и понять, что он не осуждает. Что не чувствует себя покинутым, пока аль-Хайтам развлекается на стороне. Что даже… рад за него?       Был бы аль-Хайтам рад, окажись сам на больничной койке?       Да, — говорит он сам себе, перешагнув через ревность, через обиды, не имеющие значения, когда один из вас на грани жизни и смерти, — да. Я не хотел бы привязывать тебя к себе, Кави. Не хотел бы запомниться тебе больным.       Он смотрит на часы и вздрагивает: почти одиннадцать. Кажется, кофейня сегодня работает допоздна, но до скольки точно? Если Тома уже закрыл её и ушёл, не получится даже извиниться за опоздание. У аль-Хайтама до сих пор нет его номера, нет общих знакомых, которые могли бы его знать, а адрес он, конечно же, не запомнил.       От быстрой ходьбы он сбивается с дыхания, расстёгивает куртку. Грудь и живот обдаёт ледяным ветром; аль-Хайтам ненавидит холод, но так проще успокоиться. Да, ничего ещё не случилось, чтобы так нервничать, и всё же сердце колотится слишком быстро.       Вывернув на дорожку к кофейне, аль-Хайтам вздыхает с облегчением: в окнах горит свет. За блестящим стеклом Тома возится с кофемашиной: что-то протирает, осматривает, обмахивает большой кистью.       Глупо, но сама эта картина помогает аль-Хайтаму немного успокоиться.       На звонок Тома оборачивается — и его осунувшееся лицо освещает улыбка.       — Думал, ты не придёшь.       — Ты ждал только меня? — упавшим голосом спрашивает аль-Хайтам.       — Сегодня работаю до последнего клиента, — Тома кивает в сторону печального натланца, судорожно жующего круассан, — но да, я тебя ждал. С тобой всё в порядке? Нужна помощь?       Аль-Хайтам растерянно смотрит на него. Улыбнувшись, Тома касается его щёк, висков, ушей — и аль-Хайтам понимает, в чём дело. Он забыл наушники. Сколько лет с ним такого не случалось?..       — Так тебя не ограбили? — Тома проводит ладонью по его шее, подцепляет ворот боди. — Иначе ты бы, наверное, запомнил.       — Я забыл их у Кавеха.       — Как он?       Аль-Хайтам прикрывает глаза.       — Надеюсь, что лучше. Мы с ним поговорили, и он… он удивительный человек.       — Конечно, ты не мог выбрать другого. — Тома улыбается шире. У аль-Хайтама нет догадок, что он чувствует. Обижается, ревнует, искренне радуется, чувствует себя игрушкой, которую через пару месяцев выбросят? Вопрос неуместный, как минимум сейчас.       — Мне нравятся только удивительные люди.       Тома опускает ресницы и, пятясь, касается его груди.       — Подождёшь меня минут двадцать?       — Конечно.       С облегчением стащив куртку, аль-Хайтам забивается в любимую нишу, роняет голову на руки и закрывает глаза. Как он мог не заметить, что не надел наушники? Фонового шума так много, и он раздражает: натланец хлюпает остатками напитка, звенит брелоками на сумке, тяжело дышит, топая к двери. На шоссе кто-то сигналит, милеллиты перекликаются со своих постов.       Невозможно.       Аль-Хайтам старается сосредоточиться на звуках, с которыми Тома наводит порядок. Удивительно, но они не раздражают, может, потому что Тома бережен со всем, чего касается.       С аль-Хайтамом в том числе.       Так странно, — думает аль-Хайтам. — Для Кавеха мир всегда был таким. Открытым для разных людей, разных впечатлений, разных привязанностей, не отрицающих, а дополняющих одна другую. Там, где аль-Хайтам слеп от солнца, Кавех умел смотреть дальше, на звёзды, туманности и кометы. Может, это и вдыхало жизнь в великое множество его творений.       — Тоже устал? — Тома трогает его за плечо. — Если хочешь, положу тебя спать в отдельной комнате. Там тише. Хотя… — Он тяжело вздыхает. — В этой квартире все комнаты теперь мои.       Аль-Хайтам накрывает его руку своей.       — Тогда я хочу спать в той, где будешь ты.              ~              Очевидно, что Кэйи нигде поблизости нет, но Чайльд всё равно несколько раз прочёсывает парк, снова и снова пытаясь дозвониться. Бесполезно — Кэйа выключил телефон. Хорошо, если не выбросил в какую-нибудь канаву.       Окончательно запыхавшись, Чайльд набирает Альбедо.       — Где тебя носит?! — выкрикивает он, как только заканчиваются долгие гудки. — Ты далеко?!       — У тебя за спиной.       Чайльд разворачивается, готовый к тому, что это какой-то пранк, но Альбедо правда стоит от него в нескольких шагах. Случайная машина, сворачивающая на шоссе, чиркает по нему фарами, и на секунду он становится похож на призрака — чёрное пальто сливается с густеющими сумерками, в лице ни кровинки.       — Ты как меня нашёл? — едва шевеля губами, спрашивает Чайльд.       — Увидел из окна клиники, пока спускался. — Голос Альбедо, звучащий вживую и в динамике телефона одновременно, рождает странное, пугающее впечатление, будто они и близко, и далеко одновременно. — Ты в порядке?       — Нет. Как и ты. — Не выдержав, Чайльд подходит, свободной рукой прижимает Альбедо к себе. — Посмотрел?       — Посмотрел, — кивает Альбедо. — Кэйа здесь?       — Нет. Как сквозь землю провалился.       — Ты ему сказал?       — Не совсем. Спалился. Случайно.       Альбедо обнимает его обеими руками, в динамике шуршит, и только тогда Чайльд понимает, как замёрз. Не только физически — у него внутри будто всё вымерзло. Всё, что только недавно стало живым.       — Детка, — сипло говорит он и шмыгает носом. — Давай поедем ко мне. Мне надо побить грушу.       — Мне тоже, — соглашается Альбедо. — А потом показать тебе блокнот и побить ещё раз. И, наверное, поплакать. И выпить чего-нибудь горячего.       — Тома сказал, он сегодня до полуночи. — Чайльд наконец отводит телефон от уха. Почему-то именно теперь начинает знобить. — Я согласен на кипяток.              ~       

SWARM — Fight for Your Life

             Годы после окончания войны его жизнь была размеренной, и в этом покое он находил утешение. На границе Бездны, наползающей на зелёные луга, все они сражались за возможность жить вот так — глядя в небо по утрам, не думать, будет ли завтра. Будет ли даже сегодня, и чьи кости истлеют у тебя на руках, если ты в очередной раз не успеешь.       Он не успевал много, очень много раз, и благодаря долгим беседам с Чжун Ли смог простить себя почти за всё. Почти за всех, кто пал на его глазах.       За всех, кроме Кэйи. Что стоило тогда его удержать?       Он снова опускает глаза на письмо, сотый, наверное, раз перечитывает. Без сомнения, писал Кэйа. Только он способен вместить так много в несколько строк. Только он мог найти нужные слова. Дилюк узнал бы его руку по изящным завиткам букв, по элегантному наклону, по привычке лепить слова слишком близко друг к другу.       Дилюк узнал его даже в облике вестника Бездны.       Это письмо не может быть шуткой.       — Никто не видел, как он исчез, — тихо говорит Дилюк. — Один из рыцарей при смерти сказал, Кэйю на его глазах убили монстры Бездны. Ещё двое видели, как он ушёл в портал с несколькими магами. Для всех троих он выглядел как человек. Мне пришлось признать его пропавшим без вести, но я… я надеялся, он просто ушёл к своим… присоединился к кому-то из мятежников, которые помогали нам в конце войны, или… — У Дилюка кончается воздух в лёгких, и слова превращаются в уродливый кашель.       — Дилюк, — спокойно окликает Итэр, и дышать становится легче, — он жив, это хорошая новость.       Некоторое время Дилюк пытается осмыслить его слова в отрыве от страшных воспоминаний. Годы, которые он метался по Тейвату в поисках Кэйи, пытаясь оттянуть неизбежное осознание потери, слились в его памяти, померкли за отчаянием и страхом. Чжун Ли был прав, ему помогло смириться. Даже он, Дилюк Рагнвиндр, один из сильнейших обладателей Глаза Бога, не мог изменить всего. Никакой ценой, пусть он и готов был заплатить любую.       Годы спустя он оказывается не готов.       Итэр аккуратно стягивает резинку с его волос, пропускает пряди через пальцы. Это всегда успокаивает. Среди всех способностей Итэра власть над кошмарами — одна из самых невероятных.       — Спасибо, — шепчет Дилюк — и ему стыдно за то, каким надтреснутым кажется его голос. Каким надломленным чувствует себя он сам.       — Ты поедешь к нему?       Простой вопрос Итэра застаёт Дилюка врасплох.       Кэйа был до. До окончания войны, до месяцев на реабилитации в Ли Юэ, до того, как Итэр нашёл Дилюка там — снова в момент отчаяния, будто архонты посылали его в помощь тем, кого преследовали невыносимые испытания, — и почему-то остался. До того, как они поженились, до того, как Дилюк продал фамильное дело, понимая, что не оставит наследников. Кэйа остался в жизни, которую Дилюк изо всех сил старался забыть, чтобы не вытаскивать наружу всё, что превратило его пламя в пепел.       — Не знаю.       — Ты не хочешь его видеть?       Дилюк откладывает письмо.       Как объяснить, кем был для него Кэйа? Вся жизнь Дилюка, строго разделённая на до и после, прямо сейчас трещит по швам и вот-вот превратится в полный хаос. И этот хаос поглотит всё хорошее, что Дилюк чудом смог выцарапать для себя не иначе как чудом.       — Это… сложно объяснить.       Итэр собирает его волосы в тугой хвост, ласково приглаживает выбившиеся пряди. Дилюк так не хочет терять всё это. Свою спокойную, лишённую постоянной спешки и страха жизнь. Свой тихий дом, где никто не тревожит его. Итэра. Мысль о том, чтобы потерять Итэра, невыносима, и так же невыносима мысль не ответить на письмо Кэйи, сделать вид, что его смерть была Дилюку безразлична.       Но выбрать можно только одно.       Дилюк предпочёл бы, чтобы на него упал метеорит.       — Ты любишь его? — спрашивает Итэр.       Разве можно ему солгать? Да и лжец из Дилюка никакой.       — Да, — почти неслышно отвечает Дилюк — и чувствует, как волосы рассыпаются по плечам.       Сердце обрывается в бездонную пропасть. Нужно что-то сказать. Что Итэр последний, кому Дилюк хотел бы сделать больно. Что старые привязанности ничего не меняют. Что он не собирается нарушать свои клятвы.       Что есть вещи сильнее него. Сильнее любого человека и, может быть, даже бога. Что Дилюк не может переступить через себя, как бы ни хотел.       Итэр зарывается пальцами в кудри на его висках, тянет к себе, заставляя закинуть голову, склоняется к его лицу.       — Тогда едем, — говорит он.       — Но ты… — шепчет Дилюк и обхватывает ладонями его лицо. Как всегда, Итэр довольно жмурится. — Разве ты не против?       — Мы клялись только в одном — ни в чём не ограничивать друг друга. — Итэр обнимает его, прижимается щекой к щеке. — И ты свою клятву никогда не нарушал. Почему я должен быть против?       — Потому что я до сих пор не знаю, какие у нас с Кэйей были… и есть отношения.       — Разве это важно?       Хмурясь, Дилюк задумывается. В его мире всё почему-то намного сложнее.       — Обсудишь свои с ним отношения, когда вы встретитесь. Такие вопросы не решаются в одиночку.       Дилюк снова смотрит на письмо.       — Не могу поверить, — медленно говорит он. — Мне… наверное, мне нужно время.       Откровенная ложь.       Ему страшно.       — Скажи, когда будешь готов. — Итэр с хитрой улыбкой целует его в лоб, потом в губы, спускает руку на грудь. Конечно, он знает, что Дилюк врёт. И не злится. Он никогда не злится. — Если захочешь, я отправлюсь с тобой. И буду рядом столько, сколько нужно.       — У тебя много дел.       — Дела подождут, ждали же пару десятков лет.       Теперь Дилюк качает головой.       — Я не знаю, сколько мне нужно будет пробыть в Ли Юэ. Не знаю, где Кэйа и что с ним. Не знаю даже, не ловушка ли это.       — Именно по этой причине я хочу быть рядом. — Итэр присаживается на подлокотник кресла, но Дилюк сразу стягивает его к себе на колени. — Сколько ты скажешь. Разве я не обещал тебя беречь?       В отличие от многих, кого Дилюк знал, он действительно держит свои обещания.