Лучший из лучших

Язык во рту будто осел свинцом, припечатываясь к нижней челюсти, лишая способности говорить. Колчек не произнёс ни слова, а лишь замер, напрягся всем телом и тупо уставился на стол перед собой. Осман тяжело вздохнул и нахмурил густые брови, а Зейн понял, что, судя по всему, надавил на больное место. Было ясно, что в привычных условиях войны его отец ни за что бы не смог и не захотел налаживать дружеские отношения с вражеским бойцом, а это значило, что сблизились бывшие военные при обстоятельствах, выходящих из ряда вон. Парень хотел разобраться, что же именно произошло тогда, год назад. Опасения и подозрения по этому поводу безостановочно метались в разгорячённой молодой голове, всё нарастая, а затем скатываясь в огромный комок тревоги за любимого единственного родителя. — Понимаешь, Зейн... — начал Салим, но, бросив взволнованный взгляд в сторону сжавшегося Джейсона, продолжил по-арабски, — Min fadlik, daena la natahadath eanha alan. — Нет, — упрямо игнорируя вежливое обращение отца, настоял юноша, по-прежнему используя английский язык, — Это довольно важно для меня, я бы хотел знать. Просто история, только и всего, правда? Если бы подросток только знал, насколько непростой была реальность, то наверняка не стал даже упоминать о былых травмирующих событиях. Осману хотелось верить в это, но сейчас Зейн проявлял крайнюю напористость в своих намерениях разузнать всё в мельчайших подробностях. Прошедший год оказался недостаточным сроком для того, чтобы сам иракец до конца принял то, что произошло, поэтому сейчас он с ужасом осознал свою совершенную неподготовленность к предстоящему разговору. Наличие на планете древних кровососущих демонов, разумеется, стало государственной тайной сразу после их обнаружения. Мужчине было необходимо деликатно убедить сына в том, что случившееся сторого засекречено, и только Аллах знает, когда правительство США решит раскрыть это дело всему миру. Джейсона нужно было срочно спасти от Зейна, а самого Османа младшего любой ценой защитить от переосмысления картины мира и возможных психических расстройств. — Отойдём на минуту. — поднимаясь из-за стола, Салим жестом руки подозвал подростка к себе. Преодолев длину небольшого коридора, члены семьи оказались в комнате отца. Матрас примялся под весом мужского тела, когда его обладатель сел на кровать и молча похлопал ладонью по свободному месту рядом с собой. Озадаченный такой скрытностью, юноша послушно сел и приготовился слушать. Он напрягся ещё на кухне, когда заметил стремительные перемены в настроении Колчека, — теперь же всё было совсем неясно. — Мне следовало сказать тебе сразу. — с некоторым сожалением наконец начал Салим, собрав ладони в замок, — Джейсон достаточно сильно болен. Я не могу знать всех причин, но на его болезнь совершенно точно повлияло то, что произошло во время службы. Думаю, ты понимаешь, о чём я говорю. Любые напоминания о случившемся доставляют ему боль. — Я знаю, что такое ПТСР, пап. Тебе и правда стоило предупредить меня. — теперь чувствуя долю вины перед американцем, ответил парень, — Но я спрашивал тебя не об этом. Что именно произошло с вами? — Зейн, мне жаль, но я не имею права распространяться об этом. — И кто же лишил тебя этого права? — скрестив руки на груди, подросток полностью развернулся к отцу. Выражение лица родителя было знакомо до неприятного холодка, пробегающего по спине. Внутри постепенно закипала злость. — Сама ситуация. Этого лучше не знать никому. — подавленно произнёс Осман. В голове тут же всплыли суровые фигуры агентов ЦРУ, которые могли бы допрашивать, пытать, отправить его в тюрьму или даже на верную смерть, легко избавившись от ненужного свидетеля, если бы Колчек сдал его. Но он не сделал этого, обеспечив другу счастливую мирную жизнь. Салим был благодарен до глубины души. — Я не тот человек, которому позволено принимать решение о распространении этой информации. — Ты сейчас серьёзно? — лицо Зейна нахмурилось в возмущении, — Что такого секретного могло произойти, пап? — Я просто не могу рассказать, понимаешь? — раздражённо жестикулируя, мужчина ощутимо повысил голос, будучи совершенно не обрадованным такой реакцией отпрыска, — Я не могу поговорить об этом ни с кем! Даже, чёрт побери, с Джейсоном в его нынешнем состоянии! За всю жизнь иракец очень малое количество раз позволял себе переходить на повышенные тона, поэтому данное явление слегка отрезвило разум Османа младшего, но ощущение обиды на отцовское недоверие оказалось сильнее. Зейн знал, насколько тяжело ему приходилось, и, как любящий ребёнок, хотел разделить с ним это бремя, этот давящий на душу страх, но родитель по непонятным причинам не собирался предоставить ему такую возможность. — Но я же твой сын! — вскрикнул юноша, вскочив с кровати и эмоционально взмахнув руками. Он чувствовал, как в груди глухо стучало сердце, — Я же не чужой человек, папа! — Конечно не чужой, милый. — брови мужчины жалостливо изогнулись вниз. Салим хотел подняться вслед за подростком, чтобы успокоить и обнять его, и уже потянулся руками навстречу, как вдруг парень отступил назад, не давая отцу смягчить ситуацию. — Тогда перестань вести себя так же, как тогда, когда мать ушла от нас! — слова дались подростку тяжело и, всё же высвободившись наружу, словно упали, разбиваясь стеклом о пол. Зейну было девять. Именно с этого возраста из лексикона мальчика исчезло нежное "мама", на смену которому пришло строгое и холодное "мать". Для маленького ребёнка бывшая жена Османа была предательницей, разрушевшей их счастье, ведь её уход из семьи был совершенно непонятен детскому разуму. В мирные годы, задолго до войны, всё было хорошо, шло своим чередом. Дом всегда был наполнен теплом, заботой и жизнерадостным смехом. Своим шёлковым голосом мама читала сыну сказки на ночь, умелыми руками зашивала случайно порванную во время дворовых игр с друзьями одежду и мастерила причудливые игрушки, а порой даже обучала малыша танцам. Папа готовил самую вкусную в мире еду, провожал и забирал ребёнка со школы, дарил всевозможные книжки по мифологии, обучал молитвам и правилам религии. С любыми невзгодами родители справлялись вместе, часто накрывали дома праздничные столы для посиделок с родственниками и, в конце концов, любили друг друга; утром на кухонном столе всегда появлялась кружка с папиным любимым кофе без сахара, а вечером её место занимала хрустальная ваза с мамиными любимыми цветами. Зейн с малого возраста привык благодарить Всевышнего за дарованные им блага, но, похоже, его слова не были услышаны. Былая безмятежная атмосфера в доме наполнилась томительным ожиданием вестей из разных городов Ирака, когда отец отправлялся туда бесконечными командировками. В Бадре Салим появлялся редко, ведь его занимала сильная рабочая загруженность, поэтому в долгие периоды отсутствия мужчины сын молился, чтобы родитель вернулся как можно скорее. Где-то в глубине души мальчика всегда жила надежда и вера в милость Аллаха, и благо, что эти чувства не подводили. Папа возвращался домой чересчур радостным и бодрым, будто совсем не уставал, будто не работал до невыносимой головной боли. Однако, теперь жизнь их семьи выглядела счастливой только при Зейне: почти каждую ночь мальчик лежал в кровати, накрывшись одеялом с головой, и плакал, пока из-за стены доносились обрывки грубых маминых фраз. Ей было всё равно на шум, который создавали ежедневные скандалы, даже когда папа каждый раз безуспешно пытался её успокоить. За неделю до развода сына очень поспешно и без особых объяснений отправили в гости к тёте, хотя он и не особо этого хотел. Отвлечься от нагнетающих мыслей о родителях помогла помощь по дому, которой его запрягли, и большая компания родственников. Когда Зейн вернулся домой, мамы уже не было. Осман долго извинялся перед ребёнком, пытался объяснить то, чего сам не понимал до конца, и в какой-то момент просто сдался. Парень до сих пор со скрипом на сердце пытался самостоятельно дать ответы на массу своих вопросов, найти причину того, почему мать подала заявление на хулу, выплатила денежную компенсацию и просто ушла. Ушла тайно, невыносимо подло, без прощания, так никогда и не вернувшись. В тот день мальчик в последний раз услышал из уст отца настолько жалобное, полное горечи имя матери — Ирада. В тот же день он в первый раз увидел отцовские слёзы. Сейчас подросток понимал, почему родители скрыли от него процесс развода, но по-прежнему не принимал данное решение. Возможно, при ином исходе событий маленький Зейн из прошлого сумел бы их переубедить. — Зейн... — тон мужчины смягчился, приобрёл виноватый оттенок, — Прости меня, пожалуйста. — Нет, пап. — подросток шмыгнул носом и стыдливо отвернулся в сторону, — Я не должен был говорить этого. — Со мной всё в порядке, хорошо? — Салиму всё же удалось проявить жест нежности, аккуратно потрепав сына по кудрявым волосам, — Тебе не о чем беспокоиться, Зейн. Пора отпустить прошлое. Помни только о том, что я всегда любил, люблю и буду тебя любить. Юноша смущённо улыбнулся, мгновенно забывая все обиды. Он тоже очень сильно любил своего отца со всеми его слабостями, стесняющими молодого человека откровениями и бесконечной верой в лучшее. — Знаешь, я тут заметил, что тебе не очень понравился Джейсон, да? — мягко усмехнулся Осман, и, не обращая внимания на тут же проявившееся возражение парня, продолжил речь, — С ним бывает сложно, я понимаю. Но он спас мне жизнь, и не один раз. Если бы не он, то меня не было здесь. Отец отзывался о Колчеке слишком бережно и заботливо, чтобы не поверить в правдивость этих слов. Было в мужской интонации нечто особенное, но совершенно не сложное и не запутанное, а даже наоборот, очевидное для этих двоих. Любовь, например. Любовь в их смехе, в понимании, во взглядах, обращениях и мимолётных редких касаниях. Так показалось Зейну. За один вечер он, конечно, не мог понять всей правды об их с американцем взаимоотношениях, но очевидным для подростка стало одно — его родитель влюбился. И парень, в целом, не был против. В сердце всё ещё ютился склизкий страх того, что отец снова мог выбрать предателя в качестве партнёра, но Осман младший решил прислушаться к совету родителя и постараться расстаться с травмирующим прошлым. Как Зейн мог презирать того, кто, жертвуя своей безопасностью, сохранил жизнь его самому дорогому человеку? — Тогда я рад. — стараясь отогнать все сомнения прочь, как-то слишком загадочно улыбнулся юноша, — Приводи его на мой выпуск из университета. Джейсон по-прежнему неподвижно сидел на стуле, впиваясь холодными пальцами в мягкое сиденье под собой. За последний год он чётко уяснил одно правило; не двинешься — не накроет. Наверное. Иногда это срабатывало. Всё начиналось абсолютно так же, как и всегда: желудок будто завязался в тугой узел, а живот пронзило острой болью. Когда ко всему букету неприятных ощущений прибавилась тошнота, Колчек подумал, что просто переел заботливо приготовленной своим сожителем стряпни, но всё оказалось, к сожалению, не так предсказуемо. Мужчина уже попробовал восстановить дыхание методом, вычитанным Салимом в интернете специально для него, но это не помогло, а лишь усугубило ситуацию. Дышать стало невыносимо тяжело. Воздуха катастрофически не хватало, словно кто-то нарочно, бессовестно издеваясь, поместил его тело в вакуумный пакет. Тишина, раздаваясь мерзким звоном в ушах, почти резала плоть изнутри. Вокруг было просто, блять, невыносимо тихо. Во рту пересохло. Максимально аккуратно, как только было можно в подобном состоянии, бывший лейтенант поднялся со стула и, шатаясь, подошёл к раковине, тут же схватившись на кухонный гарнитур. Дрожащими руками открыл навесной шкаф, достал оттуда первую попавшуюся кружку и налил в неё воды, но посудина тут же выскользнула из вспотевшей ладони, ударяясь о дно раковины. Хорошо, что не разбилась. Разбитая посуда ведь к счастью, а Колчеку оно противопоказано. — Ты не умрёшь, ты не умрёшь, ты не умрёшь... — судорожно шептал мужчина, упорно надеясь убедить свой разум в собственной безопасности, — Я сказал, что ты, сука, не умрёшь!... Помогало слабо. Ко всем общим эмоциям панической атаки присоединилась тревога о том, что Салим с Зейном могли выйти и застать его в таком идиотском положении в любой момент. Нужно было срочно успокоиться. Мужчина замахнулся и со всей силы ударил себя по ноге, припечатывая ткань домашних штанов к недавним порезам. Неожиданно для самого себя взвизгнув от боли, Колчек прикусил губу и с гордостью понял, что удар вышел поставленный и собранный. Даже в таком нестабильном состоянии он умудрялся сохранять сноровку. В конце коридора как назло именно сейчас скрипнула дверь, когда небольшому семейству Османов, судя по всему, удалось уловить еле слышный мужской вскрик. Послышались стремительно приближающиеся шаги. Ну пиздец, вот же грёбаный придурок! — Джейсон? — поймав на себе встревоженный взгляд друга, спросил Салим, — Что с тобой? Из-за спины отца, словно оценивая опасность ситуации, осторожно выглянул Зейн. — Как-то мне нехорошо... — коряво улыбаясь во все свои последние силы, выдавил из себя бывший морпех, — Отлежусь и всё пройдёт, не парься. В ушах эхом отдавался бешеный стук сердца и собственное сбитое дыхание. Отмазка прозвучала крайне неубедительно, но мужчина надеялся, почти молил, блять, сраного Аллаха, чтобы этот до жути допытливый в своей заботе иракец поверил ему на слово, спокойно проводил сына домой и забыл о сожителе, как о страшном сне. Но вместо того, чтобы осуществить желание лейтенанта, Осман подошёл к нему и, наклонившись, оказался неприлично близко. Джейсон не мог объяснить, каким образом и какого хрена это работало, но взгляд тёмно-карих глаз напротив вызывал желание замолчать, избавляясь от напускных уверенных речей и ухмылки, наконец сдаться и позволить себе проявить страх. — Скажи мне честно. — Салим накрыл плечи друга своими ладонями, чувствуя дрожь чужого тела, — Это... Снова? Колчек молча кивнул. Это был полный провал. Панические атаки уже несколько раз случались при Османе, но сейчас они были не одни: позади стоял Зейн, который ничего не понимал. Толком не успев познакомиться с парнем, былой морпех умудрился испортить первое впечатление о себе. Иракец аккуратно подвёл мужчину к стулу, с которого тот встал несколько минут назад, усадил обратно и сам опустился на корточки рядом. — Ты будешь в порядке, слышишь? — почти ласково, но убедительно произнёс Салим, сжимая в своей руке дрожащую кисть товарища, — Сейчас я ущипну тебя, чтобы ты ощутил контроль над телом, хорошо? Выбора не было. Ещё один немой кивок. Пусть иракец делает, что хочет, он всё равно проебался. Теплота мужской ладони немного успокаивала, ведь сам Джейсон со своей бледной посиневшей кожей по температуре напоминал какое-нибудь земноводное. Разочарование родителей, нежеланный ребёнок, груша для битья. Бывший военный, хрен знает как дослужившийся до звания старшего лейтенанта, наркоман, алкоголик, психически больной агрессивный мудак. Хуёвый друг и, похоже, сраный пидор. Интересно, какой ещё оригинальный титул в свою коллекцию Колчек зарабатывал прямо сейчас, когда обеспокоенный Зейн с огромными от удивления глазами метался за спиной отца, беспокоясь, не из-за него ли папиному другу стало плохо? — Зейн, иди в мою комнату и подожди меня там, — строго наказал Осман, легонько щипая пострадавшего за предплечье, рядом с татуировкой. Вышло даже приятно, только вот наслаждаяться чужими прикосновениями мешала ёбаная нехватка воздуха и бесконечный тремор конечностей. — Но пап, я... — Иди, быстро. Всё будет нормально. Подросток замолчал и, стыдливо опустив взгляд вниз, поспешно ретировался, оставляя мужчин наедине. Салим непрерывно смотрел на друга в попытках оценить его состояние и как можно скорее предпринять нужные меры, а второй, в свою очередь, еле сдерживался, чтобы не зарыдать навзрыд. Зарыдать от того, как его это всё доебало. Он не хотел умирать. Только не сейчас, только не так, блять! Снова лёгкий щипок за руку, но уже без ощутимого эффекта. Почувствовав, как чужие пальцы ущипнули кожу на ноге, Колчек надрывисто вскрикнул, а иракец, испугавшись, скомкано пролепетал извинение, которое лейтенант не услышал. Как же метко у него вышло, попал прямо по свежей ране. В целом, бывшему морпеху не привыкать ко вскрытию старых и новых болячек. — Джейсон, я тут. Я с тобой. — Осман переместил ладони на мужские угловатые коленки и, стараясь поддержать, начал поглаживать их, — Сейчас тебе трудно, но это скоро пройдёт, ты и сам знаешь. Он действительно знал, но во время самих приступов данный факт никак не помогал, ведь сказать — это одно, а пережить такую хуйню несколько раз — другое. Рациональное мышление наотрез отказывалось работать, когда все органы внутри как будто специально норовили свести своего обладателя с ума, запуская множество симптомов сердечного приступа или, может, грёбаной шизофрении в качестве вишенки на торте. — Пить хочу... — почти прошептал Колчек, когда во рту пересохло так, будто он сожрал несколько килограмм песка; ещё чуть-чуть, и в полости рта определённо пробежит перекати-поле. Не говоря ни слова, Салим достал кружку со дна раковины, налил в неё тёплой воды и протянул мужчине. Но когда тот потянулся к сосуду всё ещё дрожащими руками, иракец взял данную задачу на себя: тёплые пальцы аккуратно коснулись чужого подбородка, приподнимая вверх, поднесли к сухим губам ободок кружки, и Джейсон сделал несколько медленных глотков. — Смотри на меня, смотри. — заботливо вытирая салфеткой каплю воды, скользнувшую вниз по шее бывшего лейтенанта, призвал Осман,  — Спой мне, Джейсон. Пожалуйста? — Ты ебанутый? — как-то слишком бодро бросил Колчек, получив в ответ на свои резкие слова непринуждённый смех, — И хули ты ржёшь? — Я знал, что ты так скажешь. В любом состоянии не прочь оскорбить меня, да? — Заткнись, придурок. — Так ты споёшь? И мужчина согласился исполнить просьбу. Какую бы хрень на первый взгляд не попросил этот чёртов иракец — Джейсон выполнит, если это действительно нужно. Лишь на минуту мужчина замолк, пытаясь вытащить из памяти текст хоть какой-нибудь песни, и в голове всплыл старый добрый гимн США. Колчек запел, прикрыв глаза. — О, скажи, видишь ты в первых солнца лучах, Что средь битвы мы шли на вечерней зарнице? В синем с россыпью звёзд полосатый наш флаг Красно-белым огнём с баррикад вновь явится... Дрожь постепенно уходила. Нащупав чужую тёплую руку, мужчина поймал её в свою, крепко сжимая, словно боясь, что Осман уйдёт. "Всё будет хорошо, я буду рядом." — напиздеть мог каждый. Когда мать вызывали в школу, чтобы обсудить очередную колонку двоек за семестр, она тоже врала. Врала директору, учителям и своему сыну, что у них в доме царит чудесная семейная атмосфера, просто Джейсон раздолбай, совсем распоясался и обнаглел, а она, как самая добрая мать на свете, не могла заставить себя провести жестокий воспитательный процесс. Да, напиздеть мог каждый. Но Салим не пиздел. — Ночью сполох ракет на него бросал свет — Это подлым врагам был наш гордый ответ. Неужели, скажи, он теперь навсегда Где свободных оплот и где храбрых страна? Иракец всегда говорил правду, какой бы горькой, кислой или солёной она, блять, не была. Мужчина осознал, что вновь обрёл способность к нормальному размеренному дыханию, удивлённо распахнул глаза. Перед ним на корточках всё так же сидел Осман, держащий его за руку и терпеливо ждущий окончания импровизированного концерта. Паническая атака закончилась, исчезла, будто её и не было вовсе. А Салим не исчез. — Вот видишь, — уголки чужих губ устремились вверх, — Всё прошло. Демоны твоего сознания отступили. — Ты, нахуй, реально слушал? — сердце щекотливо обжигало грудь, видимо, пытаясь выразить благодарность такому доброму отношению со стороны товарища. — Естественно. — Ну спасибо тебе, что спас от демонов, хренов рыцарь в железных доспехах. Лёжа в кровати, Колчек бесцельно пялился в потолок, пытаясь уснуть. Ничего не выходило: в голову лезло подозревающее его во всех смертных грехах лицо Зейна, которого отец проводил где-то час назад. Решив, что ещё одну бессонную ночь организм просто не выдержит, мужчина позвал своё ходячее средство от недосыпа. По всей квартире раздалось громкое "Салим, спасайся, нам пиздец!", и испуганный иракец тут же прибежал на зов. Лейтенант встретил его звонким заразительным смехом. — О, Аллах, Джейсон! — тяжело вздохнул мужчина и еле заметно нахмурил брови, пытаясь казаться недовольным, но нужного эффекта добиться не смог, — Ты в курсе, что ты просто неисправимый дурак? — Таких охуевших засранцев, как я, нужно поискать. — горделиво бросил бывший морпех, мысленно радуясь, что словарный запас ругательств Османа гораздо скуднее, чем его собственный. — Про засранца ты угадал. — Салим осторожно сел на чужую кровать, — Что ты хотел? Опять потерял сигареты? — А спой мне что-нибудь, пожалуйста.