Сгоревшее королевство

System Syn — The Saddest Sound Was You

             — Куда двинемся?       — Ты видел его в клинике. Оттуда и начнём. Объедем парк. Может, наткнёмся на следы. — Кэйа кладёт руку поверх рукояти пистолета в бардачке. У Чайльда под сиденьем второй, пока на предохранителе. — Ничего не делай, пока я не скажу.       Чайльд не возражает. В этом деле он не напарник — прикрытие. Да, быть на вторых ролях не для него, но сейчас нужно уступить. Не из слабости — из уважения. Решения, в которых на кону стоит жизнь, священны, это единственный закон, который Чайльд никогда не нарушал и не нарушит впредь.       Раз Кэйа сознательно идёт на риск, значит, всё будет как он скажет.       Они начинают от парковки у клиники — Чайльд едет медленно, чтобы ничего не упустить, шарит взглядом по сторонам. Кэйа какое-то время всматривается в туман, потом откидывается на спинку и закрывает глаза. Он ищет. Чайльд любуется им, закинув правую руку на подголовник, рулит одной левой. Смысл играть в гляделки с туманом? Всё равно Кэйа почувствует раньше, а бокового зрения на такой скорости достаточно, чтобы ни во что не врезаться.       У поворота к дороге под колёса выскакивает собака. Чайльд выворачивает руль, чтобы Кэйа завалился на него, правой притискивает его к себе, чтобы не ударился о стекло, и только тогда бьёт по тормозу. Испуганная псина с визгом уносится прочь.       — Сучка! — орёт Чайльд ей вслед. Спина вся в ледяном поту.       — Кобель, — со смехом поправляет Кэйа.       Чайльд обхватывает ладонями его лицо, поворачивает к себе, надолго приникает губами к губами. Кэйа целует в ответ, нежно поглаживая его по затылку.       Почему нельзя остаться здесь? Почему не повернуть назад и не вернуться в постель? Почему не уехать отсюда? Сраный Дилюк! Почему всё должно быть так?       — Береги себя, — шепчет Чайльд, прижавшись лбом к его лбу. — Ради меня. Ради нас.       Кэйа целует его снова.       — Буду.       В этом Чайльд тоже не сомневается. Он знает, что Кэйа не станет жертвовать собой по глупости. Жизнь обошлась ему слишком дорого.       На дороге никого. Чайльд бы и сам никуда не потащился в такую погоду. Он сбавляет скорость — здесь шансов кого-нибудь сбить ещё больше, а лишние неприятности ни к чему, достаточно тех, что есть.       Туман делается рваным, то гуще, то прозрачнее — с моря поддувает. Кэйа опускает стекло, выглядывает наружу. Чайльд чувствует его напряжение во всём — в учащённом дыхании, в позе, в том, как он стискивает пистолет.       — Тормози у следующего фонаря, — шепчет он. — Не вмешивайся, что бы ни случилось.       Скрипнув зубами, Чайльд кивает, глушит двигатель и на холостом ходу катится оставшиеся полсотни метров. Как нарочно, туман на миг рассеивается, открывая вид на стрёмно неподвижный силуэт в чёрном, и Чайльд встречается взглядом с ним — с Дилюком, стоящим так близко, будто он знал заранее и пришёл их встретить.       Всё-таки тварь из Бездны?..       Поставив пистолет на предохранитель, Кэйа выскакивает из машины.       Прежде чем его захлестнёт новая волна тумана, Чайльд видит, как Дилюк вскидывает руку.       Пропоров густую белизну, над крышей машины взмывает огненная птица.       Чайльд до боли стискивает кулаки на руле. Нет, он не вмешается, он обещал, — но и не уедет, пока не узнает.       В сыром воздухе звуки разносятся дальше. Только поэтому до его ушей долетает слабое, на выдохе:       — Дилюк, — а потом сдавленный, нечитаемый звук.       «Если ты убил его, я найду тебя хоть в Бездне и разрублю на куски. Заставлю пожалеть о каждом вздохе, который ты успеешь сделать после его смерти. Я превращу твою жизнь в бесконечную пытку, и мне не хватит вечности, чтобы насладиться твоей болью, ты…».       Завеса рассеивается — всего на миг.       Медленно, как будто запястья оттянуты гирями, Дилюк поднимает ладони к лицу, зажимает нос и рот. От ужаса его глаза за россыпью красных кудрей кажутся ещё больше, и за то, какой он красивый, Чайльд ненавидит его ещё сильнее, до бешенства, до кровавой пены изо рта.       Кэйа стоит спиной, но позы достаточно, чтобы понять…       Словами, блядь, не описать. Это пиздец. Ему пиздец.       Несправедливо, что нельзя оказаться рядом, прижать его к себе, закрыть от всех. Даже от него самого.       — Дилюк, — мягко повторяет Кэйа. Чайльд почти слышит грохот его сердца.       Между ними всего шаг.       — Всё хорошо. Это я. Не плачь.       Конечно, этот последний шаг делает Кэйа. Почему-то Чайльд так и думал.       Дилюк шире в плечах и, наверное, старше, но вместо человека, прошедшего войну, закалённого в боях, всегда готового к сражению, Чайльд видит мальчишку с зарисованной Кави фотографии. Мальчишку, с лица которого время навсегда стёрло улыбку.       Даже Чайльду делается больно.       Он смотрит, как у Кэйи дрожат руки, когда он тянется обнять, — а потом отворачивается, закрывает дверцу и давит на газ.       Сейчас он должен уехать. Останься в такой момент кто-нибудь рядом с ним, он бы не простил.              ~              Кэйа не думал, что будет, когда это случится.              Нет.              Кэйа не думал, что это случится.              Туман липнет к коже, тянется за руками, как сумерский саван, сотканный из собственных снов, — снов, в которых Кэйа переживал это мгновение тысячи раз. Снов, каждый из которых он старался забыть. Но они здесь, с ним, глядят из тумана глазами тысяч Дилюков — и каждый его не узнал.       «Ничего не говори», — просит Кэйа. Не у Дилюка и ни у кого в целом мире. Для него, дахри, эти слова ближе всего к молитве.       Молчи. Позволь мне уйти. Позволь исчезнуть, стать наваждением, лицом из прошлого, ставшего пеплом. Ты никогда больше обо мне не услышишь. Если можешь простить хоть десятую часть моего преступления, моей лжи, моих решений, не разрушай то, что от меня осталось.       Боль, которую ты пережил из-за меня, я не прощу себе сам.              Он касается широкой седой пряди у Дилюка на виске и рубца ожога. Так и не зажил.       — … — Дилюк что-то говорит, но не разобрать ни звука.       — Что? — шёпотом переспрашивает Кэйа и бережно отводит его руки от лица.       — Прости. — Как часто случалось в моменты потрясений, из голоса Дилюка почти пропадает звук, остаётся только хрип. Раньше, утешая, Кэйа говорил, что вместо него говорит пламя.       Оно говорит и сейчас.       — Это я должен просить прощения, — слабо улыбается Кэйа. Нужно уходить, но он не может насмотреться. Всего секунда, одна секунда с ним рядом, разве можно желать больше?       — Я чуть не убил тебя. — Дилюка начинает трясти. — Раньше, чем увидел… я…       — Дилюк, — влажно смеётся Кэйа, — я собирался убить того, кто притворился тобой. И ты поступил бы так же.       Дилюк медленно поднимает голову; его взгляд мечется по лицу Кэйи, а Кэйа так и стоит неподвижно, держа его за плечо, бездумно касаясь серебристых кудрей.       Прости, прости, прости.       Прости, я должен…       Он отходит — нет, только делает первое движение в сторону, но Дилюк вцепляется в него. У Кэйи двоится в глазах; Дилюк, которого он помнил, и Дилюк на семь лет старше накладываются друг на друга и никак не могут слиться в одного человека.       — Я приехал, чтобы сжечь самозванца, — тихо говорит Дилюк, касаясь его скулы. Даже через кожаную перчатку Кэйа чувствует тепло его пальцев. — Но когда Альбедо показал мне фото…       — Ты встретился с Альбедо? — На сердце становится так тепло. — Вы говорили?       — Да, и…       Они неловко замолкают, не зная, что делать дальше. Налетает ветер, колючий, ледяной, и туман сходит с мокрой земли, утекает так быстро, будто только и ждал шанса удрать. Дилюк растерянно оглядывается по сторонам, засовывает руки в карманы пальто. Кэйа запахивает куртку.       Что теперь?..       Рядом останавливается ещё машина. Незнакомая, Кэйа никогда не слышал этот мотор. Может, кто-то заблудился.       — Барб, нет!       Кэйа поворачивается в последний момент — и только поэтому Барбара прыгает ему в объятия, а не на спину.       — Кэйа, Кэйа, Кэйа! — выкрикивает она без остановки, захлёбываясь плачем.       — Барб… — ошеломлённо выдыхает Кэйа, и она сразу повисает на нём, обхватив руками и ногами, как делала в детстве. Покачнувшись, Кэйа крепко прижимает её к себе.       Внедорожник цвета густеющей венозной крови покачивается — из него элегантно выходит Лиза, протягивает руку в салон.       Джинн. Джинн тоже здесь.       У Кэйи пережимает горло.       Девочки.       Последней, из-за руля, вылезает Розария, присаживается на капот, вынимает сигареты. Как всегда, даёт остальным спустить эмоции.       Подбитые металлом каблуки отбивают от мокрой брусчатки звонкое эхо. У Джинн лицо мокрое от слёз, Лиза кажется спокойной — не знай Кэйа этот горький изгиб губ, поверил бы в маскарад. Розария держит подожжённую сигарету у губ, так и не касаясь фильтра.       — Кэйа! — Не утерпев, Джинн кидается бежать, и Кэйа обнимает её тоже, удерживая Барбару одной рукой. Теперь этот фокус даётся немного сложнее. — Кэйа, ты жив, ты правда жив…       Она целует Кэйю в щёки, прижимается к плечу.       — Барбара, — строго говорит Лиза. Барбара неохотно становится на ноги, но руку Кэйи не выпускает. — Иди ко мне, мерзавец.       Кэйа с улыбкой тянется к ней, и Лиза обнимает его за шею, прижимается губами к уху, чтобы, как всегда, оставить на мочке след помады.       — Выглядишь лучше прежнего, — воркует она, — всегда говорила, годы тебе к лицу.       — Люблю тебя, — смеётся Кэйа и подставляет щёки для поцелуев. — Я и забыл, как выглядел раньше.       — Точно так же, но это, — она обводит ногтями ворот косухи, — тебе идёт больше, чем форма. Давай, поздоровайся с Розарией, пока Дилюк получает выговор.       Кэйа не оглядываясь идёт к машине , притыкается на капот, и Розария суёт ему в руку свою нетронутую сигарету, истлевшую до половины. Кэйа приканчивает её в одну затяжку.       Выбив из пачки ещё две, Розария подпаливает их — не без труда, так у неё дрожит рука с зажигалкой, но Кэйа даже не может предложить помощь, сам не лучше.       — Спасибо, — бормочет он и снова затягивается. Розария зажимает свою сигарету зубами, выдыхает через ноздри.       — Да ничего.       Они молча смотрят, как Дилюк стоит рядом с рыдающей Джинн, и, втянув голову в плечи, выслушивает что-то от Лизы и стоически терпит то, как Барбара гневно трясёт его за плечо.       — Оценил? — Розария хлопает ладонью по капоту.       — В твоём вкусе, — усмехается Кэйа.       Годы беспросветного одиночества рвутся как тонкая бумага, скатываются в комки, катятся вслед за туманом, вертясь и подпрыгивая на ветру. Прошлое и настоящее склеиваются так легко, будто та, прошлая жизнь всё ещё принадлежит ему.       Он старается не продолжать мысль, чтобы не потерять лицо окончательно.       — Я тебя искала, — говорит Розария таким тоном, будто они обсуждают погоду. — Ни одной зацепки. Хорошо же тебя спрятали.       — Не поверила, что я умер? — отвечает Кэйа так же светски.       — Да ты, прохиндей, из любого пекла живым вылезешь. — Она глухо хмыкает и треплет его по волосам, приятно царапнув по затылку кончиками колец-когтей. — Всегда это говорила. Не ошиблась, видишь.       Кэйа толкает её плечом в плечо.       — Вы надолго?       — Жёнушки вряд ли смогут задержаться. Гадаю, гадаю на кофейной гуще, — она рисует сигаретой круги, — потребуют быть в Монде до восьми утра. У Барбары концерт, Джинн как всегда. Да и тебе нужно время, ведь так?       Глубоко затянувшись, Кэйа кивает.       — Не понимаю, на каком я свете.       — Есть кто-нибудь здесь?       — Целых двое.       — Ну, значит, пришло их время тебя поберечь.       — Я в порядке.       — Мне-то не ври.       Кэйа опускает глаза, смотрит на свои и её сапоги.       — Давно встретил Дилюка?       — Сейчас. Узнал, что он здесь, час, может, полтора назад.       — Прости, не успела удержать Барб. Она бы на ходу выпрыгнула, пришлось остановить.       — Ничего. Я… — Кэйа вздыхает и наконец признаётся себе самому: — Я всё равно не знаю, что теперь. Что дальше. Что я… что я должен делать. Должен ли.       — Только то, что хочешь.       — Хочу сбежать. — Он виновато улыбается. — Не верю, что всё на самом деле.       — Так проваливай. — Розария пихает его в спину. — Я прикрою.       — Но как же…       — Главное мы сделали. Узнали, что ты здесь. Дай знать, как будешь готов. Заедем на выходные. Побуду заботливой тётушкой, привезу варенье из валяшки. Давай, давай, пока эти коршуны снова на тебя не накинулись.       Кэйа берёт её за руку, коротко целует тыльную сторону ладони.       — Прости.       — Я знаю, что у тебя были причины. Без обид.       Она и сама готова заплакать, а такому свидетели не нужны.       Быстро кивнув на прощание, Кэйа переходит на другую сторону дороги, сворачивает на тротуар, укрытый высоким кустарником. До перекрёстка совсем недалеко; Кэйа собирается повернуть в сторону дома, когда вспоминает, что разбил свой смартфон.       Нужно написать Чайльду, да и прогуляться не помешает. Вряд ли его станут искать, Розария слов на ветер не бросает.       Случилось так много, но он чувствует себя пустым.       В полузабытьи он проходит ещё два квартала, некоторое время блуждает по ярко освещённому супермаркету среди полок, витрин и стеллажей, пока не сдаётся — он не в состоянии прочитать ни одной буквы на этикетках. Проведя рукой по выставленным в ряд смартфонам, он выбирает тот, что приятнее на ощупь, взвешивает в ладони. Кажется удобным. Подойдёт.       Вежливая консультантка на кассе просит его посмотреть на сканер сетчатки и сверить элементальный отпечаток, улыбается и просит подождать. Две минуты спустя ему отдают смартфон с восстановленным чипом, списывают мору со счёта и желают хорошего дня.       Кэйа не уверен, день сейчас или ночь, и избегает смотреть на часы. Он делает крюк до дома, поднимается на лифте, заходит в квартиру. Стоит оказаться в тепле, глаза начинают слипаться.       Прислонившись спиной к двери, Кэйа смахивает все пришедшие уведомления, открывает общий чат. После его бегства не прибавилось ни одного сообщения.       «Я дома», — набирает Кэйа, с трудом попадая по нужным буквам, и это его предел.       Он бросает одежду прямо на пол, босиком доходит до кровати, забирается под облитое кровью одеяло, укрывается с головой.       Он не готов. Он ни к чему из этого не был готов. Ни к безумной поездке с Чайльдом, ни к девочкам, ни к Дилюку. Особенно к Дилюку.       Стоит подумать о Дилюке, голова начинает раскалываться от боли. Кажется, где-то в ящике есть таблетки, но не хватает сил даже поднять руку.       Съежившись и подтянув колени к груди, Кэйа стаскивает насквозь промокшую повязку. Подушка становится всё мокрее, и он это ненавидит. Ненавидит свою слабость, свой страх и то, что до сих пор остаётся его пленником.       Телефон под ладонью тихо вибрирует — кто-то ответил в общий чат, единственный, для которого не отключены уведомления. Значит, они в курсе.       Становится легче. Кэйа тянется разблокировать экран, но круговерть душных, пугающих снов утягивает его раньше.