Сгоревшее королевство

      — Честно говоря, не факт, что я смогу сам открыть замок...       — Я помогу, — пожимает плечами Итэр. — Жизнь искателя приключений научила меня вскрывать всё что угодно и заодно разгадывать головоломки.       — Полезный талант! — Опираясь на руку Альбедо, Кави преодолевает последние ступеньки и удивлённо взглядывает на дверь — в ней дыра. Замок выбит вместе с частью доски. — ...ох, что здесь произошло...       Альбедо осторожно заглядывает в коридор. Комната отдыха привычно открыта, а сразу за входом в неё свежевыкрашенная стена, которая преграждает путь к палатам спящих пациентов.       — Так взламывать ничего не придётся? — слегка огорчённо уточняет Итэр.       — Прибережём твои таланты для другого случая! — Кави тянет их за собой. — Давайте присядем. Я невыносимо соскучился по мягкой мебели и полумраку!       Он первым устраивается на диване, подбирает ноги, опирается на подлокотник. Несмотря на измождённый вид, поза получается роскошной. Альбедо садится в глубокое кресло и только тогда понимает, что у него дрожат колени, а во рту пересохло. Он пытается прокашляться, но добивается только того, что в горле начинает першить.       Итэр даёт ему бутылочку воды, ещё одну подсовывает Кави.       — Здесь уютно. — Он обходит комнату, с любопытством рассматривает лампы, подушки и шторы, потом выбирает ближайший свободный диван и с удовольствием заваливается туда, закладывает руки за голову. — И тихо. Если засну, разбудите.       — Вот ещё, — смеётся Кави, — тот, кто хочет спать, должен спать. А я, кажется, на всю жизнь выспался… Альбедо, как ты?       Откинувшись на спинку кресла, Альбедо сползает ниже по сиденью. Тонуса в теле никакого.       — Не знаю, — честно признаётся он, глядя в потолок. — Как я? Чайльд остался здесь… я потерял счёт дням, но кажется, что мы не виделись вечность. Сегодня оказалось, что он сбежал. Я ночевал у Итэра и Дилюка, и если Чайльд надеялся найти меня дома… не знаю, что он мог подумать, в последнее время я почти никуда не уезжал. Он не мог со мной связаться, потому что не забрал свой телефон. Кэйа всё ещё не вернулся… — Он прикрывает глаза. Становится ещё грустнее. — Не думал, что однажды буду по кому-то так сильно скучать.       — Тоже думал, что другие люди тебя утомляют, пока не влюбился по-настоящему сильно?       Вопрос звучит печально — в тон с настроением Альбедо.       — Да, — нехотя соглашается он. Всё так просто. Почему он не может принять такое очевидное чувство? — Не знаю, стало мне лучше или хуже.       — Я до сих пор не решил. — Кави усмехается, вытягивает ноги, опускает голову на сложенные на подлокотнике руки. — Но я не жалел ни одного мгновения… — Несколько секунд он задумчиво смотрит в никуда. — Скорее бы увидеть аль-Хайтама. Забыл, когда обнимал его, не умирая от боли. Не мог даже сказать ему, как много он для меня делает, так было плохо. Мне казалось, я почти ослеп и оглох от этого ужасного чувства, будто меня разъедает изнутри…       — Это… что это было? — Альбедо приподнимается в кресле.       — Бай Чжу говорил, мой организм слишком изношен, чтобы восстановиться даже на стимуляторах. Лекарство, которое мне вкалывали… это была крайняя мера. Самые маленькие дозы, но даже их я едва мог терпеть. — Его передёргивает. — Конечно, я не хотел медленно умирать у аль-Хайтама на руках. Я готов был выдержать что угодно, но иногда… бывали дни, когда я думал, что ничего не получится. Было много таких дней. Через пару недель будет обследование, тогда Бай Чжу сможет сказать, насколько всё это помогло… прости, Итэр, я не хотел поднимать темы болезней сразу после знакомства…       Итэр не отзывается. Обняв большую подушку, он сладко спит.       — Кави, — тихо окликает Альбедо, — это было лекарство… для регенерации тканей, да?       — Да, а…       Альбедо закрывает лицо руками. Ему становится душно — и ещё страшнее и больнее, чем когда он открыл тот сборник в мондштадтской библиотеке.       То, что вынес Кэйа, было в десятки, может, в сотни раз хуже. Но Кави лучше не знать, особенно сейчас.       — Я тебя напугал? — взволнованно спрашивает Кави.       — Нет… — Альбедо выдыхает, с силой трёт лоб и выпрямляется. — Тяжело думать о том, как много тебе пришлось вытерпеть.       — Главное, это позади! — Кави снова улыбается, прикрывает глаза. Если бы не дрожащие руки, Альбедо зарисовал бы его прямо сейчас. — Никогда не думал, что просто дышать — такое удовольствие.              ~              Когда Чайльд доезжает до поворота, туман позади уже такой густой, что не видно ни чёрных стволов, ни столбов фонарей, ни Дилюка, ни Кэйи. Как будто их никогда и не было.       Как будто Чайльд приехал сюда один, чтобы попрощаться со своей сексуальной фантазией и вернуться в холодную реальность.       Выругавшись сквозь зубы, он выдёргивает ключи из замка зажигания и выходит из машины.       Лучше уж пешком. Врезаться в случайного пешехода на своих двоих не так приятно, но бампер еле держится на двух саморезах и такой-то матери.       До клиники недалеко, но из-за тумана он пару раз сворачивает не туда, поэтому успевает озябнуть. Может, стоило поверх майки надеть что-нибудь ещё… да нет, ерунда, за десять минут при температуре выше нуля ещё никто не умер.       Однако в тёплый холл он вваливается весь дрожа и с трудом подавляет желание скрючиться перед тепловентилятором.       — Бай Чжу на месте? — мрачно спрашивает он.       Дежурная сестра сострадательно смотрит на его забинтованную руку.       — Да, он должен быть у себя в кабинете, можете подняться.       «Я твоего разрешения не спрашивал», — хочет рыкнуть Чайльд, но прикусывает язык. Не время влипать ещё в какой-нибудь осмотр, пока Кэйа там один.       То есть, лучше бы он был там один.       Стараясь игнорировать боль в груди, Чайльд поднимается на пятый этаж и действительно находит Бай Чжу в кабинете.       — Телефон отдай, — раздражённо требует он.       Бай Чжу спокойно поднимает взгляд. Не похоже, чтобы он злился, но чем дольше он молчит, тем сильнее у Чайльда нарастает ощущение тревоги. Как будто воздух вибрирует, или где-то неподалёку змея всё громче трясёт погремушкой на кончике хвоста, собираясь напасть. Это… крипово, и ещё криповее, что Чайльд не может найти источник опасности.       Он едва не подпрыгивает от того, что Бай Чжу просто тянется поправить очки. Когда он опускает руку, на его лице вновь привычная улыбка, но это не обманывает. Угроза всё ещё витает в воздухе. Чайльд чувствует это на уровне рефлексов.       — Я отдал его Альбедо. Предположил, что с ним ты увидишься раньше.       — Он здесь? — Чайльд забывает про страх. — Ему плохо?       — Если ты о причине его визита, он искал тебя.       Теперь Чайльду становится по-настоящему стыдно.       — Ну… — пасует он, — если надо снова просветить мои мозги…       Взгляд Бай Чжу становится бесконечно усталым.       — Не думаю, что обследования после такого количества алкоголя дадут приемлемый результат. Альбедо, кажется, собирался навестить Кави. Загляни в двадцать седьмую палату… или поищи где-нибудь ещё. Кави очень слаб, но ему теперь сложно оставаться на месте.       Чайльд предпочитает не задавать уточняющих вопросов. Бочком выскользнув из кабинета, он направляется в указанную сторону и обнаруживает палату пустой. Из распахнутого окна тянет холодом. Чайльд подходит к нему, выглядывает наружу. Отсюда не рассмотреть место, где остался Кэйа, но он… надеется, наверное. Не может перестать надеяться.       Окно он всё-таки закрывает. Не хватало Кави ещё и простудиться в довесок — здесь уже не теплее, чем в ёбаном парке.       Где искать беглеца, нет никаких идей, и какое-то время Чайльд потерянно перекатывается с пятки на носок, пока его не озаряет.       Может, Кави и Альбедо решили спуститься вниз. В любом случае, стоит начать с комнаты отдыха.       Прыгая через две ступеньки, Чайльд спускается на второй этаж. Дверь так и не починили. Может, Чжун Ли смирился с их звериной тропой и оставил как есть. Мудрое решение. Чайльд всё равно бы снова её сломал. Залез в окно. Сделал подкоп. Снежновцы слишком свободолюбивый народ, это можно только принять.       В комнате отдыха тихо — никто не треплется и даже не трахается (последний факт неожиданно радует), но Чайльд всё-таки заглядывает — и видит Альбедо, который полулежит в кресле, прикрыв глаза. Похоже, дремлет.       Чайльд понимает, почему Кэйа утром рискнул приласкать его во сне. Перед соблазном разбудить поцелуями, а лучше минетом, невозможно устоять.       Он крадётся через комнату, по мягкому ковру, опускается на колени и уже собирается запустить руки Альбедо под рубашку, когда замечает, что он обеими руками прижимает к груди его телефон.       Почему-то это выглядит невероятно трогательно.       — Детка, — шепчет Чайльд. У Альбедо вздрагивают веки, но он не просыпается. — Детка, поцелуй меня.       Он наклоняется, тянет Альбедо за бёдра, теснее прижимая к себе, нежно кусает за нижнюю губу. С тихим выдохом Альбедо заводит руку ему на шею, ерошит волосы.       — Чайльд, — шепчет он еле слышно, и они сталкиваются носами, пытаясь поцеловаться. — Ты давно здесь?       — Только пришёл, — Чайльд обводит языком метку у него на горле, тянет пуговицу под воротником, — Кэйа не писал?       — Кэйа? — Альбедо мгновенно распахивает глаза, поворачивает Чайльда к себе. — Он вернулся? Как он?       — Встретился с Дилюком.       Альбедо испуганно приоткрывает рот.       — Где они?       — Не знаю. — Чайльд раздражённо дёргает плечом. — Оставил их в парке. Кэйа так захотел. Я заберу?       Смутившись, Альбедо отдаёт ему телефон и поспешно вытаскивает свой.       — Пока ничего, — расстроенно говорит он, пролистав чаты.       — Когда люди встречаются после долгой разлуки, вряд ли им до телефонов.       Вздрогнув от неожиданности, Чайльд оглядывается. Сзади него на диване лежит полусонный Кави. А он и внимания не обратил.       — Эй! Ты подслушивал?!       — Я проснулся от твоей болтовни, это другое. — Кави дразнит его так откровенно, что Чайльд не может не повестись. — Между прочим, в моём состоянии нужно много спать!       — И как мне зализать свою вину? — Альбедо смеётся, и от этого Чайльда несёт только сильнее. Выделываться — его второе имя. Если не первое. — Даю право выбора, раз уж ты пострадал.       — Ты прощён за вчерашний героизм. — Кави осторожно садится, спускает ноги на пол. Он такой бледный, помятый и измученный, что у Чайльда руки чешутся его как следует накормить… когда будет можно. — Что с рукой?       — Упал, — бурчит Чайльд и сразу поворачивается другим боком. — Поцелуешь и всё пройдёт.       Само собой, он продолжает выделываться, но Кави прикладывает пальцы к губам, а потом к его забинтованной ране.       — Пусть не болит.       Между ними снова повисает это странное молчание, полное чего-то… невысказанного, неформулируемого. Может, с кем-то другим Чайльду стало бы стыдно перед Альбедо, которого он всё ещё держит за колено, но Кави… Кави — это не флирт и не подкат, а что-то совершенно другое. Альбедо тоже понимает, Чайльд знает такой его взгляд.       Он перехватывает руку Кави, быстро сжимает пальцы, гладит костяшки.       — Когда разрешат гулять?       — Пока не знаю. Но если вы снова решите куда-нибудь сбежать, я в деле. Никогда не думал, что настолько люблю ходить!       Чайльд так давно не видел его искренне смеющимся. Если вообще видел. Кави всё ещё экономит движения, но его расслабленное лицо… совсем другое.       — О чём задумался? — улыбается Кави.       — О том, как повезло засранцу аль-Хайтаму.       — Да, — слышится от двери, и у Чайльда сами собой закатываются глаза. Здесь, что, сегодня какое-то место встречи? — Повезло мне, поэтому отойди от него.       — Какие гости, — тянет Чайльд, высунувшись из-за дивана.       Аль-Хайтам на пороге мрачнее тучи, но у него за плечом Тома, а Кави возится на диване, пытаясь встать. Чайльд подаёт ему руки, помогает подняться. Скулы сводит от злости, но сейчас лучше молчать. Не ради душнилы, конечно, только ради Кави. И немного ради Томы. — Подожду снаружи, а то тут дышать нечем.       Выходя, он толкает аль-Хайтама плечом — не так сильно, как мог бы, но достаточно, чтобы услышать скрип зубов. Тоже держит рот на замке? Ну надо же.       — Бывай, горе-муж. Пташку свою не упусти.       Кулаки у аль-Хайтама сжимаются до белых костяшек, и Чайльду это доставляет злорадное удовольствие. Как бы он сейчас отпиздил этого обмудка…       — Прости, что разбудил, Итэр, — торопливо говорит Альбедо, выходя следом, — было неловко оставлять тебя здесь одного…       — Что ещё за И… — начинает Чайльд и захлёбывается слюной, потому что Итэр, кем бы он ни был, совсем немного выше Альбедо, а когда он зевает и потягивается, короткая футболка обнажает плоские бледно-розовые соски.       — Итэр, это Чайльд, — представляет Альбедо. И ничего не добавляет, так что либо Итэр уже в курсе, либо в курсе быть не должен. На всякий случай Чайльд решает не хватать Альбедо за задницу прямо сейчас.       Итэр медленно переводит сонный взгляд с него на Чайльда, и Чайльд чувствует грешноватое желание его завалить. Ну, так. В целях дружеского сближения.       — Раз мы тут собрались, — Тома деликатно прикрывает дверь в комнату отдыха, — может, заглянете? Как насчёт кофе и оладий на скорую руку? У меня руки чешутся что-нибудь приготовить.       При мысли о еде Чайльда начинает тошнить, хотя в желудке тоскливо воет. Для похмелья слишком поздно… наверное.       — Ты Тома, о котором мне все рассказывали? — Итэр протягивает руку, и Тома, сияя улыбкой, энергично её трясёт. — Так и знал, что Пиро. Разрешишь посмотреть свою кухню? Если это не очень личное.       — Любишь готовить?       — Да, и мне нужны идеи для своей.       — С удовольствием! Если нужна будет помощь…       К вялому негодованию Чайльда, они немедленно погружаются в обсуждение кулинарных премудростей. Не повод чувствовать себя непривлекательным, но Чайльд ещё не отошёл от Дилюка, а он ненавидит, ненавидит оказываться вне зоны внимания.       Альбедо кладёт руку ему на живот, через тонкую майку гладит по груди. Желание его оттрахать никуда не делось, но любимый диван вряд ли освободится скоро.       — Заходите, когда освободитесь! — дружелюбно приглашает Тома. — Итэр, ты со мной?       — Итэр, — Альбедо осторожно трогает Итэра за плечо и шепчет что-то на ухо.       — Я знаю, — спокойно отвечает Итэр и улыбается… наверное, благодарно? У Чайльда в груди снова ерошится ярость. — Не волнуйся. Они справятся. Спасибо за приглашение, Тома. Пойдём?       Они спускаются по лестнице, весело болтая. Чайльд провожает их негодующим взглядом.       — Я что, плюгавее оладьи? — шипит он. Альбедо вопросительно поднимает брови. Слово за пределами Снежной и правда не в ходу. — Этот твой Итэр на меня даже не посмотрел толком!       — Он бывает рассеянным. — Альбедо улыбается так нежно, что вся злость с Чайльда сползает как морская пена. — Как ты можешь кому-то не понравиться?       Комплимент Чайльду по душе, но аль-Хайтама пережить не помогает.       — Запросто. Если выебу мужа этого кого-то, например.       — Не думаю, что ты захочешь. — Альбедо становится подозрительно серьёзным, и Чайльд снова жопой чует неладное.       — Почему? Он какой-то урод?       — Он Дилюк.       Теперь челюсть отвисает у Чайльда.       Да ёбаный ты в рот, только этого ему не хватало.              ~       

Lorn — Acid Rain

             — Как ты могла его отпустить?! Что, если мы его больше никогда не увидим?! Мы даже не сделали фото на память! — бушует Барбара. Она в такой ярости, что топает ногами; Джинн не припомнит, чтобы такое с ней случалось даже в раннем детстве. — Мы не знаем его адрес! Его телефон! Мы ничего… ничего…       Слова тонут в рыдании, таком отчаянном, что у Джинн начинает болеть в груди. Она ничем не может помочь. Хорошо, что Барбара научилась плакать… кричать, смеяться, злиться и радоваться, танцевать от счастья или швырять микрофон, если голос дал петуха. Джинн никогда так не умела и, наверное, уже не сможет. Ей нужно быть терпеливой и собранной. Всегда.       Как сестре ей стоило бы подойти к Барбаре, которую в два голоса успокаивают Лиза и Розария, но она остаётся с Дилюком. Он так и стоит неподвижно, без кровинки в лице, и растерянно держит руки вдоль тела, будто даже не в силах их поднять.       — Дилюк, — тихо говорит Джинн и подходит к нему вплотную. Молодыми рыцарями они часто обнимались, но, вернувшись после войны из своего бесцельного путешествия, Дилюк стал сторониться прикосновений. Сейчас он не отодвигается, хотя точно сознаёт, что она рядом. — Я так за тебя рада.       У Дилюка вздрагивают уголки губ: он разжимает зубы, но так и не открывает рот.       — Я тоже… — продолжает Джинн неуверенно; раньше у Дилюка всегда находились для неё слова утешения, и у неё тоже есть, наверняка есть, пусть и кажется, что их не будет достаточно. — Не знаю, что чувствовать.       Дилюк согласно опускает ресницы, и они сразу становятся влажными.       Словно со стороны Джинн ощущает собственную дрожь. Ей страшно. Что, если Дилюку снова станет плохо? Итэр помог бы, но она… многое ли в её силах?       Окутав руку дымкой Анемо, она неуверенно касается виска Дилюка — и сразу испуганно отдёргивает руку, хотя он даже не подаёт вида, что заметил. Тогда она решается тронуть снова, и на этот раз Дилюк сам прижимается лбом к её ладони.       — Дилюк, — сдавленно выдыхает она и всё-таки обнимает его. Пусть поверх тёплого пальто, но даже так в груди становится теплее. За последние шесть лет они ни разу не были так близко. — Хочешь, позвоню Итэру? Он поможет.       Дилюк обхватывает её плечи.       — Джинн, — говорит он смертельно серьёзно, — ты тоже его видела?       — Да. Мы все его видели. Посмотри на Барбару. У неё точно не бывает галлюцинаций.       — Хорошо, что тогда ты увезла её так далеко от Монда.       — Она до сих пор не может простить.       — Зато помнит, за что, — хрипло усмехается Дилюк. — В отличие от нас.       Это ему нужно утешение, но Джинн, не удержавшись от слёз, прячет лицо у него на груди. Воспоминания о безмятежных летних днях на берегу реки, где Кэйа учил её целоваться, а Дилюк смотрел, с улыбкой жуя травинку; о том, как они лепили снеговиков и валялись в сугробах на границе вечной мерзлоты Драконьего Хребта; о выездах в ночные поля и купании в прозрачных озёрах у статуй Барбатоса; о том, как смешно Дилюк притворялся сердитым, если она сговаривалась с Кэйей сдуть на него пух с одуванчиков; о коротких месяцах, когда пекло солнце, и весь город погружался в сон, а они трое могли быть свободными от семейных и служебных обязанностей… Всё это так далеко, так густо омыто кровью, будто Джинн придумала себе сказку, чтобы не сойти с ума, и заставила себя в неё поверить.       — Не говори ничего! — выкрикивает Барбара у неё за спиной. Хлопает дверца машины, потом дважды вхолостую щёлкает зажигалка.       — Я бы тоже взбесилась, будь лет на пятнадцать младше, — бормочет Розария.       — Он жив, — говорит Джинн потрясённо. Дилюк обнимает её крепче. Может, они до сих пор стоят на ногах, только потому что держатся друг за друга. — Он действительно жив. Когда Лиза сказала, я побоялась верить… я и теперь… как… как это было возможно…       — Не знаю… — У Дилюка снова садится голос. — Он здесь… это действительно он… и я должен радоваться… должен быть счастлив… Я рад, я правда…       По его щеке скатывается слеза.       — Я не знаю, что делать, — заканчивает он шёпотом. — Что мне теперь делать, Джинн?       У Джинн нет ответа.       — Дорогая, — Лиза приобнимает её за талию, — раз уж мы здесь, давай отдохнём с дороги. Перекусим, согреемся. Дилюк, сядешь с нами? Барбара сейчас ни за что не уступит переднее сиденье.       — Почему она должна уступать. — Голос у Дилюка дрожит, но звучит уже лучше. Живее. — Я успел по вам соскучиться.       — Мог бы позвонить, — шутливо журит Лиза и подталкивает их обоих к машине. — Знаю, знаю, ты ненавидишь звонки.       Джинн боится, что Дилюк оттолкнёт её, едва придя в себя, но нет. Они так и идут к машине: Дилюк обнимает её за плечи, она его за талию. Почти смешно, что она так сильно нуждалась в самых обычных дружеских прикосновениях…       Прошли годы, но Кэйа обнял её так, будто они не виделись пару недель. Будто он всё это время был ближе, чем Дилюк, отгородившийся своим горем от всего мира.       Кэйа…       Она всхлипывает, но Лиза очень вовремя усаживает её в машину. Дилюк садится ближе к дверце, и Джинн оказывается в середине. Розария заводит мотор; Барбара всё ещё дуется, демонстративно глядя в окно. Плечи у неё в пупырышках от холода, в боковом зеркале отражается красный нос и мокрая щека. Как бы ненароком Розария кладёт на полочку под лобовым стеклом пачку бумажных салфеток, ещё одну протягивает назад. Джинн вытаскивает сразу две, прикладывает к щекам. Не ей сейчас хуже всех, но она вот-вот заплачет.       Дилюк неловко поводит плечами, и Джинн пытается отодвинуться, чтобы дать ему больше пространства, но, к её удивлению, он не пытается в очередной раз сбежать на безопасное расстояние — просто расстёгивает пальто.       — Ты вся ледяная, — говорит он глухо; его взгляд снова ясный и внимательный, и Джинн с облегчением понимает, что он почти в порядке, — иди сюда.       Как назло, глаза становятся мокрыми. Так стыдно, но Джинн ничего не может с собой поделать. Может, потому что устала. Обычно она лучше держит себя в руках.       Дилюк укрывает её полой пальто, укутывает плечи концами широкого шарфа, обнимает поверх. Пристроив голову ему на грудь, Джинн судорожно пытается продышаться, — и взгляд случайно падает на Глаз Бога, висящий у Дилюка на ремне.       Всё плывёт в пелене слёз, но даже так она видит: некогда почти угасшее, пламя за волшебным стеклом разгорается ярче.