Клуб «Ненужных людей»

✦

      За гневом всегда кроется боль. Эту мысль Чанбин всю дорогу разжёвывает и пережёвывает Джисону. — И меня бояться — вообще последнее дело, — улыбается Бинни. — Я, может, кажусь злым и жутким, но всё по той же причине, — указательный палец взмывает вверх к скрытым облаками звёздам, туда же летит и острый подбородок. — Мне делали больно, вот теперь и я гандонов колочу.       Хан в очередной раз с трудом сглатывает — ещё не придумал, что можно ответить на такую дворовую философию. Да и нужно ли что-то отвечать? За два с небольшим часа они успели пройти, наверное, полгорода, высохнуть после короткого ливня, выпить по банке энергетика, и Чанбин всю дорогу говорил в основном один без перерыва одними умными цитатами — Джисону досталась почётная роль слушателя.       Ноги начали гудеть к третьему часу бесцельных скитаний. За очередным ахуенным рассказом Хан не заметил, как вышел на дорогу вперёд старшего и чуть не угодил под колёса мопеда. Спасибо сильным рукам Грея и его супер реакции, что не дал случиться ещё одной катастрофе. — Надеюсь, один ты более внимательный, — с какой-то отцовской заботой протараторил Чанбин очередной совет. — Жизнь одна, Сони и давай-ка поосторожней живи, ладно? — Ладно, — улыбается Хан. Он всё-таки обнял это розовое облако, которое и пахнет, представьте себе, клубникой. Пусть и не сам он это сделал, а старший его за воротник притянул к себе, но руки за спиной Джисон сцепил точно по собственной воле. — Меня Хан Джисон зовут, кстати. — А меня Со Чанбин, — ещё один отцовский жест в виде взъерошенных волос на макушке. — А я помню.       Они бы и дальше так стояли — тесно прижавшись друг к другу, если бы не зелёный сигнал светофора. — Так и что мы с тобой делать будем, а, Хан Джисон? — старший по-озорному щурился и всё так же по-отечески заботливо придерживал Джисона, обняв одной рукой за плечи. Те ощущения, которые испытывал Хан ни на одном придуманном языке описать нельзя — ему нравилось чувствовать себя под защитой, он таял от этой заботы, да и от нежного, даже ванильного смеха Чанбина ему хотелось лужей по дороге растечься. Это было для него ново. — Что со мной делать? — из-за небольшой разницы в росте, Джисону приходилось чуть приподнимать голову, чтобы читать все-все эмоции старшего, и своими огромными глазами «фотографировать» на память улыбки. — Ну, с этим твоим что делать будем? — Да с кем «с этим»? — Бля, с отчимом.       Парни остановились перед другим пешеходным, и Хан был бы очень рад сейчас упасть прямо тут на мокрый асфальт и немного передохнуть, потому что ноги реально всё — сдохли. — Он не отчим мне, а так… — Я понял, — Грей кинул ещё один озабоченный взгляд на младшего. — Устал? Домой тебя отвести? — Не, не надо, я… Я… — Не хочешь? — Чанбин растягивал губы в ожидании ответа. Чувствовал, сука, что Джисон хотел сказать, да смелости не хватило. — Слушай, я не против потусить с тобой хоть всю ночь, но может и правда выкинем этого гандона и будешь спать в своей кроватке? — пока Джисон подбирал нужные слова, Чанбин продолжал мягко улыбаться. — У тебя же есть кровать? Комната своя есть?       Хан пару раз кивает и отворачивается.       «Что за неловкие вопросы? Уж лучше про порно бы спросил…». — А вот у меня не было, — Чанбин шагает вперёд и Хан за ним. Время уже позднее, возможно далеко за полночь, поэтому прохожие всё реже и реже мелькают на пути. Улица словно принадлежит им одним и Джисону это ещё одно новое чувство тоже нравится. Оно теплом разливается в груди, раскрашивая щёки в приятный персиковый румянец. — Как это не было? — Мы с тобой похожи, Сони… Кстати, — Чанбин останавливается посреди улицы, и забавно упирает руки в бока. — А Сони это типа от Соника? — Почему? — смеётся Джисон и ещё больше заливается краской. — Ну, ты синий и бегать любишь. — Ты вообще-то тоже вчера убежал, — фыркает Хан. — И ты так и не рассказал куда делся Принц. — Да бухает он, — ладонь снова ложиться на плечо, Грей тянет парня к себе под руку и шагает вперёд. Со стороны они выглядят, как родные братья, и Джисон видит их, точнее, ощущает их союз, как нечто братское. С Чанбином оказалось легко и вообще не страшно. Теперь хотелось по голове себя стукнуть за тот ужас, который он себе рисовал на счёт старшего. «И про Хёнджина я хуёво думал… Что со мной не так, блять?». — Не убивал я его, клянусь. Просто погуляли, поболтали и он в бар поплёлся. — А вы… Ну… Вы вроде как не ладили, как мне показалось, — страх ушёл и теперь для смелости освободилось куда больше места, чем можно было мечтать. — Он просто язва и если не обращать внимание на его выебоны, то он вполне себе хорошенький и дружить с ним легче лёгкого, — прыснул Грей. — Его ты тоже боишься что ли? — Нет, — «уже нет». — Так вы типа друзья? — Ага, типа, но не совсем. Мы ещё до этого сборища были знакомы. Он же гонщик у нас, ну и мы на одной такой тусовке пересеклись с ним. — Гонщик? — А он не говорил? — Чанбин снова останавливается и, видимо, смущается от сказанного. Не в его правилах за спинами обсуждать других, а это вроде как был секрет. Или нет? — Бля, ну тогда и я не скажу. Можешь сам у него всё узнать, если интересно. — Так… А… — Не спрашивай, я слишком добрый и не умею отказывать, а чужие секреты — не моего рта дело, — тёплый палец проскользнул по носу Хана. — Ты решил где ночь хочешь провести? — С тобой, — Хан давит из себя слабую улыбку, хотя он совсем не прочь и улыбнуться пошире. — Можно? — Звучит очень романтично, — старший дёргает бровями, а потом тем же таинственным шёпотом просит о маленькой услуге. — Только Феликсу не говори, ладно?       Джисон не знает куда они едут, но спрашивать не торопится. Чанбин наконец-то замолчал и у парня появилась возможность побыть наедине со своими мыслями. «За гневом всегда кроется боль». Может у Джисона просто хобби такое — страдать, бояться и злиться по каждому пустяку? Это не порочный круг, а порочный, блять, треугольник из которого ни один угол, увы, не вытащить, а если и получится убрать, то от Джисона, наверное ничего уже и не останется.       Такси останавливается у обычной пятиэтажки. Район Джисону кажется знакомым, но он тут не был, просто таких серых однотипных домов пруд пруди.       Чанбин — сама галантность: двери перед младшим открывает, предупреждает, что где-то ступени разбиты, а вот на втором вообще осторожнее ходить надо — стёкла битые кругом. — Как ты живёшь тут? — Хан просто предположил, что Чанбин тащит его к себе домой и угадал. — Я не такой богатый, чтобы апартаменты снимать, — звучал старший не обиженно, а растеряно.       Ему и самому всё это дерьмо да разбитые бутылки на нервы действовали, но варианта получше он правда не нашёл.       На третьем этаже старший остановился перед старенькой деревянной дверью, поковырял ключом в замке, который долго не хотел поддаваться, но в итоге сдался после очередного удара коленом.       В квартире было темно, тихо и пахло сыростью — всё в лучших традициях старых домов, которые давным давно пора бы снести. Чанбин разувается, включает свет и Джисон моментально ахуевает — светлый пол сверкает, реально сверкает от чистоты, стены ровные и тоже светлые. Из коридора видно часть комнаты, глаз падает на огромную плазменную панель, внизу приставка. Старший скрывается за углом, видимо, на кухне, но через пару секунд возвращается с двумя банками энергетика. — Чего стоим? Добро пожаловать в Чанбинлэнд, — Грей заливисто смеётся, подгоняя Джисона за плечо, буквально толкает навстречу к огромному телеку и длинному дивану, заваленному цветастыми подушками. — Располагайся, чувствуй себя, как дома.       А как дома вряд ли получится. Хан крутит головой, как сумасшедший и не знает от чего больше он в ахуе: от дорогущей техники на каждом квадратном метре или от огромного плюшевого зайца криво-лежащего в углу комнаты?       Чанбин включает неоновую ленту, и теперь приглушённый жёлтый свет из коридора смешивается с ярким розовым. Потолок, пол, стены, мебель, хозяин квартиры и сам гость окрашиваются в этот пошлый цвет, а высоченные хромированные колонки потрясно отражают эти яркие лампочки, роняя блики на выбеленный паркет. — Ахуеть, — шепчет Хан, когда из этих колонок начинает играть музыка, а старший вальяжно падает напротив на диван, и по-хозяйских закидывает ногу на ногу. — Клёво, да? — Ахуенно, — да, в этой небольшой квартире Джисону нравится, но ни этот пушистый светлый ковёр, ни постеры на стенах, ни боксёрская груша у окна — вообще ничего не намекает на «чувствуй себя, как дома». — Ты на люстру посмотри, — Грей тыкает пальцем в потолок, а там, блять, огромный диско-шар. Точнее нет, это реально люстра, но выглядит она, как прозрачный, собранный из тысячи тонких стёклышек, шар.       «Наверняка безумно дорогая».       Вся атмосфера комнаты кричит о том, что Чанбин ёбаный магнат — не иначе. Особенно шокирует разница с тем, что происходит за дверью всего этого «царства неона». Джисону неловко вот так стоять и пялиться с открытым ртом, но он всё же осматривается более внимательно, хозяин-то не против, даже двумя руками за. Взгляд блуждает по всему помещению и не знает, за что зацепиться. Сначала он подмечает явно дорогущий компьютер, стоящий на большом столе в углу комнаты, системный блок, клавиатура и мышь которого (не удивительно) так же пестрят подсветкой всех цветов радуги. Под мышью коврик и, если присмотреться к рисунку, то можно заметить Наруто? Серьёзно? Джисону никогда бы в жизни не пришла в голову мысль, что Чанбину нравится такое. По первому, второму и даже по третьему впечатлению, Грей мог быть фанатом какого-нибудь Джоджо или Май Литл Пони — из крайности в крайность. От коврика и мышки глаза Джисона скользят к другому краю стола, где стоит невиданный агрегат с одинаковыми матовыми клавишами, о предназначении которого Джисону остается только догадываться. Рядом та самая побитая и потрескавшаяся груша на массивной подставке, а за ней выглядывает стойка с микрофоном и это тоже, представьте себе, удивительно. Чанбин поёт? Сложно это представить, но если и да, то Джисон с большим удовольствием послушал бы, может быть и вторично ахуел от непредсказуемости Чанбина.       Голос у старшего мягкий, нежный, но далеко не певческий, хотя, секундочку… Джисон ведь не судья шоу талантов, поэтому его мнение вообще никого волновать не должно. Зато волнует Хана теперь другое — какие ещё сюрпризы скрываются за этим розовым худи?       Грей способен удивлять. — Хёнджин прям как ты крутился, — хихикнул старший открывая и протягивая Джисону напиток, а тот всё оторваться от созерцания интересных штуковин не мог. — А Феликс прямо-таки орал от акустики.       Единственное тёмное пятно в этой комнате — шторы. Грязно-синие, ближе даже к чёрному оттенку, скорее всего, чтобы солнечный свет не проникал за ненадобностью, и те были украшены длинной гирляндой в пол. Сейчас она не светилась и почему-то Джисону кажется, что свет её будет тоже розовым. Некоторые постеры на стенах тоже светятся флуоресцентным синим и ядовито зелёным, что уже даже не удивляет. Изображения разнообразные и ничего особо знакомого для себя он не примечает: какие-то группы, может быть актеры или кто ещё там Чанбину нравится, парочка аниме и постер с «Ходячим Замком».       Сердце Джисона ёкает, и где-то на задворках души опять становится теплее, как несколькими часами ранее, когда старший его от позорной аварии уберёг. Давно Джисон не встречал хоть кого-нибудь, кто мог бы разделить с ним любовь к творчеству Миядзаки. На полках, что находятся по бокам от плазмы, стоят различные фигурки и пара кактусов, один из которых зацвел прекрасным розовым цветком.       «Мило».       Хан действительно в розовом раю — Чанбинлэнде. — Красиво, пиздецки красиво, — рот Джисона, по традиции, открывается, а после губы трогает лёгкая улыбка. Он не прочь, как Феликс, заорать от восхищения, но скромность берёт верх. Парень замечает протянутую руку с банкой любимого энергетика и очень тихо благодарит. — Спасибо, Бинни. Тут всё правда такое нереальное, — никакого страха уже и в помине нет — один мальчишеский интерес. — А ты сам всё это обставил? — Конечно сам, и спасибо, что оценил, — старший делает театральный полу-поклон и тихо смеётся, рассматривая растерявшегося гостя. — Тебе, наверное, говорили, что, когда ты улыбаешься, ты похож на белку?       Хан возвращает лицу прежнюю хмурость, садится на самый край, сомкнув колени и припадает к банке дрожащими губами. — Нет, — глаза завороженно следят за блёклыми бликами на полу, в ушах стучат тихие басы или, наверное, это его собственное сердце так долбит. — Мне говорили, что я похож на уродца.       Грей смеётся ещё какое-то время, а потом замолкает и свой рот захлопывает. — Чего? Кто, блять, тебе такое сказал? — Да какая разница, — Хан дёргает плечом, наплывшую сонливость отгоняет.       Ну, а что ему ещё делать? Сидеть статуей он немного устал, хотелось лечь и правда поспать, потому что и день оказался слишком долгим и эмоций он сегодня испытал, как за всю неделю сразу, а энергетик почему-то оказывал обратный эффект и нифига не бодрил. — Что значит какая? Давай я и им рожи начищу? — Чанбин вполне серьёзен, а вот Джисону смешно. — Ты всё кулаками решаешь? — Рабочий метод, я бы даже сказал безотказный, — старший демонстративно крепкие кулаки потирает. Сейчас он весь такой в розовом и неоном залит того же цвета, но выглядит всё ещё серьёзной угрозой. — Так что? Кто тебе такое говорил? — Неважно, — Хан качает головой и, вместе с этим, укачивает сам себя. Вот-вот он вырубится, упав лицом либо на чистый пол, либо ударится затылком о стену. — Это было давно, в школе. — А сейчас? — Ч-что? — Джисон вздрогнул от того, что Чанбин слишком быстро оказался близко, и теперь розовой молнией сверкает на расстоянии вытянутого пальца. — Что сейчас? — Сейчас кто-то обижает, кроме хмыря того?       Жизнь Джисона обижала или судьба, но ни одну, ни вторую не поймаешь, в тёмном углу не зажмёшь и морду не набьёшь. Скорее они, эти две сучки, сговорятся и лицо разукрасят самому Джисону руками такого вот, как Чанбин. — Да всё нормально, — Хан ставит банку на пол и старается чуть отодвинуться, но некуда. От Чанбина, как и от судьбы, видимо не спрятаться и не скрыться. — А расскажи как ты живёшь? — отличное решение в любой непонятной ситуации менять вектор разговора. — Откуда всё это добро и… И ты поёшь?       Джисон снова приклеивается к стойке с микрофоном глазами. Когда-то и он хотел стать певцом, быть популярным и чтобы обязательно его по телевизору показывали. В те редкие дни, когда мама не была занята «папами», она устраивала маленького Сони на коленях, и они вместе смотрели всевозможные шоу, где талантливые мальчики и девочки соревновались между собой за место на сцене. Танцы, песни, красивые костюмы, популярность и куча денег, в конце концов — вот о чём мечтала мама для сына, и тихо-тихо шептала ему на ухо о своих заоблачных фантазиях. А Сони слушал, кивал и обещал постараться, но, как показало время, постарался он хуёво.       Дело было не в том, что Хан бесталанный или ленивый, нет, это вообще мимо. Джисон отлично пел, если бы мог, то и хореографию освоил бы довольно быстро, а вот с самооценкой он поделать ничего не мог.       В университете у него, кстати, был порыв показать себя впервые на смотре талантов, но после того концерта, тем же вечером, местная гопота а-ля крутые парни старших курсов просто избили его, потому что «слишком ты писклявый и выглядишь, как девка», но били его ногами в живот совсем не как девчонку, за волосы тоже к стене тащили отнюдь не нежно, а в конце, чудом не придушив, ему плюнули в лицо, со словами «умойся».       На этом «карьера» Джисона закончилась, а вот издевательства тех троих крепких парней только начались. — Не пою, а рэп читаю, — старший щёлкнул пультом, и музыка зазвучала громче. — Это, кстати, мой бит. Нравится?       Пиздец, как Джисону нравилось всё, что касалось Чанбина. Может быть, это сон? Очередная сладкая фантазия, присыпанная розовой сахарной пудрой? Не может ведь так быть, что день назад этот парень с серебряными волосами его пугал, а теперь он его по-настоящему восхищал. — Круто, да. — Я на всё это сам на боях заработал. Меня ж когда из ассоциации выгнали, мне и из дома пришлось уйти, — долгий выдох и снова на лица Чанбина красуется миленькая улыбочка.       «Честное слово, этот Грей — ёбанная загадка», про себя улыбается Хан.       Он помнит обрывками историю старшего, которую тот сплёл с кучей мудрых советов из разряда «что такое хорошо и как алкоголь может всё порушить к хуям собачьим». Чанбин всего себя посвятил спорту — «будущая олимпийская звезда в боксе», говорил ему тренер, «самый-самый» — ахали судьи, когда Чанбин тремя-четырьмя ударами нокаутировал соперников. Со всё про себя слышал, всем верил, и в себя тоже верил изо всех сил, поэтому и школу бросил, чтобы стать ещё лучше, прямо-таки неоспоримым чемпионом. Если бы ему разрешили, он бы и в зал спортивный с одной сумкой переехал, чтобы действительно тренироваться круглыми сутками. На носу Олимпийские игры, а за спиной сотни чемпионатов. Но, увы, над этим трудолюбивым парнем тоже однажды посмеялась сука судьба… — А сейчас дерёшься? — картинки прошлого старшего носились со скоростью света в голове Хана, сливаясь в одну сплошную серую полосу жизни. — Не, говорю же, что музыкой занялся. — И как? — Джисона уже размазало окончательно. Он удобно устроил голову на коленях и медленно моргал. Хуй его знает, как там у Грея с рэпом, но вот с колыбельными бы у него точно всё получилось. — Пока никак, — парень тоже выглядел невозможно уставшим, но его, видимо, энергетик ещё держал в сознании. — Читаю на улицах бывает, да тексты и биты на заказ пишу. — И как? — Что как? — старший ухмыльнулся и притянул Хана к себе, в свои крепкие братско-отеческие объятия. — У тебя уже голова не варит. Поспи. — А ты? — Хан действительно медленно погружался во тьму — в крепкий и глубокий сон. — А я буду рядом, Джисон-и, не бойся.       Было спокойно…       Скинув тёмную пелёнку с глаз и чью-то руку, Джисон подпрыгивает на месте от проснувшегося в подкорке ужаса; смотрит на Чанбина, который несколько секунд назад сладко обнимал его за талию; пытается через едва видимую щель между плотных штор понять: утро уже или всё ещё ночь?       Ничего не выходит и парень, аккуратно перекинув сначала одну ногу, а затем и всё тело, сползает с дивана на пол удачно обогнув «розовую» преграду.       В комнате по прежнему мрачно, неоново и уютно, только Джисон комфорта больше не ощущает, потому что страх, сука, всё испортил.       А боялся Джисон теперь не самого Чанбина, а того, что про него поняли, пожалуй, всё. Хоть Хан вчера и мало что про себя успел поведать, но то, что осталось в мыслях, читалось в тёмных глазах старшего.       «Он знает как я живу, он меня понимает».       Пока мысли били Джисона одна за другой, а колени снова подрагивали от недо-паники, хозяин квартиры во всю потягивался, и приторно растягивал губы в подобии улыбки. — Утречко, Джисон.       Хан всё ещё в некоем ступоре и просто хлопает ресницами. «Боже… Стыдно-то как…». Почему-то Хана сейчас волновали именно обрывки рассказов о себе нелюбимом, хотя, если подумать, Чанбин рассказал ему намного больше, почти всё про себя по своей собственной инициативе выложил, следовательно — это ему должно быть крайне неловко. — Неужели я такой стрёмный по утрам? — Грей мнёт лицо в ладонях и громко-громко зевает. Ему, кстати, стыдно не бывает вообще никогда. Даже с взъерошенными волосами, с опухшими глазами, да хоть с торчащей соплёй в носу, он не стыдится себя, а вот гость его во всю трясётся, поджимая колени к груди. — Да что тобой? Не выспался? — Мне… Я домой. — А позавтракать? Эй? — Джисон уже в коридоре натягивает кроссовки, приходится и Грею поднять свой зад, чтобы уж если не на завтрак парня уболтать, так хоть попрощаться по-человечески. — Ты в порядке? — Ага, — Хан запутывается в шнурках, потому что пальцы сами стали ватными и теперь путаются между собой.       Старший присаживается на колено и помогает. Слов благодарности он не ждёт, просто видит, что надо помочь и делает. — Слушай, — Чанбин и за своими кроссовками тянется. Его уже не забавляет тот факт, что Джисон мог испугаться его утренней физиономии, но от чего-то его всё же затрясло. Спрашивать дальше смысла нет — не расскажет ведь, может ещё больше разволнуется. Поэтому, вывод в голове Со рисуется сам собой — домой идти страшно, вот зуб на зуб и не попадает. — Давай я тебя провожу, да и с этим поговорю всё-таки? — это был скорее не вопрос, а предложение помощи и, если бы Джисон сказал своё твёрдое «нет», то Чанбин бы отстал, честное слово. Но раз тот молчит и голову вниз опускает, старший воспринимает это, как знак согласия. — Ты далеко живёшь?       Жил Джисон, как оказалось, не совсем-таки далеко — всего две станции метро и минут пять-семь через дворы. Всю дорогу между парнями висела пусть и не гробовая, но неприятная тишина. Старший иногда посмеивался над чем-то, листая ленты в соцсетях, и пару раз просил Джисона дышать. Воздуха, кажется, много и он такой доступный, но пока в лёгких мешаются страх и стыд, полной грудью дышать не получается.       Уверенность, с которой он шагал к своему дому угасала, оставалась с отпечатком подошвы в рыхлой земле, смывалась с ботинок грязной водой неглубоких луж. Зря он вообще вчера рот открыл на собрании. Не было чувства, что с ним возятся, как с маленьким, или просто из жалости и сострадания Грей сейчас шею разминает. Нет. Было ощущение чего-то непременно страшного, после которого и говорить не захочется. Вообще никогда. — Грей, — Хан замирает метрах в двух от парадной двери. — Может… Спасибо, что волнуешься и спасибо, что проводил, но давай я… Я сам, ладно? Не надо со мной идти. — Джисон, я на одни и те же грабли два раза не наступаю, — Чанбин тоже завис, воткнув кулаки в бока. — Просто поговорю, идёт?       Страшно было сказать: «нет, не нужна мне нянька, я сам, блять, могу», но ведь не может. Хотелось хлопнуть старшего по упругому плечу, сказать очередное «спасибо», и самому пойти и наконец-то высказать Донхёну всё, что он о нём думает — главное самому, но ведь и это Джисону не под силу.       Руки натурально прилипли к телу, в ногах не мышцы, а желе, а в голове каша. Стыдно, что приходится прятаться за чьей-то спиной. Это что-то необъяснимое, но, наверное, понятное многим. Когда открываешь перед незнакомыми людьми дверь в своё жилище — ты доверяешь им не только свои тайны, но и секреты и скелеты всех членов семьи. А это ответственность, на секундочку. А Хан Джисон безответственный трус, на минуточку, хотя минуточкой тут не ограничиться.       Он был, есть и будет таким, до конца своих дней. — Пошли, — Грей приобнимает за плечи, на которых лежит невидимый груз. Джисону ноги переставлять тяжело, его как будто на казнь ведут, не иначе. — И не бойся, ладно? Слышишь меня, Сони? — Слышу…       Джисон слышал шум крови в ушах — звоночек о подступающей панике. Он не чувствовал землю под ногами, зато прекрасно ощущал давление в рёбрах, и нарастающий ком в горле. — Эй, ну чего? — Чанбин разворачивает Джисона лицом к себе, долго смотрит в глаза и всё понять не может, что должно происходить дома, от чего бедного парня так колбасит. — Сони… Вдох… Выдох… — каждую паузу старший сам дышал и выдыхал. Панические атаки ему знакомы, к сожалению и подружился он с ними не так давно — после громкого слушания, если быть точнее, на котором он чувствовал себя не просто обвиняемым, а зверушкой для потехи или игрушкой для битья. «Спасибо, мам», — читалось тогда во взгляде подсудимого и «да пошли вы все», — цитировали заголовки газет последние слова бывшей звезды и надежды национальной ассоциации бокса. — Ещё раз вдох… И выдох…       Помогало, чёрт возьми. Спокойный голос, тёплые ладони на плечах и ласковая полуулыбка старшего вернули Джисону немного спокойствия. Наверное, именно про таких, как Грей и говорят «чувствовать себя, как за каменной стеной», хотя за что Джисону такая награда вдруг упала, в лице этого доброго парня, он вообще не представлял.       По пути до входной двери в «милый дом», Джисон понимает, что вчера впопыхах не подумал о ключах, и они сейчас, увы, не в кармане, а где-то в комнате на подоконнике или на столе. Несколько раз опять бросило в пот, по венам текла если не лава, то очень горячая кровь, а вот старший, после того, как Джисон тихо постучал, стал холодным и прямо каменным. — О! — кривит лицо Донхён. Когда парни выходили из метро, Хан бросил взгляд на яркое табло и время было 7:11. Сейчас около 7:30, а мамин сожитель уже качается на волнах пивной пены. — Ты чё, парня своего п-привёл?       Стыд в лёгких снова вспыхнул, и Джисону пришлось жадно глотнуть воздуха и протолкнуть его в себя через силу, иначе он бы точно в обморок упал. Мало того, что Донхён был абсолютно отвратительным человеком, выглядел, как то ещё уёбище, так и вещи порой говорил совершенно неподобающие. Речь свою не фильтровал от слова совсем. — Привет, папаша, — улыбается Чанбин своими ровными зубами, которые для профессиональных бойцов на вес золота, и скалой двигается вперёд.       Донхён мирно дорогу уступает, ему весело, мол, надо же, мелкий домой притащил хоть что-то, кроме неприятностей на жопе. Зря, он конечно, скалился в сторону Грея. Тот тоже ответил, но уже настоящим звериным оскалом, вцепившись в ворот знакомой поношенной майки, и силой впечатал мужчину затылком в стену.       Это секундное «приветствие» Донхёна чуть взбодрило, но ещё и разозлило: — Ты по-моему чё-то перепутал! — Чай наливай, папаша, — злобно шипит старший, утыкаясь почти лбом в чужое лицо. — Разговор есть.       Джисон не следил за происходящим, просто глаза поднять не мог, а когда Донхён с противным ворчанием скрылся на кухне, Чанбин его окликнул, и глаза сами поднялись навстречу этому яркому розовому пятну в их серой и самой обычной квартире. Порог переступить оказалось проще простого, а вот зайти на кухню, где уже Чанбин что-то трещал своим строгим голосом, Джисон так и не смог. Он скинул кроссовки, быстро окинул взглядом своё помятое отражение и заглянул в комнату к маме — её нет.       Это не странно, но ощутимый холодок по коже пробежал. Хан прислушивается — на кухне всё ещё слышен голос старшего, а за дверью ванной слабый шум стекающей в водосток воды. Ухо само приклеивается к двери, хотя вообще необязательно было тратить время на подслушивание — Джисон и так знает, что мама там сидит на краю ванной и плачет. — Мам, — тихий стук. — Мамочка? — Я сейчас выйду, Сони, — всхлипывает женщина. — Ми-ми-минутку, мальчик мой…       На последнем слове сдержанный голос срывается на вой. Сложно вот так стоять сложа руки, слушать и слышать эти завывания. Сколько бы лет не прошло — трудно к такому привыкнуть. Сердце обречённо ноет вместе с женщиной, а руки с силой сжимают хлипкую ручку и дёргают на себя, ломая слабый замок к чертям собачьим. Делов-то несколько секунд, зато теперь Хан чувствует себя маленьким героем — не спрятался в комнате, как раньше, а пришёл на помощь.       Женщина, как Хан и ожидал, сидела на краю пожелтевшей ванной и прятала испачканный кровью нос. Из одной ноздри торчит кусок скомканной бумаги, уже сполна напитавшийся тёмной кровью, из второй розовые сопли рекой. Привычно зализанные волосы в беспорядке, руки в знакомых синяках, а вот на шее появилось что-то новенькое.       Это кажется несправедливым, неправильным, ведь мама у него очень красивая, даже на свои сорок четыре не выглядит, и портить её лицо, поднимать на неё руку, ежедневно толкать то в спину, то в грудь, да ещё и душить — это уже явно перебор. В глазах сына жуткая паника сменяется растерянностью, а потом и это чувство уступает злости.       «Зря я вчера ушёл». — Мам! — Хан звучал скорее капризно, чем злобно. Если честно, он и разрыдаться сейчас готов, потому что не только всё плохое он помнил, но и хорошее. Он любил маму и любит, наверное, до сих пор. Да, сын у неё не на первом месте, но она то у сына самая первая, единственная и родная. Больше у Джисона никого нет. Обида у парня не только в голосе, но и в голове, под сердцем, где-то и в душе ей нашлось место. — Мам, почему?        «Ну почему ты это терпишь?». — Всё хорошо, Сони, я сейчас выйду.       Никаких скандалов из-за испорченной двери, никаких резких разочарованных взглядов — вообще ничего, одна пустота в некогда добрых и улыбающихся глазах родного человека. Джисон нехотя пятится, спиной врезается в стену и ползёт в сторону кухни, так и не отрывая глаз от мамы, за что-то вымаливая прощение расширенными зрачками и мокрой стеной слёз.       На кухне тоже тихо. И Чанбин и Донхён поворачивают головы, как только Джисон тенью проскальзывает и остаётся стоять у холодильника. Грей снова всё понимает — что-то случилось. Пока младший где-то бродил, Чанбин успел высказать всё, что думает на счёт таких, как Донхён, прямо-таки воспитательную лекцию провёл, но к главной теме этого «заседания» он так и не подошёл. Мужчина, наверное, и сам догадался, что его сейчас начнут выпроваживать, и, в свою очередь, успел уже тысячу раз пожалеть, что дверь открыл — никуда уходить он не собирался. — Ты чего, Сони? — Грей поднимается со стула, оставляя за спиной недовольную покрасневшую рожу, которая так и не смогла ничего ясного сказать в своё оправдание, продолжала потягивать что-то из большой кружки с тошнотворным хлюпающим звуком.       Донхён вообще молчал дохлой рыбой, да и пах соответственно и Джисон сейчас сверлил взглядом эту мерзость, которая смеет иногда называть себя человеком.       Ли Донхёну в жизни часто не везло. В школьные годы его не взяли в сборную по баскетболу из-за низкого роста, в карьере не повезло получить травму и со второй мечтой стать пожарным пришлось попрощаться. В личной жизни тоже одно сплошное непрекращающееся невезение — бывшая жена гуляла от такого непутёвого мужа, сыновья вроде и его, но никакого общего сходства с отцом и в помине нет. И, однажды, войдя в дом семьи Хан, Донхёну тоже крупно не повезло. Тогда никто ещё не осознавал, что он будет пусть не первым, но точно последним, кто истратит оставшееся терпение младшего в семье. Донхён реально зря открыл дверь и вообще зря в неё вошел когда-то сам. — Ты, — хрипит Хан, не обращая внимание на севший голос. — Ничтожество…       Чанбин маску любезности прячет в карман и надевает другую — свирепую. — Уходи, — кое-как выдавливает парень, подпитываясь этой уверенностью или силой от Чанбина. Этот парень в розовом неплохой такой талисман на удачу. С ним не страшно, с ним, блять, не как за каменной стеной, а как в самой прочной крепости. — Проваливай, и никогда… Никогда…       Неуклюжие поглаживания по спине снова приободряют. Грей теперь, кажется, и в плечах шире стал и ростом как-то вытянулся — каменная башня, а Джисон, наоборот, сжимается, хоть по голосу и не скажешь, что парню сейчас страшно до дрожи в поджилках. — Чё натворил? — старший уже раздумывает куда сначала ударить — в голову, или помучить печень и рёбра? Он обещал только поговорить, да, но он не уточнял, что разговаривать привык кулаками.       Донхён снова ухмыляется и это выражение лица, в совокупности с расслабленной позой, по-настоящему травмируют хрупкую душу Джисона. Люди есть хорошие, вот, например, Со Чанбин. А есть настоящие мрази, как Ли Донхён.       Одни могут лечить, а другие только калечить. — Ч-что происходит?       На тихий дрожащий голос парни оборачиваются, а настоящая мразь, в обличии человека, лишь громко фыркает и отворачивается к окну.       Всё было сном, нереальной фантазией или неплохим таким триллером. Чанбин моментально теряет свой цвет, откровенно разглядывая невысокую женщину, похожую на Джисона. Только у парня волосы другого цвета и длины, нос целый, а руки и шея свободны от зелёно-фиолетовых пятен. А вот влажные глаза, опущенные уголки губ и покрасневшие щёки — один в один. — Ты чё, сука, себе позволяешь? — Чанбин сам ощущает, как кровь от лица отлила, а ненависть и желание избить это животное вспыхнуло белой вспышкой в глазах. — Простите за грубость, миледи, — старший делает поклон, прикладывая руку к сердцу, хотя хотелось приложить её ко рту, чтобы ещё больше мата не вырвалось, а затем поворачивается к Донхёну. — А ну на меня смотри, паскуда.       Хан спиной чувствует мамины руки, и ему отчаянно хочется их с себя сбросить, потому что она сама до всего этого довела. Не было бы ни истерик, ни слёз, ни синяков и Грея бы тут тоже не было, если бы мама не вела себя так. И Джисон бы тоже не был таким. Она одна в этом виновата, но это ведь не первая и не последняя семья, где детям приходится страдать за грехи своих родителей. Джисон явно не первый в мире ребёнок, которого сломала семья.       Пока в дверях Хан старался внутри наспех склеить невидимым клеем все трещины, Чанбин уже поднял Донхёна за майку и слишком рьяно начал трясти. Ткань рвётся и противно трещит. Мама опять вздрагивает, а вместе с ней и сын. — Иди в комнату, — бросает Джисон через плечо, потому что женщина уже во всю неестественно трясётся после каждого выкрика Чанбина и гнусавого бормотания «любимого и ненаглядного». Вчера она просила уйти, пришёл час поменяться местами, ведь ещё немного и нервный срыв прибьёт женщину к полу, как вчера похожие чувства приклеили Джисона к прохладной стене. — Сони… — Мам, иди же, — снова просыпается капризный малыш, просьбы и хотелки которого взрослые почему-то игнорируют.       Хотя, стоит помнить, что Хан Джисон уже давно не маленький. Взрослой версии того ребёнка хочется сейчас ногой топнуть и вытолкнуть маму отсюда, но он не успевает. — Не трогайте его! Да что… — женщина вырывается к борющейся парочке у окна, которая, пока дальше взаимных оскорблений не перешла. Стул с грохотом падает, майка продолжает скрипеть и рваться в крепких кулаках старшего. — Успокойтесь! Я… Я полицию вызову! — Вызывай.       Никто, кроме сына, не слышит и не отвечает. Донхён прямо сейчас плюёт в лицо незнакомцу, а Чанбин пробивает головой в ответ, и пачкается уже не только вязкой вонючей слюной, но и брызгами крови. Увы, разбил он не нос, как хотел, а лишь бровь рассёк этому уроду, но это ведь только начало. — Сони!       А взрослому Джисону, внутри которого кричит и истерит этот маленький Сони, трудно посмотреть на маму. Чанбин прямо сейчас своими раскрасневшимися кулаками исполняет мечту Джисона. Или малыша Сони?       Сейчас-то Хан полностью окунулся в омут чувств старшего, и распробовал его ненависть к таким падшим людям, как Донхён. В мыслях перекатываются вчерашние слова про отчима Грея, и Джисон сглатывает, боясь захлебнуться во всём этом понимание, в глубоком море чувств. Пусть тот мужик измывался только над самим Чанбином, а не над его мамой, но ситуация до боли похожа.       Неважно кто страдал, важно другое — так вообще в мире не должно происходить. Не должны родители отодвигать свою плоть и кровь на второй план, и выбирать чужаков. — Перестаньте, — мама тянет за розовую ткань, а Чанбин молит её «ради всего святого» отойти, потому что…       Донхён падает на пол после очередного столкновения лбами, задев плечом угол стола. Чанбин без страха падает сверху на него, и женщина, по инерции, тоже падает где-то рядом. Ей снова прилетает локтём по челюсти от «любимого», и только этот жалобный писк и отрезвил Джисона.       В три шага он оказывается рядом, и оттягивает её за плечи, но мать настырная, снова цепляется за капюшон Чанбина и истерично визжит перестать. Где же была её бойкость, когда Донхён в очередной раз бил саму женщину? Вчера она также рвалась защитить сына от этого монстра, а теперь кидается в защиту Донхёна.       Логика давно сказала «пока» и ушла следом за здравым смыслом. — Мама, — Хан трясёт её за плечи, старается менее болезненно руку разжать и утащить её подальше с места происшествия. Быстрого «спасибо, бро» от Грея, было достаточно, чтобы вновь ощутить себя каким-никаким героем. Хан всё делает правильно, хотя капли крови на полу и одежде, хруст пальцев (ну, Джисон надеялся, что это были всего лишь пальцы) и отборный мат говорят о том, что этой кашей, которую он сам же и заварил, он будет сыт надолго. — Мамочка, ну пожалуйста…       «Кто не рискует, тот не пьёт шампанского, моя прелесть», в самый, блять, подходящий момент в мысли Джисона ворвался Его Сиятельство, Хван Хёнджин. Джисон рискнул вчера и было клёво, правда вечер выдался потрясающим. Он и сегодня решил сыграть с судьбой и поставить всё на чёрное, точнее, на розовое и он очень надеялся, впервые пожалуй, что не зря. Эти крики, стоны и пыхтения — всё это не зря. — Мам, встань! — Хан уже не боится делать больно, поэтому с силой сжимает пострадавшее запястье и тянет женщину от дерущихся.       Ему это тоже не нравится. Насилие — страшно, неправильно, просто ужасно и несовместимо с жизнью, но сегодня, сейчас все действия и удары старшего Джисон поддерживает.       Перед ясным чистым небом всегда будет пасмурно и дождливо. Перед оглушающей тишиной и спокойствием, всегда будет разрушающий всё вокруг ураган. Таков закон природы или жизни, в данном случае. Джисон ни во что и ни в кого не верил, молиться бесполезно, но сейчас он, наблюдая, как Донхён придушивает Грея, и беспорядочно бьёт второй рукой куда-то в бок и по лицу, отчаянно шепчет свои просьбы: «пожалуйста, пусть всё это закончится».       Мама загибается, утыкаясь лбом в пол и сын снова тянет её к проходу, нашёптывая еле слышно: «я просто хочу жить нормально… пожалуйста… блять».       Робким быть в данной ситуации вообще не вариант. Маму с трудом удалось оттащить, поднять и усадить на диван в общей комнате. Та тряслась не переставая и потирала следы чужой агрессии на бледной коже. Теперь там останется и след руки Джисона. Хан сам сейчас думает о том же — он сделал маме больно. Пострадавшая рука хватает сына за край футболки, а сухие бледные губы с тысячами трещинок еле слышно произносят, не поднимая залитых слезами глаз: — За что ты так со мной, Джисон?       После такого вопроса хотелось выпорхнуть из квартиры, чтобы и грамма духу здесь его больше не оставалось, и выпорхнуть желательно с окна, а не через дверь. За что так с ней? А за что она так с ним? Что Джисон плохого сделал ей? Разве тот маленький ребёнок, что всегда её ждал, улыбался и так бескрайне доверял, чем-то заслужил быть сейчас таким и здесь, в этом царстве Содома, Гоморры и полного пиздеца? — Ты чего, ма? — парень сел на пол у ног женщины и кое-как смог руки её сжать. — Всё будет хорошо, он… Он уйдёт, не бойся.       Да, Джисон опять проглотил обиду. Это же мама, любимая, блять, мамочка, которая подарила ему жизнь. Пусть нелегко ему живётся, но всё же радость иногда стучится и в его двери.       За стенкой что-то разбилось. Наверное любимая кружка Джисона. Этот хмырь постоянно пил если не из бутылки, то непременно, сука, из неё.       «Ну и пусть, я бы её всё равно даже в руки не брал больше», думается ему.       Снова грохот и лязг — это уже столовые приборы, Джисон уверен. Болезненное «блять» и громкий удар кулака о скулу или по хлипким рёбрам. Мама тоже слышит, стреляет глазами в сына, наверняка пощёчину влепить хочет за этот беспредел. Ещё какие-то звуки возни и новая череда стонов заставляют женщину подняться и шагнуть к двери, но сыну опять приходится делать больно и тянуть маму назад, на старенький диван. — Мам, ну… — За что, Сони? Я просила тебя? — голос мамы был тихий, но резал как самое острое лезвие. — Мам?       На кухне резко стало тихо, только тяжёлое дыхание Грея и его плевки через каждый мат, говорили о том, кто победил. Все мышцы Джисона расслабляются, а вот в голове извилины начинают слишком быстро шевелиться. После бури и урагана тоже страшно и противно смотреть на последствия, вот у Хана голова и загудела от представления что там сейчас на кухне он обнаружит.       Женщина больше не плакала, просто смотрела в одну точку стеклянными глазами и даже моргала реже обычного. Из ноздри выглянула приличная капля крови и упала на сцепленные вместе руки матери и сына.       «Ты виновата, мам». — Сони? — старший довольно громко гавкнул и снова шумно сплюнул. — Помоги его вытащить.       Прежде чем встать с колен и пойти к Чанбину играть третий акт своего геройского спектакля, Хан внимательно оглядел женщину перед собой. Она теперь казалась ему незнакомкой, виделась чужой женщиной, которых сотни в этом районе, и тысячи тысяч во всём городе. Джисон не узнавал эти поджатые губы и сведённые брови.       «Сама виновата». — Я тебе этого не прощу, — коснулось ушей сына. Это точно была не его мама, а значит и говорить ему с ней больше не о чем.       Следующие два с лишним часа прошли относительно спокойно и, главное, в тишине. Чанбин смог вырубить мужчину, и на пару они спустили его вниз кое-как. Старший просто вымотался, чтобы в одного этого кабана «провожать», а Джисон, явно не привыкший к физической активности, помогал чем мог и спину надрывал. Сейчас он уже дома, стирает влажной тряпкой капли с потёртого ламината и потом обливается в который раз. — Сумки кинул прям на него, — бурчит с порога Чанбин и снова оказывается рядом. Джисон всё продолжает монотонно водить грязным куском ткани туда-сюда, как зомби, честное слово. — Ты как?       Вопрос на миллион вон, если не больше и как был бы рад Хан выиграть эти деньги, если бы смог ответить. Но это всё шутки: денег-то никаких нет, вот и ответа у Джисона тоже нет. Как он? Сказать сухо «нормально» он не может, потому что, а что это такое «нормально», которым все вокруг живут? Ответить, что хуже некуда — не вариант. С уходом Донхёна и просторнее стало, и дышалось легче, и чище в разы.       Нет, всё не то.       А может, Хану было просто до непонятного хорошо и спокойно, зная, что это чудовище больше чудить в стенах этой квартиры не будет? Не будет ведь? — Да так… — это единственные буквы, которые на кончике языка крутились и сами собой сложились в ответ. Мамины слова или, точнее, обвинительные вопросы ставили в тупик. И это не тот мнимый тупик, на который можно рукой махнуть и переступить. Джисон сейчас ощущал себя замурованным в бетонные стены, где даже пошевелиться трудно, а уж двинуться в сторону вообще невозможно. — А ты? — Заживу, не переживай, — улыбнулся старший.        Теперь в уши Джисона лился приятный тёплый голос. Такой он слышал тогда, на заброшенном заводе, когда сначала обомлел от нежного тембра, а потом незаметно для других поседел от пугающего вида парня в коже и цепях.       «Посмотри на того же Грея. Он хоть и выглядит суровым, а сам пройти не может мимо клубничного мороженого и спит с мягкой игрушкой», — в голове тихо звучал голос Криса, а ещё Джисон вспомнил, что он говорил что-то про семью и Хан, вроде как, теперь член этой маленькой семейки.       Чанбин, после такого буйства, выглядел помятым. Розовое худи растянуто у воротника, рукава и перед заляпаны разводами слюней и крови, волосы взъерошены, а на кулаках и колене красуются царапины, и будущие синяки проклёвываются. Джисону становится неловко и даже стыдно из-за того, что Грей пострадал, помогая ему.       Тряпка падает в таз с коричневой водой, младший встаёт, и жестом просит сесть старшего на стул. Герой этого дня покорно садится, всё ещё переводя дыхание.       «Наверное, адреналин всё ещё бушует внутри», успокаивал себя Джисон, «он же не злится на меня?». А если Грей и злился, то Хан сейчас быстро его подлатает и, может, так гнев сменится милостью.       Открыв крайний шкафчик гарнитура, парень достает небольшую аптечку и садится на пол, как раз утыкаясь лицом в разбитое колено. — Да это всё пустяки, само пройдет, — Чанбин фыркает, как ни в чём не бывало, словно не только что чью-то морду начистил, а за хлебом сходил. — А вдруг он ядовитый? А ты его руками трогал, — Джисон пытался отшутиться и по легкой улыбке и протянутой руке, понял, что вполне себе успешно.       Он аккуратно и бережно обрабатывает каждую сбитую в фарш костяшку, и думает о том, что нужно его как-то отблагодарить иначе. Чисто по-человечески сказать «спасибо» за то, что стало легче дышать. Пока Хан старательно, прикусив язык, стирал запёкшуюся кровь, в голову стрельнула идея, что и мама могла бы тоже выйти из комнаты и поблагодарить за помощь. Они бы вместе выпили чай, успокоились все в конце концов, но мама не выйдет, не услышит Грей слов благодарности. Да и в таких условиях предлагать чай и остатки крекеров двухнедельной давности совсем не солидно.       Чанбин же живет в своё удовольствие, мороженое любит и плюшевых зайцев… — Грей, а… А можно я тебя мороженым угощу?       На этом полу, несколько часов назад, чуть не убили человека, а Джисон думает о десерте в знак благодарности.       «Какая глупость». — Хм-м-м, — старший забрал ватный диск, чтобы колено самому обработать — всё же не маленький мальчик, а взрослый мужчина, и наигранно задумался. — Только если клубничное и не меньше пяти шариков.       Тот день стал последним, когда Хан Джисон выходил на улицу. Он, как сам того и хотел, сходил с Чанбином в ближайшую кондитерскую и отблагодарил за помощь таким пустяком — всего пять нежно-розовых шариков в большой картонной банке, щедро политые клубничным сиропом, а сколько свободы они подарили Хану. — Сони, — когда последняя ложка сахарного лакомства была беспощадно уничтожена, старший слишком уж серьёзным тоном обратился к зевающему Джисону. — Не говори никому о том, что было, окей? — Ладно. А разве они сами не поймут?       Несколько неуклюжих взмахов руками перед лицом намекнули Грею, о чём говорит парень. — Я сегодня не приду, — дверь кондитерской закрылась за спинами парней переливом маленьких колокольчиков. — И завтра, наверное, тоже. Так что будь добр, помалкивай.       Джисону ничего не остаётся другого, кроме как просто кивнуть. Он вроде как в долгу перед старшим и готов отплатить сполна. Да он всю жизнь готов по первому требованию выполнять всё, что только попросит старший. Но нескольких часов хватило понять, что Чанбин не такой — не попросит, не попрекнёт и сам забудет о боли другого человека. — А ты… — Особенно Феликсу не вздумай ничего ляпнуть, — дружеское похлопывание по плечу немного разрядило обстановку.       Грозовая туча с серого лица Чанбина смылась, он теперь был снова бледный, как и безразмерное блёклое худи, которое Хан еле откопал среди завалов старых вещей для старшего, но улыбался привычно и нежно. — Я вообще не из болтливых, если ты не заметил. — Ещё как заметил, мелкий, — Грей раскидывает руки в стороны и улыбается милой, но явно болезненной улыбкой, из-за рассечёной губы. — Обнимемся?       И Джисон обнял. Очень крепко и сильно. Чанбин действительно напоминал ему старшего брата с которым не страшно. Рядом с ним, в его сильных руках он чувствовал поддержку и необходимое тепло.       После бурь, торнадо и ужасающих смерчей всегда холодно. Но самым сильным чувством — была, конечно же, благодарность. И как же жаль, что такого брата у него никогда не было рядом и не будет. Хорошо, что Грей травмированной правой сейчас прижимает лицо младшего к груди и не видит, как по щеке тянется одна единственная слеза.       Они коротко прощаются парой приободряющих слов. Каждый явно думает о своём. Что в голове у Чанбина, Джисон не знает, но уверен, что мысли его тяжелые и хмурые, в точности, как и прощальный взгляд. В голове самого Хана хаос, с которым нужно будет что-то сделать и, желательно, без спиртного. Так они и расходятся в разные стороны.       Дома Джисона встретила тишина и темнота. Он не знал, здесь ли всё ещё мама или пошла за своим благоверным, а может быть уже нашла новое чудовище, и сказочно проводит с ним время. Это разочаровывало, тошнило от этого, поверьте.       В своей комнате парень закрывает дверь на замок и щеколду и, уже по-традиции, ныряет под спасительное одеяло. Тошнота держится внутри, подступает к горлу противными коликами и всё тело начинает трясти. Теперь можно дать волю скопившимся чувствам и эмоциям.       Здесь, в его безопасном местечке, никто не осудит и никто не посмеет помешать выплеснуть всё наружу. Слова матери пиздецки задевали. Джисон прокручивал их снова и снова в голове всю недолгую дорогу до дома, и сейчас тоже заевшей пластинкой слышит в голове: «за что ты так со мной?» и, блять, ничего не понимает.       Как так? Впервые в жизни вступился за неё, чтобы не видеть больше ни потухших глаз, ни её крови и синяков на видимых и невидимых частях тела, а она ещё и обвинила его в этом? Пусть Хан и не один, а с чужой помощью вырвал её из этого болота, но помог же?        «Как, блять, так?!».       Злость накрывает вперемешку с паникой, словно крышка гроба хлопнула перед лицом парня, лишая и света белого и светлого будущего. Маленький Сони внутри чувствовал себя сейчас очень странно. Мама — единственный любимый человек для него, но, в момент, когда представился выбор родной сын или какой-то очередной хуй, этот родной человек выбрал мужика, мудака, который относился к ней, как к ничтожеству большую часть времени, и бросил бы через пару недель или месяцев, как и все предыдущие.       В уголках глаз собирались слёзы от обиды. Он правда не понимал, как так можно. Значит ли он хоть что-то для неё? Не зверушка же он — покормила, улыбнулась и хватит? Даже нерадивые хозяева могли относиться к своим питомцам лучше, давать им защиту от других или какую-никакую заботу.       Забота его мамы заканчивалась на том, что она могла вытащить его из обезьянника или кимпаб в больничную палату пронести. А зачем? Да хрен её знает. Может из чувства стыда или просто по-приколу.       Он совершенно не узнавал больше эту женщину и теперь не знал даже, как к ней относиться.       С того самого переломного момента в жизни семьи Хан, Джисон частенько представлял, как хорошо жилось бы им вдвоём с мамой: вот Сони просыпается от ласкового голоса и пожелания доброго утра, а потом его зовут завтракать; вот он сам прибегает к маме с письмом из университета и хвастается, что его взяли на какой-то невъебически крутой факультет, да ещё и на бюджет; а вот они вместе гуляют по магазинам и выбирают продукты, чтобы мама приготовила на ужин жареные рёбрышки с кимчи, а Джисон, в благодарность за её любовь, непременно подарил бы за этим ужином букет её любимых ромашек.       Все призрачные фантазии такие банальные, избитые, как и реальные жизни обычных незнакомых людей и такие, блять, несбыточные для одного Джисона, как будто его кто-то проклял при рождении и обрек на пожизненные страдания.       Ничего из того, о чём Хан мечтал и фантазировал с детства никогда не станет реальным. Ни-ког-да и точка. Его реальность — это бутылки, разбитая вдребезги жизнь, убивающее одиночество и бесконечная истерика, которая его накрывает по новой.       Джисон знал, что он уродец, ничтожество и так далее по списку, этим его уже не удивить, а вот то, как же ничтожна оказалась женщина, которой он верил, которую любил и ради которой старался встать на путь истинный, кажется доломало его окончательно.       Внутри давно уже одна гниль и труха, всё держалось еле-еле. Любовь к маме, точнее, держалась на последних прогнивших ниточках и сегодня всё оборвалось окончательно.       В голову опять залез Хёнджин и его семья. Его не любили и не любят, с его слов, но он справился с этим, научился жить в гармонии с самим собой и Джисону бы с него пример взять. Следом в сознание врывается названный брат — Чанбин. Его семейная драма тоже поломала: очередной отчим его доканал своими пьянками и рукоприкладством в сторону мамы, вот и сорвался он, избил до полу смерти, «жизни правильной научил», вспомнилось Джисону, «на его же языке и объяснил». Но жизнь повернулась к этому клёвому и реально доброму парню задом — мать вызвала полицию, поднялась шумиха вокруг известного спортсмена. Пока шли разбирательства, оставшийся никому ненужным сын обитал где придётся. Тренера его тогда стороной обходили и в зал не пускали до вынесения приговора, вот он и запил. И не с горя, как можно подумать, а чтобы отравить себя. Тогда, жизнь у Чанбина закончилась, ведь жил он спортом и грандиозными планами. После очередной пьянки в компании левых людей, парня стала травить общественность. Новостные ленты пестрили мерзкими заголовками и снимками «упавшей звезды бокса лицом в забор», адвокат пожимал плечами, а мать заблокировала своего защитника везде, абсолютно везде и даже замки догадалась сменить.       Джисон новости никогда не читал, поэтому эта история из первых уст казалась ему выдумкой. Что плохого сделал Чанбин? Просто хотел из грязи выбраться и достичь чего-то в жизни? Хотел избавить свою маму от горы бутылок, банок, запаха утреннего перегара и порции ссадин?       Реально с трудом верилось, что и такого золотого, заботливого и трудолюбивого ребёнка мать родная поставила на второе, а может и третье место? В сторону своей же он махнул рукой. После сегодняшнего тут и говорить нечего, только голова от мыслей разрывалась всё сильнее и сильнее с каждой секундой.       Что не так с родителями?       Джисон вовсю обливался слезами, тёр покрасневшие глаза уголком одеяла и ковырнул ещё один нарыв на своей памяти. Чонин. Ещё одна, если не ошибка, то точно помеха в жизни двух взрослых людей, хотя эта «помеха» неплохо так и сама выполняет родительскую функцию, присматривая за малышнёй.       Нет у Джисона ответов почему с ними всеми так дерьмово обошлись, зато болезненных вопросов миллион с лишним.       Ничего в этом мире не происходит просто так, по чьему-либо желанию или просто по щелчку пальцев — всё имеет свои причины. Но какая причина у его мамы забивать хуй на сына? Чем не угодил Чанбин своей? В чём ошибся невинный младенец семейства Хван? Что, блять, они сделали не так сразу же, после первого своего вздоха в родильной палате?       Часто можно услышать — люби родителей, уважай, а за что Хёнджину или тому же Чанбину их любить и почитать? Почему все молчат о том, что родители тоже должны любить и уважать своих детей?       Да, дети не всегда соответствуют ожиданиям тех, кто их породил, но ведь взрослые же люди, должны понимать то, что ребёнок не вещь, которая если разонравится — с лёгкостью полетит в мусорный бак да там и останется до скончания веков, или пока мусоровоз не увезёт в дальние дали прямиком на свалку. Детьми нужно заниматься и в первую очередь, они ведут себя не так, как от них ожидают, а как им это показали с раннего детства. Если первое, что видишь при рождении, это «фига», то вряд ли в ответ получишь приветливое рукопожатие и любовный поцелуй в щёчку.       А ведь Джисон до последнего верил, что мама — в первую очередь мама, а потом уже всё остальное и для всех других. Как оказалось, это было его очередной ошибкой.       «Она сама виновата».