До конца света осталось...

      Глядя вслед удаляющейся женской фигуре, Сильван с трудом может сдержать горечь, рвущуюся наружу. Глаза скользят по растворяющемуся в дымке изящному силуэту, и перед ними он видит бледное лицо гордячки, взирающей свысока надменным острым взглядом. Что бы он ни делал, не под силу лесному богу растопить ледяное сердце богини гор. И она лишь смотрит раздражённо и неприязненно с высокомерием, которое как никто другие унаследовали эльфы именно тех земель, что находятся под её покровительством.       Ореада всегда была такой, и Сильван затруднялся сказать, что же именно привлекло его в ней. Что заставляет сердце сжиматься от одной только мысли? Что вдохновляет терпеть холод её высокомерия и снова и снова пытаться растопить лёд чужого сердца? Любовь коварная и непредсказуемая штука, и у Сильвана не было ответов. Был лишь огонь чувств и вера, что когда-нибудь он сможет разделить их с той, что разжигала это пламя.       Однако Ореада была жестока. Она не хотела давать даже шанса. Грубо и резко обрывала все попытки, взирала хмуро, обжигая льдом своих глаз. Она не хотела сближаться, сражаясь за свою независимость и одиночество, и рядом с ней не было никого. Ни свиты, ни друзей, ни возлюбленных — Ореада лишь уходила выше в горы, когда чувствовала, что кто-то пытается приблизиться к ней, и буквально, и фигурально, и это отчего-то разбивало Сильвану сердце не меньше, чем постоянные отказы.       Он ничего не знал о своей возлюбленной, и она не хотела делиться даже крупицами информации о себе. Замкнутое холодное сердце — и Сильвану было больно как за самого себя. Ореада ведь была красивой умной женщиной — почему же она добровольно хоронила себя и так отрицала любые связи? И хоть как-то общалась лишь с холодной Хиной, чьё сердце было ещё холоднее, чем сердце Ореады.       Сильван пытался разгадать её загадку. Пытался сделать хоть что-то. Но Ореада была неприступна, и снова и снова он терпел неудачу. Его горячее, полное любви сердце было ненужным, и безжалостная женщина разбивала его снова и снова на мелкие осколки. Но Сильван не хотел терять надежду, однако руки его с каждым разом опускались всё больше и больше.       Он был полон тоски и горечи. Мучительное одиночество приходило с ощущением собственной ненужности, и собственные чувства из радости превратились в страшную пытку. Какой в них был смысл и польза, если они были никому не нужны? Если они сжигали его изнутри и тлели углями, причиняя невыносимую боль? Может, стоило бы наконец-то принять действительность и перестать питать себя ложными надеждами?       Постепенно огонь затухал, и это несло Сильвану невыносимую боль. В душе его оставался лишь горький пепел несбывшегося, потери, которую, казалось, ничем не заполнить. Всю свою жизнь он искал любви одной-единственной женщины и не находил ни её, ни того, что могло бы заполнить пустоту в его сердце и облегчить страдания. Прятал боль внутри себя, до поры до времени не обращая на неё внимания.       Спустя столько лет он двигался скорее по инерции. Это была привычка, и он снова и снова улыбался, демонстрируя Ореаде свою привязанность и свои чувства. Ненужные ей, но и для неё превратившиеся в привычку, одновременно раздражающую и льстящую, ведь кто ещё, кроме Сильвана, так настойчиво добивался её расположения? И так всё продолжалось годами, замкнутый круг без выхода, пока мир не рухнул, и Сильван остался один окончательно.       С одиночеством пришли сожаления и боль, но когда буря улеглась, он с удивлением понял, что стало гораздо легче. С груди словно упал тяжёлый камень, но вместе с тем… осталась бездна пустоты, холодной и чёрной. И Сильван снова и снова возвращался мыслями в прошлое, пытаясь понять, что же он сделал неправильно и где допустил ошибку. Но он не находил ответов и в какой-то момент просто смирился с данностью.       Смирение пришло вместе с тянущим, режущим чувством утраты и боли. Оно провело Сильвана через все уровни принятия и страданий, но в конце концов приводит именно в эту точку, и он может остановиться и выдохнуть, и оглянуться по сторонам, и обернуться назад, глядя на самого себя. Жалел ли он, что отдал так много той, кому это было не нужно? Едва ли. Изменил бы он что-то, если бы у него была такая возможность? Тоже вряд ли. Однако теперь он был полон пепла и горечи и должен был на их месте строить что-то новое и чем-то заполнять пустоту. Был ли он готов к этому?..       Смирение приходит с меланхолией, перерождает Сильвана и делает его более не тем, кем он был. Теперь у него другие задачи и другие обязанности, и он должен сделать этот шаг. Что ж… он его и сделает — рядом с ним появился тот, кто не отказал ему в помощи. Сам же Сильван нёс бремя памяти, и если когда-то давно он действительно любил Ореаду, он должен был сделать в том числе и ради неё.