Клуб «Ненужных людей»

✦

— Что ты обо мне думаешь, незабудка? — Что ты псих, — Джисон успел несколько раз протрезветь, пока они пробирались на крышу. И вот он почти трезвый сидит в самом центре, устроившись по-турецки на своей джинсовой куртке и наблюдает, как Хёнджин ходит по невысокому ограждению. Он не знает сколько тут этажей, но определённо много, а если добавить к этому алкоголь и непредсказуемость Принца, то легко можно понять волнение Джисона. — Высоко же… Слезай! — Я высоты не боюсь. — А чего ты боишься? — Никто не боится высоты, моя прелесть, — Хван не просто осторожно ходит, он буквально акробатические прыжки исполняет и всё это без страховки и без здравого смысла. — Люди боятся упасть, — ещё один прыжок с носка на носок и Принц поворачивается к единственному зрителю исполнить свой поклон. Хлопать Джисон не собирается и просто отворачивается, потому что не хочет быть свидетелем того, как этот придурок сорвётся. Хван, видимо, устал или тоже успел выветрить алкоголь, поэтому через секунду-другую опускается рядом, вытягивая длинные (наверняка красивые и стройные) ноги. — Они боятся, что будет больно, Джисон-и, но высоты нельзя бояться. — А ты значит упасть не боишься? — Боюсь, но… Кто не рискует, тот не пьёт шампанского, мой друг, — Хван закидывает руки на плечи Хана и не то приобнимает, не то виснет на нём, раскачиваясь из стороны в сторону. — Хочешь шампанского? — Нет, — Джисон разглядывает горизонт и любуется панорамным видом на район.       Ему бы и дальше радоваться этой возможности провести часы в таком волшебном месте, где даже редкие звёзды кажутся ближе и ярче, но спиртное кончилось и вся радость тоже. Больше эйфорическое чувство лёгкости не толкает вперёд. Теперь вина за выпитое тянет назад. — Виски? — Боже, Принц, мы не должны вообще пить… Мы же… — Я Хёнджин, в первую очередь, — парень пихает Джисона в бок и каким-то наиграно обиженным голосом заканчивает. — Хван Хёнджин, а все остальные титулы и звания идут после. — Хёнджин, — Джисон поворачивается чтобы убедиться, что он реально притворяется, а не всерьёз обижается на такую мелочь. — Есть проблемы и посерьёзней! Что будет, когда они… Надо же Крису сказать, что я сорвался? Меня выгонят, да? — Зря волнуешься, синичка, — Хван устраивает голову на плече, а руки всё так же кольцом обвивают шею Хана. — Мы там все не без греха. — Это я уже понял…       Все грешны и грех повсюду.       Джисон представил Бинни в образе, пожалуй, самого страшного из грехов — гнева. Те удары, та ярость, с которой он пинал тех алкашей куда придётся — всё это в глазах встало мёртвой картинкой. Насилие — это страшно. А вот Принцу, или Хёнджину, он бы отдал ещё один «почётный» титул — похоть. Хван даже сейчас что-то мурлыкает под ухо, прижимается и ведёт себя слишком, если мягко сказать. — А сколько раз мне ещё спросить тебя про порно, чтобы ты наконец рассказал? — голос парня намекает на то, что он вот-вот вырубится.       Плечи устали от этого груза и отдают болью в лопатки. Это Джисона раздражает. — А сколько раз мне ответить иди нахер, чтобы ты понял?       Хан сам не прочь бы сейчас оказаться в кровати. День был странным, вечер — просто пиздец, а эта посиделка на крыше утомила не меньше. Хван его утомил, высасывая энергию словно какой-то вампир, а сказать, что у Джисона было её в достаточном количестве, значит нагло соврать. Правда все силы закончились ещё где-то там, в стенах клуба «Анонимных Алкоголиков», а те крупицы, что дал алкоголь, нагло забрал себе Принц. — Незабудка моя, на хер я всегда успею сходить, и даже тебя позвать с собой могу, — совсем тихо, но всё ещё с достаточной иронией говорит Хёнджин.       Джисону даже самому смешно становится, но он не позволяет себе хоть как-то реагировать. Что Принц имеет в виду, говоря это? Хан очень надеется, что это лишь шутка. Нет, он уверен, что это всё пьяный бред сумасшедшего.       Хёнджин улыбается, и выглядит эта улыбка пьяняще — не то от алкоголя, не то от того, что сам Хван такой.       «Реально псих».       Он опять опускает свою голову на плечо Джисона и тот уже по инерции хочет отстраниться, но не делает этого. Хёнджин что-то бормочет тихо, даже не стараясь перебить звуки машин и ночной жизни; рассказывает явно то, что стоило бы послушать, ведь он зачем-то посмеивается грустным колокольчиком и снова бормочет невпопад о себе. Хан вроде слышит, но не слушает, а прислушивается к другому голосу — к своему, и не может понять почему он все ещё здесь? Почему не отстраняется? Что вообще происходит и как этот день вообще пришел к такому вечеру? Ответов или нет, или просто искать их не хочется.       Слишком устал.       Джисон искоса смотрит на парня, который снова над чем-то смеётся, уподобляясь Джокеру и глаз оторвать не может.       «Какой же красивый», — сколько раз за последние сутки он думал об этом?       Всё ещё не ясно, как такой человек может быть реальным. — Я так не люблю быть один, Сони, — рука Хёнджина спускается к раскрытой ладони Хана, слегка касаясь.       Он продолжает что-то говорить, но Джисон не слушает. Вообще не слышит. Его мысли далеко, там, в том моменте, когда он впервые попробовал алкоголь. Он не видит, что Хёнджин заснул. Хан сейчас там, где казалось, что жизнь если ещё не кончена, то он сам её закончит. Страшно осознавать, что ты вроде и не прожил достаточно, но уже дожил до того, что хочется умереть.       В его голове крутились первые детские воспоминания, где всё сломалось окончательно…       Когда ушел отец, Джисон даже не подозревал, во что это может вылиться. Не то, чтобы он особо помнил его или тот был образцовым родителем, нет. Джисон был маленьким и наивным ребёнком. Таких как он называли «сам себе на уме» и это было оправдано. Его мало волновало всё, что не касалось его игрушек и любимого печенья, которое мама пекла по выходным. Поэтому, когда в квартире на одного человека стало меньше, маленький Сони наивно полагал, что ему и вдвоем с мамой будет хорошо, что ничего не изменится и внимания будет больше. Это была его самая первая ошибка.       Сейчас Хан понимает — это именно тот момент, когда всё пошло по пизде. Он уже не семилетний Сони, которого волновал только он сам. Он двадцатипятилетний Джисон, которому на себя абсолютно похуй.       Каждый справляется со своими проблемами как может: сам Хан подсел на алкоголь, а вот его мама была зависима от кого-то. Как оказалось, она просто не выносила одиночества, страшно боялась остаться никому ненужной, даже несмотря на то, что у нее всегда рядом был сын.       День, когда мама впервые привела в дом другого мужчину, не представлял из себя ничего особенного: ни шаров, ни печенья к ужину, даже цветами стол не украсили. Джисон сидел себе в комнате и был увлечён новенькой раскраской, которую мама принесла ему буквально вчера. Он усердно орудовал карандашами, выбирая цвета поярче, чтобы Микки Маус не был таким чёрным мышонком. Сони всегда казалось, что быть просто обычной мышкой в красных штанах неинтересно, а вот когда шерстка приобретала оттенки синего и фиолетового — другой разговор. За этим делом он и услышал, как открылась входная дверь и кто-то пришёл. Любопытство взяло верх и мальчик выглянул расслышав грубый голос, который напомнил о папе. На пороге действительно стоял мужчина, но не папа, а чужой дяденька. Джисон сейчас не вспомнит, как он выглядел и во что был одет, зато почему-то помнит, как мама широко улыбнулась и сказала, что это его отец.       Уже тогда, много лет назад, он понял, что его пытаются наебать. И всё же, пока маленький мальчик видел, что мама улыбается, что она добра и так же выпекает печенье по субботам, он не придавал этому большого значения и притворялся. Даже когда первый «второй папа» сменился вторым, третьим и даже пятым, он продолжал подыгрывать маме, мол он счастлив и семья у них самая-самая счастливая, прямо как в рекламе.       Нужно отдать должное — первая пятерка продержалась дольше всех и качество этих «вторых отцов» было неплохим. На какую-никакую стабильность у матери ушло примерно года три-четыре. Джисон подрос, поумнел и перестал обращать внимания на этих актёров, которых мама теперь приводила каждую неделю. В счастливую семью они больше не играли. Главное — его не трогали и ладно. Проблемы и в этом Джисон тогда ещё не видел, эгоистично прячась в комнате под одеялом с закрытыми глазами, чтобы просто-напросто не слышать удары, стоны, возню или громкую ругань.       Зачем обращать внимание на чужие проблемы, когда в своей жизни всё вроде хорошо и никакими неприятностями даже и не пахнет?       Вот Джисон и не смотрел на мамины синяки. У него в ту пору появился первый настоящий друг, а не нарисованная фантазией галлюцинация — Ким Сынмин. Мальчик перевелся в их школу на окраине города под конец учебного года, а такое было редким явлением. Естественно и нормально, что все одноклассники давно разбились на свои компании, и им было не до новенького, вот Сони, который в сторонке от всех довольствовался своими богатым воображением и не обращал внимания на придурков-одноклассников, Сынмина приметил и отметил.       Новенький был не такой, как все и достаточно было одной улыбки, чтобы Джисон в нём родственную душу признал. Эта улыбка была адресована непосредственно одному Джисону, и он не смог сдержать ответной, ведь понял, что и Сынмин его выделил и признал.       На первой же перемене Хан самостоятельно сделал шаг навстречу их дружбе — поделился самым ценным, что у него было — тем самым маминым печеньем с дроблёными орехами, а после их было уже не оторвать друг от друга. Мальчики находили слишком много общего: от любимых леденцов до любимых мультиков. Это казалось странным, потому что мало кто в их возрасте увлекался не стандартными корейскими или популярными Диснеевскими мультфильмами, а анимацией Хаяо Миядзаки. Так и началась самая необычная и крепкая дружба в мире.       В нежном подростковом возрасте, когда казалось, что весь мир против тебя, они оставались друг у друга, смотрели в одном направлении и были нестоящей поддержкой и опорой во всех смыслах. Если Джисона дразнили или обижали — Сынмин пускал в ход кулаки. Когда друга задевали, Джисон старался разрешить конфликт без рук — язык был подвешен, да и не глуп он был, наверное, с пелёнок. Один стоял за другого: прикрывал спину и жопу перед учителями, и всё это по доброй воле, а не потому что так положено.       Лет в четырнадцать Сынмин впервые влюбился и Джисону казалось это чем-то новым и интересным, как приключения, которые оба собирали поочерёдно на свои неспокойные задницы. Ему тоже хотелось почувствовать, что это такое — быть влюблённым. Он расспрашивал друга о его чувствах, ощущениях и эмоциях. «На что это похоже, Мини?». Джисону до ужаса важно было всё понять и он хватался за любую деталь.       Ответа не было.       По мультикам парень помнил, что это чувство окрыляет и дает лёгкость. Но это ведь не всё? Хан решил прочитать пару манхв на эту тему, но ни один комикс ему так и не смог объяснить, как в общем-то и Сынмин. Тогда Джисон решил, что может обратиться с этим вопросом к маме. Логика была такова: раз мама столько раз влюблялась (Хан перестал считать где-то на тринадцатом новом «втором папе»), то она точно расскажет, что это за чувство, объяснит и разжуёт всё от «А» до «Я». Размышляя об этом неизвестном ему слове «влюблённость», он на крыльях летел домой из школы одни прекрасным днём, чтобы наконец-то вывалить маме все подготовленные вопросы, мучающие его уже долгое время.       Мамы дома не оказалось. Встретил его очередной «папа», с которым она жила и уживалась уже около месяца, что было почти рекордом. Джисон чувствовал, что спрашивать у него не стоит, они ведь толком даже «привет-пока» друг другу не говорили, но любопытство взяло верх и Хан снова сделал первый шаг.       «Может так и начнём с ним дружить? Он вроде спокойный и не такой, как другие».       После того вечера Джисона не интересовала никакая дружба, влюблённость и любовь. Мир подростка рухнул в одночасье, рассыпавшись на мелкие осколки, как и он сам. Ему не рассказали, а показали и Хан жалел, что не дождался маму, как обычно, в своей комнате под тёплым одеялом. Первые трещины на душе появились именно в тот момент. Дальше они разрастались сами по себе. Тем же проклятым вечером, когда Джисон практически захлебывался от настоящих горьких слёз, Сынмин сообщил, что переезжает. И переезжает не в соседний район, и даже не в соседний город, а в Америку, куда по работе переводят его отца.       После этого переломного вечера парень как раз и узнал, что такое алкоголь и как он помогает. Эта горькая, отвратительная обжигающая жидкость была в сто раз приятнее, чем все его слёзы и чем вся его чёртова жизнь.        Джисон день через день, а точнее ночь через ночь пил, сидя в своей комнатке на расправленном одеяле. На том же самом одеяле следующий «папа» тоже показал подростку любовь, хотя он даже не просил, а наоборот, протестующе мычал, пока огромная ладонь закрывала рот, а в нос проникал едкий запах машинного масла. «Не буди маму». Отсюда его дурацкая привычка ходить на носочках, чтобы как раз-таки не мешать никому. Ещё одна привычка, больше напоминающая целый обряд — прятать в нижнем ящике комода начатую бутылку соджу под стопкой свитеров, которые уже малы, открывать окно и нырять под одеяло. Мама никогда не ловила сына за выпивкой, а Джисон никогда не говорил ей, что вытворяли те двое и как ему страшно, если это повторится.       К счастью Джисона больше не трогали, зато трогали маму…       И прямо сейчас его снова трогают и трясут и все картинки растворяются, а перед глазами красивое лицо и сведённые на переносице брови. — Что? — Ты меня напугал, — Хван проснулся и явно недоволен этим фактом. — Тебя снова трясёт.       И правда, руки на коленях дёргаются, но Джисон списывает всё на прохладу вечера. Врёт и не краснеет. Хёнджин в одной футболке с подвёрнутыми рукавами смотрит на него, как на больного, и заметно, что не верит; и видно, что его съедает изнутри любопытство и вот-вот он сам затрясётся от этого. — А тогда что было? Сквозняк? — Отстань, — во рту знакомая сухость, от которой за несколько дней Джисон успел отвыкнуть. Неприятно было разговаривать, потому что и язык ощущался вязкой кашей. — Трясусь, потому что хочу, ясно? — Ты… Знаешь, мне больше нравится, когда ты трезвый и з-з-заикаешься, — Хёнджин нарочно его дразнил и Джисон, дурак, вёлся. — А ты мне вообще не нравишься и убери от меня свои руки, — Хан силится встать, сам отпихивает бесспорно красивые руки Принца, но тот опять тянет его, на этот раз за край футболки.       Джисон заваливается назад, теряя равновесие и приклеиваясь спиной к шершавой поверхности крыши. — Запомни, — лицо Хвана появляется из ниоткуда, а длинные пряди свисают и касаются щёк Джисона. — Когда говоришь такое кому-то, улыбаться не обязательно.       Хван сейчас походит на змею — шипит и извивается также плавно, но вроде не опасно. А Джисона страх за пятки кусает, потому что угрозу он видит во всём. Надо снова бежать. Куда? Куда угодно. — Отвали!       Хану мерещится его старый друг, который так никогда ему больше и не писал, хотя обещал. Он видит сейчас в красивом лице Принца грубые черты тех двоих, которые ласково просили не говорить ничего маме, иначе она расстроится. Он даже Бинни смог в потёмках разглядеть в лице Хёнджина, и страх снова из-за этого впивается зубами прямо в ранимую душу.       «Ненормальный, псих, фрик, алкоголик…». — Я не желаю тебе зла. — А что ты от меня хочешь? Зачем ты… Зачем ты таскаешься за мной? — Потому что мне нужен хоть кто-нибудь, — Хван больше не нависает и не давит, а садится ровно и ждёт, когда поднимется Джисон.       Тот ещё какое-то время разглядывает тёмный потолок, рассматривает остатки Луны, которые облако благородно не задело, и всё мысли в голове крутит. Ему и хорошо сейчас и очень-очень плохо, а самое ужасное, что этот вечер открыл Джисону не только волшебный вид на город, но и окно в прошлое.       Снова хочется пить и запить чем-нибудь сорокоградусным все эти флешбэки. — Всем нам кто-нибудь нужен, — эту фразу Хван произнёс слишком тихо, скорее не для Джисона, а самому себе.       Интерес заставляет приподняться. Хан так умело мог выбрасывать из головы настоящее; мастерски смог позабыть о Хёнджине рядом, но почему то прошлое оторвать, выбросить и забыть он не в состоянии.       Джисону тоже кто-то был нужен. — Ты…       Стоит ли портить этот вечер, или уже ночь, очередными язвительными перепалками? Принц выглядит донельзя поникшим. Кажется ещё чуть-чуть и плечи его до уровня пола сползут, но это только кажется. Хан Джисон глазам своим не доверяет уже давно. — Договаривай, — парень улыбается и оголяет верхний ряд зубов.       А Джисон ровно в этот же момент открывает рот, потому что завидует таким людям, которые умеют притворяться и держать свои эмоции в узде. Он бы душу продал, за такую способность переключать чувства, но увы, свою душу он пропил. — Ладно, я расскажу тебе какую музыку включаю, когда сдохнуть хочу, — Хан повторяет улыбку, а Принц начинает смеяться, запрокидывая голову назад.       Минуты не прошло и Джисон тоже хохочет непонятно зачем и над чем, но хочется, просто по-человечески хочется заразиться тем же, что делало Хвана таким особенным. — Может, всё же про порно поговорим? А, незабудка? Признавайся: блондинки, брюнетки, старые или молодые? — парень заливается смехом и невероятно артистично играет бровями. — А может блондины или брюнеты? От первого лица или в… — Обязательно расскажу, — Джисон не может притушить свой собственный смех. У него уже мышцы пресса ноют, но ему плевать. Он давно так не смеялся и хуй знает, когда в следующий раз представится такая возможность. Сейчас ему представилось другое: пусть его первый и единственный друг уехал, но он ведь не забрал с собой способность Хана дружить с кем-то ещё? Хвану кто-то нужен, он сам это сказал, и Джисону, наверное, кто-то нужен. Может эти два одиночества не зря тут оказались и стоит попробовать найти точки соприкосновения? Придётся очистить всю шелуху с Хёнджина, чтобы понять — подружатся ли их души или нет. А вдруг их смех в ночное небо — это начало чего-то долгого, может и на всю жизнь? — Но давай как-нибудь потом, ладно? Перед смертью, например? — Ну, ради такого, я готов умереть прямо сейчас, — смех Хёнджина удивительный, прямо-таки лечебный. Его смело можно записывать и включать в самые жуткие ночи и эти звуки и визги непременно вернут улыбку на законное место. — Готовь подробности. — Ты точно псих. — Да нет, моя прелесть… Я самый нормальный из всех ненормальных, — снова Принц щедро одаряет новой порцией смеха и стирает редкие капли пота со лба. — А вообще, Джисон, я самый лучший, просто до тебя это ещё не дошло.       Одинокими считаются нашедшие себя никому не нужными, брошенными другими, может быть такими же одинокими и несчастными людьми. Но как и почему, живя в обществе других людей, возникает это чувство покинутости?       Джисон бы ответил, если бы знал, но спрашивать и выпрашивать ответы у других он бы больше ни за что не стал.       Хван, по пути до метро, смог его разговорить, точнее вдохновить на «поболтать по душам», но дальше воодушевления дело с мёртвой точки не сдвинулось. Принц всю дорогу больше говорил о себе и своём ощущении одиночества, при этом больше энергию у Джисона он не «высасывал», наоборот, отдавал.       Ещё Хван поделился своим «золотым» детством, где всё, чего бы он капризно не пожелал, приносилось на блюдечке, но на самом же деле просил и страстно желал Хёнджин лишь одного — любви родителей. Можно понять чувства ребёнка, у которого день и ночь мама с папой пропадают на работе и чаду приходится самому справляться с бытом, помогать по хозяйству, ждать родителей с работы и нестись со всех ног в объятия, когда слышится звон ключей у порога. Такому ребёнку бывает одиноко, тоскливо и страшно, но он знает, что стоит подождать и его обнимут, с ним поговорят и решат его детские проблемы одним добрым советом.       Детство же Хёнджина в огромном трёхэтажном дворце — невообразимо. Да, именно во дворце с горничными и дворецкими и ещё кучей прислуги, где малыш привык сидеть за длинным столом, за которым едва можно было маму толком разглядеть в ярких лучах Солнца. Ещё дальше сидел и всегда молчал отец. Хвану не нужно было ждать родителей — вот они, но для них он словно интерьер, ещё один человек на огромной территории или самая обычная инвестиция в будущее.       Принц жил в этом кошмаре и воспитывал сам себя — на что ума и фантазии хватило, то и получилось.       Джисону тоже ума хватило подумать, что он бы поменялся с Хёнджином местами, если бы была такая возможность. Пусть не любят, пусть по голове не гладят, зато можно позволить себе напиваться дорогим шампанским и вином урожая тысяча семисотого года. Парня снова мучают мысли об алкоголе и всё, что он видит и слышит так или иначе приводит сознание к спиртному.       Это похоже на болезнь.       Пока они шагали по серому асфальту, Хан не только слушал и бездумно кивал, но и тоже кое-чем поделился, чтобы в долгу не оставаться. Это ещё Сынмин его научил: слово за слово, секрет за секрет. Джисон вспомнил редкие издёвки одноклассников, которые стебали его за опущенную десну, а потом за огромные щёки, которые становились ещё больше, когда он улыбался. Не так уж и часто в него тыкали пальцем, но шрам на сердце от тупых шуток остался. А ещё парень успел признаться Хвану, что у него нет друзей и поэтому он не против ещё раз когда-нибудь выпить с ним кофе, но без разговоров про порно. — У меня вот никогда не было настоящих друзей… — Хёнджин вытянувшись стоял под фонарём, снова превращаясь в выставочную куклу. Руки он элегантно сложил на груди, а острым подбородком стремился к небу. Эта ночь мешала не только воспоминания прошлого с фрагментами настоящего, но и перемешивала краски. Волосы Принца в тени казались настоящим углём, а под жёлтым фонарём стали напоминать грязную медь, и рот Джисона снова открывался сам по себе. «Ему так повезло родиться таким ахуенным». — Со мной водились либо ради денег, либо… Либо отец заставлял с кем-то общаться, вот и приходилось тратить время на других богатеньких отпрысков. — А среди богатеньких тебе так никто и… — Я пытался быть открытым, моя прелесть, но, как только чувствовал… Всё сводилось к одному и тому же, — Хван фыркнул и тут же отвернулся поднимая голову к тому единственному фонарю, что ещё держался целым и не разбитым. — Знаешь, когда-то давно я думал, что дружба всё-таки реальна, и что я умею дружить, но… Но теперь я не верю… В любовь тоже не верю… Только в себя, наверное.       А Джисон и в себя с трудом мог поверить, мама и подавно в сыне давным-давно разочаровалась. Чувство вины за всё снова ударило в голову: опять выпил, опять подвёл бедную женщину и Криса. Стоило представить проблеск разочарование в этих добрых глазах, как захотелось сразу удавку на шею закинуть.       Джисон винит себя за свою слабость и за слабости к вредным привычкам. Ему жутко захотелось снова зажать сигарету между зубов, втянуть густой дым, похоронить его в лёгких и не выдыхать больше никогда. — Мой водитель, — Хван кивает в сторону подъехавшего чёрного авто. Не нужно разбираться в машинах, чтобы понять — эта карета стоит не один миллиард вон, а все сто миллиардов. — Садись, подбросим. — Я… Я сам на метро… — к Джисону вернулась не только одна вина за всё содеянное и так и не случившееся — волнение и тревога тоже зашли без стука. — Я конечно не эксперт, но метро разве работает ночью? — Принц привычно устроил руки на плечах Джисона и уже подталкивал его к внедорожнику с тонированными стёклами, пропуская мимо ушей возражения. — Прыгай давай.       Джисону та минутная забота понравилась. Он полчаса назад как прыгнул под любимое одеяло и всё крутит и крутит этот момент в голове. Такая мелочь — открыть дверь и подать руку, а Джисону приятно настолько, что стыдно становится.       К списку заблуждений прибавляется ещё один пункт — Хван Хёнджин оказался не такой уж и занозой в заднице, если честно, и не стоило его осуждать и материть самыми гнилыми словами.        Джисон опять ошибся и по новой распинает теми же словами и выражениями, но уже себя.       «Я такой идиот».       Но самая большая вина человека — не осознавать вину вообще, а раз Хан понимает свои косяки, да ещё и стыдится их, то не всё потеряно, пожалуй. — Я могу стать лучше, — тихое обещание теряется в шуршании одеяла и мягких звуках смятой в комок подушки. — Я смогу.