Сгоревшее королевство

      — Как ты? — повторяет Тома уже на улице. Аль-Хайтам быстрым шагом направляется к дороге, делая вид, что ничего не услышал, и с Кави этот фокус прошёл бы, но…       Не стоит забывать, что все люди действуют по-разному.       — Я тебя обидел? — Тома останавливает его, крепко взяв за руку, тянет назад, поворачивает к себе, внимательно смотрит в глаза. Аль-Хайтаму становится не по себе. Разговора не избежать, а он ненавидит разговоры. — Не был к тебе бережен? Сделал больно? Не молчи, если что-то случилось! Я хочу знать, чтобы не повторять своих ошибок. Хочу знать тебя лучше… аль-Хайтам. Поговори со мной. Скажи хоть что-нибудь.       Аль-Хайтам упорно отводит взгляд. В голове пусто, ни одного варианта ответа. Он даже не вполне понимает, что Тома имеет в виду. Разве не очевидно, что ему нужно немного одиночества?       Обхватив его лицо ладонями, Тома подходит вплотную. От его близости становится горячо; аль-Хайтам невольно сглатывает. Ему, наверное, больше не хочется секса… или не прямо сейчас, но…       — Аль-Хайтам, — Тома снова завладевает его вниманием; аль-Хайтам старается не думать о его горячих руках, о том, как близко его губы, и тем более о том, как чуть не потерял под ним сознание несколько часов назад, но всё равно думает, — если тебе нужно время подумать, или тебе хватило приключений на стороне, или…       — Приключений на стороне?! — рявкает аль-Хайтам ему в лицо. Тома испуганно отшатывается, но теперь аль-Хайтам хватает его за ворот майки, притягивает к себе. — Не смей называть себя приключением на стороне!       Несколько раз моргнув, Тома наклоняет голову к плечу, потом обхватывает кулак аль-Хайтама ладонями, так нежно, что пальцы разжимаются сами собой — и где-то глубоко внутри расслабляется тот комок эмоций, который аль-Хайтам не в состоянии распутать сам.       — Скажи, что с тобой. — Как только аль-Хайтам отпускает, Тома вздыхает с облегчением. Даже не злится. — Не нужно оправдываться или объяснять. Мне хватит пары слов. Или одного слова.       Аль-Хайтам засовывает руки в карманы куртки, некоторое время смотрит на влажную после мороси плитку под ногами. Почему он чувствует себя таким беспомощным, если ответ прост и очевиден?..       — Тебе неприятно говорить об этом? — мягко спрашивает Тома. — Тяжело? Стыдно?       На всё аль-Хайтам качает головой.       — Страшно, — наконец, признаётся он. Легче, правда, не становится.       — Почему? Думаешь, я обижусь?       — Конечно! — огрызается аль-Хайтам. — На такое все обижаются!       — Кто «все»?       Вопрос ставит аль-Хайтама в тупик.       Все. Все, с кем он давал волю языку, оскорблялись, злились, охладевали, старались впредь держаться подальше. Это было его оружием, его способом избегать ненужных разговоров и бесполезной траты драгоценного времени; те, кто знал его близко и давно, привыкли пропускать мимо ушей половину его слов, хотя после стольких лет даже Кави, бывало, дулся. Но Тома…       Тома не знает его давно. Почти ничего о нём не знает. И всё же легко загнал его в угол.       — Я должен сказать правду? — сдаётся аль-Хайтам.       — Конечно. Какой смысл лгать?       У аль-Хайтама есть на этот счёт пара логичных возражений, но философский спор прямо сейчас вряд ли уместен. Они же не в Академии.       — Я устал.       Тома молчит, а аль-Хайтам продолжает смотреть на плитку мостовой, на свои узкие ботинки и поношенные, кое-где с отбитой краской гэта Томы.       Стоило ли на что-то надеяться, если даже их обувь настолько разная?..       — И всё? — подождав, спрашивает Тома.       — Всё.       — На что я должен был обидеться?       — На то, что я устал от тебя.       — А ты устал от меня?       Подумав секунду, аль-Хайтам пожимает плечами.       — Нет. Не только. От всего. От страха. От неизвестности. От того, что человек, который стал частью меня, постоянно испытывает мучения, а я ничего не могу сделать, чтобы ему помочь. От того, что ты добр ко мне, а я… я остаюсь таким же, как обычно. От того, что я не понимаю собственных чувств. Даже не знаю, есть ли они у меня. И от проклятого шума. Не помню, когда я столько дней подряд не носил наушники.       Он снова закрывает уши ладонями.       Тома кладёт поверх свои, прижимается лбом ко лбу, кивает — и улыбается, так светло, что страх куда-то уходит. Остаётся только усталость и — аль-Хайтам замечает только теперь, — ломота во всём теле, которая тоже раздражает.       Городской шум никуда не девается, но становится теплее.       — Давай зайдём за твоими наушниками прямо сейчас. Часы посещений ещё не закончились.       Теснее прижавшись к нему, аль-Хайтам глубоко вздыхает и закрывает глаза.       — Заглянешь со мной к Кави?       — Конечно. Если хочешь.       Хочет или нет, аль-Хайтам сам не знает, но порочный круг страха и чувства вины пора разорвать, иначе он просто не выдержит.              ~              Вопрос с квартирой Дилюк решает за четыре с половиной минуты, причём три из них хозяин тратит на многословные извинения по поводу устаревшего интерьера и скрипящих оконных рам. Дождавшись паузы в потоке красноречия, Дилюк говорит:       — Меня устраивает, куда перевести залог?       Ещё минута уходит на то, чтобы перенастроить биометрический замок и распрощаться.       — Перевезу вещи, когда заберу Итэра. — Спускаясь по лестнице, Дилюк довольно улыбается, и это удивительно меняет его лицо.       — Ты не сомневался в выборе, — замечает Альбедо с уважением.       — Я почувствовал себя уютно. Всё остальное можно решить.       Альбедо признаёт его правоту.       Они молча переходят дорогу и углубляются в парк. Видеть кофейню тёмной так странно; Альбедо успел привыкнуть к тому, что она открыта всякий раз, когда он оказывается поблизости. Теперь словно бы что-то неправильно, хотя после нескольких месяцев непрерывного труда Томе не помешал бы полноценный отпуск.       Пытаясь посчитать, сколько Тома здесь работает, Альбедо так глубоко задумывается, что вздрагивает, когда Дилюк говорит:       — Хозяин столько извинялся за ванную, что я подумал, там дыра в полу. Но я, похоже, буду мыться в музее.       — В музее? — переспрашивает Альбедо.       — Загляни к нам, если будет время. Тебе понравится.       Альбедо нравится искра озорства в его глазах. И, конечно, музеем он тоже заинтригован.              ~              — Боишься? — спрашивает Тома.       Аль-Хайтам морщится. Наверное, да. Может быть, нет. Он не знает, так что и ответить нечего.       На входе в лифт Тома ласково сжимает его руку и не выпускает все пять этажей. Странно, но так и правда спокойнее. Особенно если усилием воли заставить себя не думать.       — Доктор Бай Чжу обещал быть с минуты на минуту, — вежливо говорит сестра, увидев их на пороге. Больше в кабинете никого. — Пожалуйста, подождите немного.       Кивнув, аль-Хайтам прислоняется спиной к стене в коридоре, складывает руки на груди. Даже здесь без наушников слишком шумно: в одной из соседних палат кто-то без устали болтает, сестра звенит склянками, помощница натирает пол… Так много лишних, ненужных звуков, которые засоряют восприятие, мешают сосредоточиться…       Аль-Хайтам закидывает голову, смотрит в потолок, пытаясь отвлечься. Раздражение вот-вот перельётся через край.       Соседняя дверь распахивается, и из неё беззаботно выходит…       …этот…       …Фатуи.       Скрип собственных зубов аль-Хайтам слышит будто со стороны. Себе дороже ввязываться в конфликт, но желание куда-то выплеснуть накопившиеся эмоции сильнее доводов рассудка.       Чайльд не замечает его, идёт так целеустремлённо, будто у него какое-то дело. Как оголодавший хищник, аль-Хайтам следует за ним на достаточном расстоянии, чтобы не привлекать внимания — и не провоцировать самого себя. Ещё немного, — обещает он сам себе, — пара шагов, и я вернусь. Просто любопытно.       Он останавливается в нише рядом с тележкой, на которой свалены мешки для стирки, смотрит, как Чайльд входит в чью-то палату. Кто там? Альбедо? Кэйа? Что с ними стряслось?       Злость сдаёт позиции перед беспокойством. Как бы аль-Хайтам не бесился, если кто-то из них попал в беду…       Чайльд появляется снова, с одеялом под мышкой, — и останавливается на пороге. Его лицо темнеет, губы кривятся.       — Ты не вовремя, Хайтам, — цедит он.       В драке нет смысла, но завалить его мешками с грязным бельём — слишком сладкий план, чтобы устоять.       Никакого рукоприкладства — только небольшая порция унижения. Крошечная в сравнении с той, какая досталась самому аль-Хайтаму.       Он сжимает ручку тележки и улыбается, уже чувствуя сладкий вкус мести.              ~              С открытым окном становится холодновато, но Чайльд не торопится его закрывать — не хочется лишний раз беспокоить Кави. У него уже глаза не держатся открытыми. Пусть бы поспал.       …и так приятно, когда кто-то лежит головой у тебя на коленях. Даже если вы не возлюбленные или вроде того.       — Я скоро усну… — бормочет Кави. — Не торчи здесь. Хотя бы сходи поужинать, пока не закры-ы-а… — От очередного зевка у него щёлкает челюсть. — Останешься голодным…       — Спокойно, мамочка. Как-нибудь дотяну до утра без риса на пару.       Кави не обижается. Видно, что ему нехорошо, но… что-то в нём уже изменилось. Пусть совсем немного, но движения стали свободнее. Может, ему уже не так больно…       Но очередное одеяло снова мокрое, а впитывающий плед слишком тонкий, чтобы согреть, и постоянно разворачивается, если его не придерживать.       — Тебе надо отдохнуть, — бормочет Кави, — сколько уже часов… ты… здесь…       Глаза у него слипаются.       — Притащу новое одеяло и съебусь, — хмыкает Чайльд и осторожно перекладывает его с колен на подушку, а потом закрывает окно. — Подождёшь две минуты своего безлошадного принца?       Слабый смех Кави снова тонет в судорожном зевке.       Чайльд только об этом и думает, идя по длинному коридору. О том, какая странная штука эта жизнь. Мог ли он представить, что однажды вот так занесёт?..       До ближайшей неразграбленной палаты приходится пройтись; может, Кави уже спит. Завтра надо будет к нему заглянуть, даже если Бай Чжу соблаговолит наконец выпустить из клиники. Лечения всё равно никакого, если не считать невкусной еды…       На автомате скатав одеяло, Чайльд выходит из палаты и упирается взглядом в аль-Хайтама, молча стоящего посередине коридора.       Только его здесь, блядь, не хватало.       — Ты не вовремя, Хайтам, — говорит Чайльд сквозь зубы. В любой другой день он бы с удовольствием повозил этого мудилу ебальником по полу и как следует наподдал вдогонку, но сейчас он связан по рукам и ногам. Нельзя выдать Хайтаму, что Кави здесь, в нескольких метрах, иначе со сном он может попрощаться, — а Хайтам не знает, иначе уже был бы в палате, а не торчал здесь с видом мстительного духа. Но одеяло тоже надо занести…       Хайтам не двигается, стоит как изваяние… почему-то всё ещё без наушников. Но после дня с Кави башка настолько не соображает, что даже сострить на эту тему не выходит.       — Простите, где кабинет доктора Бай Чжу? — спрашивают с другой стороны. — Я не очень хорошо ориентируюсь…       Чайльд оборачивается на голос — и у него натурально отвисает челюсть.       На картинках Кави лица было не разобрать, но собранные в низкий хвост кудрявые волосы, посадка головы, очертания челюсти, манера держать плечи… всё совпадает.       — Дилюк, — тихо говорит Чайльд.       — Мы знакомы?..       Хрустнув позвонками, Чайльд наклоняет голову вбок, отводит назад правое плечо, стискивает кулак, шире расставляет ноги. Хайтама тоже надо держать в зоне видимости, но сейчас он не приоритетная цель.       Дилюк следит за ним, удивлённо вздёрнув брови, но потом его взгляд падает на татуировку Фатуи — и мгновенно чернеет.       Со злым торжеством Чайльд чувствует, как на ладонях пузырится ледяная вода. Вряд ли без Глаза Бога получится создать Гидро клинки, но свернуть шею можно и без них.       Дилюк выносит вперёд правую руку; из-под перчатки по пальцам стелется пламя.       Ну, поддай парку, давай же, давай, напади на меня первым…       — Стойте!       Чайльд шарахается назад, когда прямо перед его лицом вспыхивает огонь. Вокруг раскрывается прозрачный пузырь Пиро щита с иназумскими символами.       Тома. Тома закрывает его от Дилюка, держа на плечах алое копьё.       — Здесь нельзя драться! — торопливо говорит он. — Пожалуйста, остановитесь!       Тяжело дыша, Дилюк очень медленно опускает руку. Только дождавшись исчезновения последней искры, Чайльд тоже расслабляет пальцы, приказывает стихии утихнуть.       — Кто-нибудь пострадал? — Из кабинета Чжун Ли, натягивая халат, к ним спешит Бай Чжу. — Дилюк, ты уже здесь!       — Дилюк?       Голос Кави с другой стороны коридора звучит тихо-тихо, но почему-то его слышат все — и поворачиваются тоже одновременно.       Держась за стену, Кави стоит в дверях палаты и испуганно переводит взгляд с одного на другого.       — Откуда вы меня знаете? — напряжённо интересуется Дилюк. От каждого его слова Чайльда так и дёргает броситься и вцепиться в глотку; не будь здесь Кави и Томы, который за него ввязался во всё это, он бы так и сделал, но сейчас их всё равно разнимут. Ничего не получится.       — Аякс, — мягко окликает Бай Чжу, — тебе ничего не угрожает.       Чайльд вскидывает голову. От бешенства сводит плечи и шею, верхняя губа сама ползёт вверх, обнажая оскал.       Вообразил себя Чжун Ли? Нет, просто сказать «Аякс» недостаточно.       — А я разве боюсь?! — Выплёвывая каждое слово, он снова смотрит на Дилюка, в его огромные огненные глаза за росчерками волнистых прядей, в тонкое красивое лицо. Вот он какой.       Сказал бы «хорош», но Чайльд с такой невообразимой силой его ненавидит.       Пора признаться, он окружён. Надо бежать. Как можно скорее. Отступать, чтобы решить, что дальше. Предупредить Альбедо. Что бы там ни говорил Бай Чжу про свою эту динамику, больше здесь оставаться нельзя.       Чайльд разворачивается на сто восемьдесят, ровным шагом проходит мимо охуевшего аль-Хайтама, мимо пустых палат, останавливается рядом с пошатывающимся от слабости, невыносимо сонным Кави, суёт ему в руку одеяло.       — Вот, возьми, — тихо просит он. Кави смотрит на него со смесью растерянности и страха, будто боится отпускать, и Чайльда затапливает незваной нежностью, такой пронзительной, что сопротивляться ей нет смысла.       — Доброй ночи, — шепчет он и, прикрыв глаза, гладит Кави по щеке, осторожно отводит большим пальцем торчащую из ноздри трубку, коротко прижимается губами к губам. — Спи сладко, Кави.       Кави улыбается в поцелуй. Такой молодец. Если бы только у Чайльда было время сказать ему, какой он сильный, как много смог вывезти в одиночку и не сломаться, и как Чайльд благодарен ему за этот странный день на краю безумия.       Может быть, однажды он скажет.       Но сейчас он бежит не оглядываясь, вниз, прыгая через пролёты. Все аварийные выходы и выходы для персонала закрыты Гео печатями; Чайльд сосредоточенно обходит крыло по периметру, но запечатаны даже окна. По-прежнему не удрать и через любимую дверь у столовой. Чайльд возвращается в холл, пытается праздным шагом пройти мимо охраны, но его вежливо останавливают.       Сбегать, оставив после себя парочку трупов, говно идея, тем более он больше чем уверен — Чжун Ли окажется здесь раньше, чем успеет пролиться кровь.       Пытаясь сообразить, какие ещё есть варианты, Чайльд опирается на стойку недалеко от холла, шарит глазами по сторонам. Вряд ли в защите Чжун Ли где-то есть прореха, но…       — Что-то потеряли? — вежливо спрашивает сестра. — Вам помочь?       Точно. Здесь хранятся вещи. Вряд ли у Чайльда что-то осталось, но потянуть время можно.       — Я запачкался. — Он оттягивает на груди покрытую зелёными пятнами футболку. — Хотел спросить, может, осталось что-то из моих старых вещей, идти через весь город в таком виде, ну…       Он делает щенячьи глаза. Срабатывает безотказно.       — Я посмотрю. — Сестра ободряюще улыбается ему. — Возможно, осталось что-то подходящее.       Барабаня пальцами по стойке, Чайльд продолжает продумывать варианты. На первом этаже ловить нечего. Может, посмотреть на втором…       — Взгляните, кажется, это ваши?..       В прозрачном пакете его форма Предвестника. Выстиранная, отглаженная… Он вообще хоть раз её такой видел?       — Не думал, что они сохранилась.       — Кажется, их случайно положили в неправильную ячейку, но после инвентаризации ошибку исправили. Хотите забрать?       — Спасибо. Да.       Сжимая пакет в кулаке, Чайльд поднимается на второй этаж, не тратя время на приличия, выбивает дверь кулаком.       Печатей нет.       В комнате отдыха он переодевается. Плотная ткань, длинные рукава и сапоги с высокими голенищами сейчас будут кстати.       Обычного стула будет недостаточно — стёкла слишком толстые, а рамы цельные, без единой щёлки. Чайльд переходит из палаты в палату в поисках чего-нибудь подходящего, и наконец обнаруживает увесистый лабораторный столик. Можно попробовать.       По пустому коридору, где звучат только его шаги, он возвращается назад, к тому подоконнику, где трахал Кави до сна в лозах, размахивается и бьёт ножкой стола в стекло. Стекло трескается только на третий удар, но Чайльд не отступается — и в конце концов рама ощеривается осколками. Вытряхнуть их уже пустяковое дело.       Садик за высокой каменной стеной как всегда пуст. Пологая насыпь для растений покрыта жухлой травой. Есть шансы даже не ободраться. Уж что, а падать Чайльд умеет. Максимум, вывихнет что-нибудь, там же и вправит.       Он по пояс протискивается наружу, втягивает голову в плечи, прижимает локти к бокам, отталкивается коленями от подоконника и позволяет гравитации сделать всё остальное.       То, что насыпь выложена галькой, под травой было не разглядеть.       Шипя от боли, Чайльд скатывается к пруду, по пути ловит в руку стекляшку и в довершение успеха бьётся о бортик.       Есть и плюсы — не придётся барахтаться в лотосах.       Он растягивается на земле, со злорадным удовлетворением смотрит на беззубую пасть разбитого окна. Хочешь меня удержать, Чжун Ли? Придумай что-нибудь понадёжнее клетки.       Разодранный на правом плече китель мокнет от крови, но такая ерунда подождёт до дома. Главное, обошлось без вывихов и переломов.       Чайльд выдёргивает из раны стекляшку, с разбега запрыгивает на высокий забор, подтягивается, переваливается на другую сторону, спрыгивает, наскоро отряхивается от земли и сухих стеблей. Из волос выпадает какая-то ветка.       Скрываться нет и не было смысла. Все и так знают, куда он собирается пойти. Пусть помнят — он остаётся, пока сам считает нужным. Ни Гео печати, ни замки, ни мудрёные коды его не остановят. Он найдёт способ удрать, если захочет. А он захочет, потому что ненавидит запреты.       Сунув руки в карманы, он неторопливо направляется к парку.       Сегодня хотя бы поспит в нормальной постели.