Клуб «Ненужных людей»

✦

      Утро добрым не бывает, и Хан Джисон на собственной шкуре в этом убеждается. Спина и шея противно ноют, сам он в непонятной позе лежит на тёплом полу, и разглядывает деревянный плинтус, который прячет жёлтые обои. Подниматься он не спешит, а лежит и прислушивается к звукам вокруг, но ничего не слышит, слишком тихо, даже неестественно как-то, словно он в вакууме. Посторонних звуков нет, зато есть ком мыслей, который в голову ударяет. Хан помнит, как после очередного игнора мамы психанул и ушёл из дома, но он собирался вернуться, правда не один, а с бутылкой чего-нибудь горького. Когда это было? Вчера? Позавчера?       Он вспоминает ступеньки и скрип колёс. Точно! Его же велосипедист сбил этой ночью… Или прошлой?       Сейчас пол заливают первые, особенно яркие лучи Солнца, значит утро наступило, но главный вопрос остаётся открытым — утро какого, блять, дня?       Каменная голова отрывается от деревянного пола и тут же просится назад. В глазах мелькают искры, а во рту колики по распухшему языку расползаются от жажды. Парень осторожно крутит головой, чтобы рассмотреть где находится, но зацепиться за что-то глазами не выходит — одни голые стены и он в еле мокрой футболке, которую надел вчера… Позавчера? А на плечах болтается что-то чужое, что сам Джисон бы никогда не додумался надеть летом — тёплая серая кофта на замке.       Понять и разобраться в своих ощущениях Джисону мешает дикое желание отвести себя в уборную, и хоть воды из унитаза глотнуть. Похуй. Кряхтя и постанывая от новых вертолётов, Хан поднимается, и по гладкой стене осторожно ползёт в сторону двери. В коридоре тоже пусто и тихо, и мысль, что в пьяном угаре он вломился в чей-то дом, стреляет в голову с близкого расстояния. Хан снова хватается за голову и топает наугад к ближайшей двери. Холодная вода его бодрит, и тут же возвращает ощущения «полёта», словно он не до конца протрезвел. Руки поцарапаны, колени тоже. Джисон смывает засохшую грязь и едва заметные следы крови, и очень жалеет, что не выбрал для ночёвки квартиру ну хотя бы с зеркалом. Очень ему интересно, что с его лицом сейчас, хотя по ощущениям всё там нормально, только глаза спиртом заплыли и губы чуть распухли, а в остальном — всё такой же мамин симпатяга.       После ванной комнаты Джисон уже не ползает по стенам, а вполне себе нормально двигается, и ему бежать бы из этого места, но что-то его за руку останавливает. Парень заглядывает за угол и видит ещё одну пустую комнату, в углу которой противно журчит невысокий холодильник. Одна светлая занавеска ласкает этот агрегат, и Хана заодно приманивает.       Нетвёрдыми шагами он крадётся к открытой двери балкона, потому что видит, что там кто-то сидит, и этот кто-то наверняка его скитания от двери до двери слышал со всеми стонами и ругательствами и, если до сих пор ему на дверь не указали, то очень бы хотелось узнать почему? — П-привет? — Джисон выглядывает из-за светлого полупрозрачного куска тюли, и различает профиль молчаливого Ангела.       Тот поворачивается, и устремляет свои серые глаза прямо на Джисона, смотрит долго и пристально, а потом кивает сесть рядом. Непонятно от чего у Хана голова в этот момент закружилась: свежий воздух так на него повлиял или тёплое плечо парня голову вскружило.       Джисон вообще не контактный был и любые касания он принимал слишком близко к сердцу с ранних лет. Если его хватал Донхён своими шершавыми ручищами, то было неприятно, мамины прикосновения он не помнил толком, а вот ладони сероглазого запомнились ему шёлком. Теперь вот и плечо он будет вспоминать самыми приятными словами. — Эм… Ты как?       Парень теряется. Вопросов было миллион, и из всей кучи он выбрал именно самый тупой. — Я как? — Ангел, видимо, тоже сейчас этой тупости улыбается или, скорее, ухмыляется приподняв один уголок рта. — В порядке, спасибо, что спросил.       Голос у этого парня тоже нежный и невозможно приятный. Шёпот, который Джисон слышал на собрании, казался бархатом, а вот сейчас более громкие звуки встали образом атласа — струящегося, блестящего и гладкого. — Я… — Хан снова замялся, не зная, что выдавить из себя. Для начала он подумал извиниться. Хуй знает за что, но он трезвый частенько творит херню, а уж пьяный и подавно. Хотелось бы самому вспомнить за что нужно проговаривать слова извинения, но и без воспоминаний Джисон проживёт, не впервые. Потом парень дыхание затаил, потому что подумал, что правильнее было бы для начала узнать как он здесь оказался и, собственно, где здесь, но тут он краем глаза увидел торчащие из-за макушек деревьев высокие «Американские горки» и «Чёртово колесо», и подпрыгнувшее сердце застряло в глотке. — Я никогда не был в парке аттракционов. — Почему? — Минхо снова перешёл на привычный тихий голос. На улице было по-утреннему мирно, соседей не слышно и ничего не мешало расслышать его. Казалось, даже птицы замолкли, чтобы эти двое спокойно поговорили. — Мама всегда только обещала сводить, но так и не отвела, — жмёт плечами Хан, сам не понимая, зачем он это вспоминает, и детскую рану ковыряет. — Кстати… А где мы? — В моей квартире. — И как ты тут живёшь? — очередной тупой вопрос, который почему-то интересовал Джисона больше всего. — Я снял её два дня назад и только собираюсь переезжать, — Минхо ненадолго поджал губы, и снова открыл рот, чтобы свой вопрос задать, но парень снова его опередил. — А я тут что делаю? — Я встретил тебя вчера на улице, — Минхо не стал рассказывать ему о трёх длинных днях переживаний и о полночных мыслях, которые толкали его вперёд к незнакомому дому на помощь, о которой даже не просили. — Не знал куда тебя и… — Прошёл бы мимо, — буркнул Хан, хотя про себя, конечно же, хмурого собеседника поблагодарил.       Минхо этот выпад не оценил, и фирменный закат глаз продемонстрировал, но парень этого не увидел, не оценил, потому что продолжал пялиться на аттракционы. — Зачем напился? — блондин тоже отвернулся, потому что сполна вчера хватило времени вдоль и поперёк рассмотреть новенького.       Он долго сидел рядом с сопящим телом, и пытался разглядеть что именно его так цепляет? Что там особенного прячется за этой длинной синей чёлкой? Но ничего особо интересного для себя Минхо не нашёл: обычное лицо, прямые брови, ровный нос, длинные ресницы и огромные щёки-подушки. Этот парень был книгой с самой простой на вид и потрёпанной обложкой, но вот внутри, Минхо был уверен на все сто, ждала своего часа увлекательная история длиною в жизнь. — Не твоё дело.       Чужая жизнь Минхо действительно не касалась, а Хан Джисон, очевидно, всё ещё был под градусом, раз смог ответить так, да ещё и не заикаясь. — Прости. — Не извиняйся, — Минхо поднимается, уперев ладони в колени, и замирает, потому что в дверях на невысоком пороге сидит преграда, снизу вверх смотрит игрушечными большими глазами, и снова повторят это блядское «прости», которое Минхо вообще не упало. Он бы сам хотел извиниться, что парню пришлось спать и страдать на голом полу, но что-то кипящее и бурлящее внутри не давало этого сделать. — Отойди. — Ты злишься, да? Прости… — Хан чуть не сказал «Ангел», но успел себя за язык прикусить. И не потому, что этот сероглазый небожитель выглядел сейчас, как дьявол покрасневший, а потому что испугался непонятно чего.       Опять. — Пожалуйста, дай пройти, — чуть тише просит парень, и поправляет светлые локоны, которые веером упали на глаза. Идти, собственно, некуда и незачем, но сидеть дальше вот так на холодном бетоне он устал, да и присутствие новенького нарушило утренний диалог с самим собой.       Хан медленно поднимается, но не отходит, а снимает кофту и протягивает Коту. Логично же, что это его. — Спасибо, что помог и… Я пойду, наверное…       Минхо хватается за серую ткань и тянет на себя, но слишком резко. Хан от неожиданности врезается в твёрдую грудь и стонет, видимо, от очередного мини-сотрясения. Блондин не хотел причинять парню вред, но, блять, причинил, ведь у жизни свой сценарий и ей похуй кто там и что хочет. Теперь предсказуемо пришёл черёд Минхо извиняться, но он тоже в себя прийти не может от ощущения чужого мягкого лица на груди, и подрагивающих ладоней на животе. — Я не хотел, прости, — Минхо часто моргает, возвращая себе зрение. От синей макушки пахло, увы, не грязью и спиртом, а чем-то неожиданно сладким, медовым. Аромат был воистину вкусный, даже в желудке тихо заурчало. — И ты п-прости, — голова так и прижималась к груди. Джисон чуть развернулся, упираясь теперь не ухом, а лбом в грубые мышцы. Он тоже сейчас дышит чем-то необъяснимо приятным и приторным, но снова вовремя взяв себя в руки, отцепился от кофты и отлип от парня. В глаза смотреть он не посмел, потому что эти магические кристаллы явно видят больше, чем надо, а ещё больше пугаться или стесняться Джисон сейчас не готов. — Мне п-правда пора… — парень сглатывает набежавшие слюни и, сунув руки в задние карманы шортов, разворачивается, но его тут же хватают и тянут назад, потому что концентрация и координация ещё не проснулись, ноги непослушно запутались и умудрились споткнуться о порожек. — Блять!       У Минхо сейчас крыша натурально поехала.       «Он даже спотыкается, как Феликс». — Поесть не хочешь? — Минхо сегодня тоже не готовился с умными вопросами к парню лезть. Они так и зависли, как герои типичной дорамы: один висит и молится, чтобы не упасть, а второй крепко держит за руку и несёт несоответственную случаю чушь. — Нет, — Хан мотает головой и снова стонет, потому что больно. Зато вчера и позавчера было ахуительно, да так, что он ни черта не помнит. — Я домой… Дома поем. — А там всё нормально? — Джисон превратился в молчаливую скульптуру. Минхо выпускает чужую руку, убедившись, что парень твёрдо стоит на своих двоих, и нагибается за упавшей кофтой. На секунду, только на секундочку, парня кольнула ревность — с Хваном он более свободный, да и с Бином он вполне нормально разговаривал, а перед ним, как перед извергом трясётся и глазами хлопает. — Эй, Сони? — Что? — Ничего, — на выдохе произносит Минхо, хотя в голове крутится «всё, мне интересно узнать всё».       Этого ответа более, чем достаточно, чтобы понять — диалог закончен, пора сваливать. Хан аккуратно переступает проклятый порог и со всей своей возможной скоростью несётся в сторону входной двери. Уже повернув замки, и надавив на тяжёлую металлическую ручку, он оборачивается, встречаясь с такими же металлическими глазами и быстро проговаривает: — Спасибо, что позаботился обо мне и… За кофту спасибо… — Ты придёшь сегодня? — перебивает хозяин этой пустой, как душа гостя, квартиры, даже не слушая тихий лепет. — Надеюсь.       Прекрасно, когда надежда не затрагивает никакие аспекты жизни. Отсутствие надежды — оберег от разочарования. Джисон, сбегая вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступеней, даже думать не смел не сломать себе что-нибудь. Если честно, убегая из дома вместе с обидой на маму, в глубине души он понадеялся больше никогда не возвращаться ни домой, ни в «АА». Он брёл по улице с литровой бутылкой тёмного рома и мечтал, чтобы его бы сбила машина и желательно насмерть. Пусть его кишки размазало бы по нагретому жарким солнцем асфальту, пусть он бы кровью тут истёк от смертельного столкновения или от сотни ножевых — не так уж и важно. Главное умереть быстро, быстрее, чем он снова окажется в бетонной коробке с той, которая молчанием своим убивает не хуже острого ножа.       Но вот он жив, к сожалению, и идёт в сторону дома с глубоким разочарованием за плечами. В действительности хотелось прямо в этот момент упасть где-нибудь в канаву, и остаться там мертвым телом до полного разложения. Что его ждёт дома? Мать с безразличием и новой «любовью». Что его ждет на собрании? Ответа на этот вопрос Джисон не знал. Почему-то хотелось думать, что там о нём переживали. Эту мысль, сам того не ведая, подкинул ему в голову сероглазый Ангел. Потому что не прошёл мимо, потому что решил помочь, даже если его и не просили. А может быть он был слишком добр по своей натуре, хотя Джисон был стопроцентно уверен в его похуизме, судя по поведению на собраниях. Или он действительно являлся Ангелом, который не просто так оказался в нужное время в нужном месте, и своим появлением говорил о том, что Хану рано ещё на тот свет, хотя очень сильно хотелось.       Именно эти мысли крутились в голове парня по дороге до дома. Его никто не встречает, только тишина. Надежды на то, что мама выбежит и бросится на шею к блудному сыну не было. Плевать. Джисон, не отходя далеко от порога, стягивает футболку, обращает впервые за утро внимание на свои синяки и царапины на острых коленях, и освобождает ноги от неудобной обуви, которая наверняка приросла бы к ступням, проходи так Хан ещё несколько дней.       На эту возню женщина всё же выглядывает, прижимая к груди кружку с чем-то горячим. Густой пар ласкает подрагивающий подбородок, а глаза тут же становятся влажными. — Сынок? — женщина охает, но с места не двигается. Её кровиночка сейчас стоит перемазанная грязью и кровью, а на лице виднеется намёк на синяк. — Сегодня праздник какой-то? — Хан складывает руки на груди, и упирается взглядом в побледневшее лицо мамы. По дороге домой парень решил всё же для улучшения самочувствия заглянуть в минимаркет, и забрать с кассы пробники алкоголя. Сначала в два глотка он подлечился текилой, а потом залил в себя горький виски. Но этих ста миллилитров явно было недостаточно, чтобы осмелеть. А может, это обида так его опьянила? — Что с тобой? — А с тобой что, мам? Не нравится видеть меня таким? — Хан с психом ударяет кулаком о стену, хотя стоило бы вмазать самому себе, чтобы мозги на место встали. — Джисон! — женщина тянет руку и зовёт его нежным голосом, как будто всё ещё любит, как будто она не забывала о роли матери, но сын вот забыл, что у него есть кто-то, кроме него самого. — Мальчик мой… Что… Где ты был?       Хан, стиснув зубы, молча идёт в ванную. Беглым взглядом осматривает валяющиеся на полу вещи — всё в точности так, как было до его ухода — ни намёка на нового мужика. Зато в зеркале он видит незнакомца. Осунувшееся лицо, всё грязное и измазанное хрен пойми в чем, глаза жестокие и совершенно неузнаваемые. Выглядел он так, словно последние пару дней сломали оставшиеся крупицы здравого смысла окончательно, сломали того Джисона, которым он убегал впопыхах за своим проверенным успокоительным.       Хотелось побыстрее всё с себя смыть, одеться в чистое и снова под одеяло, чтобы ненадолго окунуться в свой привычный мир фантазий, может быть даже поспать пару часов с комфортом. Когда в последний раз Джисон нормально спал, да так чтобы мысли не вертелись бурей в голове, бессонница не мучила, и чужие руки в самых страшных кошмарах его не трогали? Хан не помнит. В последние несколько дней он не мог спать вообще, если только не выпьет свое снотворное, что так ласкало горло жгучей горечью.       Джисон постоянно вспоминал слова матери, которые жгли не хуже спирта, и от этого обида и злость в нём клокотали с удвоенной силой.       Быстрый душ не сильно помог освежить мысли, но чище парень себя почувствовал. Самым приятным было наконец-то почистить зубы — запойная вечеринка так себе сказывалась на состоянии полости рта, если быть откровенным. Наверное, это было самым большим желанием — помыться. Очень жаль, что душу мылом и зубной пастой не очистить. Там было всё так же погано и с налётом гнили. Было противно, причём неимоверно противно от всех: начиная от родной матери и заканчивая самим собой.       «Неудачник, тупица, ничтожество, уродец…».       И ведь реально Хан — тупица, который сам проблем себе добавил, пропустив отработку и «АА». И если неявку на собрание ему спустят с рук, то вот на счёт принудительных работ Джисон вообще не уверен. Он всё ещё помнил слова мерзкого надзирателя о прогулах Чонина, и младший явно не смог бы прикрывать его задницу несколько дней подряд, если сам появился, конечно. — Ты опять пил? — фраза прилетает Джисону прямо в лоб от любимой мамочки, не успел он нормально даже из ванной выйти. — Тебе какое дело? — разговаривал он с ней без эмоций.       Что толку тратить ресурсы на человека, который этого не оценит? Раньше хоть капля уважения к маме была, а теперь и этого нет. Всё. — Я твоя мать, конечно мне есть дело! — эта незнакомая женщина впервые подняла на него голос за долгое время.       Обычно она тон не повышала, даже если сын приползал домой на четвереньках, просто выбрасывала найденные бутылки, и не давала Хану денег. А что толку? Свинья везде грязь найдет, а Джисон — алкоголь. Было бы желание, а желания у него было бесконечно много. Жить в разрушенном мире пиздец, как заебало, а ещё его крайне заебало отношение мамы.       «То молчит, то несёт хуйню». — Наконец-то ты решила вспомнить о том, что ты мать? Вау, отмечу всё же этот день в календаре, и обязательно буду ежегодно отмечать «день явления матери» бутылочкой виски. — Да как ты… — женщина опешила.       Впервые сын разговаривал с ней таким тоном — грубым и даже презрительным. Не хватало ещё плевка в лицо. Самому же Хану нравится сейчас видеть полное непонимание на знакомом и, в то же время, чужом лице. Он чувствовал себя донельзя правильно, общаясь с ней так.       Заслужила.       Ему уже не хочется чувствовать вину перед человеком, который себя виновным в разрушенной жизни сына не считает. Да, она многого не знала, но это совершенно не освобождает её от ответственности за побитое и растоптанное, когда-то бывшее нежным, сердце сына. Ведь именно оно и любило её до последнего. Жаль, что безответно. — Что ещё? Что тебе от меня нужно? — На что ты пьёшь?! — очень интересный вопрос. На памяти Хана, он впервые интересует женщину. «Доброе утро, мам». — Я ведь не даю тебе денег! — Спасибо за это, кстати. Благодаря тебе я открыл в себе новые таланты. Оказывается, на проституции можно прилично заработать, ты знала? — очень хотелось добавить что-то в стиле «да откуда ж тебе знать, ты привыкла бесплатно или за побои», но Хан сдержался.       Не так низко он пал, чтобы раскидываться подобными словами. Она сама решила, как проёбывать свою жизнь и на кого тратить время. И Джисон тоже сам решал, как ему выживать и чем зарабатывать. До того, как пьянство стало совершенно беспросветным и запойным, парень пытался выкарабкаться, правда.       Когда он был студентом, он нашел себе подработку в книжном издательстве и, хоть и был самоучкой, вполне себе неплохо рисовал иллюстрации к детским сказкам. Это приносило неплохие деньги, и Джисон их откладывал на далёкое светлое будущее. Хотел всё же съехать от матери и её вечных мудаков, и зажить нормальной жизнью.       Но что есть эта самая нормальная жизнь?       Он не успел разобраться. Общество давило, мать давила, её мужики, сука, оказали самое сильное давление, и последней каплей стало то, что страсть к рисованию пропала. Наступления творческого кризиса он не ждал, наивно полагая, что хотя бы это будет чем-то постоянным в его жизни, что с ним будет всегда. В поисках «вдохновения» Джисон всё сильнее налегал на бутылку и уже не только по ночам в своей комнате, но и утром, и за обедом и перед лекцией в Университете. Только вот приходили головная боль, стыд за свои поступки, тошнота и спазмы в желудке от затянувшихся запоев, а вдохновения как не было, так и нет по сей день. Как итог: увольнение, откат на самое дно общества, где только грязь и мусор изволили принять его за своего и зависимость, которая, наоборот, поднялась с колен на новый уровень и прогрессировала так, что всё остальное вообще ушло на последний план.       Вот на это он и пил, так он и пропивал все свои отложенные, на некогда прекрасное независимое будущее, деньги. Не тупо смотреть же на них. — Сони… — на глаза матери накатились слёзы.       Вероятно, ей было жаль Джисона. Только вот ему её жалость нахуй не нужна. А может это слёзы позора? Как так, её Сони стал проституткой? Ха. Может быть Джисон и закончил бы свой жизненный путь где-нибудь в вебкаме или на трассе, только вот и тут, сука, материны ухажеры постарались на славу — опередили.       Хану были противны до дрожи и тошноты чужие касания и липкие взгляды, и, если бы не Принц, если бы не «АА» в целом, он бы так и боялся даже в переполненный транспорт зайти.       Сейчас проще даться в чужие руки и то, только потому, что Джисон знает, что эти самые красивые руки не причинят ему вреда. Да и какая ему проституция, он ведь даже не целовался ни разу.       Женщина, уже во всю рыдала, размазывала слёзы костлявыми пальцами, и попыталась обнять сына, только вот Джисон не хотел, отпрянул от неё, как от самого отвратительного и большого паука, который только мог существовать на свете. Ему было противно. Сейчас она видимо решила поиграть в заботливую мамочку, но завтра или ещё через пару дней, появится новый «папочка», и ей снова станет не до сына, ведь будет тот, чьё внимание будет важнее и кого любить будет нужнее. С него хватит этой хуйни. Хан уже сделал все выводы, которые только мог, обдумывая и прокручивая в голове её «за что ты так со мной?» на протяжении всех этих дней. Себя он не помнил, зато этот плевок в душу всё размазывал и размазывал, глотая спиртное. — Не трогай, блять, меня и не подходи даже, — в эту фразу Джисон вложил всё своё скопившееся раздражение и отвращение. — Найди себе очередного мудака и будь с ним счастлива, как ты это любишь, а меня не трогай. Никогда. Я сам разберусь со всем дерьмом в своей жизни, а твоя притворная жалость мне нахуй не сдалась… Мне от тебя тошно, мамочка.       Последнее фраза сочилась ядом и парень, испугавшись самого себя, поспешил скрыться в своей комнате.       «Быстрее собраться, быстрее уйти… Не могу, блять, на неё смотреть» — единственное, что стучало в голове.       Мысли о комфортном сне пропали без вести. Хотелось снова напиться, продолжить свой забег до полного алкотрипа, да так, чтобы реанимация откачивала и наконец-то не откачала. Джисон расцарапал себе все руки, заново открывая только-только начавшие затягиваться царапины. Кажется, он несколько дней назад так не мечтал о заветной бутылке, как сегодня, сейчас. Настоящая нестерпимая жажда напала на него, но тут же внутри зачесалось другое — осознание, что это совсем не выход. Хотелось просто отвлечься и может даже выговориться кому-нибудь, например Хёнджину.       С недавних пор Принц прочно обосновался в его мыслях, как некое спасение. Где его найти? Джисон понятия не имел, а связаться с ним мог, только если решит сегодня заглянуть в «АА». Хотелось верить, что на этот раз парень его не подведёт и чудесным образом тоже окажется на собрании.       Хан провалялся на кровати добрых часа четыре вообще не двигаясь и не думая ни о ком, кроме Хёнджина. Нет, ну он реально из головы не выходил. Джисона почему-то колупала уверенность, что если бы тогда Хван не проебался и пришёл в «клуб никому ненужных», то сам бы он не оказался у Грея дома, не было бы никаких драк и криков, да и разочарование в матери не пришло бы так скоро. Если бы…       Если бы Джисон сейчас откровенничал кому-нибудь в ухо, он бы озвучил главное — ни Принц, ни мама, ни даже ёбанный Донхён не были виноваты в его головняках. Только сам Джисон всего этого и добился. Обидно, зато честно.       На часах белым по серому виднеется 17:38 и времени вполне достаточно, чтобы и голову проветрить и с мыслями собраться перед встречей. Хан натягивает на себя узкие белые шорты чуть выше колена, следом надевает лонгслив в горизонтальную полоску, и с верхней полки достаёт коробку — там новенькие конверсы на высокой подошве — то немногое, с чего Джисон начинал свою новую жизнь. Это было первое, на что он потратил часть только-только заработанных денег, и до этого дня всё никак не решался надеть заслуженное пусть не потом и кровью, но болью в пояснице точно.       Стоило парню открыть дверь, как следом открылась другая — мамина. Лицо женщины по прежнему мокрое. — Ты куда? — она с ярым волнением окидывает сына взглядом с ног до головы. — На трассу, мам. — Хан Джисон! — снова женщина повышает голос, а сыну почему-то весело. Он смотрит на неё, улыбается, обнажая верхний ряд зубов и ждёт, что ещё она ему напоследок выдаст. — Я серьёзно. Куда ты? — А куда я по-твоему уходил по вечером до этого? — Джисон наиграно удивляется, прикрывая рот ладонью. — Ой, ты же была занята Донхёном. — Но… — Забыла, да, что твой сын алкоголик и ему предписано ходить на собрания? — Джисон! — ещё громче возмущается женщина, и хватает сына чуть выше запястья. — Прекрати мне грубить! Я твоя мать! — А я твой сын, на которого ты забила хер и воспринимала как зверушку, потому что мужики важнее, да, мам? — Ты не прав… Ты ведь… Ты для меня важнее и я люблю тебя, что бы ты там не придумал, — лицо женщины блестит от новой порции слёз. — Поздно. Мне хватило любви твоих мужиков, — парень вырывает руку, чуть не заехав самому себе кулаком в плечо, склоняется ещё ближе к побледневшему в миг лицу матери, словно в лоб поцеловать собирается, но губы замирают, так и не коснувшись кожи и тихо произносят. — Они насильно трахали меня и о тебе даже не вспоминали. А теперь живи с этим.       В квартире снова тихо, как и утром, лишь быстрый топот нарушает эту мёртвую тишину, а громкий хлопок двери дополняет. Парень медленно сползает по этой самой старой двери, в которую входили и выходили те самые педофилы, и всё ещё слышится звон собственного крика в ушах.       «Я только что сказал это?».       Легче не стало, только ещё больше вины на плечи привалилось, вот его и тянет вниз. Он словно не оторвал от себя кусок боли, сказав это признание вслух, а забрал ещё и переживания матери, хотя, не было, если честно, никакой уверенности, что она сейчас примется плакать не из-за того, что пережил родной сын, а из-за обиды, что любимые хуи ей были не верны.       С этой же тяжестью в голове и опущенными плечами, Хан доковылял до места встречи. Он, как и в первый день, замялся на крыльце. Его остановил не страх или волнение, а вообще отсутствие каких либо чувств. Внутри пусто и это ощущалось неправильно, но себя так просто не перекроить. — Сапфир мой, — слышится где-то сзади и тут же Хана обнимают с нечеловеческой силой, а затем разворачивают. — Живой? Целый? — Привет, — скромная улыбка тенью отпечатывается на губах. Вот и он — Хван, мать его, Хёнджин — лекарство от всех мыслей и противоядие от самого себя. — Скучал? — Ты бухал? — длинные пальцы пробежались по лицу, и потянули подбородок чуть выше. — Ага. — Тогда я выбираю злиться на тебя, а не скучать, — дует губы Принц и снова бросается на шею, бодро подпрыгивая от радости на одном месте. — Могли бы вместе синячить, а не в одного. — А ты значит нашёл себе компанию?       Казалось, так просто стоять и болтать с парнем о такой хуйне, о которой они не должны говорить здесь, на сером разбитом крыльце заброшенного здания. Там, за дверью, их за такие разговоры по головке не погладили бы явно, но пока Хёнджин прижимает его к своей костлявой груди, Джисону плевать абсолютно на всё и на всех. — Соситесь в другом месте, — слышится слишком уж грубое неприветствие от Феликса.       Джисон отрывается от друга, и через плечо рассматривает подошедшую парочку. Один блондин всё в том же одеянии, что и утром, даже знакомую кофту на замке с собой взял, а вот Феликс сегодня во всём чёрном и с синяками под глазами.       «Интересно, почему они всегда ходят вместе?». — Зависть тебе не к лицу, — фыркает Хван, оборачиваясь, и обратно прижимая тупо улыбающегося Джисона к себе. — Хотя тебе даже твоё лицо не идёт.       Шутка показалась смешной только одному Принцу. Феликс молча прошёл в помещение, не забыв врезаться в острое плечо клоуна в красном комбинезоне, а второй блондин завис ненадолго, разглядывая поочерёдно улыбающиеся рожи этой парочки. До Джисона спустя минуту, наверное, дошло, что вообще сказал Феликс.       «Соситесь? Реально?». — Тебе тоже комплимент сделать? — У тебя слишком длинный язык, Хван, — едва слышно произнес сероглазый. — Хочешь испытать его на себе? — Хёнджин продолжал развлекать себя колкостями, а вот Хану уже было не до смеха.       Он сейчас заметно покраснел под тяжёлым взглядом красивых кошачьих глаз, которые глядели на него со знакомым разочарованием.       Когда эти тяжёлые серые глаза, наконец, скрылись за дверью, Хван снова встал лицом к Джисону и предложил сбежать. — Там сегодня всё равно ничего интересного не будет, — хмыкнул Принц. — Но меня два дня не было… — Три, — пальцы, обрамлённые в тонкое серебро, легонько щёлкнули ахуевшего парня по носу. — Три? Пиздец… — Ой, ты ничего не пропустил, — Хван небрежно махнул рукой и мелодично засмеялся. Снова этот смех лёг пластырем на душевную рану, и прочно заклеил дыру от трёхдневного загула. — Иди поздоровайся с Крисом, оставь свой номер и пошли выпьем. — Что? — Американо и айс-латте? — Хван уселся на невысокий бетонный выступ у края лестницы, подогнув длинные ноги к груди, а затем снова по-королевски махнул кистью. — Давай-давай… И побыстрее. Мне жарко.       У Джисона, конечно, отлегло, что Принц предлагает ему напиться кофе, а не чем-то ядрёным и сорокоградусным, но вот от предложения пропустить четвёртый, мать его, день он вынужден отказаться. Долго уговаривать Хвана, отсидеть положенное время, не пришлось. Этот засранец согласился уступить, но с условием, что кофе они пойдут распивать на уже знакомую крышу. Хан лишь кивнул этой прихоти, на которую он бы согласился без всяких «если».       Собрание прошло, как театральная постановка в трёх актах. Сначала Крис долго-долго гонял свои мысли о правильности бытия и неправильности употребления спиртных напитков, и попросил явившихся сегодня Джисона и Боба оставить контакты. Акт второй — милая перебранка Феликса, который скучал в одиночестве, с Хваном, который нежился рядом с Ханом. Один другому пожелал гореть в аду, а второй закончил ссору хриплым смехом подломанного и уставшего голоса. Третий и заключительный акт — долгие переглядки с Ангелом. Джисон сначала смотрел на пустое место, где обычно сидел блондин, а потом и самого светловолосого немыми вопросами терроризировал, типа «ты оставил это место мне?» или «почему ты с такой злостью смотришь на меня, придурок?».       Джисон, под чарами Принца, явно осмелел и расслабился. Феликс его больше не пугал своим басом, два сморщенных временем и алкоголем лица Кима и Боба тоже никаких эмоций не вызывали, а вот сероглазый почему-то волновал. Хан временами уходил в себя, пока Крис встревал в мини-скандалы между собравшимися, но быстро возвращал контроль над собой, даже плечи расправлял, как павлин свой красивый хвост. Ссора с мамой всё же положительно на него повлияла — больше не страшно говорить и не так ужасно, оказывается, если тебя не услышат и не поймут. Резко стало похуй. Но вот на эти серые глаза, неотрывно следящие за ним добрых сорок минут, не то, что не похуй — очень даже интересно узнать, что такого интересного парень в нём разглядел, что аж заставил Хана смущаться, как маленького. — Пошли, сапфир мой, — Хёнджин мягко тянет за запястье в сторону выхода, когда все, как по команде, поднялись со своих мест.       Джисон бросает последний взгляд на сероглазого блондина и поворачивается к Принцу, который сегодня в своём красном одеянии напоминает яркий рубин. Этой секунды, что Хан оценивал красивые кошачьи глаза не хватило, чтобы прочесть в них главное — «останься, не уходи с ним».       Время уже было за полночь, второй стакан американо взбодрил не на шутку. У Джисона даже конечности чуть подрагивали от нахлынувшего возбуждения. Хёнджин сидит рядом, в центре той же крыши, где они уже однажды тусовались со звёздами. Сейчас на небе их не видно, но у Джисона всё равно складывается ощущение сказки — это тоже влияние Принца, не иначе. — А ты, кстати, мне не хочешь свои цифры дать? — Что? Зачем? — Хан поворачивает голову влево и чуть носом не врезается в чужое, но до жути красивое, лицо.       Джисон реально в сказку попал, раз такое чудо света сидит с ним рядом, болтает и смеётся над его никчёмными шутками, а ещё и хлопает временами, вселяя некую уверенность в голову Джисона, что он не дефектный и с ним можно по-доброму. Хёнджин собой закрыл все тревоги и переживания этого дня… Этих нескольких чудовищных дней, а может и всей никчёмной жизни. — Ну, захочу я вдруг напиться, — начал тянуть гласные Хван и сам сладко потянулся, устраивая голову на плече парня. — Позвоню тебе и ты составишь мне компанию.       После жутких утренних ощущений, Хан и не думал останавливаться пить, а вот всё тот же разговор с матерью надоумил встать на путь исправления. Это до смешного грустно, ведь цепочкой своих решений и выборов она, можно сказать, подтолкнула сына на дно стакана, и она же этот стакан опрокинула своим похуизмом. Джисону осталось только выйти из него и никогда больше не оглядываться. — Не хочу больше, спасибо. — Жаль, — выдохнул парень, и задрал подбородок к небу.       Расстроенным Принц не выглядел ни капли. Хан какое-то время боковым зрением следил за ним и за его быстро изменяющейся мимикой, и на пятом или шестом томном выдохе решил-таки задать вопрос, о чём тот думает и зачем так громко дышит? — Тебе красивую ложь или ужасную правду? — Хван оживился, стоило Джисону ответить «правду». — Я о тебе думаю. — Я правда не хочу больше пить, — ответил Джисон, и сам себя мысленно по голове погладил. — А я и не об этом, — брюнет оторвался от плеча и снова замер, уставившись на расплывчатое светлое пятно на небе. Облака закрыли Луну, но свет её не спрятали. — Ты мне нравишься, Джисон. — Ты мне тоже, — ещё одна похвала самому себе, за то, что он стал более открытым и перестал бояться открывать рот и просто, блять, улыбаться, когда ему хочется, а не когда он один в комнате под старым одеялом.       Всё это Хёнджин с ним сделал. — Правда? — Хван резко повернул голову и Джисону пришлось тоже посмотреть на него. — Нет, я говорил, что я ахуенный и всё такое… Но мне приятно, что ты это признал, наконец.       Да, этот парень был немного чокнутым, Джисон не ошибся, как и не прогадал, когда решил «дать ему шанс» на дружбу. Хану нравилось это сладкое слово «дружба», которое теперь ассоциировалось только с одним единственным парнем. — Ты самый нормальный из всех ненормальных, — вспомнил Хан слова самого Хвана и громко рассмеялся. — А ты самый красивый, Джисон-и, — нежная ладонь упала на голое колено Хана, но он не вздрогнул, а погрузился в эти ощущения без страха и сомнения.       Ему приятно было ощущать это тепло на своей коже, эта рука, с едва заметными родинками на тыльной стороне, не заставляла внутренние органы в тугие узлы сжиматься, а наоборот — расслабляла. А ещё он успел покраснеть от нежданного комплимента и, какое же счастье, что в темноте это осталось незамеченным. — Ну нет, это ты красивее всех… — ещё одну правду выпалил Джисон и опять рассмеялся, но уже тише. — Всех, кого я знаю.       Хёнджин убирает руку и лезет в карман за телефоном. — Номер давай, пока я от счастья не умер.       И Джисон записывает, и одновременно с этим вспоминает, где, собственно, его телефон. Ни с кем, кроме матери, он на связь не выходил, а после суда и ей стало не до звонков, да и сыну без надобности было звонить ей — если он не дома, то скоро придёт, никуда не денется. Хёнджин ликует, мило хлопает в ладоши, забирая свой гаджет из чужих рук, а потом радуется сам Джисон, потому что видит, как друг подписал его контакт — «Причина моей улыбки». — Сообщение отправлено… С этого вечера обещай отвечать мне, даже если у тебя нет времени и настроения. — Обещаю, — кивает Хан и укладывается на спину.       Он хотел хоть так свою неудержимую радость спрятать, но Хван тоже лёг рядом с ним, кинув телефон себе на грудь.       Только одна вещь в жизни Джисона всегда оставалась стабильной — небо над головой. Менялся цвет, форма облаков, Солнце сменяло Луну и наоборот, но небо было тем же. Сейчас тёмное покрывало с рисунком из длинных туч всё также напоминало свободу. Она есть — только руку протяни и, кажется, ты за неё ухватишься, сожмёшь крепко и никогда не захочешь больше отпускать, чтобы не возвращаться в клетку страхов и ежедневных сомнений.       Пальцы Джисона невольно дрогнули в такт этим мыслям, и тут же его руку накрыла другая — большая, приятная и очень нежная. Хан медленно поворачивается к владельцу этого «сокровища» и невинно улыбается, чуть приподнимая щёки вверх, надеясь, что по одному лишь изгибу губ Хёнджин прочитает всю благодарность, которую он испытывает к нему. — Нет, — шепчет Хван и забавно хмурится. — Когда я сказал тебе, что ты красивый, я ошибся, — их пальцы уже сплетаются вместе, и Джисон задерживает дыхание, чтобы шум этот не мешал услышать то, что скажет друг дальше. — Когда ты улыбаешься вот так… Тогда ты по-настоящему красив.       Джисон растекается по шершавой поверхности крыши, и ушам своим не верит — его опять назвали красивым и не кто-то, а Мистер-Само-Совершенство. Теперь, наверное, улыбка не сойдёт до конца жизни. Прятать её бессмысленно. — А ещё, — Хёнджин опять отвлекает Джисона от внезапно набежавших фантазий своим ласковым шёпотом. — Я готов отказаться от алкоголя, потому что мне хватает опьянения от твоих красивых губ.       Джисон снова хихикнул, принимая реальные слова за свои галлюцинации, видимо. Больная голова, воспалённый разум и травмированная душа — что с них взять? А Хёнджин, тем временем, принимает этот смех за зелёный флаг, и тянет их переплетённые руки в своим горячим губам. — Ты мне нравишься, Джисон-и, — первое прикосновение пухлых губ попадает как раз на расцарапанные костяшки. — Ты прекрасный, как самая яркая звезда в небе, — следом Хван целует холодные пальчики, а у Джисона мурашки по телу расползаются, но от слов, а не от согревающего дыхания. — Ты незабываем, как самая настоящая незабудка, — парень прикладывает руку Джисона к своей щеке и ласково трётся. — Ты… — Ты чего? — время грёз закончилось и Джисон сейчас в реальности, которая видится ему странной. Эти медленные поглаживания и бархатистый шёпот, конечно, сводят с ума странным образом, но… Он же парень и Хёнджин тоже парень. Так неправильно. — Хёнджин? — Я только хотел сказать, что ты меня лечишь собой, как ты забрал руку и меня этим покалечил, — Хван следом за Джисоном принимает сидячее положение и пристально смотрит в тёмные глаза, которые отражают не только все тусклые фонари, установленные на крыше, но и весь прекрасный свет небесного светила. — Испугался?       Джисон кивает и накрывает второй вспотевшей рукой ту, что несколько секунд назад нежилась в поцелуях Принца.       Это неправильно. Нет. Нет. Нет.       Но, чёрт, ему понравилось то, что он на пару секунд ощутил внутри себя. Это можно было бы сравнить с волшебным моментом, когда падает звезда. Всего секунда, а может и меньше, но сердце замирает, подсказывая заветное желание, и мозг быстро рисует картинку уже сбывшегося. Вот так же путано, но приятно Джисон ощущал то, что вибрировало в груди. — Я… — Хан закрывает глаза, потому что боится того, что нарисовал ему мозг, когда губы Хёнджина обожгли его кожу. — Ты… — Прости, — Хёнджин снова гладит колено, и кожа снова горит от мимолётного касания. — Если перегнул, то…       А Джисон этого всего не слышит, заполняя эфир перематыванием последних событий. Слишком много потрясений он пережил за последние дни - от разочарования, до, наверное, самого большого осознания в его жизни. Понимание того, что он скрылся в своей раковине состоящей из фантазий и «если бы…» и «как бы…», которые никогда не воплощались в реальность, медленно, но верно наталкивали его на мысль, что если уж и жить, то здесь и сейчас. Поэтому, прокручивая в голове последние слова, сказанные маме, он мысленно ухмыляется, мол «а что, если попробовать воплотить фантазии в реальность?» и быстрее молнии, быстрее падающей звезды, и быстрее ударов своего бешеного сердца, припадает к губам Хёнджина и замирает, так и не рискнув открыть глаза.       Хван тоже не двигается, только шумно дышит через приоткрытый рот, и высовывает кончик языка, чтобы нарисовать им улыбку на розовых и сухих губах Хана. Он медленно тянет от одного уголка рта к другому уверенную линию, а затем своими обжигающими губами цепляет нижнюю — пухлую и мягкую губу Джисона и принимается медленно массировать, вбирать в себя эту нежность.       Хан, нецелованный никем, кроме мамы, не знает что делать; руки сами тянутся к ровной шее Принца; одна ладонь оказывается чуть выше, где-то на затылке, и такое положение ему кажется правильным и удобным; пальцы осторожно сжимают гладкие пряди цвета ночного неба — цвета настоящей свободы, а тело подаётся вперёд.       Теперь Джисон оказывается сверху Хёнджина, который тоже прикрыл глаза наслаждаясь моментом и вкусом мятной жевачки с нотками кофейного зерна. Пока Хван падал на спину, он не отрывался от этой необъяснимо вкусной губы, а оказавшись прижатым спиной к неровному полу, он уже смело кусает её. Устроив свои руки на хрупкой талии друга, Принц быстро толкает свой язык в чужой рот и сплетает его с другим.       Вместе со слюной Хёнджин забирает и приятные на слух стоны — не одному ему это безумие нравится. Джисон тоже старается двигать языком быстро и грациозно, но выходит очень неуверенно и как-то слабо, и Хван улыбается мысли, что он у него первый. — Тебе правда не страшно? — шепчет Хёнджин, вбирая носом аромат шампуня и всё того же кофе с молочной кожи Хана. — Не знаю, — снова правдой отбивается Джисон, и замирает в нескольких сантиметрах от расплывшейся в удовольствии физиономии друга. Ему, на самом деле непонятно, как судьба распорядилась так, что первый секс, если то насилие можно назвать сексом, случился у него с мужчиной, а теперь и первый поцелуй украл прекрасный Принц, а не принцесса. Видимо, женская ласка, о которой так много песен спето и стихов написано, ему будет только сниться, и, возможно в кошмарных снах, если окажется, что жжение в паху сейчас всё же от возбуждения, а не по другой неведомой причине. — А тебе? — Мне давно не было так хорошо, — по лукавому прищуру Джисон не может определить правду говорит Хёнджин или сочиняет очередную сказку, но почему-то хочется верить, что он смог, реально смог хоть одного человека в этом мире не разочаровать, а осчастливить. — А поехали ко мне?