Сгоревшее королевство

      — Вас ожидают?       Глядя в лицо дружелюбной сестре, Дилюк теряется. Записаться… он как-то не подумал. Наверняка Чжун Ли занят.       — Мне не нужна консультация. Я лечился здесь раньше, и… могу ли я увидеться с Чжун Ли?       Даже ему самому просьба кажется странной, но медсестра спокойно просматривает график на планшете.       — Через пятнадцать минут у доктора Чжун Ли перерыв. Можете подняться в приёмную.       Коротко кивнув, Дилюк направляется к лифту. Итэр следует за ним в паре шагов — осматривается. Наверное, за прошедшие годы здесь многое изменилось, но Дилюк не помнит, как было раньше. Из того времени в памяти остался только кабинет Чжун Ли, и тот в самых общих чертах.       Как до него добраться, Дилюк тоже не помнит, и понимает это только теперь. Он уже думает вернуться к дежурной сестре, но подъезжает лифт, Итэр заходит и уверенно нажимает кнопку. Дилюк с облегчением шагает следом. Через стеклянные стенки видно светлый холл, но дальше между этажами только тьма каменной шахты. Ничего интересного, так что он начинает рассматривать двери и подсвеченные кнопки.       — Кажется, сюда… — заключает Итэр, едва взглянув на длинный коридор. Теперь Дилюк идёт следом, мимо закрытых дверей, мимо молчаливых сестёр. Ничто не кажется ему знакомым; может, на самом деле он никогда здесь не был?..       Но едва Итэр заворачивает в приёмную, Дилюк узнаёт. Мягкий диван, на котором он проводил часы в ожидании очередной беседы, светлые стены, тёплый неяркий свет, элегантная табличка на двери. Бывало, Дилюк гипнотизировал её часами: в самые страшные ночи, когда кошмары являлись наяву, казалось, что само имя Чжун Ли в состоянии их отогнать.       Гео щит исчезает раньше, чем Дилюк успевает погрузиться в воспоминания. Чжун Ли отворяет дверь, с вежливой улыбкой желает пациентке хорошего вечера, поворачивается, и Дилюк увязает в золоте его глаз — и в полузабытом чувстве абсолютной безопасности.       — Дилюк, — кивает Чжун Ли, — мне передали, что вы здесь. Рад видеть вас в добром здравии.       Он делает паузу, глядя терпеливо и выжидающе, и Дилюк, проморгавшись, всё-таки приходит в себя.       — Со мной всё в порядке, — торопливо говорит он, — я просто… захотел заглянуть.       Глупо признаваться, что он скучал: и по Чжун Ли, и по ауре защиты, которая распространяется вокруг него, рождает чувство, что ничто в мире не способно причинить тебе вред.       — Не стоит благодарности. Ваше выздоровление — больше ваша заслуга, чем моя. — Чжун Ли разводит руками с той лёгкой улыбкой, которая у Дилюка стала ассоциироваться со спасением. — Проводник может указать путь, но не пройти его.       — Иногда мне не хватает наших встреч, — неловко усмехается Дилюк, — и мастерства, с которым вы подбираете слова.       — Для меня величайшая награда — то, что вы способны продолжать свой путь без меня. Я так горжусь вами, Дилюк.       За приоткрытой дверью уютный полумрак кабинета, настольная лампа с тёмно-жёлтым абажуром, мягкий подлокотник глубокого кресла. С ногами забившись в его глубину, Дилюк выскребал из сердца многолетнюю копоть обид, плакал и признавался в самых постыдных страхах, отрывал бинты от заживающих ожогов. Только так он мог вернуть себе жизнь — или получить новую, он так и не решил, как сказать будет правильнее.       — Доктор Чжун Ли, — нерешительно говорит он, — могу я вас обнять?       — Вы давно не мой пациент, Дилюк. — Чжун Ли улыбается шире и разводит руки. — Разумеется, можно.       Сначала Дилюк теряется — но сам вид Чжун Ли возвращает ему уверенность.       Всего лишь выражение благодарности, которую он никогда не сможет сформулировать словами.       Он обнимает Чжун Ли под мышками, утыкается лбом ему в плечо.       — Только благодаря вам, — хрипло шепчет он, — я всё ещё здесь.       — Значит, каждый из нас выиграл битву. — Чжун Ли сдержанно похлопывает его по спине; Дилюк знает, что это не признак чёрствости, просто как врач он не может позволить себе больше. — Что и было нашей главной целью.       Дилюку нечего ответить. Возвращаясь мыслями в те страшные годы, он не может отрицать, что победил, но пламя в глубине его Глаза Бога едва теплится. Сможет ли он однажды стать прежним? Возродится ли то, что выгорело когда-то дотла?       Он усилием воли сдерживает слёзы, выпускает Чжун Ли и отступает на пару шагов, расправляет плечи, поднимает голову.       — Можете записаться ко мне, если захотите поболтать. — Взгляд Чжун Ли теплеет. — Не в рамках консультации. Я бы с удовольствием послушал, как у вас дела. А вы, Итэр? Как вы себя чувствуете?       Только теперь Дилюк чувствует себя освобождённым от пут его взгляда.       Итэр, развалившийся на диване, с улыбкой пожимает плечами.       — Голова на месте.       — Зайдите ко мне, если у вас найдётся минутка.       — Подождёшь? — спрашивает Итэр. Он тревожится, и Дилюк торопливо берёт его ладони в свои, целует пальцы.       — Не спеши. Я давно хотел пройтись по окрестностям. Может, загляну к Бай Чжу.       — Доктор Бай Чжу сейчас занят, — вмешивается Чжун Ли, — но если вы вернётесь через пару часов, он как раз закончит со срочными делами. Уверен, он не меньше моего обрадуется встрече. Если захотите насладиться видами, рекомендую посетить парк на террасе Юйцзин. Лучшее место, чтобы ощутить внутреннюю гармонию. К тому же рядом отличная чайная, любой миллелит подскажет вам, где найти старого Чэня.       Растерявшийся от обилия рекомендаций, Дилюк может только кивнуть. Итэр хитро взглядывает на него, вскользь касается плеча и волос, и только потом отправляется в кабинет вслед за Чжун Ли.       Хорошо, что они поехали вместе.       В отличие от Дилюка, по Итэру не скажешь, что ему вообще когда-то приходилось здесь бывать. Он столько улыбается, так охотно помогает другим, будто в его жизни не выдалось ни одного плохого дня.       Дилюк один из немногих, кто знает правду. И, пусть тяжёлая, она не ранит, потому что делить её на двоих — знак близости, выражение доверия, нечто большее, чем взаимное влечение, чем самая крепкая привязанность.       И ради этого понимания стоило пережить всё остальное.              ~              — Всё ещё не противно?       — Пф. Не забывай, кто я.       — Вообще-то, понятия не имею, — фыркает Кави. — Какой-нибудь чиновник?       — Бери выше.       — Неужели Царица?!       Чайльд так хохочет, что чуть не скатывается со стула, и никак не может остановиться. У него даже бок начинает сводить, но он всё равно задыхается от смеха, пусть и сгибаясь пополам.       — Почти попал, — стонет он в изнеможении и пихает Кави в плечо. — Подвинься.       — Ты правда хочешь сюда лечь?       — Запрети мне. — Чайльд беспардонно спихивает его, ложится, потом помогает Кави устроиться рядом, укладывает грудью себе на грудь, чтобы ему удобно было пользоваться своим блевальным аппаратом. Они возятся несколько минут, Кави кашляет и смеётся, и наконец они находят приемлемое положение.       — Святые Архонты, — бормочет Кави, свесив голову с края кровати, — как же мне херово…       Всё это время он не ныл и не охал, и Чайльд уважает его силу духа.       — Хочешь ещё что-нибудь? — спрашивает он, а рука сама тянется к тощей спине, ложится между лопаток, комкает влажный халат. — Может, тебя переодеть?       Кави смотрит на него искоса. Получается почти кокетливо.       — Только не говори, что даже сейчас хочешь меня трахнуть, — улыбается он и тут же блюёт. Звуки такие утробные, как будто у него внутри кто-то в страданиях издыхает; даже Чайльду становится не по себе. Он тянется к кувшину с водой, но Кави делает знак подождать.       В этот раз его полощет до судорог. Чайльд уверен, что он столько не пил, но зелёно-коричневая жижа то по капле сочится из его рта, то вываливается комьями, то вяло течёт. Он не в состоянии ни говорить, ни двигаться, только цепляется за край матраса и пытается глотнуть воздуха, пока не скрутило снова. Всё, что Чайльд может, — следить, чтобы он не захлебнулся, и гладить по спине. Вроде, Кави это не бесит, иначе бы как-нибудь намекнул. Ну, или ему всё равно, во что поверить легче.       — Я сейчас умру… — стонет он, когда его чуточку попускает. — У меня вообще остались внутренности?..       — Откуда-то же эта хуета льётся.       Кави пытается улыбнуться, но его снова дёргает спазмом, и на этот раз комки из его глотки валятся один за другим, такие большие, что вопрос о внутренностях перестаёт казаться таким уж необоснованным. Где это всё помещается?.. По ощущениям, от Кави уже должен остаться один позвоночник…       Так продолжается долго — Кави едва успевает продышаться между затяжными приступами. Его глаза краснеют от слёз, он измученно стонет, как будто жизнь его и правда вот-вот покинет, но Чайльд чувствует, что это не так. Да и иначе Бай Чжу уже был бы здесь. Он ведь не может не знать?       Если по-честному, Чайльд не так уж часто в своей жизни кому-нибудь сочувствовал, ну, искренне, от всего сердца. Если не считать семьи, конечно. Почему-то за Кави ему самому почти больно — не так, как было больно за мелких, когда они маялись очередной болячкой, и не так, как за себя.       Кави слишком красивый, чтобы болеть и вот так страдать, тем более в одиночку. Его слёзы из камня бы душу выжали (может, даже и из аль-Хайтама). Особенно когда они падают в бурлящую блевотину.       Застонав на выдохе, Кави сплёвывает что-то похожее на желчь и обмякает без сил. Сосуд с гудением поглощает очередную добычу, и повисает тишина.       Чайльд продолжает комкать в кулаке тонкий халат, который успел стать ещё мокрее.       — Ты как?..       Кави протягивает руку к кувшину, показывает «чуть-чуть». Извернувшись так, чтобы его не потревожить, Чайльд наливает немного воды, потом держит стакан у губ Кави, пока он пытается прополоскать рот. Первые раза три он сплёвывает коричневым, последний — светло-зелёным, почти прозрачным.       Сил у него хватает, только чтобы немного сдвинуться и уткнуться Чайльду лицом в грудь. В целом, даже если он запачкает всю одежду, Чайльду будет всё равно. Может, даже понравится. Он так истосковался, что согласился бы даже на Дориана… ну, так, без экстрима.       — Хуёво, — честно отвечает Кави и переваливается на спину. — Но, кажется, после этого этапа должно быть легче…       — Если будет тяжелее, я за себя не ручаюсь.       — И что ты сделаешь? Сбежишь? — Кави снова косится на него. Он пытается выглядеть безразличным, но у него на лице написано, как он боится остаться один на один со своей жуткой хворью.       — Пойду к Бай Чжу и скажу ему, что он мудак.       Кави снова смеётся, на выдохах, прерываясь, чтобы прокашляться.       — Это мне не поможет.       — Зато мне поможет! Сразу станет легче.       — Ох… — Кави тыкается лицом ему в плечо. Чайльд сам чувствует, что его мышцы стали расслабленнее, а бесконечные спазмы, вроде бы, утихают. — Если начну блевать, свесь меня с кровати, я сам уже не могу…       У него слипаются глаза. Можно его понять, Чайльд бы ещё час назад отрубился, возможно, лицом в этом умном тазу.       Кави доверчиво посапывает, прижавшись к нему, и у Чайльда появляется очень странное чувство. Что-то среднее между доверием и… да нет, не любовью, конечно, какая ещё любовь. Это… ближе к восхищению, может. Кави как тот человек из здоровской книжки, у которого ты хотел бы украсть какую-нибудь черту.       Чайльд бы, пожалуй, украл у него стойкость и способность так сексуально плакать.       В приоткрытую дверь заглядывает сестра, но Чайльд делает ей знак помолчать и указывает на Кави взглядом.       Сразу ушла. Вот и отлично.       Этим моментом, который не может даже словами назвать, Чайльд ни с кем не желает делиться. Такой вот он жадный хер.              ~       

Nine Inch Nails — The Day The World Went Away

             — Соскучился? — смеётся Итэр на длинном выдохе. — Мог бы позвонить.       Чжун Ли упирается ладонью в дверь у него над плечом, обводит когтем угол челюсти и подбородок.       — Встречи по расписанию предпочитаю оставить на работе. — С каждым словом его голос всё меньше похож на человеческий. — К чему спешка, если для нас годы не имеют значения?       Итэр касается ладонью крошечных чешуек, золотящих его скулу, заострившегося уха, шёлковой кисточки на серьге.       — Явится ли второй змей?       — Он уже спешит сюда.       — Тогда у нас не так много времени, — дразнит Итэр и закидывает голову.       Чжун Ли приходится наклониться; обняв его за шею, Итэр разжимает зубы, и раздвоенный язык проскальзывает ему в рот до самого горла. Чем дольше они целуются, тем меньше становится разница в росте. Ткань пиджака у Итэра под ладонью тает, обнажая гладкую кожу; мускулы под ней такие твёрдые, что больше напоминают камень, чем плоть.       Наслаждаясь метаморфозой, Итэр ведёт рукой ниже, к гладким чешуйкам, тёплым, как прогретая солнцем галька.       Змеиное тело Чжун Ли такое восхитительно гибкое. Такое мощное, что в два кольца смогло бы раскрошить скалу.       — Итэр! — восклицает Бай Чжу. На ходу снимая халат, он выходит из тайной двери за столом Чжун Ли, собирает и скручивает волосы на затылке, закалывает изогнутой шпилькой. — Хорошо, что ты решил задержаться!       Он снимает очки, аккуратно кладёт на стол, как всегда, в круг света от лампы. Продолжая обнимать Чжун Ли, Итэр протягивает руку, и Бай Чжу подносит её к губам, скользит кончиками языка между пальцев, так ловко, что никак не поймать шарики украшений. Кутаясь в нефритовую дымку, его тело плавно меняет форму: кожа ниже талии покрывается белой чешуёй, длинный хвост сворачивается в кольца. Тёмный, отливающий золотом хвост Чжун Ли сразу обвивается вокруг, и Итэр отдаётся во власть змеиного клубка.       Мир теряет привычные координаты — ни верха, ни низа больше не существует. Объятия змей сильнее всего похожи на невесомость.       — Полегче, Моракс, — возбуждённо шепчет Бай Чжу. — Не скручивай его как птичку.       Витки его тела вокруг бедра и груди сжимаются медленно и чувственно, ласкают кожу гладкой как перламутр, упругой чешуёй. В противовес ему, чешуя Моракса шершавая и горячая, крупные сосуды на руках и шее светятся под темнеющей кожей как потоки лавы на склоне вулкана.       Итэр откидывается Бай Чжу на плечо, требовательно открывает рот — и вместо одного поцелуя получает сразу два… два узких языка, растягивающие уголки его губ в подобии безумной улыбки, два члена, прижимающиеся к животу, и два — у ягодиц, два голоса, сливающихся в одну сладкую змеиную колыбельную.       — Твоё путешествие заканчивается здесь.       Лучшее в спонтанных встречах — не менее спонтанные змеиные игры. Итэру нравятся все, но эта одна из любимых.       Непрестанно движущиеся, дышащие, сокращающиеся и расслабляющиеся, бесконечно сильные и такие же бесконечно бережные, кольца тянут его руки и ноги, сжимают рёбра, давят на мышцы. Бай Чжу ладонью прикрывает ему глаза, и Итэр покоряется свистящему шёпоту над ухом:       — Мы всё сделаем сами.       Итэр улыбается и тихо охает: щекочущее и чуть болезненное ощущение, с которым позвонки и суставы встают на свои места, почти такое же приятное, как секс.       — Ты не бережёшь своё тело, — шутливо журит Бай Чжу. Властные кольца Моракса разворачивают Итэра к нему лицом, и теперь остаётся только один поцелуй, завораживающе сладкий, тягучий, как разогретый солнцем мёд. Тяжёлое дыхание Моракса касается затылка и плеча — и сразу после кожу продавливают заострённые зубы.       Задрожав, Итэр стонет Бай Чжу в рот, трётся грудью о его грудь. Моракс неумолимо обвивает обоих, тянет Бай Чжу за волосы, целует сам, а Итэр, млеющий между ними, смотрит, как сплетаются их языки, как обнажаются тонкие клыки, как широко открываются челюсти.       Когда и куда уплывает его одежда, ему нет никакого дела. Он хочет чувствовать обнажённой кожей каждое их движение, хочет впитывать их ласку и страсть, пропитанную стихиями и ими же рождённую…       …но если отмести поэзию, Итэр просто любит трахаться с драконами.